Уцелевшие после начального этапа распития горячительных напитков хоккеисты собирались улепетывать. Однако для начала заговорщики, не подавая вида, покорно легли в кровати, в чем я, собственно, и убедился, когда совершал обход перед отбоем. Законопослушность обычно строптивых хоккеистов я опять-таки объяснил тяжелым днем и обидным поражением – все это стоило поскорее оставить позади и забыться сном. Меня даже не смутило наличие в одном номере с Митяевым Паши Брадобреева.

В темноте комнаты лишь телефон Кошкарского освещал лицо владельца – форвард изучал список челябинских увеселительных заведений.

– Я бы в бордель поехал, – мечтательно вещал Митяев.

– Не-е-е, – запротестовал Брадобреев, – посмотрел я на сегодняшние успехи Зеленцова, и мне как-то расхотелось.

– Ты, небось, там и не был ни разу, – подколол друга Арс.

– Бывал! Еще как бывал, – ответил Пашка, имитируя половой акт с подушкой на протяжении пары секунд.

– Вот, тебя на две секунды и хватило, – не унимался Сеня.

– К тому же ты больше на озабоченного ребенка похож, чем на альфа-самца, – поддержал Арсения Кошкарский. – А как вам вот такой вариант: сауна «Семейная»? Совсем недалеко отсюда.

– Название вообще противоречит здравому смыслу, – рассуждал Брадобреев. – Кто из нормальных мужиков с семьей будет по саунам расхаживать? Они должны в таких местах совершенно другим заниматься.

– Абдуллин, а ты что думаешь?

Ответа от вратаря не последовало.

– Земля вызывает Абдуллу!

– Шухер, – шикнул Тема, прислушиваясь к шагам в коридоре.

Все постояльцы мигом – как в детском саду – рухнули на койки, укрывшись по шею одеялами, отвернувшись к стенкам и зажмурив глаза.

– В кой-то веке, – шепнул себе под нос я, оглядывая их номер. – Не забудьте щеколду задвинуть.

Только я отдалился на приличное расстояние, как от Митяева последовала ключевая фраза:

– Полундра, guys!

Он, Тема, Степа и Пашка одновременно соскочили с постелей, обнажив тот факт, что уже нарядно оделись. Осталось лишь обуться, накинуть куртки и как можно тише слинять – при этом для наглядности накидать на постели формы из баулов и прикрыть их одеялами, имитируя человеческие силуэты.

Все шло по плану. За дверями их поджидал еще один заговорщик – Чибриков.

– Стоп.

– Чего ты?

– А как же остальные?

– Надо же. У Чибрикова совесть проснулась? – восклицал Абдуллин.

– Вы можете тише базарить?

– Мы их оставим? – не унимался Богдан.

– Чик-чирик, ты же практичный поц. Все мы ни в какой транспорт не влезем.

– Кроме трамвая, – хохотнул Брадобреев.

– К тому же все в хламину, сечешь? – объяснял Арсен. – Хотя… я позову одного.

Очутившись в нужной комнате, Арсений Митяев увидел, что все вокруг дрыхнут и лишь один Леха Бречкин, не смыкая глаз, сверлит Митяева злобно-подозрительным взглядом.

– Мы тут с пацанами…

– Ха, – зловеще оскалился Бречкин (кажется, имел место и беззвучный мат).

– Ты с нами? – внезапно предложил Арсен.

Такой неожиданный поворот поставил Бречкина в тупик: верзила совершенно не привык к тому, что после многочисленного зла, которое он сотворил, все не обходят его стороной, а дружно зовут бухать. Леша затаил бы злобу на всю жизнь, а Митяев оказался выше этого (даже несмотря на смачный плевок в лицо).

– Ты прикалываешься сейчас?

– Вспоминаю твои слова, – ответил Митяев. – Мы столько всего прошли бок-о-бок. Мы не бабы, чтобы обижаться.

– Гребаный ниггер. Это то, что я и хотел услышать, – улыбнулся Бречкин – теперь уже по-компанейски. – Вот и прежний Арс вернулся.

– Одевайся. Пора сваливать, – похлопал кореша по плечу Арсений.

Здесь Митяев впервые за много лет заметил, что у друга на шее висит не какая-нибудь банальная золотая цепочка, как он раньше думал, а целый кулон с образком.

– Леха, – тихо заговорил Сеня, стараясь не разбудить окружающих, – давно хотел спросить.

– Почему я такой урод?

– Нет, это я знаю. Про медальон.

Леша машинально прикоснулся к вещице. «Рассказать ему? – думал он. – А что мешает?» Выяснилось, что Бречкин носит на своей массивной груди семейную реликвию. Образок передается из поколения в поколение по мужской линии – ценнейшая ручная работа чуть ли не начала прошлого века. По семейной легенде медальон символизирует продолжателя рода, оберегает его, дабы династия не прерывалась.

– …Немного погодя я должен буду передать его своему сыну, – поведал Леха.

Митяев присвистнул:

– Не мешает тебе такая вещь бесчинства творить?

– Жизнь одна. И я хочу попробовать ее на вкус – всю без исключения. А сейчас я бы хотел оттянуться по полной. С местом определились?

Но я был бы не я, если б мгновенно отправился на боковую. Я опустился на диванчик в фойе неподалеку от входных дверей и решил немного покараулить нежелательное движение. Вскоре, устало кивнув мне, укутанная в плед комендант прошаркала к дверям и щелкнула замком, вернулась к себе и вновь улеглась на свою кушетку, оставив гореть настольную лампу. Диван подо мной столь мягок, что подниматься с него не хочется, даже несмотря на зевоту: «Я должен твердо знать, что никаких шалостей не замышляется».

– Какого хуя он тут дежурит? – вереница беглецов скопилась в коридоре и не могла пройти дальше. – Пидор Пэн вонючий.

– Приучили мы его к фокусам нашим, – сказал Арсений, – вот и не уходит.

– Сука, все пропало, – взялся за голову Абдуллин.

– Предлагаю вернуться к варианту вырубить его, – предложил Чибриков.

– Нашли, кого бояться, – сложил руки на груди Бречкин.

– А чего тогда с нами стоишь? – задал закономерный вопрос Брадобреев.

– Да без вопросов, – Бречкин хотел выйти и набить мне морду, но Митяев остановил его. – Я просто хотел побазарить с ним, – обманывал Леша.

Степа Кошкарский припомнил предложение Смурина:

– Если только… взять его с собой, – все посмотрели на Степу как на полоумного. – Иначе Озеров там закоченеет совсем, – напомнил о времени он.

Шушуканья продолжились.

– Пахан, какие ты там ключи скоммуниздил?

Не успел Брадобреев достать из кармана добычу, как в фойе наметилось движение: я все же встал с дивана, решив закончить бесполезное бдение, потянулся и неторопливо побрел в комнату, ощупывая повязку под футболкой.

– Путь свободен.

– Ждем, – не торопился Митяев, – нужно убедиться…

Конечно же, долго хоккеюги не вытерпели и на цыпочках подобрались-таки к входной двери, тихонечко отворили ее и так же защелкнули снаружи.

Опасность миновала (вроде как).

– Воображаю, что будет, если он узнает.

– Глаза нам на задницу натянет – к гадалке не ходи. Плюс огромная истерика с вздутыми венами и брызгами слюны гарантируется, – предполагал Богдан.

– Нет, – твердо произнес Арсений, – он ничего не заметит. Мы вернемся раньше, чем он глазницы продерет.

– Да будет так, – тихо прошептал Степан, словно это молитва, и устремился вниз по лестнице за остальными.

***

«Хорошо бы и ночью им визит нанести, – размышлял я. – Пусть только попробуют что-нибудь выкинуть – четвертую!»

На соответствующие мысли я настраивал себя не просто так – хотел иметь воинственный вид, продемонстрировать тренеру свой решительный настрой. С суровой миной отворив дверь, я узрел картину маслом: Степанчук, укрывшись двумя одеялами, уже вовсю дрых, отвернувшись к стенке и похрапывая. Свет в комнате нисколько ему не мешал.

Вроде бы хотелось поскорее заснуть, но мало того, что раздеваться до трусов было прохладненько, так еще и умудриться заснуть на спине для меня задачка сложная (еще и лежать при этом аккуратно, без резких движений). В грудак еще отдавало, периодически пульсировало и горело с правой стороны, но терпимо.

Для стимуляции падения в царство Морфея я решил вновь открыть дневник на случайной страничке – глядишь, убаюкает. На открывшихся моему взору листочках – помимо написанного синей пастой основного текста – поля пестрили намалеванными красной ручкой фразами: «Поспешишь – людей насмешишь!» С другого края тоже начертано: «Не спеши наверх карабкаться, забывая, откуда пришел, и мосты сжигая. Чем выше заберешься, тем больнее будет падать. А упадешь ты туда, откуда пришел. И больно тебе будет не только от падения, но и оттого, что когда-то недооценил то место, откуда начал карабкаться…»

Я понял, на каком эпизоде открыл дневник:

«…Схватив Кошкарского, словно лев добычу, я потащил его в раздевалку чуть ли не за уши – он подчинялся с весьма и весьма удрученным видом. Но ослаблять хватку я не собирался: «Ага, еще чего?! – думал я, глядя на это убожество в хоккейной форме. – А несколько минут назад он считал себя самым лучшим, стоял на вершине мира, и никто ему в подметки не годился! Но ведь масочник… масочник же! Сейчас-то он наверняка понимает, что ему грозит, и осознает свою неправоту».

В раздевалке молодежной команды «Стальные лисы» было так много вещей, что мне на секунду показалось, что я в комиссионном магазине.

– За что?! Что я сделал?! – бурчал Степа как наказанный ребенок.

– Ты еще и спрашиваешь?! – возмущался я. – А я тебе объясню, что ты сделал. Как только стало известно, что тебя хотят пригласить на просмотр в «Лисы», тебе снесло башку, на место которой водрузилась большая такая корона. Хотя это всего лишь сраный просмотр. Дальше ты принялся хвалиться этим налево и направо, разбрасываться фразочками, что хоккейная школа – это помойка, а твои одноклубники – криворукие лузеры. Причем сам-то ты далеко не внебрачный сын Малкина и Овечкина. Не нашего Малкина – другого Малкина. Так ты еще и умудрился поссориться на этой почве со всеми и прогулять несколько тренировок. И ради чего?! Чтобы с молодежкой на льду постоять… в сторонке. Вот увидишь: за тобой пойдут другие… и они будут ничуть не хуже. Не думал ли ты своей пустой башкой, чего ж тебя до сих пор КХЛ-то с руками и ногами не оторвала, раз ты так талантлив?! – агрессировал я, разгуливая по раздевалке. – Как бы там ни было, я пришел сюда в первую очередь из-за тебя, потому что мне больно смотреть, как ты нагло и несправедливо вознес себя до небес. Тьфу! – я частично винил и себя, потому что недооценил первые симптомы звездной болезни. – Где твои вещи?!

– Вон там, – безынициативно указал мне на сумку Кошкарский.

– Переодевайся. Мы уходим.

– Дай мне хотя бы душ принять.

– Нет! Примешь душ в родной хоккейной школе, где «зажигаются звезды»! Понял намек?! Одевайся – минута тебе! Я в коридоре подожду. И не испытывай мое терпение – поторопись! Можешь, конечно, и на помощь позвать, но сто раз подумай, – я сунул руки в карманы и вышел.

Минута пролетела незаметно. Я отвлекся от разглядывания символики «Металлурга» (магнитогорской команды мастеров) и снова заглянул в раздевалку. Кошкарский не сдвинулся с места: сидел на скамейке, смотрел на свой шлем и… плакал. Я ни разу такого не видел, чтобы из глаз сильного, стойкого и мужественного хоккеиста ручьем бежали слезы.

– Какого лешего ты плачешь?!

– Знаешь, Петь, в последнее время я заметил кое-что… Я долго-долго чего-то жду, тщательно этого желаю, готовлюсь к тому, что оно вот-вот наступит, из кожи вон лезу… Но все, чего я жду, когда приходит время, разваливается, перестает быть, – шмыгая носом, говорил Степа. – А вдвойне обидно, когда… когда это случается с заветной мечтой всей жизни… Ты представить себе не можешь, чего я лишился, чтобы пробиться… чтобы играть здесь… чтобы меня заметили… Да откуда тебе знать! Я с детства грезил хоккеем. В моем городе профессиональной хоккейной школы нет. Но горы свернешь, когда чего-то очень сильно хочешь. Так я и оказался в Магнитогорске – за тысячу километров от родины, от дома, семьи, друзей. Я должен был находиться здесь один и выживать, учиться, тренироваться – все ради мечты! Нужно было не ударить в грязь лицом в хоккейной школе – меня приняли вроде бы без проблем, но я тренировался до седьмого пота и потери пульса, чтобы держать планку. Нужно было учиться в этой сраной школе – зубрить алгебру, физику… лишь бы не выперли, а это еще тот ебаный ад! Нужно было одному жить в общаге на копейки, где ты предоставлен самому себе, где никто за тобой не приглядывает и не страхует – нужно жрать, убирать, стирать, гладить, развлекаться как-то, а если чего сломается или испортится, то дыра в бюджете. Каково же мне было смотреть, как тут обхаживают некоторых: на машинах привозят и увозят, экипировку покупают дорогущую… А я все в охапку и пешочком. Порой стены моей комнатушки будто надвигаются и сдавливают меня – мне не хватает отцовского совета, маминой заботы, безграничного оптимизма маленькой сестренки. По телефону с ними не наговоришься – не то это. Но я не отчаивался, терпел – ради них, ради себя… И вот я в двух шагах от настоящей профессиональной команды – моему счастью нет предела… Снесло мне башню знатно, дел наворотил – сам разберусь. Но… я хочу идти дальше, в Молодежку, в Вышку, в Континенталку. Приехать домой героем, ибо я достиг всего, чего хотел, выполнил обещание, которое дал отцу… Хочу обнять маму и сестру, проснуться в родном доме, быть знаменитым, пробиться… не за счет денег, которые я не заработал, а за счет веры и старания, понимаешь? А ты просто приходишь и…

Я молча сел рядом с ним.

– Хм, самое сложное – это долго ждать и в самом конце узнать, что все напрасно. Жизнь диктует множество жестких рамок и препятствий, иначе она не была бы жизнью. Но в ней не бывает непосильных задач – в любой ситуации, что бы ни поставлено на карту, помни, что ты можешь все. К слову, о препятствиях, которые, как ты говоришь, возникают на твоем пути… Да не существует их, как не существует абсолютной тьмы и абсолютной истины. Да, препятствия – это пугающие вещи, которые ты видишь, когда отрываешь взгляд от цели. Жизнь такая штука – привыкай, Кошкарский, не ждать, а идти к своей цели и добиваться ее, несмотря ни на что! – будто цитировал какого-то мудреца я. – Ты этого хотел от меня услышать?! Но опустись уже с небес на землю и послушай. Все мы чем-то жертвуем. Но ты ведь нормальный человек – сам прикинь. Не спорю, что приглашение на тренировку «Лисов» – это признание твоего таланта и перспективности. И наблюдают за многими, не только за тобой. В конечном счете в молодежку из «Металлурга-95» и «Магнитки-95» попадет костяк сильных и достойных игроков. А недальновидное и глупое поведение может сыграть с тобой злую шутку, ибо трудиться и преодолевать проблемы тебе придется вместе с хоккеистами, которых ты оскорбил. И еще не факт, что тебе повезет больше остальных. С ними тебе придется доиграть и здесь. Ты лучше меня знаком с этой системой. Нельзя же кидаться на первое попавшееся. Почему ты так уверен, что ты пригодишься именно здесь? Почему ты так уверен, что магнитогорская молодежка – это предел твоих мечтаний? Всех ведь в одночасье может разнести по разным клубам. Почему же после такого тернистого пути, о котором ты здесь распинаешься, ты так не уверен в собственной способности побороться за что-то лучшее? Тренировки – это ведь еще не контракт. Как поматросят, так и бросят. Но пока что твоя команда не здесь, а через одну остановку на север. Сейчас ты нужнее там. Все вы рано или поздно найдете себе место во взрослом хоккее: кто-то станет звездой, кто-то бросит, кто-то будет тихонечко играть и особо не отсвечивать. Но то место, где вы все начинали, вы не забудете никогда. Это те самые медные трубы, Степка, – я поднялся с лавки. – И вообще: мальчика делают мужчиной не только гормоны – взрослый хоккей требует не только одаренности, но и зрелости. Слишком ранний шанс многих сокрушил. Мы сделаем следующим образом… Я верну тебя в хоккейную школу, назад в команду, и ты будешь играть, как играл раньше… до конца соревнований. А вот потом можешь спокойно убежать хоть в МХЛ, хоть в КХЛ, ВХЛ, АХЛ… НХЛ, прости Господи!

– Легко тебе говорить. Я так позорно ушел, а сейчас ты велишь мне возвращаться. Я там со всеми пересрался. Чего они подумают, когда меня увидят – что я трус и слабак, – не без оснований предполагал он. – Я не пойду.

– Главное не в том, что подумают остальные: они ничего не решают. Главное – это то, какого ты мнения о самом себе. А ты играй лучше, чем остальные – все и заткнутся. Вы же команда, как ни крути – разберетесь! Но в дальнейшем ты лучше от нее не отрывайся – это чревато… Ты, конечно, нос задрал преждевременно – вскружили тебе голову эти «Лисы». На твоем месте мог оказаться, кто угодно, но первого выбрали тебя. Спорю, что на следующей неделе могут забрать пробовать Митяева или еще кого-нибудь, но первопроходцем будешь ты. А назад вернутся все. Вам еще полгода играть. Обязательства перед школой прежде всего – даже когда она кончится и вы пойдете дальше. Надо ценить то, что у тебя есть. Это твоя синица в руках, Степа… Рано или поздно все придет.

– Вернуться самому и вернуть все, как было, очень трудно. Особенно после той каши, которую я заварил. Проще говоря, невозможно.

– Да хорош уже себя грузить! Да, сложно. Но вернуться придется. И это куда сложнее, чем пробежать марафон, – говорил я. – Делай что хочешь, решай – ответ я приму в таком виде: либо на хоккее у тебя крест, и ты не решаешься возвратиться в этот коллектив, – сурово отрезал я, – и, следовательно, ты нигде не нужен и никуда не попадаешь – лишние телодвижения по переводу сейчас нецелесообразны в принципе. Либо завтра ты как штык в четыре часа на тренировке и решаешь все свои неурядицы. И еще, Кошкарский: на этот раз будь объективен и благоразумен, ибо второго шанса все исправить не будет. Я лично добьюсь, чтобы его не было. Ночь тебе на подумать. И давай уже переодевайся!

Степан принялся за дело. Он поражен, что его таким вот позорным и жестким образом утащили с тренировки – такого он не ожидал даже от меня. Испытание еще серьезнее предстоит завтра на другой тренировке с командой, которую он поспешил оставить, забыв, что с молодежкой может и не выгореть. Парень надел носки на разные ноги, шиворот-навыворот напялил футболку и с незастегнутой курткой вышел в коридор. Я молча рассмотрел его и устремился к выходу. Он пошел следом.

Как и ожидалось, за стенами Арены «Металлург» уже давно опустились сумерки, зажглись огни, затрещал ноябрьский морозец. Но кромешная темнота еще не наступила; ближайшие окрестности постепенно тонули в белом снегу и темно-синем небе. Я шел впереди, провинившийся Степан брел за мной. Мы шли в Детский ледовый. Я тяжело дышал, вдыхая холодный воздух вечера. Кошкарскому было зябко и некомфортно, он шагал по тротуару и ничего не говорил, задумчиво понурив голову…»

Я благополучно заснул.

***

После отбоя все ранее употребленное подействовало на Никиту Зеленцова крайне специфическим образом. Пока все вокруг спали без задних ног, он, если и закрывал глаза, то попадал в подсвеченную красным светом проявочную комнату, в которой перед его взором на веревочках висели живые фото всех неоднозначных поступков, совершенных им за последнее время. Если же он открывал глаза, то возвращался в антураж места, которое только и делает, что напоминает об инциденте со Светой и ее хахалем. Никита не знал, куда ему деться от этих мыслей: противоречия раздирали на части. В каких-то моментах он вел себя смело и нагло на радость собственным низменным потребностям, но тут же обзывал себя гнидой за подобные поступки. Такого он больше допускать не желает – кривая дорожка должна смениться прямым и ровным шоссе к определенной цели без всяких необязательных ответвлений, свойственных слабакам. Хоккеист горел желанием покончить с прошлым и зажить новой жизнью, поступать по совести, ибо все плохое словно оседало в нем и отравляло нутро, превращая приветливого и добродушного паренька в отъявленного мерзавца. И все решения Зеленцова говорили об этом открытым текстом. Совесть все же мучила, и он решился.

На тумбочке завибрировал мобильник: «Арина», – высветилось на дисплее. У Зеленцова из головы мигом стерлась способность говорить, в горле застрял ком, во рту пересохло, а язык будто окаменел. Никитос протянул руку к телефону и долго глядел на экран, остерегаясь касаться зеленой клавиши. Его удивляло, что он, такой дерзкий и решительный, сейчас больше всего боится услышать голос собственной девушки.

Взяв волю в кулак, он прикоснулся к нужной кнопке и поднес трубку к уху.

– Приветик, кудряш!

– Привет, – отрывисто ответил Никита, слово заточил ящик хурмы.

– Чего ты так тихо?

– Спим.

– Не рано? А-а, поняла, там этот ваш Песель Елизаров зверствует опять.

– Вроде того.

– Что-то ты долго не звонил.

– Были причины.

– Ясно все, деловой ты мой. А чего такой грустный?

Никита вдруг осознал, что эти расспросы жутко вымораживают, как и его нелепая кличка, да и тон девушки раздражает вместе с недостаточным количеством извилин при избытке макияжа. Собственно, зачем он с ней дружит? Из-за секса, наверное, и еще там несколько незначительных причин. Однако, переосмысливая прошедший день, Зеленцов понял, что ему претило притворство, особенно с его стороны, когда он терпел вычурно извилистый голос пассии и навязчивые вопросики ради неограниченного количества зажиманий ее груди и безудержных оральных ласк. Во всех его отношениях, оказывается, большой, чистой и искренней любовью и не пахло.

– Проиграли.

– М-м-м, – протянула Ариночка, раздумывая, чего же дельного сказать в поддержку. Она не нашла ничего лучше, чем спросить, а как дела в прочих (неспортивных) сферах.

– Бывало и лучше, – удрученно ответил Зеленцов.

До Арины, кажется, стало доходить:

– Никит, ты какой-то невеселый, – ему противно от каждого ее слова – понятно, что она не виновата в этом, хотя в полной мере пользуется всеми выгодами отношений с хоккеистом. – Что с тобой случилось?

– Ничего.

– Ты не заболел?

– Говорю же, нет.

– Дорогой, я же чувствую.

– Да что ты можешь чувствовать! – в сердцах выкрикнул он так, что спящий неподалеку Малкин аж подпрыгнул во сне.

– Что, прости? – будто не расслышала Арина. – С тобой все в порядке?

Никита, чувствуя, что вновь невольно обижает слабый пол, попытался дать заднюю:

– Не обращай внимания. Я… просто…

– Знаешь, – вдруг сказала девушка, – я заметила, что в последнее время ты заметно охолодел ко мне.

– Арина, просто я…

– У тебя другая? – решилась спросить в лоб она.

– Арина… Я… я изменил тебе, – Зеленцов отключился, не дождавшись реакции, отбросил телефон куда-то в сторону и ударил кулаком по душке кровати.

Закрыв лицо ладонями, Зеленцов от злости чуть ли не кусал пальцы на руках. От постоянной дрожи те стали касаться спадавших на лицо золотистых волос. Никита принялся хвататься за них и оттягивать в сторону, будто пытаясь содрать с себя зловещую клоунскую маску. Внезапно он придумал первый шаг к преображению: «Хватит с меня!» – парень соскочил с кровати и принялся действовать.

Спустя пять минут Никита стоял у кровати Толика Костицына. В руках он держал ножницы и бритву. Толян, узрев спросонья эту картину, ни на шутку струхнул:

– Зеля, ты чего?!

– Ты, Толик, частенько мою прическу упоминал.

– Блин, Никитос, дружище, – трусливо заелозил на постели Костицын, приготавливаясь отбиваться в случае чего, – я же любя. Это же просто шутки. Ты только… без резких движений, братух!

– Да я спокоен, – пояснил Зеленцов, еще не отошедший от алкоголя.

Он пояснил Толику задачу. Face Костицына сделался задумчиво-серьезным:

– Ты уверен?

– На миллион процентов.

– Мне понадобится помощник, – заявил Толя.

Спящий без задних ног Антон Малкин молчаливо отказался участвовать, поэтому ассистента для Толика удалось обнаружить лишь в соседней комнате.

Вскоре Никита Зеленцов, укрытый по шею белоснежной простыней, сидел на табуретке у умывальника, глядя в зеркало на себя и ошарашенные, но боеспособные лица Костицына и Богатырева.

– Ты где их взял? – парни смотрели на ножницы и станок.

– Где взял, там уже их нет, – заявил Никита. – Приступайте.

– Зеля, а стоит ли это делать? – спросил Сергей. – У меня твои кудряшки в глазах двоятся.

– Потому что их до фига много.

Анатолий хлебнул воды из крана, дабы взбодриться и сосредоточиться:

– Мы же тебя прирежем.

– Много трепитесь. Вы больше всех остальных слали меня к парикмахеру. Давайте, вперед!

Оглянувшись по сторонам, Серега Богатырев вздохнул, взял в охапку несколько локонов Зеленцова и отрезал их ножницами практически под корень.

– Будешь другим человеком, – поражался Толик, наблюдая, как Богатырев орудует ножницами над головой Никиты.

– И не только на словах, но и на деле. Вот увидишь. Брей!

***

Добравшись до первого этажа, шестерка беглецов обнаружила, что дед-вахтер в отключке, причина которой валяется рядом – осушенная бутылка винца. Сам по себе престарелый сторож надежности охране и не прибавлял, однако даже подшофе не забыл запереть входные двери, надежно припрятав ключи.

Все тут же посмотрели на Брадобреева:

– От этой двери у нее ключей не было, – пояснил он.

– Блять, все накрылось, – запричитал Артем Абдуллин.

– Есть варик обшарить деда, – предложил Чибриков.

– А если ты опоздал, тебе, что ли, до утра на морозе помирать? – задался вопросом Кошкарский.

– Не будем сдаваться раньше времени, – заявил Пашка и стал прицеливаться кулаком в дверь, желая одним ударом вынести стекло – парни еле его удержали.

Рассмотрев связку ключей, Арсений объявил:

– Если не через низ, то через верх.

Проникнуть на крышу общежития оказалось легче, чем покинуть здание через основные двери. По протоптанной в снегу тропинке ясно, что дорога пользуется большим спросом среди тех, кто не желает светиться на входе. Сюда с обеих сторон здания ведут две пожарные лестницы: с самой крыши до девятого этажа они отвесные, а ниже дополняются обыкновенными пролетами из прутьев со ступеньками, перилами и площадками, которые размещаются как раз напротив чьих-то окон, напоминая балконы.

Наверху гуляют все ветра и темно, словно на затерянном островке среди черной поверхности бескрайнего океана. Правда, то тут, то там в оконцах виднеются огоньки, а где-то во всю мощь сияют подсвеченные городские достопримечательности вроде бизнес-центра на Кировке, ЮУрГУ, железнодорожного вокзала и торгового центра «Синегорье».

Спуск на южную лестницу нашли практически на ощупь, пару раз чуть не перекинув ноги в бездну. Первый по отвесной лестнице стал спускаться Митяев и вскоре осознал, что холодное железо на морозе при соприкосновении с оголенной кожей сродни жидкому азоту. Некоторое подобие перчаток было только у Абдуллина – следующие претенденты на спуск надевали их, а, оказавшись на первой площадке, пытались кинуть перчатки следующим. В итоге обе безвозвратно утеряны – их обладателю пришлось спускаться с голыми руками. Дальше же парни побежали вниз по скользким пролетам, устроив что-то вроде гонки, позабыв о конспирации и осторожности. Пытались даже бортовать и обгонять друг друга, пока Брадобреев чуть не сорвался вниз, а Кошкарский чуть не плюхнулся в чужую постель прямиком через окно. Знатно раззадорившись, хоккеисты играючи достигли твердой земли. Однако, чтобы вернуться тем же путем, нужно зацепиться за урезанную на уровне первого этажа лестницу и подтянуться: при наличии элементарной физической подготовки – раз плюнуть.

Парни решили напугать Данила Озерова, прыгающего на месте и растирающего ладони от холода, подойдя к нему сзади. Однако ржание и дружеские возгласы испортили внезапность момента.

– Чего, Дэнчик, кокушки замерзли?!

– Могли бы и поскорее шевелиться, – фыркнул Озеров, зажимая за пазухой бутылку «Джека».

– Возникли трудности с имбецилом в очках.

– Я вообще ждал вас с главного входа.

– С этим тоже возникли проблемы.

– Не многовато ли у вас сегодня проблем?

– Не кипишуй. Зато у тебя их не будет, – ответил Бречкин, наличие которого в компании пугало Данила, ибо он помнил, во что превращается подвыпивший Леха.

– Знаешь, Бреча, одно только твое участие уже говорит о…

– Чего ты базарнул?! – стал быковать Алексей.

– Тихо, тихо, – Лешку под руку взяли Артем со Степкой.

– Даня, – обратился к Озерову Митяев, – настоятельно тебе рекомендую не начинать вечер с мордобоя.

– Чего? – напугался Озеров.

– Бреча сегодня слегка расстроен.

– Кто же это посмел его расстроить? И жив ли этот человек?

– Длинная история. Расскажу как-нибудь потом.

– Да, потому что нам уже пора выдвигаться.

– И на чем же мы поедем? – поинтересовался Богдан Чибриков.

– Где твоя машина? – спросил Даню Брадобреев.

– Чувак, мне вообще-то только 17, – отметил абсурдность вопроса Озеров.

– А торгуешь алкоголем как совершеннолетний, – парировал Абдуллин. – А как же налоговая?!

– И как только папаша тебе еще не всыпал за твои делишки? – рассуждал Бречкин.

– Арсен вон с 15-ти лет на отцовской «Приоре» рассекает. И ничего! – отметил Кошкарский.

– Я думал, мы вызовем такси, – сказал Озеров.

– Не поместимся.

– Конечно, Чибриков же у нас жиртрест, е-мое!

– Иди ты в баню!

– Хорошая идея про баню, кстати, – оценил Бречкин.

– Такси – это не солидно. Надо что-нибудь покруче.

– Лимузин?

– Это очень заметно.

– А что, кто-то женится?!

– Нас в таком состоянии мало кто к себе посадит.

– Только самый упоротый таксист посадит. Я таких не знаю, – говорил Даня. – И вообще: не лучшая это идея ездить на машине в полупьяном состоянии в пятницу вечером… еще и по незнакомому городу.

– Тем более на воображаемой машине.

– Да мне Челик как родной.

– Какой же ты до тошноты законопослушный, Озеров! Алкоголь таким внутрь и не лезет, – продолжил наезжать на Даню Бречкин.

– Вот спасибо. Утешил так утешил, – обиделся Озеров.

– Не благодари, – махнул рукой Леха.

– Решайте уже скорее, чего мы делаем. Или я полезу обратно греться, – выдал Абдуллин.

– Меньше в Турции будешь зад свой греть, – и для голкипера у Бречкина нашлось красное словцо.

– Кто бы говорил, – сложил руки на груди Абдуллин.

Тут Чибриков подал первую сумасшедшую идею вечера:

– Я тут давно хотел попробовать кое-что…

– Лучше пылесосом себе член не увеличивать – бесполезно это, – пытался шутить Кошкарский.

– А ты пробовал?!

– Не то чтобы пробовал…

– Да я не о том! У меня есть идейка, где надыбать тачку, – произнес Чибриков и показал пальцем на близлежащий пустырь, на котором жители окрестных домов устроили стихийную стоянку.

– Ты рехнулся? – мигом поставил диагноз Озеров.

– А чего?! Мы же только покататься возьмем.

– Пацаны, вы-то хоть ему скажите.

– Что сказать? Это твое пойло на его мозг так действует, – отметил Митяев, считая, что Чибриков над всеми потешается и всерьез ничего не задумывает. – Если Богдаша что-то и сможет сделать, то почему бы и нет, – одобрил Арсений. – Даже если и не получится, то одна попытка чего только стоит. Бля, так и тянет шороху навести, не могу, – улыбнулся Митяев.

«Я немало выпил – теперь я пьян. А когда я пьян, я хочу творить всякие непотребства. Но одновременно я еще достаточно трезв, чтобы контролировать эти непотребства», – подобную сумятицу обычно твердил Арсен.