Loe raamatut: «Замполит. Проклятый путь», lehekülg 2

Фразу эту я заучил заранее, еще в военкомате, поэтому четко произнёс:

– Здравия желаю, лейтенант Лосев, представляюсь по случаю прибытия для дальнейшего прохождения военной службы – отчеканил я уверенно.

– Вы после училища? – спросил полковник явно довольный такой формой доклада.

– После военной кафедры, направили сюда из штаба армии.

– Но вижу, что форма вам пока не нужна – пошутил он – специфика нашей службы наряды по училищу, патрули, проверки, документация без ежедневной боевой подготовки. Жалование пониже, чем в войсках, но есть свои плюсы, питание в столовой при училище, общежития, правда нет.

– А какие перспективы с жильем?

– Жилье наши офицеры и прапорщики снимают, пока не дадут служебную квартиру, должность у вас капитанская, с перспективой на майорскую – офицером-воспитателем в училище, а там дорога открыта и в военную академию, но это для единиц – улыбнулся он.

– Ясно, но я еще не встал на довольствие? – уточнил я.

– Отправляйтесь в подразделение, ваши документы я передам в кадры для оформления на должность заместителя командира отдельной роты, остальное расспросите у своего командира, майора Цуркан.

Командир был ниже меня, развит по физическим меркам слабовато, картавил и не произвел на меня впечатление. Но он воспринял меня спокойно и в обед даже угостил выпечкой, точнее жареными беляшами с мясом.

Разместился я в канцелярии командира отдельной роты, рядом с его кабинетом, где провел две ночи. Успел ознакомиться с коллективом и обжиться на новом месте. Мне сразу не понравилась атмосфера и условия службы. Общежития не было, не говоря уже о служебной квартире или хотя бы комнаты, душ принять негде. К тому же я обнаружил пропажу новых тапок. Вероятно, они приглянулись солдатам, которые обыскивали сумки на проходной в штабе армии, когда я вынужденно оставлял там вещи. Состояние мое было подавленным от увиденных перспектив службы и низкой ставки денежного довольствия, не позволявшего снять жилье в городе. Да к тому же на ступеньках я поскользнулся и упал, потянув правую ногу в области лодыжки. Пришлось прихрамывать.

На третий день, мои новые сослуживцы, капитан Шамилин и старший лейтенант Альбертов, устроили мое вливание в коллектив и предложили скинуться на выпивку. Деваться было не куда, так как они заняли канцелярию, где временно размещался я.

Выпивать с ними я отказывался, так как на службе пить нельзя – это дисциплинарное нарушение, но они убеждали меня и себя, что вечером рабочий день закончен, завтра воскресение – выходной. Я только пригубил пару рюмок и понял, что поило левое, возможно даже с добавлением таблеток, усиливающих его действие.

Изрядно приняв на грудь, мои сослуживцы подтрунивали меня на спор:

– Ты нас слушай, как подчиненными заруливать, они солдатики слабые, из войск многих перевели, как потерпевших от дедовщины – рассказывал капитан.

– И в чем особенность таких солдат, просто они отстаивали себя, как могли – пытался поддержать беседу я.

– Да ты не шаришь в чем суть – возразил Альбертов – им надо для верности подзатыльники давать и пинки под зад, чтоб быстрее шевелились.

– Ну, это уже неуставные отношения – заметил я – а точнее превышение полномочий.

– Ты что за них впрягаться будешь? – старлей обошел меня с боку.

– Значит, не сработаемся, а может ты и сам такой…– намекнул капитан, глаза которого немного одурманились и даже покраснели.

– Какой такой? спросил я, понимая, что от них исходила агрессия и озлобленность на жизнь из-за небольшого денежного довольствия. Один был в долгах, другой снимал лишь комнату, отдавая больше половины заработанного.

– Стучать начальству склонный… – после этих слов капитана, я почувствовал боль в области затылка и уха, так сыпались удары от Альбертова. Мне оставалось прикрыть голову руками и согнуться от боли. Драться одному против двоих физически развитых тяжеловесов было бы неблагоразумно. Капитан попытался схватить меня за руку, я увернулся и толкнул локтём стоявшего сзади. Затем он схватил меня за другую руку и вывернул её, нанеся удар в спину. Я закашлял. Альбертов уцепился за вторую руку. И тут я вспомнил прием русского стиля по системе уворотов, назывался этот стиль обороны «свея» – с древнеславянского означает змея. Я немного присел, потянув их на себя, и стал сгибать руки в локтях и крутить их так, чтобы они потеряли равновесие. Они упорно не отпускали мои руки и, сбив пару стульев и пошатнув стол, мы рухнули втроем. Капитан ударился головой и остался лежать на полу. Я попытался встать, но почувствовал резкую боль в правой ноге. Так я повторно травмировал уже ушибленную лодыжку. Альбертов поднялся с колен и нанес мне несколько ударов по спине, боль в пояснице, казалось, перебила болезненные ощущения в ноге. После он вытолкал меня в дверь.

Дневальный, стоявший на тумбочке, сразу отреагировал, позвал дежурного по роте и тот с другим солдатиком проводили меня в медпункт. По пути они жаловались на систематические побои от этих горе-офицеров, сидевших на стакане. Один из которых, Альбертов, приходился племянником генералу Ильясову. Ночь я провел в санчасти.

На следующий день с проверкой пришел командир роты. Я доложил ему ситуацию, но он явно не занял мою позицию, толи из-за того что была пьянка и у меня не было следов от побоев, кроме вывиха лодыжки и пары синяков на спине, а может из-за родственных связей Альбертова. После неприятного разговора с ним мне пришлось прозвонить по мобильнику тёти и воспользоваться теми самими связями, чтобы подключить военную прокуратуру.

Явка следователя военной прокуратуры, побудила генерала вызвать нас четверых к себе в кабинет и каждого по-своему отчитать, как провинившегося мальчишку. Командира отдельной роты – за отсутствие доклада ему, наверх о происшествии, моих обидчиков – за пьянку и драку, устроенную на рабочем месте, а меня за участие в ней. В процессе его нотаций, оказалось, что капитану было за тридцать, был он артиллеристом и участником военной компании, а старший лейтенант, дезертиром, избившим половину своего взвода. Мне оставалось в диалоге, как не имевшему опыта военной службы, попроситься о переводе в войска. Да и служить здесь я уже не мог после полученного оскорбления от сослуживцев согласно неписаному кодексу чести.

Таким образом, показной суд офицерской чести в кабинете генерала позволил мне достойно выйти из ситуации, так что даже генерал, понимая мои связи в главной военной прокуратуре, дал мне свой личный УАЗик и офицера для сопровождения в штаб армии. Благо мне вернули мои документы, так как оформить на должность еще не успели. Единственное, чем насолил мне генерал – попросил по телефону, чтобы в штабе меня определили в бригаду похуже.

Альбертов был трезв, у него тряслись руки и напоследок он извинился за свои действия с боязливым видом. Его дергала военная прокуратура, как бывшего неприкасаемого. Я ответил ему, что все обойдется. Позже ему дали условный срок – будет знать, как бить солдат, неспособных ответить ему тем же. Карьера его была на этом закончена.

Глава

III

Новое назначение

В штабе армии я получил назначение в отдельную мотострелковую казачью бригаду, расположенную недалеко от тех мест с минеральными источниками, где когда-то служил поэт Михаил Лермонтов, раньше город назывался «Святой крест». У меня на душе отлегло и стало гораздо легче, как будто груз упал с моих плеч. Добираться пришлось на такси и потратить изрядную сумму денег. Не мог же я ночевать на вокзале, который к тому же оказался, закрыт после восемнадцати часов. К месту назначения прибыл глубокой ночью в первом часу.

Было холодно, я отпустил такси, поблагодарил водителя и подошёл к контрольно-пропускному пункту. Там мне указали на военный городок и офицерское общежитие, куда меня препроводили два солдатика, очевидно, посыльные, им все равно было по пути. Ночь прошла тихо.

Общежитие оказалось платное посуточно, нужно было оформиться на должность как можно быстрее и подать рапорт на предоставление места в общежитии, чтобы платить за него помесячно почти пятьсот рублей, а не посуточно, как гость отдавать за месяц в три раза больше.

Соседом по общежитию оказался такой же, как я призывник, только чуть старше, из того миллионного города, яркие впечатления о котором еще были свежи в моей памяти. Вместе мы сходили в магазин, позавтракали и направились в штаб для представления и оформления на должность. Ему досталась должность, связанная с артиллерийскими складами и предполагавшая материальную ответственность.

Мне, благодаря историческому образованию, повезло больше. Меня рекомендовали на воспитательную должность заместителя командира роты по воспитательной работе. На прием я отправился к своему будущему непосредственному начальнику полковнику со странной фамилией Златогиря – заместителю командира бригады по воспитательной работе. В прошлом эта должность называлась «Замполит» и была главнее должности командира части, особенно в некоторых вопросах идеологии, дисциплины, правопорядка, личного состава, а также в любых спорных моментах службы. Памятуя об этом, стареющий полковник Иван Викторович, разменявший пятый десяток, частенько вспоминал годы своей партийной молодости и каким значимым и влиятельным он был. Как после солдата он стал лейтенантом и написал рапорт по партийной линии на одного из начальствующих во время проверки и заставил всех себя уважать.

Я неуверенно постучался к нему в кабинет и представился:

– Здравия желаю, лейтенант Лосев, меня направили из отдела кадров – доложился я уверенно, с выправкой.

– А что это вы хромаете? – спросил он.

– Ногу подвернул, товарищ полковник.

– Куда же вас определить, во второй батальон или третий – медленно проговаривал он, уткнувшись в компьютер.

– Где вакансии есть, как распределите – с грустным и немного уставшим видом отвечал я.

– Будет сложно в пехоте, там свои нюансы…

– Отправлю-ка я вас в медроту, тем более ногу нужно подлечить, там специфика с больными солдатами проводить занятия по общественно-государственной подготовке и правовому информированию, вы готовы?

– Так точно, товарищ полковник, готов служить с медиками.

– Ну, вот и отлично, идите в кадры и оформляйтесь на должность.

Рота, располагалась почти в километре от штаба, точнее от зданий трех штабов. В одном располагался комбриг, его зам, начальник штаба и секретная часть. В другом – отдел кадров, воспитатели, служба войск, вооружения и техники. В третьем – финансовая служба, отдел мобилизации и комплектования, картографы.

Командиром медицинской роты оказался зрелый крупный кавказец лет тридцати пяти, потомок хазар и аварцев. Он равнодушно стоял на улице между двумя зданиями терапии и хирургии и оглядывал свои владения. Поговаривали, что он начинал службу солдатом, после закончил военно-медицинский институт в качестве кардиолога. И якобы держал роту в ежовых рукавицах, унижая и подавляя любое неподчинение и неуважение к своей персоне, как со стороны солдат, так и офицеров. Так он брал пример с комбрига, генерала Храпина, также начинавшего свою карьеру с солдата. Часто ротный Махмудов, на днях получавший капитана, ссылался на свои знакомства и связи, с которыми ему по плечу любая проблема, даже криминального характера.

Меня в качестве своего зама он воспринял равнодушно, ссылаясь на мою славянскую принадлежность, заявил, что национальный вопрос ему якобы безразличен. Такой диалог меня насторожил. В части процветала кавказская диаспора, поэтому с ротным у меня сложились натянуто-неприязненные отношения. Он старался отчитать меня по любому удобному случаю, как неопытного бойца-первогодку. То цеплялся к моему внешнему виду, то обвинял в медлительности исполнения его штабных поручений, то в бездельном пребывании на территории подразделения. И неудивительно, ведь своего кабинета или даже стола мне он не выделил, хотя я считался вторым человеком в роте. Поэтому я запустил свою документацию. В общем, придирался он, как мог, исполняя указания комбрига – гнобить «пиджаков» – так звали нас, офицеров-двухгодичников, служивших по призыву после военной кафедры.

С командиром роты беседовала женщина лет сорока пяти, делопроизводитель, Светлана Евгеньевна жена штабного подполковника. Она в первую неделю ознакомила меня с книгой штатно-должностного учета, записала мои данные туда и помогла с документами при оформлении на должность, за исключением одного казуса. Рапорт на общежитие не подписывал заместитель командира по тылу. Пришлось даже подключить своего начальника, полковника Златогирю. Но и его боевой зампотыл послал, как говорят, на три буквы. За дверью мне было неловко за такую ситуации, и перед своим начальником, которого я подставил под такой мат, и перед Светланой Евгеньевной, просившей за меня. Ничего, подумал я, земля круглая, ещё пересечемся.

Заместитель по тылу, полковник Уско был самым старым воином соединения, ему перевалило за пятьдесят, точнее было пятьдесят два года. Выглядел он старовато на шестьдесят пять, весь седой, исхудавше-сморщенный и невысокого роста, он пользовался особым уважением комбрига, так как последний был на десять лет младше своего зама по тылу. Генерал Храпин на многие поступки полковника Уско, который мог опаздывать на построения и совещания, закрывал глаза. Но когда у комбрига кончалось терпение, он гневливо кричал в духе «Берите носилки и несите этого старика сюда».

Итак, миновав неуставные отношения с прежним офицерским коллективом, я столкнулся с другой сложностью начала моей службы – отказом в офицерском общежитии. Благо в медроте была свободна одна палата в терапии для больных – там временно поселился я с разрешения начмеда бригады, капитана Калачана. Нужно было искать съемное жилье. Третьей сложностью было отсутствие своего рабочего кабинета или хотя бы рабочего стола.

Медрота, как и батальон материального обеспечения была тыловым подразделением и находились в прямом подчинении заместителя по тылу. Таким образом, я находился в подчинении комбрига генерал-майора Храпина, его зама полковника Моржова, начальника штаба полковника Горбова, заместителя по тылу полконика Уско, замполита бригады полковника Злаготиря, начальника медслужбы бригады капитана Калачана, командира медроты капитана медслужбы Махмудова. В общем, великое множество начальников не давало почувствовать себя начальником самому.

Тем более в моем подчинении формально было пятнадцать офицеров-врачей, в том числе женщин, на капитанских должностях, столько же женщин-медиков контрактной службы, и двадцать пять сержантов и солдат срочной и контрактной службы. С гражданскими лицами выходило шестьдесят человек, только один выбыл месяц назад – это был рядовой Баев, скончавшийся в госпитале от перелома основания черепа. Этот факт еще предстояло выяснить мне и, конечно, военной прокуратуре, занимавшейся расследованием.

Но первый мой визит к военным дознавателям был по делу нашей прапорщицы о причинении себе вреда, то есть членовредительства. И я вместе с ней отправился в военную прокуратуру, чтобы взять постановление об отказе в уголовном деле для военного госпиталя. Она была уже в летах и увлекалась алкоголем и якобы в состоянии опьянения поранилась ножом на рабочем месте случайно, при падении. Но ходили слухи, что ее поколачивал муж, с которым разводилась, и унижал на совещаниях ротный Махмудов. Два тирана довели маленькую женщину. Конечно, о статье доведение до самоубийства не могло быть речи, так как суицидальные действия военнослужащей автоматически приводили к уголовной ответственности по ст.332 УК РФ, то есть уклонение от обязанности военной службы путем членовредительства.

В медроте царила панибратско-попустительская атмосфера, поощряемая еще прошлым командиром роты. Офицеры сержантов-контрактников называли по именам. Одна разведенная женщина капитан медслужбы даже встречалась с контрактником. Военнослужащие по контракту обращались к офицерам, прапорщикам и зрелым женщинам-контрактникам на «ты». Исключение составляли начмед и командир медроты, следившие за соблюдением субординации, но почему-то только к самим себе. При этом на «вы» они никого из подчиненных не называли, не позволяло непомерно раздутое «Я». Многих они, мягко говоря, не уважали, а грубо говоря, немного тиранили. В общем, нарушали устав как могли.