Loe raamatut: «Бродяги. Путь Скорпиона»

Font:

Теперь, спустя годы, мы видим те ужасающие события смутно, как в тумане. Мы не можем поверить в то, что судьба целого мира зависела от Бродяг – кучки циркачей, возглавляемых клоуном.
Страшно подумать, что Ахти-всадник, великий освободитель Тауруса, был в ту пору неопытным мальчишкой, чудом избежавшим смерти.
Напуганный и одинокий, он скитался по Глухолесью, и жизнь его висела на тонкой паутине. Песчинка, которая должна была стать жемчугом, сгинула бы в пустыне зла, гонимая ветром перемен. Но её успел подхватить тот, кого называли Скорпионом. Не случись этого, вся история пошла бы по другому пути.
Драган Зорка, летописец дубогорский. «По следам Бродяг». Том первый

Гулко задрожала земля.

Хором залаяли собаки. Вороньё чёрным облаком поднялось над лесом.

Младенцы по окрестным деревням проснулись в яслях и огласили округу истошным криком.

В окнах зажглись огни.

Лошади в стойлах тревожно забили копытами.

Трактирщик Тойво не донёс до рта срезанную тыковку с крепкой настойкой, пролил её на пол, чего за ним никогда не водилось, и тревожно уставился в окно.

Дворовый котяра Пумми остановился посреди большого тракта, посмотрел на северо-восток, выгнул спину и зашипел.

Лемпи шикнула на пыхтящего над ней клиента, прикрыла ему рот рукой и напряжённо вслушалась – по дороге проскакали два всадника. Один из них что-то истерично выкрикивал. Второй, кажется, плакал.

Пол заходил ходуном.

В мастерской горшечника попадали с полок миски и кувшины.

На Мучном острове обрушилась мельница.

Старый Микку, рыбачивший на Пестрянке, потёр сонные глаза и вытаращился. Вода в реке бурлила, как кипяток. Рыба сама запрыгивала к нему в лодку. Один карасик даже шлёпнул его мокрым хвостом по лицу.

Скрежет заполнил ночь. Твёрдую землю будто рвали на части.

Ахти проснулся в седле, озябший и усталый, оглянулся в темноту и зажал ладонями уши. Кобыла под мальчиком беспокойно заржала и покосилась на ездока.

– Тише… Тише, девочка, – погладил он её по шее и тут же вскрикнул сам. Небо озарила яркая молния. Вспыхнуло так, что перед глазами заплясали алые круги и Ахти испугался, что ослеп.

Какое-то время лошадь ступала в рваном ритме, наугад.

Мальчик пригнулся, чтобы не упасть и не задеть головой ветку.

А земля всё скрежетала и звенела. Земля гудела и трещала, и вот звук, набрав мощь, вырвался на поверхность оглушительным чудовищным грохотом и заполнил все оставшиеся уголки ночной тишины чистой болью.

Кричал Ахти, зажмурившись от страха, кричали ещё тысячи голосов в разных концах страны. А когда всё смолкло, как будто ничего не было, по траве пополз густой зеленоватый туман; он принёс видения и кошмары.

Небо над Таурусом – страной красных сосен и великанских камней, державой, простирающей свои крылья от Сизых гор до Древних топей, – горело огнём. И не было в этом пламени ничего тёплого и уютного, цвета его менялись от бледно-розового до голубого.

На эти отблески смотрели со страхом жители окрестных земель. И только взгляд Ориоля, стоящего на заснеженной скале, оставался отстранённым и печальным. Поблёкла улыбка на обветренном, загорелом лице, разгладились добродушные морщинки у глаз, а между бровями залегла тёмная складка.

Квадратный, смешной и грозный, стоял он на вершине в меховом плаще и молча глядел на север.

Когда жуткие разноцветные сполохи погасли, бросив на лица его спутников последние краски, Ориоль глухо произнёс:

– Мы опоздали. Места, в которое мы ехали, больше нет. Нет больше Исполины. Разворачивай!

Часть I
Сироты

«Вот, мой друг, скакун волшебный, —
чужеземец возвещал. —
Ты следи за ним прилежно, чтобы конь не отощал!»
Но отверг спесивый отрок данный страннику зарок
И не ведал, что вернётся грозный воин
в нужный срок.

Легенды Глухолесья

1

Спустя месяц Ахти узнал, что дороги к Горькому морю больше нет. Вернее, дорога-то была, но вот воспользоваться ей теперь вряд ли удастся.

Парень стоял в дверях молчаливой тенью, слушал и не мог пошевелиться.

Пять вооружённых караванов три дня назад покинули Глухолесье и направились по торговому тракту к гавани. Назад вернулся только проводник из местных – охотник Лупус. Без коня, без оружия, с изодранным когтями лицом.

Охотник рассказал хозяевам трактира о том, что поперёк столичной дороги пролегла трещина, бездонный овраг, через который и копья не перекинешь. Вернувшись, проводник заикался и не мог удержать в дрожащих руках деревянной ложки.

– И тянется овраг до самого м-моря. И м-мерзость в нём вод-дится, – запивая ужас сосновой настойкой, говорил охотник. – И ов-врагов таких ещё осемь. Побольше, поменьше. Тянутся они по всей стране, во все сторон-ны от Чёрной Язвы, этого средоточия гнили, ямы змеиной.

– А ты откуда знаешь? – ухмыльнулась Лемпи, накручивая на палец рыжий локон. – Летал на крылышках, мотылёк?

– Видения, – Лупус схватился за выбеленную голову. – Кто там был, тот всё видал.

– Видения, – пробурчал Тойво, хозяин трактира, наливая настойку в опустевшую кружку охотника, вырезанную из крохотной тыквы. – Не поверил бы тебе, если б башки твоей чернявой не видел. А что столица, что Исполина? Как могли допустить?

Охотник поднял изувеченное лицо и глухо произнёс:

– Нет больше Исполины. Нынче она и есть Чёрная Язва.

Ахти дождался ночи. Немногочисленные гости уснули. Тойво перестал греметь глинянынми крынками на кухне, вымыл кружки-тыковки и тоже лёг. Ахти взял из кладовой краюху хлеба и сыр, наполнил водой дорожный бурдюк, прокрался мимо старухи Ку-Ку, которая всегда спала на лежанке, под развешенными у самого потолка пучками душистых трав, и вышел во двор.

Трактир «Мамочкин приют» спал. Даже в окошке рыжей Лемпи свет не горел: сегодня у неё не было клиентов.

Парень прокрался к конюшне, поднял деревянный засов, открыл ворота и скользнул в сумрак, пахнущий конским навозом и сеном. На ощупь пробрался к загону, в котором жила его любимица Фиксу.

Кобыла негромко заржала, почуяв мальчика, и нетерпеливо застучала копытами.

– Тише, девочка, тише! – напрягся Ахти. Он поднял ладонь над барьером, и в темноте его пальцы коснулись тёплого носа кобылы. Та словно по-человечески вздохнула и успокоилась.

– Вот так. Умница, ты всегда меня понимаешь.

Он вошёл в стойло, вдохнул запах её шерсти, и в голове ожили образы недавних событий. «Тёмная дорога, зажатая по обе стороны еловым лесом. Звёздная россыпь над головой. Стук копыт. Холодная и голодная ночь. Страх, тревога и неизвестность впереди».

Милая, добрая Фиксу… Не она ли спасла его от смерти, вынесла на своей спине? Не она ли единственное его воспоминание о доме? Все прочие так быстро меркли, словно Ахти был древним стариком, а не двенадцатилетним мальчишкой.

– Я-то думала, это у меня в голове годы выели дыру, – заметила старая Ку-Ку, когда Тойво начал рассказывать историю о том, как в последний раз ездил в столицу, да так и замолчал, тупо почёсывая в затылке. – А оно, гляжу, и с тобой так, хозяин.

«Так-то оно так… – подумал тогда мальчик. – Но что-то ты, бабуля, не забываешь ни одной целебной травки, ни одной хвори».

Так было и с трактирщиком, и с Лемпи, и с постояльцами, которые недавно остановились в «Мамочкином приюте», – все они прекрасно помнили, кто они, чем занимаются и куда едут, но стоило им заговорить про Исполину, столицу Тауруса, как их лица менялись: лбы морщились, брови хмурились, а глаза становились туманными и пустыми.

– Я должен доехать до гавани прежде, чем всё забуду, – прошептал мальчик, надевая на лошадь уздечку. – Понимаешь, Фиксу? Я должен помнить, кто я. А ты должна помнить, кто ты. Мы с тобой из одного теста. Мы – дети Зелёной Пирамиды. Мы – там, где пожар. Вот наш клич.

Кобыла потёрлась о его плечо носом, фыркнула.

– Прямой дороги больше нет, девочка. Но мы обогнём Глухолесье, отыщем другой путь.

– Что вы там отыщете? – послышался хриплый трескучий голос.

Мальчик вздрогнул. Фиксу нервно дёрнула головой и отступила вглубь стойла.

– Снова улепётываешь? – Тойво поднял тусклый фонарь над головой и вгляделся в сумрак конюшни. – Ничего другого я от тебя и не ожидал, парень. Ещё и лошадь решил к рукам прибрать?

– Лошадь моя! – огрызнулся Ахти.

– Неужели? – Огонёк фонаря приблизился, трактирщик доковылял до загона, опёрся плечом о столб. – Может, ты покупал для неё овёс весь последний месяц? Или вот это седло? Знаешь, сколько я за него отдал? Чтобы ты, гадёныш такой, учился верховой езде.

Ахти молчал. Он всё ещё стоял к Тойво спиной и делал вид, что поправляет уздечку.

– А на хлеб и сыр ты заработал? А на новый бурдюк?

– Он старый! – пробурчал мальчик.

– Тьфу! И старый я тебе не давал. Вором ты пришёл, вором и уходишь. – Трактирщик вытянул перед собой правую руку, на которой не хватало двух пальцев. – Это они меня ещё пощадили! Мало тебе моего примера?

– Мало! – крикнул Ахти, развернувшись. – Месяц я на тебя работаю, а ты мне ни разу не заплатил!

– Что ты называешь работой? Ты мне кружек расколол и пива разлил больше, чем пьяницы вонючие!

– Да у тебя и бить нечего! Все кружки вырезаны из тыквы!

Они вылупились друг на друга, как будто играли в гляделки. Секунда – и Ахти не выдержал и прыснул, зажимая рот ладонью. Тойво продержался чуть дольше, но и его дряблая угрюмая физиономия растянулась в ухмылке, после чего он то ли закряхтел, то ли захохотал.

– Ну и наглец! – выдохнул трактирщик, вытирая слёзы. – И куда же ты собрался, позволь спросить?

– К Тихой Гавани, – ответил мальчик, тут же перестав улыбаться. – Мне туда нужно, Тойво, пойми ты.

– Нужно… – проворчал трактирщик. – И зачем?

Ахти открыл рот, но так ничего и не ответил. Его рука, как бы помимо воли своего хозяина, пробралась под рубаху на груди и нащупала крохотный футляр, висящий на шнурке.

– Не помнишь… – Тойво почесал подбородок с парой торчащих волосков о плечо. – То-то и оно, что ты не знаешь, малец, зачем тебе в гавань.

Мальчик стоял ошалелый.

– Не помню, – медленно проговорил он. – Как же так?

– Нынче у всех в умах это помрачение, сынок. Что ж поделать? Да и не доберёшься ты до Тихой Гавани.

– Почему?

– Лупус перед отъездом шепнул мне, что со стороны моря к столице тоже не подобраться. Суда обходят знакомую пристань стороной. – Трактирщик уныло посмотрел в дальний угол конюшни. – Бедняга даже переночевать у нас не остался. Сказал, чем дальше он от этого гиблого места, тем крепче будет спать. Только сдаётся мне, кошмары его ещё долго будут мучить.

– Что он там такого увидел?

– А чёрт его знает! Местные, послушав его рассказы, струхнули и разломали мост через Пестрянку. Говорят, чтобы к нам ничего оттуда не приползло. Только это вряд ли поможет.

– Как же нам быть? – спросил мальчик. – Ведь трактир стоит у самой границы.

– За это не волнуйся, – махнул рукой Тойво. – «Мамочкин приют» переживал и войны, и восстания, и Чёрную Язву переживёт. Потому я и говорю: оставайся, парень. Мы тут все сироты да приблуды. Лемпи когда-то просто спрыгнула с повозки солдат и осталась здесь. Старуха Кукушка пришла прямо из леса среди бела дня и так ловко начала хозяйничать, что я её оставил. Ты работник никудышный, но хорошо понимаешь в лошадях. Гости хвалят тебя. Говорят, что в «Мамочкином приюте» ухаживают за животными не хуже, чем в лучших заведениях Исполины!

Трактирщик замолчал и наморщил лоб, словно пытался вспомнить, в каких именно заведениях.

Фиксу, обиженная тем, что на неё перестали обращать внимание, заржала. Тойво отступил на два шага назад.

– Что ей надо?

– Хочет прогуляться. Эй, Тойво!

– Ну?

– Ты в конюшне уже десять минут! Ты ещё никогда не подходил так близко к стойлу с лошадью. Что это с тобой?

– Ну-ну, смейся над калекой! – Трактирщик нервно заморгал.

Тойво разбирался в настойках и пиве, с первого взгляда мог определить, заплатит клиент за ужин или нет, но в лошадях ничего не смыслил и даже обходил их стороной.

В молодости он попал в кавалерийский отряд. Но пробыл там всего один день: яблоко, которым юный всадник должен был приручить своего скакуна, упало на траву. Тойво нагнулся за ним – конь цапнул его за мягкое место. Да так неудачно, что пришлось идти в пехоту, а потом дезертировать и слоняться по лесам и дорогам. До сих пор Тойво не мог присесть ни на минуту и спал только на левом боку, потому работа за стойкой трактира так ему и нравилась. К лошадям трактирщик не подходил ближе чем на пять шагов. Вот он и поручил Ахти следить за конями, ослами и мулами, на которых путешественники приезжали в «Мамочкин приют».

– Никаких ночных покатушек, – сказал Тойво строго. – Шастать по ночам запрещаю. Нечего даром волков кормить.

Мальчик улыбнулся, запрыгнул в седло, ласково погладил Фиксу по шее.

– Не бойся, Тойво. В гавань я не поеду. Мне с вами хорошо. С тобой, с Лемпи и Кукушкой.

– Нам тоже с тобой, малец. Не хочешь объяснить, куда это ты в таком случае намылился?

Трактирщик на всякий случай отступил к воротам и поднял выше фонарь.

– До пригорка и обратно. Честное-пречестное, Тойво!

– Смотри мне… – Хозяин толкнул створку, распахнул ворота шире. – И как вернёшься, положи на место припасы и бурдюк.

– Вперёд, Фиксу! – Ахти тронул лошадку пятками. Кобыла величаво прошагала мимо трактирщика и, едва оказавшись за воротами, перешла на рысь.

«Тёмная дорога, зажатая по обе стороны еловым лесом. Звёздная россыпь над головой. Стук копыт». Мальчик остановился у пригорка, вдохнул свежий воздух, пахнущий хвоей, посмотрел на небо.

Сияло в вышине созвездие Сокола. Облако наполовину скрыло цепочку звёзд Мирового Червя, которого по легенде загнал на небеса охотник Хтойто. С тех пор чудовище больше не точит землю, как яблоко.

А вот горит великая Тахти в жезле Старого Волхва. Она прямо сейчас указывает мореплавателям путь на север. Но тем из них, кто хочет попасть в Тихую Гавань, путь закрыт.

Глаза мальчика остановились на созвездии Скорпиона. Ахти хмурился, кусал губу, его беспокойный разум пытался вспомнить ту ночь, которая привела его в «Мамочкин приют», и, главное, отыскать причину, по которой он должен был попасть в гавань, но ясный небосвод его памяти скрыло ночное облако, и за ним ничего не было видно.

Ахти огляделся по сторонам и сделал то, что уже делал множество раз: вытащил кожаный футляр, который носил на шее, снял крышечку и вытряхнул на ладонь узенький кусочек пергамента. Послание состояло только из трёх слов, написанных на неизвестном языке.

Весь последний месяц Ахти пытался вспомнить, кому он должен передать письмо и, главное, от кого. Но после страшной ночи, когда земля разверзлась, небеса пылали, а он чуть не ослеп на ночной дороге, память изменяла ему. Только слабый, неуверенный голос шептал: «Тебе нужно в Тихую Гавань».

Мальчик вздохнул и развернул лошадь.

– Корабли обходят наш берег стороной. Вот так, Фиксу. Ты слышала? Мы возвращаемся.

2

Может быть, войны, восстания и житейские бури не могли разрушить «Мамочкин приют», как утверждал Тойво, но старый трактир вполне мог развалиться на части сам по себе. Для ремонта протекающей крыши нужно было купить досок и осиновой дранки. А колечки-монеты в последнее время редко падали на стойку трактира. Путешественники, державшие путь в столицу, совсем перестали появляться на большой дороге.

Изредка в «Мамочкин приют» заходили местные охотники.

Компаниями по пять-шесть человек приезжали из ближайших Пеньков деревенские оболтусы, которым нужно было где-то напиться.

О трактире прознал и тёмный люд, стекавшийся с разных уголков Глухолесья, – беглые преступники, дезертиры, торговцы липовыми оберегами. Последних стало необычайно много, как будто кто-то согнал их в дремучие леса нарочно. А денег у них, ясное дело, не водилось.

Тойво с каждым умел обходиться по-свойски, но под стойкой держал заряженный арбалет.

Если какой-нибудь скупердяй жил в комнате и отказывался платить за неё, трактирщик применял старый проверенный метод: впускал в своё заведение дворового котяру Пумми и мазал косяк двери постояльца кошачьей мятой.

Природа одарила Пумми необычайным голосом, похожим одновременно на крик голодного младенца и стоны умирающего оленя с простреленной шеей. Его когти терзали дверь с таким звуком, словно он хотел прорыть в дереве ход. Иногда – и это звучало особенно жутко – кот маленьким спятившим тараном врезался в косяк лбом. В другой раз повисал мешком на ручке.

Когда сонный разгневанный гость выходил в коридор, Пумми проявлял ещё один свой талант: бесшумно двигался в темноте и проникал в комнату.

Утром непутёвый жилец покидал дармовую комнату и долго ещё не мог понять, почему все его вещи пахнут кошачьей мочой.

– Да. Времена пошли непростые. Обманщик на обманщике… – любил повторять Тойво, как-то позабыв, что разбавлять пиво водой и прибирать к рукам забытые постояльцами вещи тоже не самые честные занятия.

Но времена, видать, и вправду пошли дурные. Лемпи, повидавшая на своём веку разных клиентов, совсем перестала набивать солому под платье и мазать губы загадочным раствором из пунцовых жуков и муравьиных яиц, который ей готовила старуха Ку-Ку. Она то суетилась по хозяйству, то целый день глазела на огонь в камине, укрывшись дырявой шкурой саблезуба, а на заезжих гостей не смотрела.

Тойво ничего не имел против, он и раньше говаривал:

– У Лемпи свои увлечения. Конечно, они приносят кой-какой доход, но, если наша кошечка нагуляется, ей здесь всегда найдётся другая работа.

Ахти тоже, не будь дураком, стал чаще сбегать ото всех в конюшню. Пусть посетители заезжали редко, но было среди них немало отталкивающих личностей. Один, в сером плаще и с таким же серым лицом, всё время что-то разнюхивал, расспрашивал. Другой, с остекленевшими глазами, потерянный и напуганный, заливал горе настойкой, пока не падал под стол. Были и такие, которые смотрели на мальчика как на пирог со сладкими сливами. Вот от этих-то Ахти и хотелось сбежать подальше.

По вечерам, когда гости ложились спать или когда трактир пустовал, Лемпи, Тойво, Ахти и Кукушка собирались внизу возле огня. Обсуждали последние новости и гадали, как оно дальше будет.

В последние дни, кроме баек и сплетен, до обитателей трактира доходили печальные слухи, будто бы вслед за столицей пали великие цветные пирамиды, сторожившие границы Исполины со всех сторон света. Говорили, что одни из них пали, захваченные враждебными соседями, другие сожжены озверевшей от страха и голода толпой. В Жёлтую Пирамиду на западе будто бы ворвались какие-то отвратительные твари, а Синяя твердыня на юге провалилась в одну из гигантских трещин, тянущихся от Чёрной Язвы.

Ахти при упоминании о Пирамидах хмурился, чесал лоб, но никак не мог вспомнить последнего года своей жизни. Единственное, что осталось в его памяти, – короткий эпизод, когда он бегал по каменным ступеням и карабкался по высоким светло-зелёным камням, лежащим у основания твердыни, а голоса родителей звали его из глубины этого великого дома.

Жители Глухолесья говорили, что сердце страны поражено ядом, потому и бежали к границам, в чащобы. Но теперь начали отмирать и окраины.

– Если бы только люди, – хитро сощурился Микку, местный следопыт. – Нынче я еду с отрядом Гончих на поиски одного душегуба и изменника родины, что кличут Скорпионом. Так говорят, будто он наполовину человек, а наполовину – чудище.

– Это на какую половину? – поинтересовалась Лемпи.

– А шут его знает! Дело всё в том, что ентот уродец такой на свете не один. После того как бабахнуло в Исполине, от Чёрной Язвы потянулися к окраинам разные чудо-юдины. Вроде как говорят по-людски, но чтой-то всё время прячут: то ли рога, то ли зубы, то ли противные щупальца. На рынке в Пеньках я видел одного нищего с зелёной и вострой ногой без ступни. А прежде слыхал про женщину, у которой заместо персей волосатые коконы.

Лемпи расхохоталась:

– Ты, Микку, уже внуков нянчишь, а мысли всё об одном. О женских грудях!

Следопыт отмахнулся и пробормотал:

– И то верно. Стар я для всех этих передряг. Не думал, что на моём веку рухнет Исполина. Её ведь ни кочевники, ни варвары не одолели. Да что там? Сам царь Кашалот не сумел. А то, что среди нас будут теперь ходить гладыши да клопы, так это позор на мои седины.

– Кто-кто? – не поняла Лемпи.

Микку поднялся, надел шапку:

– Так энти уродцы, про которых я вам тут толкую. Так их теперь в народе кличут.

– Эй, Микку! – окликнул его Тойво. – Прими тыковку на дорожку, чтобы вернуться из похода в здравии и с колечками в кармане.

– Спасибо, хозяин. Но к вечеру я должен быть на построении, поэтому с утра ни капли в рот. Я ведь как решил? Это последняя моя служба, потом вернусь в Пеньки своё доживать. Поэтому должно мне быть с ясной головой.

С этими словами Микку ушёл.

Лучше бы он напился в тот день.