Loe raamatut: «Психологические критерии исторической достоверности»

В последнее время – и особенно в ходе прошумевшей и затихшей в конце 80-ых годов кампании по борьбе с “белыми пятнами” в российской истории – о непредсказуемости нашего прошлого и о вкладе в это явление политиков было сказано столько, что у людей, не знакомых близко с проблемами науки, вполне могло сложиться впечатление, будто главной и чуть ли не единственной причиной рождения и процветания исторических заблуждений является государственный заказ. Но вот идеологические оковы пали, темницы рухнули и на свободе – возможно, удивив и разочаровав кого-то – оказались отнюдь не ответы на хоть какие-нибудь вопросы, не какое-то действительное знание, а лишь вакуум знания, то есть те же самые вопросы, но только освобождённые от фиктивных ответов. Так что все, кто ещё сомневался, получили возможность воочию убедиться, что идеологические жандармы способны устеречь не знание, а лишь невежество, и что, шире говоря, государство может создавать более или менее благоприятные условия для научной деятельности, может на какое-то время совершенно остановить исследовательский процесс, но содержательно помочь учёному в деле установления истины не может ни государство, ни благорасположенные обыватели, а только другой учёный, да и то не всегда.

Итак, в отсутствие в жизни общества идеологических табу (где бы только найти такое общество?) от историков действительно можно ожидать большего, нежели в обстановке жёсткого преследования за отклонения от той или иной “линии”. Однако при любых характеристиках окружающей науку среды успешность решения собственно научных проблем будет зависеть прежде всего от того, кто и как берётся за эти проблемы, и лишь во вторую и третью очередь от всего остального. И не следует удивляться, если даже в сложной обстановке оригинально мыслящие исследователи будут добиваться лучших результатов, нежели их менее способные коллеги в условиях наибольшего благоприятствования.

Обращаясь же к современному состоянию исторического знания, приходится констатировать, что многие наши официальные историки и без всякого внешнего давления, как говорится, от чистого сердца готовы порассуждать, к примеру, о мудрости Ярослава Мудрого, пособничестве Орде и Литве Олега Рязанского, последствиях победы Великой российской революции, поведать немало других более или менее безвредных басен. Между тем люди, готовые пропагандировать заведомо ложные идеи, среди научных работников хотя и встречаются, но не столь часто. Большинство же исследователей не “для публики”, а в первую очередь для самих себя стремятся дважды и трижды убедиться в достоверности открывающихся им явлений, закономерностей, причинно-следственных связей и т. д. В связи с чем и встаёт вопрос: почему же берущиеся реставрировать картины прошлого исключительно за совесть и за личный интерес столь часто успокаиваются и прекращают работу, достигнув лишь стадии правдоподобия, и в этом состоянии оказываются равнодушными даже к прямым указаниям на то, что результат их трудов далёк от подлинника?

Кое-что тут, конечно, можно списать на специфику самой науки. Из-за недоступности объекта исторического исследования для прямого наблюдения и экспериментирования многих деталей давних и не очень давних событий нам действительно уже никогда не узнать, и многие фрагменты исторической картины уже не могут быть восстановлены во всех красках. Так что без домыслов и версий историкам никак не обойтись. Но всё же одно дело, когда учёный, вставляя в свою реконструкцию чисто умозрительные элементы, чётко оговаривает, где кончаются проверяемые факты и начинаются его личные соображения, и совсем другое, когда данные, претендующие на надёжность, что называется, не переводя дыхания подаются аудитории вперемешку со сведениями, всего лишь не вызывающими сомнений у докладчика. Кое-что тут, конечно, можно списать на темперамент, степень научной добросовестности и другие чисто личностные особенности подвизающихся на ниве истории деятелей, но главная причина случаев массовых – а местами переходящих в практически универсальные – исторических заблуждений всё-таки не в слабостях отдельных личностей. И уж тем более несерьёзно винить в собственной малограмотности объект изучения.

То, что в истории и по сей день под маркой самых что ни на есть подлинных данных продолжают бытовать пусть вполне добросовестные, но всё же заблуждения, удельный вес и степень грубости которых заметно превышают аналогичные показатели других наук, вызывается, на наш взгляд, прежде всего тем, что критерии, обычно применяемые историками для оценки достоверности своих и чужих выводов, являются недостаточно мощными и надёжными и, будучи приложены к подконтрольному материалу, не дают поводов для недоверия и сомнений там, где это необходимо. И в результате многократно воспроизводится ситуация, весьма сходная с той, что описал А. Франс в “Острове пингвинов”: “В том, что …, никто ни минуты не сомневался; не сомневался потому, что полное незнание обстоятельств дела не допускало сомнений, ибо сомнение требует оснований. Можно верить без всякого основания, но нельзя сомневаться, не имея оснований. Не сомневались и потому, что повсюду об этом говорилось и что в глазах большинства повторять – значит доказывать”.

Но поистине нет худа без добра и, убедившись, что далеко не всей писаной истории можно верить, некоторые читатели этой истории, непременно желая знать, что и как “там” происходило, оставляют свои наблюдательные посты и впрягаются в нелёгкую лямку частного исторического сыска. Правда, несмотря на то, что уже те фрагменты разысканий историков-дилетантов, которые проникли в печать (и которые, судя по всему, составляют меньшую – и по объёму, и по именам – часть такого рода материалов), содержат немало важных и интересных наблюдений, штатные историки пока не очень-то спешат принять эту помощь. И всё же мы надеемся, что объединение усилий произойдёт и позволит быстрее и эффективнее получать ответы на имеющиеся вопросы, потому что именно люди, не закованные в броню официального исторического образования, оказываются способными усомниться там, где дипломированным специалистам всё ясно.

Более того, наряду с новыми подходами к, казалось бы, уже давно и всесторонне изученным событиям, выдвигаются – может быть, даже не всегда осознанно – новые дополнительные критерии, позволяющие оценивать уровень сомнительности/достоверности ещё только вводимых в научный оборот и уже давно бытующих в нём сведений и интерпретаций. Рассмотрим с этой точки зрения некоторые из примеров расхождения во взглядах между штатными и внештатными историками.