Loe raamatut: «Подлинная история сталкера Француза. Книга 2. Кольцо судьбы»
Предисловие
Запуская в печать первую часть своего романа про сталкера Француза под названием «Нет правды на земле» я, как мне казалось, обоснованно полагал получить заслуженный гонорар и, используя его, приняться за вторую, давно запланированную, часть – «Кольцо судьбы». Однако ирония моей собственной судьбы состоит в том, что, несмотря на живой интерес к опубликованной книге, я не получил за неё ни единой копейки! Был продан лишь оплаченный мной тираж. Поэтому писал я вторую часть лишь на основе своего голого энтузиазма, неуёмной потребности довершить начатое и черпая силы в этом желании…
В полученных мной многочисленных положительных отзывах на первую часть романа «Нет правды на земле» читатели сообщали о том, что с огромным интересом прочитали её, при этом прониклись симпатией и сочувствием к главному герою и его друзьям, спрашивали меня о том, останутся ли они в живых? Воссоединится ли Француз со своими дочерьми? И построит ли он своё семейное счастье, о каком мечтал?
Должен напомнить вам, дорогие читатели, что я уже рассказывал в том предисловии, что в основе моего романа лежат подлинные истории настоящих (не вымышленных) людей, непредсказуемые и интригующие, как сама жизнь, с реальными счастливыми и трагичными финалами… Всё, чего я хотел добиться написанием романа, так это донести эти истории до вас в увлекательной и доступной форме, представить понимаемую мной сущность природы «человека с ружьём», попавшего в экстремальные жизненные ситуации, а также природу самой Зоны, какой я её увидел…
С уважением, автор
Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за други своя (Новый Завет, Евангелие от Иоанна, глава 15, стих 13)
Глава I
Люди на болоте
Француз зачарованно смотрел через открытую дверцу печи на огонь. Пляшущие языки пламени всегда гипнотизировали его, унося воображение куда-то за границы осязаемого мира. В этом завораживающем движении ему с детства виделось гораздо большее, чем просто горение – неразгаданное таинственное существо, сопровождавшее человечество сотни тысяч лет, и живущее своей непостижимой жизнью… Являясь единственным спасением для людей, оно частенько становилось их же коварным убийцей, возникая неизвестно откуда и исчезая неизвестно куда…
Печь дышала на ладан: дверца едва держалась на ржавой арматурной проволоке и, стоило её тронуть, угрожающе выдвигалась из кирпичного проёма, готовая упасть на истопника. Сквозь бесчисленные трещины старой плиты и обветшавшей кладки свет озарял убогую обстановку их случайного пристанища, изгибаясь на ней в своём мудрёном ритуальном танце… Выбрав поленья потолще, Француз аккуратно, чтобы не обжечься, положил их на подёрнутые пеплом угли. Задремавший было хищник вновь встрепенулся и принялся жадно, с глухим звериным урчанием поедать сухое, затрещавшее от нестерпимого жара, дерево. Размягчённый ностальгией и печным теплом, сталкер вздрогнул от громогласного вопля за спиной:
– Ш-ша-а! В гр-робину, вашу мать! Всех порешу, ур-р-рки!..
– Рифлёный! Рифлёный, ты что разорался, дурень? Ребёнка разбудишь! – подскочил он к крикуну.
Бандит не услышал его, а лишь страшно скрежетнул стальными зубами, развернулся к стене и вновь захрапел. Француз озабоченно сунулся в угол: ослеплённые печным огнём глаза едва различили спавшую на топчане, в обнимку с котёнком, пятилетнюю кроху. Девочка скинула во сне одеяло и, по всему видать, мёрзла. Подошедший тщательно укрыл её и вернулся к печке…
За стенами дома тихо, словно загулявший кот, не желавший побеспокоить спящих хозяев, царапался ночной дождь. Но порой, заглушая его, доносились дикие звериные вопли, и под чьими-то тяжёлыми шагами скрипели ступени крыльца. При этом кто-то, обозлённо и шумно сопя, бряцал хлипкой дверной ручкой запертого изнутри дома… Под сердце сталкера накатывал леденящий ужас: «Вот же, занесла нелёгкая чёрт-те знает куда! Мутанты собрались со всей округи! Как же завтра выбираться будем? Да ещё с непредвиденной обузой? И сколько же пришлось перетерпеть тут несчастному ребёнку за время своего долгого одиночества?»
Сталкер подкинул еды оголодавшему печному зверю и вновь ушёл в себя, предавшись горестным размышлениям о том, какие события пережил в течение последних дней… Про то, как он в бою с бандитами у Лесопилки потерял свою Олесю и юного безобидного Сверчка, затем залечил в телепорте у марсианина Игрилла свои раны, получил от него в дорогу щедрые подарки в виде сталкерского снаряжения – АКМа с береттой и трёх ценных артефактов для нужного бартера, – а затем вернулся к месту своего неудачного боя на Водокачке… Там он долго потерянно бродил в надежде обнаружить следы своих друзей – хоть что-то, что помогло бы ему понять, какая там банда была и куда увела их… Затем, не найдя ничего, осушил с горя фляжку спирта и твёрдо решил отправиться в Бункер за помощью.
Идти разумнее всего было обходным и ещё нехоженым маршрутом. Конечно же, он в КПК видел, что выбранный им путь пролегает через дикие болота, в которые мало кто в Зоне решился бы сунуться. Но маловероятные трудности были гораздо предпочтительнее определённого смертельного риска вновь встретить банду головорезов, и Француз, в который раз, доверился своему чутью… Но, вот, поди же ты, случайно приобрёл на своём пути в напарники как раз беглого бандита, а уж потом, в этой лачуге, они обнаружили и Танюшку…
Позавчера, дойдя к исходу дня почти до границы болот, он наткнулся на огромную, двугорбым верблюдом торчащую в закатном зареве, каменную глыбу. Для ночёвки места лучше и придумать нельзя было. Ведь ночью, защищённый гранитной высотой, он гарантировал себе наилучшую безопасность и шансы спокойно выспаться. Украдкой подсвечивая фонариком, сталкер удобно устроился в неглубокой нише макушки мегалита, настелив мягкой травяной ветоши, наскоро запил водой пачку галет с «Завтраком туриста» и мгновенно провалился в тяжёлый, без сновидений, сон…
Утро преподнесло неожиданный сюрприз. Ещё просыпаясь, Француз явственно услышал громогласный мужской мат, прерываемый характерным сухим треском немецкого шмайссера. Выглянув из укрытия, он обнаружил сюрреалистичную картину: внизу, по жёлобу необыкновенно прозрачной и просторной берёзовой лощины, устланной жёлтой листвой, справа по фронту бежал на самодельных кривых костылях, грубо вытесанных из толстых ветвей, одноногий мужик в чёрных заношенных брюках и таком же затрапезном кургузом пиджачке. Голову беглеца венчала, непонятно как державшаяся, чёрная же кепочка с пуговкой наверху. Калека нёсся во весь дух, споро выбрасывая вперёд самодельные ноги, отчего за его спиной громко взвякивали, нещадно колотя по костлявому телу, ПКМБ и патронная лента… За ним, метрах в пятидесяти сзади, скакал такой же одноногий, но на хороших лакированных костылях, фашист! Самый настоящий! В каске со свастикой, в зеленоватой шинели с белым орлом на предплечье и в куцем юфтевом сапоге на единственной ноге… Это он с коротких остановок, неловко опираясь на костыли, пытался поспешными очередями достать удирающего от него пулемётчика… За фашистом, сошедшим с рельсов товарняком, ломающим молодую поросль, летел, зажав в своих кулачищах АКМ и огромный тесак, здоровяк в плотной морской тужурке с двумя рядами блестящих пуговиц, в чёрных форменных штанах, армейских берцах и лихой бескозырке на соломенно-чубастой голове. Именно его матерный рёв оглашал дремлющие окрестности:
– Рифлёный, падла! Стой, крыса! Ур-рою!!!
Француз, затаив дыхание, наблюдал, что же произойдёт дальше. А дальше первый калека успешно добежал до толстого поваленного дерева, на удивление резво перескочил через него и, заправив ленту в лентоприёмник, первой же очередью срезал фашиста. Тут Француза как подбросило! Сам не зная почему, он кинулся на помощь именно к пулемётчику. Может, потому что одним из его преследователей был фашист? А, может, потому что двое против одного? Он и сам хотел бы знать ответ на этот вопрос… Предусмотрительно обогнув открытую местность, сталкер вскоре оказался за спиной у стрелка и, словно в театре, перед ним развернулась очередная жестокая сцена зоновской жизни.
Второй преследователь не заставил себя долго ждать. Бросив где-то автомат, он выскочил спереди из-за огромного валуна лишь с одним тесаком в руке с явным намерением одним махом «урыть»-таки острым клинком беглеца. Но безжалостный свинец тут же опрокинул его наземь! Француз повидал уже немало смертей в Зоне, но в этот раз его до глубины души поразило, с каким необычайным мужеством умирал этот человек! С побелевшим от невыносимой боли лицом, лёжа на спине ногами к пулемётчику, морпех, презрительно улыбаясь в лицо своему врагу, приподнялся на локтях и, содрогаясь всем телом, достал непослушными пальцами из нагрудного кармана сигарету, вставил её в синеющие губы и попытался прикурить зажигалкой… Хорошо было видно, как в такт его судорожному дыханию из двух пулевых отверстий, что пронзили лёгкие, вырывается кровавый пар… Перепуганный тем, что противник вполне ещё жив, бандит тиснул трясущейся рукой за спуск! ПКМБ услужливо гавкнул на всю округу короткой очередью, отправив в умирающего новую порцию свинца… Пули вновь швырнули морпеха на землю, но он, перебарывая невыносимую боль, вновь приподнялся и, снова взяв окровавленными губами сигарету, попытался зажечь её непослушной зажигалкой. При этом он не сводил своего уничтожающе-презрительного взгляда с ненавистного врага… В третий раз испуганно вскрикнул пулемёт, и страшная сцена повторилась…
– Да хорош тебе стрелять! Дай ты ему умереть спокойно! – не выдержал Француз.
Калека аж подпрыгнул, резко повернувшись:
– А т-т-ты, кт-т-то? Откуда тут?!
– Я без оружия, без оружия! – подняв руки над головой, показал подбородком на свой автомат, лежащий у ног, невольный зритель. – Француз я, сталкер-нейтрал. Руки-то можно опустить? Всё нормально?
– Д-да, да. Ч-чего там? – заикаясь, пришёл в себя стрелок. – А у меня «Рифлёный» – погоняло.
– Да я уже понял…
Так они и познакомились со своим нынешним напарником…
Под обход поля боя Француз, без лишних подробностей, вкратце поведал о себе, а Рифлёный также скупо рассказал о том, что до сегодняшнего дня долго горбатился в самом непрестижном, по его мнению, месте с убитыми им только что Фрицем и Штормом на известного в Зоне авторитета Лихого… Блюли интересы банды, собирали редкую дань, цивильной житухи, даже захудалой баньки, не видели неделями и, к тому же, ничего за верную свою службу не заработав, в одной из жесточайших стычек с военсталами потеряли с Фрицем по ноге.
– Если бы вместе жили, на обуви здорово бы экономили. Как раз одну пару на двоих брали бы, – горько пошутил калека.
– А размер? – уточнил сталкер.
– Да, не-е! Размер у нас разный, – спохватился бандит.
Осмотрев оружие убитого Шторма, Француз догадался, почему тот не воспользовался автоматом. Магазин был пуст!
– А что я, лох? – прокомментировал его удивление Рифлёный, – Патроны-то я выбросил, чтоб в спину не шмальнули. Уж не знаю, откуда этот падла, Фриц, нашмонал их себе.
– А почему-Фриц-то? Он что, в самом деле немец? – полюбопытствовал сталкер.
– Да какой там! Нацист проклятый. Скинхэд. Он с первых же дней в Зоне формягу себе фашистскую нарыл, вместе со шмайссером. Сказал нам, что всё ценное, что было у него, отдал за них внуку то ли партизана, то ли полицая: и баксы, и часы, и никонов новенький. Точно двинутый на этой теме. Нас со Штормом постоянно лабудой своей нацистской грузил, про филолога ихнего, Ницше, про расовое превосходство там… про «Майн Кампф» Гитлера и…
– Философа.
– Ч-чего?
– Я говорю, Ницше – философ, а не филолог.
– А что, это не одно и то же?
– Нет.
– Ну и хрен с ними с обоими.
– А Шторм – что?
– До армии смешанными единоборствами занимался. В драке, за подругу свою, какого-то шишки последыша грохнул. Ну и недотянул срок, с отсидки сдёрнул сюда, на Зону. Крутой чувак! У нас на блокпосте за старшого был. Только вякни что против, сразу по сопатке!
– А чего ты с ними не поделил? Почему в крысятничестве-то Шторм тебя упрекал?
– Ничего я не крысятничал! Решил сам-на-сам пожить, рыжья себе кой-какого нажить. Без хавки-то куда? Вот мне и пришлось весь паёк блокпостовский с собой забрать, ну и волыну получше, сам видел. А маслята ихние сбросить пришлось, говорил же тебе, чтоб в спину не шмальнули. Думал, что по-тихому уйду. Не получилось вот…
– Обзовись!
– Падлой буду, век Вольвы не видать! – чиркнул калека по своему горлу прокуренным ногтем большого пальца и зло цыркнул на землю жёлтой табачной слюной.
– Почему же «Вольвы»? – невольно рассмеялся сталкер.
– А потому, что меч-чта она моя ненаглядная! Р-р-разбогатею, куплю себе новенькую, чёрную и турбированную, с кор-робкой-автоматом! А ты сам-то далеко? Возьмёшь в подельники? Только штоб с наваром! За пайку я уже у Лихого напахался.
Французу вовсе не улыбалось иметь в напарниках незнакомого бандита. Бандиты всегда были принципиальными врагами сталкеров в Зоне. Да и свои, бункерные, его точно не поняли бы. Но случай исключительный, выбирать не из чего. К тому же, без того, кто спину прикроет, пусть даже бандита и калеки, было бы ещё хуже.
– Ладно, – обречённо махнул рукой сталкер, – если волыной своей в одном деле подстрахуешь, друзей из плена хочу выручить, наваром не обижу. Но у меня условие: идём по моему маршруту. И я за старшего! Хабар, что в дороге добудем, пополам. Как дело сделаем, каждый своей дорогой.
– Покатит, – без раздумья осклабился стальными коронками бандит. – Держи краба! – И протянул костлявую, с узловатыми пальцами и зеленоватую от наколок, руку.
Пожимая её, Француз не сдержался:
– А почему – Рифлёный-то? Если не секрет, конечно.
Калека, не выпуская его ладони, сунул её себе под кепку, и Француз с удивлением нащупал на голове бандюка несколько грубых костяных складок:
– На Большухе срок тянул. Зона взбунтовалась наша, ну и вертухаи дубинками и прикладами поправили мне черепушку. Думал, сдохну тогда, в лазарете…
Собрав всё ценное у погибших и предав их обезглавленные тела земле, против чего долго артачился калека, напарники молча перекусили и двинулись по намеченному Французом маршруту…
***
КПК, еле видимый пунктирной линией, обещал через пяток болотных километров мост, а за ним – остров с хутором из нескольких построек… Шли с остановками. Рифлёный хрипел сзади надсадно и, ругаясь, чавкал в болотине фрицевскими костылями…
Про эти глухие места сталкеру раньше слышать не приходилось. Но, может, оно и к лучшему? Бандитам и военным эта глухомань точно не интересна, а, стало быть, интересна им. С напарником мало-мало отсидеться. Тот всё-таки схватил от своих пулю. Когда они вдвоём на месте его скоротечного боя копали могилы, Француз обнаружил, что бандит, рефлекторно дёргает рукой к правому боку, отливающему маслянистым пятном, бледнеет и морщится. Тогда он рявкнул ему:
– А ну, скидывай клифт! Чего там ныкаешь?
– Да Фриц, падла, – невольно засуетился бандит, – зацепил бочину! Навылет… Не дрейфь, братан, как на собаке всё заживёт.
– Давай-давай, показывай!
Сквозное пулевое отверстие вспухло фиолетовым и обильно кровоточило, но, похоже, в самом деле, ничего серьёзного. Пришлось распотрошить единственную аптечку…
***
Мост только в КПК выглядел красиво: двумя аккуратными скобочками, примыкающими к хутору… А на самом деле еле живая тропка из высоченных камышей вывела ходоков ко вбитым в озёрное дно бревенчатым сваям, по которым петлял в непроглядное туманное молоко всего лишь убогий, в две доски, мосток с намёком кое-где на перила. Попробовав попрыгать по нему, Француз убедился, что доски ещё держат и, выставив вперёд взятый у напарника ПКМБ, направился вперёд.
– А ну-ка, постой, кореш! – окликнул его радостный возглас бандита.
– Чего там у тебя?
– Золоти-и-ишко, однако.
Француз вернулся и увидел, как у мостка, в метре от тропинки в притоптанных камышах, Рифлёный толкёт костылём мутантовское дерьмо рядом с побелевшим от солнца и дождей женским черепом. В подсохших экскрементах клубком торчали непереварившиеся чёрные девичьи косы и две огромные цыганские золотые серьги с узорами…
– И не противно тебе? – воскликнул Француз. – Человек погиб ведь, а ты дерьмо это, вот, ковыряешь!
– Золото не пахнет! Тут грамм двадцать будет точно! Щас, во, в пруду помою, и – мазя!
– Да оно ещё и цыганское, по всему?! Хреновая примета. Не связывайся ты с ним!
Бандит упрямо наклонился и, громко сопя, сгрёб серёжки в пригоршню… После чего, с трудом встав на единственное колено у воды, пополоскал заученными движениями опытного старателя свою ценную находку и, довольный собой, бережно завернул её в мятый носовой платок, а затем спрятал во внутренний карман…
– Молодой ты ещё, Француз! Ничо в жизни не понимаешь. Ишь, брезгливый какой, – начал было нудную нотацию он, ковыляя по мостку, но соскользнул с мостка своими деревяшками и заматерился… А чуть успокоившись, продолжил: – Золотишко есть, и уже радостно на душе. С почином. Чую, фарт грядёт…
Наконец перед глазами путников в тумане проступил чёрным на зелёном пригорке долгожданный дом, вблизи оказавшийся довольно-таки нарядным. Стены окрашены тёмно-синим, белые наличники, голубые ставни, на железной крыше – полуоблупившийся красный сурик… За домом из высохшего бурьяна виднелись другие постройки, до того разрушенные, что об их назначении можно было только догадываться… Кирпичная труба, хоть и закопчённая, была уже совсем размыта дождём, а с противоположного торца дома притулилась поленница свежих дров, предусмотрительно заготовленная хозяевами… Уже легче. Вряд ли бандиты. Похоже, обычные сталкеры обитают. А с простыми людьми в Зоне завсегда можно договориться. Однако расслабляться рано ещё:
– Рифлёный, прикрой с тыла!
Став за дверной косяк, Француз постучал. Тишина. Постучал громче. Ни звука. Он выбил ногой дверь и просунул в сумеречное помещение пулемётный ствол. Пахнуло жильём. Людьми. И чем-то давно забытым. Но по-прежнему тихо. Никого? Шагнул внутрь, и сзади предательски скрипнула дверь.
– Миу! – раздалось из тёмного угла напротив.
– Твою в дивизию! – чуть не лупанул из пулемёта на звук сталкер. – Котёнок? Да откуда? Не иллюзия ли?
Что-то шевелилось в тряпье, сваленном в тёмном углу на топчане. Вошедший, не отводя от живого места ствола, толкнул крашеные створки окна наружу и, при жиденьком освещении, обнаружил там в тряпках перепуганные глазёнки небесного цвета на чёрной пушистой мордочке, а над ними – детское кареглазое личико. Всё ещё не веря себе, Француз убрал за спину оружие и обрёл, наконец, дар речи:
– Ты кто? Не бойся, я тебя не обижу! Выходи и зверюгу своего придержи.
– Это не звелюга, он – Цэми, – робко отреагировал в ответ девчоночий голосок. – Мне его мама подалила. На день лоздения. Он доблый, и лягусэк ловит.
– Ах, Ц-э-эми-и! А сколько ж тебе лет-то? И как тебя зовут, малыш?
– Пя-я-ять. И вовсе он не Цэми, а Цсэми. А меня зовут Та-аня. И я одна здесь, а никого больсэ не-ет. Мама за едой усла. И папу найти. Он есё ле-етом плопал…
Француз кликнул напарника:
– Дядя Рефлёный, иди, познакомься с хозяевами. Да смотри, осторожнее, чтоб тебя тут хищник не порвал. Кажется, Цсэми его зовут.
– Ах, чтоб мои старые костыли! – воскликнул вошедший, увидев «хозяев». – Давай, мать, выходи знакомиться.
– И вовсе я Вам не «мать», а Та-аня, – набычила головку кроха, пришлёпав босыми ножками на свет и прижимая к груди свой живой подарок.
– Ну-ну! Не журись, хозяйка. Это я так. Но ведь этому кошачьему ребёнку ты же – как мама? – извиняюще пробормотал калека, с шумом упав на скамью и с наслаждением вытянув натруженную единственную ногу.
Смугленькая черноволосая «хозяйка» в цветастом застиранном платьишке согласно кивнула и полюбопытствовала:
– А у вас ещё нет ноги? Её лизуны откусили?
– Почему – нет? – усмехнулся гость и похлопал по костылям. – Вот ещё две. Одну плохую ногу, которая мне не нравилась и всё время отставала, я на две хорошие у бандерлогов променял. А что это ещё за лизуны тут обитают?
Девочка, недоверчиво глянув на деревянные «ноги», вздохнула:
– Они в болоте зывут. Под мостом. Мама с папой говолили, их бояться надо и не суме-е-еть, а то они языком лазлезут.
– О-о-о как! – удивлённо вскинул брови Рифлёный. – Не шуме-е-ть?
Затем, с облегчением скинув на пол сидор, поинтересовался:
– Ну что, Татьяна «батьковна», обедать-то будем? Меня, кстати, – сверкнул глазами он на напарника, – дядей Колей зовут.
– Будем, дядя Коля! – расцвела Танюшка и обратилась ко второму гостю. – А вас как зовут?
– Дядя Лёша. А давно ты тут одна? – поинтересовался Француз, сглотнув комок в горле, так как вспомнил своих дочурок.
– Не зна-аю. Мне мама плодукты лазлозыла в колобки, – указала девочка в угол за печью, – и сказала только по одной есть.
Сталкер обнаружил за печью две, на удивление аккуратно сложенные, стопки картонной тары. Пустых было больше двадцати, а в оставшихся семи лежали по три пачки сухой лапши «Роллтон» и по две пластиковых, чуть не с напёрсток, коробочки со сливочным маслом и яблочным джемом. Вот и весь рацион бедного дитя, если считать по коробкам, за три недели.
– Дядя Лёса, пощелкни водиськи, – протянула ковш девочка, указав на бак из нержавейки, что занимал чуть не полстола.
Француз, взяв посудину, с трудом наскрёб со дна пригоршню воды. Танюшка, опустив на пол животное, схватила ковш замурзанными ручонками и принялась жадно глотать.
«Интересно, – вновь сглотнув подступивший к горлу комок, подумал сталкер, – сколько бы ещё несчастный дитёнок, при таком раскладе, протянул бы? Практически без воды и с едой на неделю?»
Напарники убрали со стола бак, предварительно наполнив его из колодца с журавлём, накрыли столешницу газетами и собрали нехитрый обед. Зато чай был горячий, из трав, подвешенных под потолком, что обнаружил знающий их бандит. Малышке Француз нашёл на дне рюкзака окаменевший «Марс». Та, с трудом скрывая свою радость, принялась грызть неподдающуюся зубам карамель, а Сэми заурчал над остатками «Завтрака туриста».
– Ну что, котяра, наелся? – попробовал взять его в руки бандит.
– Пфу! Пфу-пфу! – вздыбил шерсть пушистик и, поцарапав гостя, забился под топчан.
– Да не трогай ты его, – махнул Француз.
– Дядя Лёса, – обратилась к сталкеру маленькая хозяйка, – а ты меня помоешь в тазике, вот тут, за печкой? Меня мама всегда мыла… А то у меня воды нагреть не получается.
– Конечно-конечно, ребёнок, – согласился гость. – Давно я уже таких вещей не делал. Но помыться надо обязательно, а то букашки в голове заведутся.
Нагрев на печи в старом ведре воды, он навёл её до нужной температуры в тазу за печью и, помыв Танюшку нашедшимся куском мыла, обтёр простынкой, переодел в свежее платье из шкафа, а грязное тут же состирнул и развесил над печью. Затем достал из кармана складной «Викторинокс», вытащил из него ножнички и взялся постричь девочке сильно отросшие ногти. Та, сидя на табуретке, терпеливо сопела, а Француз вдруг осознал, что ей на руки из его глаз капают слёзы… Потому что он вспомнил своих девочек, и что возле них нет ни его, ни матери, и что им грозит теперь детдом либо приёмная семья…
– Дядя Лёса, а ты сказку прочитаешь мне на ночь? – протянула доброму дяде старый затёртый сборник сказок девочка, укладываясь со своим котом на кровать.
– Давай-давай… Какую тебе?
– «Дюймовочка».
Не прочитал гость и половины предложенной сказки, как маленькая хозяйка заснула, тогда он шёпотом обратился к своему напарнику:
– Слышь, Рифлёный, я дров принесу, а ты подежурь. Немного посплю. А на ночь сменю тебя.
***
Вот так закончился для него вчерашний день…
А утром надо будет забирать кроху и рвать когти отсюда. Ох, нехорошие места здесь! Похоже, со всей округи мутанты собрались…
– И как тут бедный ребёнок жил? – снова вздохнул своим горьким мыслям дежурный. – Всё тяжёлое придётся бросить. В первую очередь, контейнера с артефактами, которыми его одарил щедрый марсианин. Хрен с ними. Самим бы уйти.
Но утром Рифлёный, узнав о решении напарника бросить своё добро, чтобы уйти налегке, упёрся рогом:
– Мир спасать собрался? А я и так у пахана своего за год ни шиша не получил! Волыной прикрою, а артефакты твои себе оставлю. Я на них ногу себе электрическую справлю. Слышал про такие? Не успеешь подумать, а она уже сама вышагивает. У неё провода на нервы припаивают.
– Вот ты о ноге своей электрической думаешь, – недоверчиво отреагировал по поводу проводов, припаянных «прямо на нервы», Француз, – а о нас ты подумал? О ребёнке подумал? Ты ещё дойди сначала до ноги своей электрической. Ты пока до Кордона доберёшься, ещё заработаешь не на одну.
– Девчонка своим ходом побежит похлеще моего. А моё слово – кремень! Баста! И малину эту надо обшмонать хорошенько, всё равно уходим, вдруг нычка какая путёвая имеется? Тоже не помешала б…
– Ты эту феню свою брось – при ребёнке выражаться. И нычки оставь в покое, нечего тут крысятничать.
Рифлёный насупился недовольно, а наблюдавшая за диалогом двух гостей девочка обратилась к Французу:
– Дядя Лёса, а зачем Федю надо бросать? С вами ещё один дяденька есть, да?
– Нет, малыш, никого с нами больше нет. Забудь. Это мы с дядей Колей о своём.
– А мы ведь Цсэми не оставим? Он нам помогать бу-удет, – обратилась к сталкеру малышка.
Кот, будто всё понимал, вылез из-под топчана и, встав рядом с хозяйкой, вопросительно уставился на Француза.
– Конечно-конечно, – не стал спорить «дядя Лёса», – куда же мы без него? Да и в бою он, если что, меня подстрахует.
***
Машинально, по привычке, оглядев место ночёвки, чтобы чего важного не забыть, сталкер отпер дверь и, высунув вперёд автомат, осторожно выглянул наружу. На удивление, никого! Влажная земля повсюду продавлена ногами псевдогиганта и бюреров. Очевидно, в отместку за неудачный визит они «заминировали» двор кучами антрацитно-чёрного, отвратительно пахнувшего дерьма.
Кивнув Рифлёному «за собой», он взял малышку за руку и шагнул наружу.
– Во, паскуды, – подал сзади голос напарник, – мутанты мутантами, а туда же! Нагадили прям у крыльца, как подлые соседи.
Француз не ответил. Лишь вздохнул на несговорчивого пулемётчика, сдвинул на живот похудевший сидор и посадил на закорки Танюшку с котёнком. Затем поудобнее повесил на плечо автомат, для стрельбы с плеча… О том, что без неё не обойдётся, его чутьё просто вопило:
– Рифлёный! Давай вперёд! С того берега прикроешь, если что!
Как только калека, чертыхаясь, двинулся по скользким доскам выплывшего из тумана мостка, сталкер, выждав дистанцию, двинулся следом…
– Гото-ов! – раздался минуту спустя приглушённый туманом голос.
Француз прибавил шаг, а Танюшка испуганно стиснула его шею.
– Ничего, ничего, Лисёночек, – успокоил её носильщик, – сейчас дядя Лёша тебя до берега донесёт, и все мы, вместе с Цсэми и дядей Колей к хорошим людям пойдём.
Середина мостика – позади… Нога предательски соскользнула по влажной доске, и Француз, чтобы удержать равновесие, схватился за подгнившую перилину, а та обломилась, и вся троица ухнула в воду вниз головой!
Непрозрачная, в цвет туманного воздуха, гладь внизу оказалась кристально-чистой, как слеза, и поразительно глубокой. Под тонущими медленно опускался оброненный сталкером АКМ, а сам Француз со своей ношей будто завис, медленно-медленно опускаясь вниз… За мгновения, что был в воде, сталкер увидел, как далеко внизу, куда хватало взгляда, дно усеяно огромными полупрозрачными растениями с бутонами вроде тюльпанов. Какой-то неведомый источник нестерпимо-голубого света подсвечивал их снизу насквозь, и там, внутри бутонов, чернели свернувшиеся в позе эмбрионов человекоподобные фигурки. Как только автомат коснулся одного из них, по бутонам тут же молнией дрогнула рябь, фигурки во мгновение ока одна за другой стали быстро оживать и зенитными ракетами устремляться вверх, оставляя за собой пузырчатый торпедный след!
Француз рванул на поверхность и, убедившись, что ребёнок крепко держится за него, как можно быстрее широкими гребками направился под защиту пулемёта Рифлёного… Перепуганный Цсэми больно вцепился пловцу когтями прямо в шею и взревел благим матом, а девочка, обняв ещё крепче, откашливалась от проглоченной воды… Вокруг оглушающе громко и противно засвистели выскакивающие на поверхность подводные мутанты, которых сталкер видел только что в растениях, на дне водоёма. По всему, это и были те самые «лизуны», о которых рассказывала им девочка. От их громкого свиста сразу начала болеть голова. Выбравшись на илистый берег, сталкер, не останавливаясь, кинулся на тропинку и выхватил с набедренной кобуры беретту:
– Рифлёный, шмаляй, чего ждёшь? Бросай на хрен свой сидор и давай за мной! Их там тыщи!
– Брата-а-ан, не дрейфь, счас я их приглажу! – самоуверенно гаркнул бандит. – А сидор не брошу, у меня и так, кроме него, ничего нет.
Лизунов становилось всё больше, и их свист всё нарастал, сливаясь из отдельных голосов в многоголосый вой… Голова просто трещала от него, а в ушах давило, как в падающем самолёте. Оглянувшись ещё раз на водную гладь, Француз поразился, как лизуны, будто цирковые дельфины, вылетают на её поверхность и каким-то невероятным образом скачут в их сторону, будто пущенный озорником с берега каменный блинчик-голыш! Сухой камыш затрещал вокруг беглецов под телами атакующих голодных мутантов, и Француз, приготовившись на бегу отразить их нападение с пистолетом в одной руке и ножом в другой, перешёл на бег… Однако появление первого лизуна всё равно оказалась неожиданным! Как излом когда-то в его сне, в Брянске, он выпрыгнул из-за камышей сверху и, ещё в полёте, словно пастушьим бичом, попытался достать людей своим двухметровым языком! А за первым, словно горох, посыпались и другие… Сталкер едва успевал с коротких остановок прицельно валить их из беретты одного за другим! Слюна мутантов, очевидно, содержала какую-то кислоту, так как его незащищённая кожа моментально получала сильнейшие ожоги.
– А-а-а! Вот вам, вот вам! – слышались уже далеко позади крики Рифлёного, осыпающего врага затяжными очередями.
– Что же он, идиот, делает? – мелькнуло в голове Француза. – Лента кончится, и они его порвут в секунду!
Сам он, потеряв надежду увлечь пулемётчика за собой, всё больше удалялся от озера, едва успевая всаживать в слюнявые тела преследующих его мутантов пулю за пулей…
Вблизи оказалось, что лизуны ничуть на людей и не похожи: плоское лицо на заострённой головке, глаза рыбьи с огромными чёрными зрачками, нос бугорком с двумя вертикальными щёлочками ноздрей, а в широкой пасти, сверху и снизу, по два острых заячьих резца. Вместо ушей у мутантов бугрились розоватые жабры, на затылке рос гребень, нисходящий на выпирающий спинной позвоночник, а волосы – чёрные и толстые, как проволока. Конечности же лизунов имели между пальцами перепонки вроде лягушачьих…
