Loe raamatut: «Мир миров»

Font:

Paweł Majka

Pokoj Światow

* * *

Пролог

Когда их везли, на радость зевакам, в открытой повозке, маленький и толстый съежился, напуганный ненавистью толпы. Он пытался уклониться от помидоров и гнилого картофеля, бесформенных комков грязи и камней, которые бросали самые дерзкие. И все время всхлипывал. Он что-то кричал о своей жене и детях и слезно заверял всех в своей невиновности. Убеждал, что произошла большая ошибка, может, верил, будто охваченная безумием людская масса захочет его выслушать.

Высокий седеющий вор в остатках плаща, сшитого из десятка лоскутов, вступил в поединок с жаждущими зрелища смерти горожанами. Он плевал на их головы, смеясь, когда попадал кому-нибудь в раскрасневшееся лицо. На оскорбления отвечал еще более вульгарными оскорблениями и не жалел непристойностей для женщин. Третий осужденный молчал.

Элегантный, молодой, с лицом, полным глубокого достоинства, он закрыл глаза, словно спал. Не реагировал даже тогда, когда в него попадала грязь. Одних его поведение обескураживало, других раздражало, поэтому сложно оценить, была ли выбранная им стратегия успешной. На самом деле, кидали в него гнилыми овощами реже, однако те, кто упорно хотел победить его равнодушие, целились все точнее и бросали сильнее.

Последний из тех, кого везли на плаху, заслонил лицо, и это была единственная форма внимания, которой он удостоил толпу. Иногда он переговаривался с вором. Заплаканного толстяка и высокомерного юнца игнорировал. Мужчина поднимал голову и осматривал площадь так, словно ждал оттуда спасения, а не казни. А возможно, он уже достаточно натерпелся мучений от толпы и сейчас предпочел бы скорее умереть, чем оставаться игрушкой для сброда.

Когда они наконец достигли центра площади, стража помогла осужденным сойти с повозки и проводила их к висельным петлям. Толстяка пришлось затягивать силой, остальные приняли свою судьбу равнодушно. Толстяка поставили под первой петлей, вора под второй, а того, кто все еще не открывал глаз, словно в летаргическом сне, под третьей. Когда под четвертой петлей поставили ее «жениха», судья вышел, чтобы огласить приговор. Толпа мгновенно примолкла. Почти все уже знали об ужасных злодеяниях осужденных, но, слушая, как судья, овеянный величием закона, зачитывает их описание, собравшиеся ощутили необычную дрожь. Это было частью ритуала. Ведь в этом мире не существовало людей, которые не осознавали важность ритуалов.

Толстяка осудили за удушение любовницы. Вор пал жертвой невезения – на краже со взломом он убил хозяина раритетной саблей, что была частью добычи. Молчун оказался серийным убийцей, который зверски лишил жизни четырех проституток и был схвачен при попытке выпотрошить пятую. Последнего из осужденных петля ждала за убийство достопочтенного господина Буртовецкого, известного и уважаемого президента торговой гильдии, который неоднократно разными деяниями помогал городу. В тот момент, когда был оглашен приговор, толпа нарушила молчание, проклиная убийцу.

На последнем слове толстяк еще раз взмолился о пощаде, чем вызвал отвращение как у осужденных, так и у публики. Его заглушил свист и вой толпы. Зато палача наградили одобрительными воплями, когда тот надел на его голову мешок из черного полотна, не позволяя осужденному закончить речь. Бедняга испуганно вскрикнул и обделался в штаны, вызвав восторг у зевак, в том числе и у вора. Когда того спросили про последнее слово, он обругал судью, палача и всех горожан. Он ругался бы еще долго, но и ему не позволили закончить. Молчун, как обычно, ничего не сказал.

– А ты, мерзавец? – судья обратился к последнему осужденному. – Что ты хочешь сказать? Может, извинишься перед жителями этого города за то, что отнял у них благодетеля, самого щедрого человека под солнцем?

На какой-то миг показалось, будто мужчина действительно хотел что-то сказать о благодетеле города. Однако он передумал и только объявил:

– Осталось еще трое.

Преступник, по-видимому, ничего больше не собирался говорить, поэтому судья, выждав минуту, подал знак палачу, и тот надел мешок на голову убийцы.

Что именно означали слова осужденного, уже не имело значения.

Четверо смертников одновременно повисли на натянутых тросах, к радости толпы, удовлетворив требования правосудия. Они оттанцевали танец висельников, аккомпанируя себе хрипом, и оросили доски телесными жидкостями. Под мешками их лица синели, языки вываливались из широко раскрытых ртов. Вор умер быстро, как и убийца проституток. Толстяк немного помучался, но дольше всего, ко всеобщей радости, умирал убийца мецената, яростно борясь за жизнь, он мучился, как ни один из ранее виденных горожанами осужденных. Никто его не пожалел, и палач не прекратил мук несчастного.

Когда он наконец умер, палач обрезал и его веревку. Помощники палача сняли с трупов все, что могло им пригодиться, после чего сложили тела на телегу и вывезли их далеко за город, на одинокий холм под лесом. Там они бросили всех четырех висельников без погребения, принося их в жертву теням. Убийцы не заслуживали сострадания, а тени, жадные до человеческого мяса и крови, проявляли благодарность к тем, кто их подкармливал. Они спускались с неба и выныривали из-под земли, едва опускался сумрак. Помощников уже и близко не было возле холма.

Тени первым делом кинулись к убийце проституток. Те, что прибыли во вторую очередь, сожрали вора. Припозднившиеся еще более неохотно отведали мясо толстяка, доказывая его невиновность нелестным фырканьем и жалобами на омерзительный вкус.

Только самые отчаянные пытались урвать кусочек мяса от последнего осужденного. Сидящая верхом на его груди мара отгоняла каждого смельчака. Она приняла форму чернокожей женщины с черными волосами и глазами. Ее ладони, заканчивающиеся когтями, представляли собой страшное оружие даже против призраков. Большинство стервятников уважало ее право на еду, поэтому она воевала только с теми немногими, кто прибыл слишком поздно и теперь хотел поживиться хотя бы кусочком мяса. Они напрасно подкрадывались к последнему осужденному – мара была бдительнее, быстрее и сильнее их. Самые смелые убегали с визгом, когда попадали под ее черные когти. Наконец, незадолго до рассвета, все исчезли. Тогда мара наклонилась к своему избраннику и поцеловала его – долгим, страстным поцелуем. Она не отрывала от него губ, пока тело повешенного не задрожало, пока мужчина не пошевелил рукой, пытаясь то ли обнять демоницу, то ли напротив – оттолкнуть ее.

Он захрипел, силясь что-то сказать. Одной ладонью женщина закрыла ему рот, другую положила на грудь.

– Тихо, мой милый. Ты должен набраться сил.

Он кивнул и только сейчас открыл веки, чтобы посмотреть ей в глаза: черные, с кругами более глубокой тьмы на месте зрачков. Она снова показалась ему прекрасной, как тогда, когда он увидел ее впервые. Превозмогая слабость, он поднял руку, чтобы погладить ее по щеке, шелковистой и холодной.

– Осталось еще трое, – прошептала она и, заметив первый луч солнца, поцеловала мужчину еще раз, долго, пока вся не проникла в его тело и душу.

Первый

Глава 1

Июнь 1972 года по старому календарю, пятьдесят седьмой год Предела, двадцатый год Мира

Поезд въехал на Центральный вокзал в Кракове, как всегда доказывая своей пунктуальностью величие объединенных сил технологии и энергиков. Машинист объявил о прибытии протяжным локомотивным гудком, выпуская сжатую струю пара. Он поцеловал всегда холодный железнодорожный амулет, висящий над котлом, и поклонился хранителю. Перемазанное сажей существо, напоминающее гнома, которого можно встретить на рудниках, радостно пискнуло и нырнуло назад в догорающий огонь. Могучий локомотив аж содрогнулся от притока энергии.

Дрожь передалась вагонам – и эксклюзивным, для первого класса, и самым дешевым, в которые набивались бедняки и редкостные жлобы. Машинист усмехнулся, пригрозив пальцем хранителю. Тот ответил из нутра котла радостным хохотом.

– Господин Кутшеба? Господин Кутшеба? – кричал бегающий вдоль вагонов седой мужчина, очевидно, не привыкший к вокзальному галдежу. Он нервно озирался по сторонам и отскакивал, когда какой-нибудь из нетерпеливых локомотивов, ожидающих отправления, выпускал струю пара.

Краковский вокзал был самым большим в стране, поэтому и оживление тут царило необычайное. Хотя в Европе уцелело немного железных дорог и несколько поездов в одном месте представляли собой необычное явление, в некоторых городах поезда, казалось, буквально толпились. Вокзал в Кракове набухал от прибывающих и отъезжающих пассажиров, железнодорожных хранителей, городских стражей-теней, а также мелких мерцающих полусуществ, которые сопровождали вспышки эмоций. Именно над вокзалом кружили духи и демоны, привлеченные необыкновенным скоплением всякого рода силы.

Людей охраняли от них высокие сторожевые башни. Каждый их кирпич был усилен знаками, стены каждого этажа прогибались от талисманов. Простые люди не смогли бы там дежурить, поэтому замуровывали в башнях тех, кто решил посвятить себя службе городу и претерпеть перевоплощение. Сложно было назвать их живыми, и вообще сложно было сказать про них хоть что-нибудь, мало кто отваживался налаживать с ними контакт. Безымянные и ужасающие, они оставались на своих постах, довольствуясь жертвами, которые каждое утро приносили им смотрители. Их не интересовала еда, только знаки почтения и крохи города, доставляемые со всех его районов. Они принимали бусины из разорванных украшений благородных горожанок, лоскуток платочка с кровью извозчика или камушек, что пнул крикливый горный шалопай. Каждый предмет, которого коснулось сердцебиение этого города, придавал им сил.

– Господин Мирослав Кутшеба? – кричал седоволосый. – Господин Кутшеба?

Казалось, все пассажиры уже покинули вагоны, когда на пороге одного из них наконец-то появился тот, кого седоволосый уже едва ли надеялся найти.

– Я здесь, – отозвался он хриплым голосом. Мужчина откашлялся и повторил громче.

Седоволосый двинулся к нему. Он ожидал, что Кутшеба приедет в вагоне первого класса, а не в последнем, самом дешевом, в котором, случалось, ехали люди со скотом и товарами. Неужели именно про этого человека говорил шеф?

Кутшеба оказался высоким и статным. Кожаная куртка когда-то темно-коричневого цвета была потерта до предела, наводя на мысль, что это был бродяга из тех, что рыскают по свалкам. Не лучшее впечатление производила шляпа, смятая до невозможности, потемневшая, скорее всего, от грязи и низко надвинутая на глаза. Кроме того, льняной платок, несмотря на жару обмотанный вокруг шеи, говорил, что Кутшеба либо чудак, либо слишком слаб здоровьем. Однако сумки приезжего принадлежали известным фирмам, славившимся своим высоким качеством, к тому же были изготовлены вручную и на заказ. Конечно, он мог украсть их у кого-нибудь по дороге.

– Господин Мирослав Кутшеба? – переспросил седоволосый. Получив в ответ лишь неохотный кивок, он решил, что не ему критиковать решения босса, которого он и так не надеялся когда-нибудь понять. – Мое имя Францишек Чус, я работаю на господина Новаковского, который решил вас нанять. Прошу меня простить, я ожидал, что раз уж мы покрываем ваши расходы, то я встречу вас в вагоне первого класса.

– Мне там не место, – ответил неприятно хриплым голосом Кутшеба.

С этим Чус не мог не согласиться. Он предложил взять часть багажа, но Кутшеба так посмотрел на него, что Францишек только кашлянул, после чего поспешно развернулся и как можно быстрее проводил этого невозможного скрягу к ожидающему перед вокзалом транспорту. Он не видел, как Кутшеба на минуту задержался, чтобы посмотреть на локомотив. Нечто не поддающееся описанию произошло между ним и огромной махиной. Машинист поежился, как будто его охватило плохое предчувствие. Хранитель высунулся из котла и сквозь металлические стены посмотрел Кутшебе прямо в глаза. Потом зарычал, рефлекторно отряхнулся и изверг из себя литанию защитных заклинаний.

Такие люди не должны садиться в поезда. Слишком сильно разрослось в их душах несчастье. Хранитель ощущал это тревожное присутствие с самого начала поездки и потратил много сил, чтобы нейтрализовать его влияние. Сейчас, наконец, он мог посмотреть на его носителя. Узнал его, вздрогнул и как можно быстрее спрятался в котле. Его ожидало больше работы, чем он думал, если, разумеется, он хотел, чтобы поезд без проблем двинулся дальше.

* * *

Хотя жители Кракова охотнее всего запрягали в свои повозки лошадей, босс Чуса оказался одним из богатых эксцентриков, влюбленных в современную технику. Вместо элегантной кареты или хотя бы изящных дрожек Кутшебу ожидал уродливый автомобиль с пучеглазыми фарами, который по форме напоминал распухшую жабу, отягощенную горбом дополнительной кабины, предусмотренной производителем для перевозки товаров, но сделанной так, чтобы в ней могли ездить и пассажиры.

Чус казался довольным, показывая это безобразие и наблюдая, какое впечатление оно произведет на прибывшего. Он вытянулся, как струна, и открыл широкую, круглую дверцу в пассажирскую кабину.

– Боже, что это? – Кутшеба остановился, словно раздумывая, не вернуться ли ему.

– О, вы, наверное, не привыкли к виду современного транспорта. Неудивительно, ведь таких машин в нашей стране немного. Это, уважаемый господин, автомобиль. «Ситроен Акадиане», версия люкс, укомплектована в соответствии с потребностями моего господина. Прошу, садитесь. Я вас уверяю, беспокоиться не о чем. Я прекрасный водитель.

– Главное, чтобы был хороший хранитель, – буркнул Кутшеба, неохотно залезая внутрь. Чус занял место в кабине водителя.

Спустя мгновение он подал голос через интерком, проверяя, комфортно ли чувствует себя его пассажир. Кутшеба обманул его, что все хорошо, хотя никак не мог удобно сесть в неприспособленном для людей кресле, чья форма многое сказала ему о таинственном господине Новаковском. Круглые сиденья с двенадцатью низко расположенными спинками могли свидетельствовать только об одном.

Новаковский был марсианином.

* * *

Когда они прибыли на Землю, люди сначала игнорировали их, хотя они и не скрывались. Сферические корабли приземлялись в разных городах на всех континентах, чтобы открыть врата ангаров и напустить на человечество ярость, прибывшую из космоса. Марсианские технологии превосходили все, что могли изготовить даже самые талантливые земные инженеры.

Проблема была в том, что на Земле в то время шла самая большая война за всю историю. В охваченном ею мире все подозревали всех, и в новоприбывших машинах разрушения они видели, прежде всего, хитрость Пруссии, Франции или России, ну или хотя бы Америки, но никак не вторжение инопланетян.

Даже когда часть правды вышла наружу, война между людьми не прекратилась. Заинтригованные марсиане радостно наблюдали, как очередная сторона человеческого конфликта пыталась заключить с ними союз против своих собратьев. Только бескомпромиссность чужаков привела к тому, что человечество восстановило хрупкое перемирие и изменило судьбу войны, объединившись против пришельцев.

В конце концов все пришли к согласию. Даже марсиане были вынуждены капитулировать перед катаклизмом, который непроизвольно спровоцировали, и объединиться с потенциальной жертвой, чтобы выжить. За двадцать лет после окончания войны, привыкая к новой среде обитания, они переняли человеческие обычаи и имена, пытаясь воссоздать технологии, которые значительно устарели со времени их вторжения. Кроме того, они с удовольствием инвестировали в современные заводы по производству двигателей и автомобилей.

Внутренность кабины этого «ситроена» разработана согласно марсианской эстетике. Скорее всего, тут поработал сам Новаковский, марсиане уверяли, что люди не в состоянии постичь тайну их искусства. И действительно, Кутшеба равнодушно разглядывал ненормальную, бесформенную арку, поддерживающую потолок машины, оплетенную хаотичной мешаниной проводов, раскрашенных в три любимых марсианами цвета: синий, ярко-желтый и фиолетовый. Он не видел в творениях марсиан красоты и вообще ничего особенного.

Марсиане уже не удивляли и не пугали его. Он встречал их в жизни, а с двумя из них даже работал, у одного был подмастерьем год, обучаясь работать с энергией. Хотя большинство людей все еще таили гнев на пришельцев и ни один марсианин не мог чувствовать себя в полной безопасности, Кутшеба не испытывал к ним жалости. С начала вторжения прошли десятилетия. Мир радикально изменился, и марсиане стали его частью. Кутшеба родился в мире, еще охваченном войной, однако не марсиан он обвинял в том ужасном, что с ним случилось. Список виновных он хранил в памяти. И в нем были исключительно люди. В настоящее время их осталось трое.

Он всегда колебался, когда приходилось пользоваться поездом. Теоретически состояние железнодорожных линий уже стабилизировалось, даже поговаривали об их развитии, но Кутшеба все еще помнил те времена, когда каждый поезд охранялся отрядом жрецов или шаманов. Но порой и они не справлялись. Хотя энергики наконец сдались в пользу объединенных сил людей и марсиан и война закончилась, все же в мире было еще достаточно чудовищ, чтобы никто не чувствовал себя в безопасности.

Железная дорога Краков – Львов пережила и начало человеческой войны, и вторжение, и даже Предел. Поезда на этой линии становились жертвами нападений, как и везде, однако бывшая Oesterreichische Staatsbahn im Gebiet Galiziens, которая во времена Предела стала называться просто «Галицийские железные дороги» и обрела самостоятельность и независимость от умирающих государств, заключила отдельное перемирие как с марсианами, так и с энергиками. Это произошло задолго до того, как подобного успеха смогла добиться Империя. В 1947 году, когда Республика Наций, претендующая на то, чтобы прибрать к рукам все наследство павших монархий, только начинала переговоры с марсианами, Галицийские железные дороги – по примеру других независимых институций – перевозили уже марсианских сановников, нанимали марсианских защитников и даже обеспечили поезда первыми хранителями.

Однако все это не предотвратило катастрофы.

Останки четырехсот тел смешались с деревянными обломками вагонов и кусками вырванной из локомотивов стали. Один из рельсов, сломанный и выгнутый, взлетел в небо, истекая кровью проткнутого им же тела без головы. Слышался только крик хранителя, потому что никто из горстки уцелевших не мог произнести ни слова. Кутшеба не слышал жалоб и призывов раненых. Он выкарабкался из расколотого надвое вагона, отполз от путей и долго, очень долго просто лежал, уставившись в небо.

До него не сразу дошло, что случилось. В ушах все еще раздавался невыносимый грохот, после которого последовал удар и треск ломающегося дерева. Крики гибнущих пассажиров доходили до него с трудом, он скорее представлял их, видя перекошенные гримасы. Он не помнил, кем был и как оказался в траве неподалеку от покореженного поезда.

Когда много дней спустя он пришел в себя, все изменилось.

После катастрофы он неохотно пользовался поездами и любым другим механическим транспортом. И они его тоже не слишком любили. Если уж приходилось путешествовать на поезде, он всегда выбирал худший вагон, зная, что первые классы излучают больше чванства и раздуваются от гордости своих пассажиров, уверенных в собственной неприкосновенности и чрезвычайной роли. Он свыкся с тем, что чувства и эмоции имеют особенное значение в мире Предела, и не собирался провоцировать зло, сидя в вагонах, бурлящих от энергии неуправляемого самодовольства. Втиснутый между шепчущими защитные литании бедняками, которые смертельно боялись стальных чудовищ, он был в безопасности. Его и так раздражали зудящие татуировки и кололи амулеты.

Не намного лучше было ему в автомобиле Новаковского, поэтому он нетерпеливо высматривал дом потенциального клиента.

Как назло, Новаковский жил на Предгорье, отделенном от Кракова рекой, сравнительно далеко от Центрального вокзала. Хотя там и была своя убогая железнодорожная станция, но не все поезда доезжали до нее. Дом Новаковского размещался в форте, унаследованном от Империи и возведенном на одном из самых высоких холмов Предгорья. Марсианин выбрал это место, как через интерком объяснил Кутшебе Чус, из-за богатых источников энергии, оставшейся со времен язычества, которую марсиане могут черпать из прирученных теней или непосредственно из веры, накапливавшейся тут тысячелетиями. Новаковский трансформировал ее при помощи старенького костела, возведенного еще в тринадцатом веке в качестве своего рода печати, которая препятствовала языческим ритуалам и сдерживала зло под землей.

Марсианин переливал высосанную из теней энергию и переправлял ее через разбухший от веры костел, усиливая мощь форта. Энергия, бьющая из ротонды красного кирпича, ощущалась уже у основания Предгорья. Когда автомобиль наконец остановился перед воротами форта, Кутшеба ощущал силу, накопленную в здании, почти как физическую боль. Он сжался, вылезая из машины, повертел на пальце перстень-четки, потер большим пальцем татуировку на внутренней стороне ладони. Помогло.

Служащие марсианина выбежали за вещами гостя. Он не позволил им дотронуться до сумок, в которых было оружие, и, несмотря на протесты Чуса, не расстался с ними, направляясь на встречу с марсианином. Он прекрасно знал, что вооруженному человеку не положено встречаться с хозяином, но сознательно проигнорировал этот запрет.

– Я всегда могу развернуться и уйти, – прорычал он, делая вид, что ему не важна работа на Новаковского. – Я не напрашивался.

– В таком случае прошу вас подождать, – ответил явно оскорбленный Чус и заученным медленным шагом отправился посоветоваться с боссом.

Кутшеба, игнорируя осуждающие взгляды прислуги, сел на пол, оперся о стену и закрыл глаза. Его интересовало, насколько дерзок Новаковский и насколько эффективными оказались связи Кутшебы – только благодаря им с определенного момента марсианина начали убеждать, что именно он должен стать самым важным участником запланированной поездки. Кутшеба использовал кого только мог, чтобы сюда добраться, и поставил на это почти все, что у него было.

Его беспокоило количество переменных, необходимых для реализации его замысла. Сколько раз он пытался найти другие решения! Ночи напролет говорил со Змеем, совершенствовал планы, искал способы приобрести новых союзников. Змей смеялся над ним, издевался, но было видно, что и его привлекала эта интрига. Кутшеба не говорил ему всего и даже пробовал использовать. Он мог поспорить, что божество в итоге предаст его, и пытался учесть даже это. Тем не менее он понимал, что в его расчетах довольно много слабых мест, что все могло рухнуть в любой момент. Например сейчас, если марсианин не пожелает воспользоваться его способностями.

– Господин Новаковский примет вас, – обида в голосе Чуса стала еще ощутимее. – Может, вы хоть шляпу снимете?

– Может, и сниму, – буркнул Кутшеба и встал. Он решил играть роль человека, которого не слишком интересует предложение марсианина. Не переборщил ли? До какого предела он мог испытывать терпение клиента и собственное везение?

Кутшеба невольно хмыкнул.

Везение – ну-ну!

«Я с тобой, – напомнила о себе мара. – Везение не в счет. Только ты и я – вот что имеет значение. Я тебя когда-нибудь подводила?»