Loe raamatut: «Расследования Берковича 10 (сборник)»

© Песах (Павел) Амнуэль, 2014.

© Издательство «Млечный Путь», 2014.

© ООО «Остеон-Пресс», оцифровка текста, вёрстка, 2014.

Портрет Арафата

Маленький Арик плакал всю ночь, и утром, прежде чем ехать на работу, Беркович отвез жену с сыном в поликлинику.

– Ушки, – поставил диагноз врач. – Выпишу капли, и все пройдет, у малышей это нередко случается.

В управление инспектор приехал с получасовым опозданием, в коридорах толпились сотрудники, обсуждая вчерашние перестрелки с палестинцами. Все шло к тому, что для оперативной работы день будет потерян – мало у кого в мыслях были текущие дела.

Наслушавшись разговоров, Беркович прошел наконец в свой кабинет, включил компьютер и задумался. В десять предстоял допрос Нахмана Бен-Ациля, и инспектор не был уверен в том, что ему удастся заставить подозреваемого в убийстве сообщить хоть какую-то информацию. Третьи сутки Бен-Ациль отказывался сотрудничать со следствием, и похоже было, что завтра судья Альпер не продлит срок заключения. Задержанного придется выпустить на свободу, несмотря на то, что Беркович был убежден в том, что именно Бен-Ациль застрелил в конце недели Игаля Рисмана, владельца трех массажных кабинетов в районе старой автобусной станции в Тель-Авиве.

О том, что Бен-Ациль и Рисман находились, как говорится, в контрах, знали в полиции все. Знали, что Бен-Ациль занимался «женским извозом» – привозил в Израиль нанятых по контрактам девушек из Украины, а здесь сдавал их внаем в массажные кабинеты, имея немалые комиссионные. Из-за комиссионных Бен-Ациль и спорил с Рисманом, не раз угрожая его убить. Однажды они подрались и в ход пошли ножи, но никто в результате не был ранен, так что все это, как говорится, «халоймес».

Труп Рисмана, пробитый двумя пулями – стреляли в грудь и голову – был найден на исходе субботы в переулке неподалеку от массажного кабинета «Приют». Это был один из объектов Рисмана, и по свидетельству охраны, хозяин покинул помещение в восемь с четвертью, сказав, что должен поговорить с одним типом и что вернется через несколько минут. Рисман не вернулся. Полчаса спустя он был найден мертвым.

Никто не слышал выстрелов – или слышал, но не хотел связываться. Никто не знал, с кем Рисман собирался беседовать – или знал, но не хотел сообщать полиции. Оружия на месте преступления не нашли. В ту же ночь Бен-Ациля арестовали – инспектор Беркович добился этой превентивной меры, поскольку опасался бегства подозреваемого. Он понимал, что рискует, – если выяснится, что Бен-Ациль не причастен к убийству, Берковича ждали неприятности.

– Послушайте, инспектор, – сказал Бен-Ациль на первом же допросе, – не понимаю, чего вы от меня хотите. Ну, спорили мы с Игалем, даже подрались как-то – и что? Со своей тещей я дерусь каждую неделю, так если она завтра отдаст концы, я буду в этом виноват? Из-за вас я теряю деньги. Сообщить мне вам нечего. Об этом деле говорите с моим адвокатом, а не со мной.

И с той минуты Бен-Ациль соглашался разговаривать с Берковичем только о погоде, новой интифаде, политике, а также о женщинах и спорте. Тем для разговоров, в общем, хватало, и Беркович не отказывался от возможности услышать мнение Бен-Ациля по любой проблеме. Инспектор задавал наводящие вопросы, пытался перевести беседу в интересовавшее его русло, надеясь, что, утомленный долгими разговорами, Бен-Ациль проговорится – были такие случаи в истории криминалистики.

Сегодня им предстояло беседовать в последний раз – если, конечно, не будет наконец обнаружена решающая улика, на что Беркович, к своему большому сожалению, почти уже не рассчитывал. В тюрьму инспектор приехал на полчаса позже, чем предполагал – пришлось постоять в пробке, – и допрос начал, еще не остыв после пререканий с неистовыми израильскими водителями, да и бессонная ночь сказывалась.

– Смотрите, Бен-Ациль, – сказал Беркович с раздражением, которого не смог скрыть, – алиби у вас все равно нет, так что подозрение с вас не будет снято еще долгое время.

– Ах, – вздохнул торговец живым товаром, – давайте лучше поговорим о футболе. Вы не слышали, как сыграли «Маккаби» с «Апоэлем»?

– Нет, – буркнул Беркович. – Футболом я, к сожалению, не интересуюсь. Впрочем, завтра вы сами сможете удовлетворить свое любопытство.

– Да! – воскликнул Бен-Ациль. – Я считаю часы до встречи с судьей! Все-таки есть в Израиле справедливость!

– Вы в этом сомневались? – удивился Беркович. – Я не припомню случая, чтобы невиновный был осужден.

– А я помню, – заявил Бен-Ациль, – да и вы знаете, просто забыли. Дело об убийстве араба. Семнадцать лет назад. Тогда пятерых ребят осудили, и они провели в тюрьмах, кажется, две трети срока. А недавно выяснилось, что они были ни при чем – просто следователь имел против них зуб. Я рад, что вы, инспектор, не из таких следователей.

– Ах, оставьте, – сказал Беркович, расслабившись. – Какой зуб? Ваши украинские связи вне моей компетенции, я занимаюсь убийством. Точнее – занимался… Я другого не понимаю. Мы столько говорили о спорте, а если поглядеть на вас, можно подумать, что вы спорт ненавидите…

– Вы имеете в виду мой живот? – усмехнулся Бен-Ациль. – У меня терпения не хватает… Месяц бегаю или на тренажере… А потом бросаю.

– Даже в юности спортом не занимались?

– Почему же? В юности я много чем занимался.

– Футбол?

– Нет, тут вы попали пальцем в небо. Бег на сто метров. Спринт. Удивляетесь? Я был легким, как тростинка, это потом нажил живот и грыжу. В армии даже чемпионом по бегу стал как-то раз. Правда, не на соревнованиях, какие соревнования в боевых частях?

– Вы служили в боевых частях? – удивился Беркович. Он, конечно, знал это, изучив подробную биографию Бен-Ациля с момента его поступления в школу. За торговлю легкими наркотиками тот еще до армии привлекался к суду, но дело ограничилось штрафом. А в армии Бен-Ациль попал в десант, потому что действительно был ловок, прекрасно бегал и, как ни странно, бесстрашен.

– Я служил в десанте, – с гордостью сообщил Бен-Ациль. – О некоторых наших операциях я и сейчас не имею права рассказывать.

– Послушайте, – оживился Беркович, – а в той операции, когда захватили Мохаммеда Тараки, вы участия не принимали?

Он знал, что Бен-Ациль служил в другой части, но хотел послушать, не станет ли этот тип приписывать себе чужие достижения.

– Нет, – с сожалением сказал Бен-Ациль. – Это без меня. И знаете, инспектор, я думаю, что это было к лучшему.

– Почему? – поднял брови Беркович.

– Я бы не сдержался, – объяснил Бен-Ациль. – Я бы влепил этому подонку пулю в лоб, несмотря на приказ. Иногда так руки чесались…

– Что-то вы фантазируете… – протянул Беркович. – В десант не мог попасть солдат с плохими нервами. Если бы у кого-нибудь из ваших офицеров хотя бы мысль возникла, что вы способны нарушить приказ…

– Может, и возникала, – задумчиво сказал Бен-Ациль. – На некоторые операции… Впрочем, что говорить… Дело давнее.

Беркович помолчал. Одна фраза в разговоре показалась ему интересной, но он не мог связать ее с последними событиями. Пустое дело, скорее всего, но все-таки…

– А после армии вы занимались только бегом? – спросил инспектор. – На длинные дистанции не пробовали?

– Нет, – покачал головой Бен-Ациль. – Совсем другая система дыхания.

– Бегать, похоже, вы давно бросили, – хмыкнул Беркович. – Судя по вашей комплекции, вы больше занимались сидячими видами спорта. Шахматами, например.

– Да вы что, инспектор! Я короля от пешки не отличу! Шеш-беш – куда ни шло. Нет…

– А другие спортивные навыки? – сказал Беркович. – Что еще вам нужно было в десанте? Борьба? Тяжелая атлетика? Стрельба по мишени?

– Тяжелую атлетику всегда терпеть не мог. Борьба… Дрался, бывало, но совсем не в спортивных целях, хе-хе… А в цель стреляю отлично, девяносто пять из сотни выбиваю.

– И сейчас тоже?

– Сейчас вряд ли, – с сожалением сказал Бен-Ациль. – Давно не тренировался. Оружия у меня нет, вы знаете. Год назад последний раз стрелял в цель… И знаете куда? Не поверите! В глаз Арафата!

– Не понял, – нахмурился Беркович. – Арафат, насколько мне известно, не похож на адмирала Нельсона.

– Какой еще Нельсон! – воскликнул Бен-Ациль. – Я повесил в салоне фотографию Арафата и стрелял с четырех метров. Из десяти выстрелов восемь – в глаз… Потом, правда, пришлось, стену штукатурить и красить.

– А оружие куда дели? – спросил инспектор.

Бен-Ациль нахмурился.

– Инспектор, – сказал он, – вы, видимо, шуток не понимаете. Неужели вы думаете, что я стал бы баловаться в собственной квартире? Там же соседи… Но очень хотелось, это да! Попасть в глаз Арафату – настоящему, не на портрете.

– Да, было бы неплохо, – рассеянно сказал Беркович, посмотрел на часы и вздохнул:

– Хорошо мы с вами поговорили, но без толку, вот что жалко…

– С хорошим человеком всегда поговорить приятно, – усмехнулся Бен-Ациль.

– Идите в камеру, – сказал инспектор. – Встретимся завтра в суде.

Вернувшись в управление, Беркович спустился в лабораторию к Хану:

– Есть идея, – сказал он. – Маловероятно, но все же… Попробуем доказать, что в Рисмана стрелял Бен-Ациль и никто другой.

– Как ты это докажешь? – удивился эксперт. – Оружия нет, следов нет…

– Знаю, – нетерпеливо сказал Беркович. – Поехали, я тебе кое-что покажу.

В квартиру Бен-Ациля они вошли, имея при себе постановление о дополнительном обыске. Ничего не понимавший Хан ворчал:

– Все уже здесь осмотрели, что ты хочешь найти?

– Примерно год назад, – объяснил Беркович, – хозяин квартиры устроил тут стрельбу по портрету. Потом это место заштукатурил и покрасил. Поищи-ка.

Пожав плечами, эксперт приступил к работе. Понадобилось чуть больше получаса, чтобы найти место, где висел портрет, – штукатурка здесь едва заметно отличалась, а краска выглядела более свежей. Еще несколько минут спустя Хан заявил:

– Отверстия есть.

– Должны быть и пули, – сказал Беркович. – Вряд ли Бен-Ациль стал их выковыривать – проще было замазать.

Пули нашлись тоже – три штуки, Хан осторожно вытащил их и положил в пластиковые пакетики.

– Результат экспертизы нужен мне не позднее завтрашнего утра, – предупредил Беркович.

– Получишь сегодня вечером, – заявил эксперт.

На следующий день судья Альпер продлил срок заключения подозреваемого Бен-Ациля еще на десять суток, необходимых следствию для подготовки обвинительного заключения. Инспектор Беркович предъявил суду заключение эксперта: пули, извлеченные из стены салона в квартире подозреваемого, были выстрелены из того же пистолета, из которого стреляли в Рисмана.

– Хорошая работа, – сказал Берковичу инспектор Хутиэли, встретив коллегу в коридоре управления. – Как ты смог его расколоть? Никто же не тянул его язык!

– Как никто? – удивился Беркович. – А гордость и желание покрасоваться? Если бы я выбивал девяносто пять из сотни, тоже рассказывал бы об этом каждому встречному…

Тайна исповеди

Не так уж часто выдавались у инспектора Берковича свободные вечера, когда он мог, вытянув ноги, сидеть на любимом диване и смотреть все телепрограммы подряд, переключая каналы с новостей на спорт, а со спорта на голливудский боевик. Звук был приглушен, Наташа сидела рядом, положив голову на плечо мужа и перелистывала женский журнал «Шарм».

Арик только что заснул, и Беркович надеялся, что сын будет спокойно спать до утра.

– Боря, – сказала Наташа, отложив журнал, – я давно тебя хотела попросить, но все забывала… Ты не мог бы поговорить с Даниэлем? У него проблема.

– Даниэль? – поднял брови Беркович. – Ты имеешь в виду нашего соседа?

– Да, такой приятный пожилой человек…

– Если у него подозрения против кого-то, то нужно обратиться в…

– Боря, – перебила Наташа, – это он и сам знает. Но говорит, что дело очень деликатное, и прежде чем предпринимать конкретные действия, он хотел бы обсудить это с тобой.

– Ну хорошо, – сдался Беркович.

Через полчаса он сидел в огромном кожаном кресле в гостиной соседа, которого плохо знал, хотя жили они на одной лестничной площадке уже почти два года. Даниэль Батлер был высоким, крепким стариком с крупными чертами лица. Жена его Джанет, напротив, была женщиной маленькой, похожей на постаревшую и располневшую куклу Барби.

– Я действительно хотел рассказать вам одну историю, – сказал Даниэль. – Возможно, это чепуха, а возможно, нет. Возможно, с этим нужно идти в Мосад, а возможно, меня там просто поднимут на смех.

– А в чем дело? Что случилось? – спросил Беркович, отпивая из большой чашки крепкий зеленоватый напиток, назвать который чаем можно было лишь обладая большой творческой фантазией.

Сосед оказался замечательным рассказчиком и сумел за десять минут изложить инспектору то, на что другому понадобился бы весь вечер.

Даниэль и Джанет Батлеры репатриировались из Соединенных Штатов, где жили в небольшом городке Мелвилле. Евреев в Мелвилле было немного, а еврейской жизни – никакой. В синагоге, бывало, даже миньян не удавалось собрать. Зато были две церкви – протестантская и католическая. Даниэль туда, конечно, не заглядывал, но знал в лицо обоих настоятелей, поскольку часто встречал и того, и другого на улице.

В Израиль Батлеры переехали вскоре после войны Судного дня, на то были личные причины, не относящиеся к делу. А относилось к делу то обстоятельство, что месяца три назад Даниэль прогуливался в субботу по набережной и нос к носу столкнулся с человеком, показавшимся ему знакомым. Узнал он этого человека не сразу – никак не ожидал увидеть в Тель-Авиве отца Джозефа, католического священника, настоятеля церкви в Мелвилле.

Сначала Даниэль подумал, что обознался – прошло столько лет, люди меняются, да и что делать в Тель-Авиве отцу Джозефу? Однако на следующий вечер они столкнулись опять, и теперь у Даниэля не оставалось никаких сомнений. Это был отец Джозеф собственной персоной, но какая с ним произошла метаморфоза! На голове его красовалась вязаная кипа, и весь его вид говорил о том, что это типичный израильтянин, голосующий на выборах за национально-религиозную партию.

Отойдя на несколько шагов, Даниэль громко позвал: «Отец Джозеф!». И что вы думаете? Тот вздрогнул и оглянулся.

– Вот я и думаю, – закончил рассказ Даниэль Батлер, – нет ли здесь какой-то аферы? Или того хуже – акции разведки? Почему католический священник ходит по Тель-Авиву, выдавая себя за религиозного еврея? Я хотел пойти в Мосад, но решил сначала все-таки посоветоваться со знающим человеком.

– Ну, какой я знающий, – усмехнулся Беркович. – Занимаюсь уголовщиной, а это что-то политическое, если здесь вообще есть какой-то криминал… Знаете что, Даниэль? У меня есть возможность навести справки об этом человеке – в рамках закона, конечно. И если данные компьютера окажутся в противоречии с тем, что вам о нем известно, то, пожалуй, действительно, имеет смысл обратиться к спецслужбам. Но для этого мне нужно знать имя – не старое, а то, под которым этот человек значится в министерстве внутренних дел.

– Йосеф Бен-Мордехай, – сказал Даниэль. – Я это знаю, потому что как-то шел за отцом Джозефом до его дома и видел, как он нажимал на клавишу интеркома. Когда он вошел, я посмотрел надпись: там была эта фамилия.

– Вам бы действительно в разведку… Хорошо, я попробую разобраться.

– Буду очень благодарен!

На следующий день Беркович действительно обратился с запросом в отделение министерства внутренних дел. То, что ему сообщили, заставило инспектора широко раскрыть глаза, громко воскликнуть: «Ничего себе!» и записать в своем дневнике: «Поговорить с Йосефом Бен-Мордехаем».

Он думал сначала взять с собой Даниэля, но потом решил побеседовать с Джозефом-Йосефом наедине – история действительно выглядела таинственно, нельзя было исключить, что хозяин просто выставит за дверь незваного гостя.

Все получилось, однако, не так, как предполагал Беркович. У Йосефа Бен-Мордехая оказалась улыбчивая жена Шуламит и пятеро замечательных детей, старшего из которых не было дома, потому что он служил в армии. Беркович смущенно объяснил, что у полиции нет к Йосефу абсолютно никаких претензий, он лишь хочет выяснить одно недоразумение. Рассказав о сомнениях Даниэля, Беркович внимательно вгляделся в открытое лицо Йосефа, на котором не появилось и тени волнения.

– Тесна земля, – сказал хозяин, помолчав. – Не думал, что в Тель-Авиве окажется человек, знавший меня по Меллвилу. Я знаю, о ком вы говорите, мы иногда встречаемся на набережной, я только не мог понять, почему его лицо кажется знакомым… Теперь ясно. А что до моей истории, то, возможно, вам будет интересно.

Йосеф Бен-Мордехай действительно был когда-то католическим священником. Тогда его звали Джозефом Шеффилдом. Одной из обязанностей отца Джозефа, которую он исполнял с особым тщанием, было выслушивать исповеди и давать отпущение грехов.

Однажды – это было незадолго до войны Судного дня – пришел на исповедь мужчина, которому, судя по голосу, можно было дать лет пятьдесят или чуть больше. Лица этого человека отец Джозеф не видел, поскольку не должен исповедник видеть того, кого выслушивает.

– Говори, сын мой, – сказал он, приложив ухо к окошку.

И человек заговорил.

Монолог продолжался долго, отец Джозеф сначала испытывал любопытство, потом – недоумение, после чего его охватил ужас, возраставший по мере приближения исповеди к финалу.

Незнакомец, назвавший себя Джейкобом, много лет был тайным агентом одной из спецслужб Великобритании. В годы Второй мировой войны Джейкоб находился в Европе со специальным заданием. Задание же заключалось в том, чтобы помешать европейским евреям покинуть пылавший континент и не допустить их отправки к берегам Палестины. Отец Джозеф никогда не интересовался историей Катастрофы и создания Государства Израиль, а потому у него не было причин сомневаться в сказанном. Да и как было сомневаться? Исповедь все-таки, а не политическая лекция…

Из Венгрии должны были отправиться в Палестину триста сорок три человека. Британская разведка узнала об этом, в то время как фашисты ни о чем не подозревали, потому что спасти евреев вознамерился один из хозяев предприятия, на котором эти евреи тянули лямку трудовой повинности. Джейкоб получил сведения от своего начальства и сделал так, что в гестапо тоже все стало известно.

Первую группу беглецов схватили по дороге из города, а потом взяли остальных. Что с ними стало, Джейкоб не знал – вероятнее всего, они попали в один из лагерей смерти.

Говорил Джейкоб об этом сухо, просто факты перечислял, в годы войны он выполнял долг, не видел в том ничего дурного, и лишь много лет спустя у него заговорила… нет, не совесть, с совестью он был по-прежнему в ладах, но появилось сомнение: а не обвинен ли он будет на Страшном суде в том, что выполнял приказ? Джейкоб был католиком, и свои отношения со Всевышним ценил превыше всего. Вот он и решил заранее испросить у Господа прощения.

– Этот случай был не последним? – осторожно спросил отец Джозеф, чувствуя, что на голове у него волосы встают дыбом: он живо представил себе женщин, детей и стариков, которых волокут к вагонам, а потом в газовые камеры…

– Нет, отец мой, – ответил Джейкоб. – Я хочу исповедаться в том, что раскрыл девять еврейских групп. Метод был простым, но эффективным. Я точно знаю, что вторую группу, например, – это было в Румынии – расстреляли целиком, даже не довезли до лагеря. Кажется, там было человек двести.

И еще он говорил, и еще… Что должен был сделать отец Джозеф? Рассказать всем о том, чем занимались в Европе некоторые просвещенные англичане? Он не мог – тайна исповеди. Отпустить Джейкобу грехи и забыть? Этого отец Джозеф не мог тоже.

Джейкоб уже давно закончил свою ужасную исповедь, а потрясенный отец Джозеф все не приходил в себя.

– Я не могу дать тебе отпущения, сын мой, – сказал он наконец и покинул исповедальню, потому что было выше его сил говорить с этим человеком и слышать его голос. До той минуты отец Джозеф не испытывал любви к евреям, но сейчас в потрясении своем ощутил себя стариком, в чью спину уперся ствол автомата, и сейчас раздастся выстрел, которого он не услышит, потому что будет уже мертв…

Джейкоба отец Джозеф больше не видел – должно быть, тот случайно оказался в городе и пришел в церковь, где его никто не мог знать, а потом, не получив отпущения грехов, уехал и, возможно, явился к другому священнику, менее чувствительному или более склонному к всепрощению.

Ночью отец Джейкоб не мог заснуть, перед глазами стояли страшные картины, подобные описаниям дантова Ада. Он больше не мог жить, как прежде – так иногда случается: живешь себе, исполняешь обязанности, а потом происходит событие, порой даже, казалось бы, незначительное, но все меняется, и ты становишься другим человеком.

Если виноват Джейкоб, виновата и церковь, прихожанином которой он был. Если виновата церковь, то мог ли он, отец Джозеф, служить мессы, будто ни в чем не бывало?

Мысль, к которой он пришел, сначала поразила его самого, потом он к ней привык и в конце концов, все окончательно обдумав, сделал то, что считал себя обязанным сделать. Зимой семьдесят пятого отец Джейкоб сложил свой церковный сан и переехал в Чикаго. Он долго бродил вокруг синагоги, прежде чем решился наконец войти и заговорить с раввином. Это была не исповедь, конечно, но долгий разговор по душам. Потом было много других разговоров, и чтение книг, раскрывать которые в прежние времена отец Джозеф не стал бы ни за какие деньги. Проходя гиюр, Джозеф Шеффилд думал не о прошлом, а только о будущем. В семьдесят девятом году он сошел с борта самолета в аэропорту имени Бен-Гуриона и получил документы на имя Йосефа Бен-Йоханана.

– С Шулей мы познакомились, когда я служил в ЦАХАЛе, – улыбнулся Йосеф своей жене, – а потом пошли дети… Я горжусь старшим, он сейчас в Хевроне.

– Дорогой Йосеф, – с чувством сказал Беркович, – иногда меня тяготит моя должность в полиции. А иногда, как сейчас, радует.

– Вам тоже приходится выслушивать исповеди преступников, – задумчиво сказал Йосеф, – и вас, как меня когда-то, связывает обет молчания.

– Если вы имеете в виду занятные истории из уголовного мира, – улыбнулся Беркович, – то у меня их много. Я непременно их вам расскажу, только в другой раз. Пойду к Даниэлю, пока он еще не заявил на вас в Мосад…