Loe raamatut: «Ну как же себя не обожать?!»
PETR MELNIKOV
Can’t help loving me!!
This book contains essays and stories of various sizes, from journalistic investigation and literary analysis to the remarkable life episodes, without restrictions on the period of time and place of action, from Chita in Siberia to Campo Grande in Brazil. They are united by the author’s involvement in what is happening, always successful completion of collisions and the resolution of conflicts either in his favour or in favour of the protagonist. Either way, a happy ending is guaranteed. Hence the frank note of narcissism in the title of the book. Essays are practically unrelated and one can start reading any of them.
Предисловие автора
Жанр этой книги с трудом поддаётся определению. Главным образом это эссе и новеллы разного размера, от журналистского расследования и литературоведческого анализа до наиболее ярких биографических эпизодов, без ограничений месту действия, от Читы в Сибири до Кампо Гранде в Бразилии. Композиционно эти элементы объединены удачными завершениями коллизий и разрешением конфликта либо в мою пользу, либо в пользу героя повествования. В любом случае, счастливый конец обеспечен. Отсюда откровенная нота нарциссизма в названии книги. Сознательно я не стремился к такому подбору материала, он сам собой организовался по принципу собрания блогов. В результате отсутствует строго выдержанная хронология событий. Можно начинать с любой главы, перемещаясь в прямом и обратном направлении, или вообще закрыть книгу.
Это моя третья публикация на русском языке. Две предыдущие «Я, Иоанн, любимый ученик» и «Персоны и персонажи. От Че Гевары до тёти Сары» давно разошлись. Читателей интересуют два вопроса: забывается ли в Бразилии русский язык и в самом ли деле здесь обилие диких обезьян. Нет, не забывается, если не перестаёшь пользоваться языком для внутренней речи и устного общения, а я не перестаю. Что же касается диких обезьян, то их много во влажном тропическом лесу. В поисках пищи теперь появляются и «городские», например масса мартышек в зелёном массиве, который я пересекаю по пути на работу в университете. Они дружелюбны и чрезвычайно любопытны.
Я глубоко благодарен Т. А. Вавиловой, Е. Л. Виноградовой и В. Ю. Траскину за помощь в подготовке этой книги. Недоделок было много и, боюсь, ещё немало осталось. За них только я в ответе.
Что касается имён собственных, то часть из них оставлена без изменения, для других же подобраны фонетически близкие эквиваленты.
Спасибо за прочтение
Петр Мельников
Кампо Гранде,
Бразилия
20/10/2020
1. Диокрез
Временные возвращения с того света только за проклятиями от бывших почитателей, как к этому не относись, следует отличать от длительной летаргии и от попеременного длительного засыпания. Бывает, но редко. На этот счёт можно привести необычный случай из истории французской церкви. Когда-то в Испании за подаренные музейной библиотеке редкие, привезённые из России монографии я удостоился чести быть зачисленным в «друзья Прадо». Это давало, да и сейчас даёт такие преимущества, как бесплатное посещение музея, пользование роскошной библиотекой и – что особенно ценно – доступ в запасники Кабинета эстампов. По правде, фонды эти невелики, всего-то какие-нибудь десять тысяч единиц хранения графических работ по сравнению с Лувром, где их более ста тысяч. В любом случае открывать заветные папки и рассматривать гравюры позволялось непременно при рассеянном освещении в пасмурный день. Никаких вам электрических ламп. Вот тогда-то я и обнаружил любопытный оттиск с медной гравировальной доски с изображением католической заупокойной мессы. В самом деле, действие была далеко не обычным, ибо крепкий, апостольского вида старец, по всем признакам умерший, был выгравирован приподнявшимся на смертном одре, как бы обращаясь к присутствующим с важным заявлением. А то, что он при этом заявлял, в виде записки было пришпилено к гробу. Как в комиксах, там, правда, текст подводят к губам говорящего.
Хранители библиотеки и Кабинета эстампов, к которым я обратился, не сумели дать вразумительных объяснений изображенной сцены. Единственной зацепкой была карандашная пометка на полях гравюры – «Св. Бруно» – и небольшая стрелка, отмечающая нервного вида клирика, расположенного позади епископа. Епископ же в это время величественно отправлял службу. Некрасиво делать пометки на произведениях искусства, даже если есть свободное пространство. Однако такие надписи могут неожиданно натолкнуть на верный след. Мне захотелось им воспользоваться.
В тот период у меня не было постоянной работы, но в качестве компенсации было достаточно свободного времени для его культурного препровождения, ни дать ни взять как в дворцовом интерьере королевского музея. С тем ещё удобством, что наискосок находилось Министерство высшего образования Испании, где мне нужно было регулярно обхаживать секретарш, чтобы ускорить легализацию дипломов.
И я стал копать. Откопал житие святого Бруно с комментариями и выяснил, что упомянутая сцена изображает отпевание некоего Раймона Диокреза, каноника собора Парижской богоматери, происходившее около 1080 года.
Диокрез был модным проповедником – теперь бы сказали религиозным гуру, «идолом», харизматиком своей эпохи. При дворе Филиппа I считалось дурным тоном, даже фрондой пропускать пламенные проповеди каноника в новоотстроенном гигантском соборе – гордости Франции. Прелат был стар и в Риме его приобщение к лику святых после упокоения считалась вопросом решённым. Но вот беда – святой из него не получился из-за событий непредвиденных и пугающих.
В католической литургии есть момент, когда перед возлиянием елея пастырь обращается к усопшему и вопрошает: «Согрешил ли? Отвечай!». Естественно, на ответ никто не рассчитывает, да и не приходится рассчитывать, поскольку собеседник новопреставленный. Даже выражение специальное есть – гробовое молчание. Вопрос этот чисто риторический и никаких сомнений в греховности отпеваемого не предполагает.
Но у покойного Раймона Диокреза относительно молчания, по-видимому, были другие соображения. При вопросе священника он вдруг зашевелился, приподнялся с величественного одра, обвёл перепуганных клириков и светских особ мутным взглядом, и объявил, разумеется, по-латыни: «Справедливым Божеским судом мне предъявлено обвинение!», после чего откинулся на подголовник, снова без признаков жизни. Ясно, присутствующие переполошились, знатные дамы-прихожанки, как им и полагалось, попадали в обморок, а смущённый епископ, которому тоже впору было потерять сознание, строго наказал не распространяться о случившемся. Отпевания вроде как и не было, и службу перенесли на следующий день. Но назавтра при том же вопросе воспоследовало всё то же временное пробуждение, с той только разницей что в этот день Диокрез заявил: «Меня судит Справедливый Божеский суд!».
При всём желании сохранить произошедшее в тайне не удалось. На третий день уже не только клир, но и масса обитателей Парижа и острова Сите, где расположен собор, сбежались возбуждённой толпой, чтобы узнать развязку, разумеется, в ожидании неминуемого скандала. Толпа обожает безобразия, хлебом не корми. Неясной оставалась только формулировка порицания. Её и жаждали.
В том, что произойдёт нечто непотребное, уже никто не сомневался. При дворе нервничали. И в самом деле, несчастный каноник, приподнявшись в последний раз, с горечью признался: «Я приговорён Справедливым Божеским судом!». После чего окончательно затих в подушках. Отпевание происходило в ризнице, называемой «сердцем» собора. Это помещение и сейчас называют «Чёрной капеллой», она хорошо сохранилась после опустошительного пожара. Место это легко было опознать по гравюре.
Св. Бруно, тогда ещё Бруно Хартенфауст, юный приверженец Диокреза при этом присутствовал и сохранил описание мессы в записях. Особенно его поразило то, что по распоряжению из Ватикана тело без пяти минут святого было велено выбросить на помойку соседнего острова Сен-Луи, «на скормление собакам». При этом на всю историю псевдо-воскресения Диокреза католическая церковь наложила строгий запрет, как позже госбезопасность – на протокол эксгумации Гоголя. Выходило – ни больше ни меньше – что каноник был лицемером и тайным грешником, за что и воспоследовало справедливое и прилюдное божественное осуждение. Будущий св. Бруно горько переживал и усердно молился во спасение своего духовного отца.
В очередной приезд из Испании во Францию, бросив в гостинице рюкзак, я отправился прямо в Национальную библиотеку на рю Ришелье, где хранятся старинные карты и документы, касающиеся архитектуры. Там и просидел до вечера над планами собора Парижской богоматери. Необходимо было выяснить местоположение ризницы и приёмной нынешнего каноника. Проходят века, но эта должность вакантной не остаётся. По плану ризница оказалась там же, где и была в одиннадцатом веке, с перерывом на отчаянные для собора времена Французской революции. Наутро я отправился в сам собор, одевшись во всё тёмное, чтобы не привлекать к себе внимания на фоне серых стен интерьера. Прикид заранее был куплен в Испании в лавке подле монастыря Эль Эскориал. Не стал расспрашивать мелкую сошку в центральном нефе, а попетляв в заалтарном лабиринте справа, нашёл лестницу на нужные каменные антресоли.
Стоило мне открыть дверь, как навстречу из-за массивного бюро стремительно вскинулся секретарь – сухопарый монах с клочком седых волос на голове. Таким в иллюстративной традиции принято изображать Дон Кихота. В отличие от благодушного литературного героя этот персонаж оказался агрессивным:
– Кто вас сюда пустил, мсьё?
Я решил, что полагается ответить в тон:
– Никто. Где-нибудь написано, что вход воспрещён?
Дон Кихот глянул зверем и уже схватился за трубку, чтобы вызвать секьюрити, как по счастливой случайности сам прелат вышел из кабинета, видимо что-то ему объяснить. Увидев постороннего человека, нескрываемо удивился. Визиты здесь, должно быть, обговаривают не меньше, чем за год. Возможо, не без предварительного запроса на положительную характеристику. Я воспользовался временной неопределённостью ситуации, и пока накачанные монахи не спустили меня вниз с внутренней галереи, успел выговорить скороговоркой:
– Скажите, монсеньор, чем закончился скандал с вашим коллегой?
На слове «скандал» я сделал ударение, чтобы стимулировать беседу. Кто любит скандалы? Только чернь. Катализатор сработал. Седовласый клирик мгновенно повернулся в мою сторону и недружелюбно осведомился:
– С каким ещё коллегой?
– С Раймоном Диокрезом.
Белые брови монсеньора поползли кверху. Но вместо обычного «Откуда вы это взяли?» он сказал:
– А, так что эта история всё-таки выплыла.
– Не сама. Я её обнаружил в житии святого Бруно.
Каноник удручённо заметил:
– Святой Бруно, ныне сущий на небеси, ослушался наказа римской курии. Оттуда всё и пошло. Но не мне судить божьего избранника. Присядьте, мсьё.
Секретарю это предложение очень не понравилось. Хохолок на голове вздёрнулся кверху. Но прелат уже присел и продолжал выяснять мой статус:
– Вы, конечно же, православный?
Тут пришлось удивиться мне. Не успел я выговорить «Откуда вы…», как он сам пояснил:
– Вы возникли здесь неположенным образом и не соблаговолили подойти под благословение. Значит, в католическом благословении, даже элитарном – не будем скромничать – вы не нуждаетесь. С другой стороны, у вас непростой вопрос. Церкви – выскочки, какие-нибудь адвентисты до таких вопросов не доросли.
Я буркнул какое-то извинение. Но каноник продолжил:
– Кроме того, вы русский, уехавший на Запад.
Вот тут у меня поехала голова. Я попытался что-то проартикулировать, но он мне не позволил:
– Это легко вычислить. Небольшой русский акцент, мне он знаком. Одежда испанских монахов, когда они без спроса отправляются искать мирских приключений. Но не это важно. Вы читаете по-латыни?
– Плоховато.
– А жаль.
– Но есть немецкий перевод жития.
– Это не перевод, а оригинал. На латынь перевели позже. Значит, суть дела вам известна?
– Полностью.
– Теперь всё это не так остро, как тогда, в одиннадцатом веке и окрестностях. Так что нет особых препятствий удовлетворить ваше любопытство.
– Сделайте одолжение.
Иерей важно помолчал и сказал, как бы заключая:
– Всё просто. Окончательно вопрос о статусе Диокреза так и остался нерешённым. Последним, кто хотел закрыть дело, был папа Урбан VII, доктор обычного и канонического права. Уж кому, так ему бы и высказать разумное суждение.
– Но ведь он просто этого не успел.
– Что вы хотите сказать?
– Именно это. Как бы ему поспеть, если его по три дня подряд трепала жестокая лихорадка?
– То есть?
– То есть понтификат Урбана VII длился всего двенадцать дней. Из них на бестемпературный период пришлось только шесть. Это два приступа по три дня. Папа этот умер от малярии в варианте терцианы.
Теперь пришло время удивляться канонику:
– Вы и это знаете? Согласен, в горячке ему было не до Диокреза. Вы случайно не врач?
– Да, совершенно случайно.
– Но какая точность! Поздравляю. Не все мои собратья так осведомлены.
– И вы тоже вряд ли, сын мой, – добавил, повернувшись к секретарю и погрозив ему пальцем. Костлявый Дон Кихот засопел.
Подняв тот же палец, монсеньор присовокупил:
– Малярия или отравление – такая версия тоже была.
Я не согласился:
– Скорее всего, верна именно официальная версия – малярия. Ведь отравленные не температурят.
– И то правда. Мне это как-то не пришло в голову.
Я позволил себе вольнодумство:
– Да и какой смысл? Если уж подсыпать яду, то кандидату в папы, а не избранному понтифику. Шуму меньше. Вам не кажется?
На такой не очень элегантный и даже циничный поворот каноник не отреагировал и холодно заключил:
– С малярией, тогда её называли палудизмом, вам виднее. Но, в любом случае, с сентября 1590 года это дело числится в реестре отложенных.
– Надолго?
Мой собеседник снисходительно улыбнулся.
– Для Бога тысяча лет – как одно мгновенье. Ещё успеется. Всех благ.
2. Практика
В клинической работе всё бывало. Стоит рассказать только о двух случаях. Первый относится к поликлинике. Пациентка в возрасте 39 лет, рыжая, с неряшливо прокрашенными волосами на прямой пробор, медсестра по профессии пришла с жалобами на припухлости в околоушной и подчелюстной областях с обеих сторон. Больной себя считает в течение пяти дней. Первым моим впечатлением, ещё от порога, было воспаление околоушных желёз или попросту свинка, когда отекают, как бы растягиваются обе щеки. Но свинка или инфекционный паротит у взрослого, да ещё привитого – редкое явление. Кроме того, температура не повышена, никаких типичных симптомов нет. При пальпации определяются безболезненные, не спаянные с окружающими тканями лимфатические узлы.
Других жалоб нет. По органам и системам без видимой патологии. Ничего хорошего эта отёчность не сулит. Особенно неприятен двухсторонний характер увеличения желёз, так что нельзя всё это объяснить заболеваниями ушей, зубов или камнями в закупоренных слюнных протоках с какой-то одной стороны. В последнем случае была бы ещё и резкая боль. Прежде всего приходят в голову онкологические заболевания крови – лимфома или лимфогранулёматоз. И понятно, что больная, будучи медицинским работником, особенно обеспокоена тем, что с ней происходит. На всякий случай я направляю её на консультацию невропатолога, стоматолога, оториноларинголога, исследование крови. Четыре консультации за день. Сам её сопровождаю, чтобы послушать что скажут коллеги, но ни один из них ничего не обнаружил.
Разумеется, всё должен решить анализ крови. На другой день сестра приносит результат: небольшой лейкоцитоз и повышение СОЭ, то есть присутствует воспалительная реакция. Но где? Больше никаких изменений. Звоню заведующей лабораторией. Ответ:
– Доктор, я видела вашу приписку на направлении и сама только что посмотрела препарат, Ничего похожего на злокачественные клетки. Пусть больная спустится в лабораторию, заново сделаем анализ. Если что, направим к гематологу.
– Да, но сегодня пятница. Направим только в понедельник.
Ещё раз смотрю больную. Печень, селезёнка нормального размера. Но лимфоузлы увеличены даже по сравнению со вчерашним утром. Пациентка на грани нервного срыва. Говорю ей:
– Буду думать, и если надо, посоветуюсь со специалистами. Обязательно сделаем дополнительные обследования.
Пациентка мрачна. Говорит мне укоризненно:
– У меня есть знакомая врач. Она говорит, что это болезнь крови. И, извините за откровенность, считает вас неопытным терапевтом.
– Если у неё достаточно опыта, пусть обоснует диагноз, а не обсуждает мою квалификацию. Готов прислушаться.
И не утерпел:
– А если у меня за это время прибавится опыта, я вам дам знать. Дайте мне ваш номер телефона.
Всю субботу я просидел в Центральной научной медицинской библиотеке в Черёмушках. Прочёл ещё по разу то, что уже знал, и ещё столько же, чего не знал. Решительно всё про лимфатическую систему, про заболевания крови, про методы диагностики.
Пожилая библиотекарша сказала:
– Доктор, поезжайте домой. На вас лица нет.
Отправился домой, сознавая, что знаний прибавилось, но что с ними делать практически не было ясно. Понятно было только одно: надо консультироваться с гематологом и делать пункцию костного мозга.
Где-то в затылочной области мелькала нестыковка. То есть что-то меня всё время раздражало, но с другой стороны, присутствие этого раздражения внушало надежду разобраться. Я понял, что источником неприятия ситуации было слишком уж быстрое увеличение лимфоузлов. Болезни крови могут развиваться быстро, но уж не так стремительно. Оставалось целое воскресенье для прокручивания симптоматики в затылке и других областях моей головы. А если начинать прокручивать, то лучше всего было вернуться к самому началу, как это рекомендуют делать в классических детективных историях. Процессы диагностики и раскрытия преступлений имеют много общего и результат двоякий: либо это логический обосновнный вывод (диагноз, обвинение) на основании добытой информации, либо иррациональное «озарение» типа «знаю, что за болезнь» и «знаю, кто убил», но не могу обосновать. Знаю и всё. То есть основание для этого знания, конечно, есть, но оно глубоко запрятано в подсознании, в системе расссредоточенных ассоциативных связей, там, где обитает трансцедентное. Спасает то, что обе методики могут сочетаться: данные накапливаются и вдруг какой-то стимул их как бы высвечивает острым лучом. Или наоборот – «озарение» подтверждают объективными исследованиями, и путь к истине в обоих случаях гораздо короче. В любом случае без накопленного опыта не обойтись. В древности врачам было достаточно исследования пульса. Сейчас это знание утрачено и об этом не принято говорить.
Что же было в начале? Я внушил себе, что нужно непременно вернуться к первому впечатлению и подождать, когда откликнется иррациональное. Если откликнется. В самом начале было появление в дверях кабинета небрежно прокрашенной пациентки. Она так и встала перед глазами. Рыжая краска лежала на голове какими-то размытыми пятнами. Почему же это обстоятельство так мне врезалось в память ещё до того, как женщина изложила свои жалобы?
Не успел я об этом как следует подумать, как наступило просветленье. Всё оказалось проще простого, встало на своё место: нет никакого общего заболевания несмотря на симметричную реакцию лимфоузлов и воспалительные показатели крови. Причина совсем в другом. У меня даже руки похолодели от возбуждения. Наконец нашёл номер телефона больной, стал названивать и сразу услышал знакомый голос. Быстро спросил:
– Скажите, есть ли дома кто-нибудь кроме вас?
– Это вы, доктор? Да, дома мой муж, а в чём дело?
– Позовите его, пожалуйста, к телефону.
Последовала долгая пауза. Затем дрожащим голосом больная спросила:
– Что-нибудь ужасное? Лучше сразу скажите мне.
Тут я сообразил, какой сделал ляп.
– Простите, всё как раз наоборот. Мне нужно знать, когда вы покрасили волосы.
– В последний раз во вторник. При чём здесь волосы?
– Какой расчёской вы пользовались?
– Металлической. Муж расчёсывал.
– Попросите его посмотреть нет ли ранки на голове.
– Я и без него знаю. Он поранил кожу, когда расчёсывал на пробор. Я дальше не дала красить. До сих пор мокнет, а голова как географическая карта.
– В каком месте ранка?
– На макушке. Точнёхонько посредине.
Тут я с облегчением выдохнул: это-то и было причиной необъяснимой двухсторонней симптоматики. Процесс симметрично распространялся в обе стороны. Сказал:
– Хочу порадовать вас диагнозом. Гнойное воспаление волосистой части головы, реактивное увеличение лимфатических узлов.
– Какая радость! Что нужно делать?
– Сегодня же купите в аптеке мазь с левомицетином. Левомеколь называется. Промойте ранку, нанесите мазь. Внутрь таблетки левомицетина по 250 миллиграммов 2 раза в день. Начинайте сейчас же. Всякая ранка выше носа опасна для мозга. Приходите во вторник. Да, ещё посоветуйте вашей знакомой, чтобы не раздавала ярлыки.
– Извините за неё и за меня.
Пришла с улучшением, а в четверг никаких лимфоузлов уже не пальпировалось. Для меня это был хороший диагностический урок. Набрался опыта? Нет. Мистически переосмыслил опыт, да.
Поскольку в этом сочинении практически всё идёт по ассоциациям, вот, напоследок, ещё один случай. На этот раз в связи с патологией тех же слюнных желёз. В субботу у меня было дежурство в поликлинике, неподалёку от дома. Заканчивалось оно в десять вечера и прошло спокойно. Заканчивалось, но не закончилось: без трёх минут десять влетела группа студентов из общежития то ли экономического, то ли финансовго института. Перебивая друг друга, что-то выкрикивали. Наконец удалось понять, что на дискотеке девушку перерезало стеклом. Как перерезало? Понять было невозможно. Я крикнул сестре, чтобы вызвала хирургическую Скорую в дискотеку и побежал в общагу. Как мне кратко выложили, произошло следующее. Холл общежития разделён на две половины высокой стеклянной перегородкой. В одной половине просто тусовались, а в другой танцевали. К моему приходу танцы уже прекратились. Массивное стекло уже несколько дней как было разбито в нижней его части. Осколки убрали, и вместо того, чтобы обходить и пользоваться дверью, некоторые присутствующие свободно, чуть пригнувшись, перемещались через обширный проём.
От оглушительной музыки, способной травмировать барабанные перепонки, и от вибрации пола верхняя стеклина должна была неминуемо сместиться вниз. Медленно или внезапно, никто знать не мог. Оказалось, что внезапно и именно тогда, когда одна из студенток решила пролезть под ней. В какой-то момент услышала непонятный звук, подняла голову и увидела, как, ускоряясь, на неё сверху летит стеклянная гильотина. Успела рывком проскочить в безопасное пространство. При этом часть головы и левая нога запоздали. В результате лезвие стеклины отсекло щёчные мышцы и слёзную железу слева. Чудом оказался не перерезанным ствол наружной сонной артерии, на которой и болтался весь этот страшный по виду блок.
То, что я рассмотрел, походило на анатомический препарат по оперативной хирургии. Мало того, пострадала и нога. Острый удар пришелся по стопе. Туфля чуть его смягчила, но тыльная артерия стопы – крупный сосуд – была как бритвой перерезана и обильно кровоточила. В этом-то и была опасность массивной кровопотери. Успеет ли приехать Скорая? Не дай бог, не успеет? Пока же я не думал, что и как я должен делать. Всё шло на автопилоте. Было не до стерильности. В куртке, немытыми руками прижал мышцы щеки вместе со слёзной железой к лицу и совсем уже грязной ногой прижал к кости кровоточащую артерию. Заметил время. Скорая подъехала через восемь минут и хирург сразу же начал работать.
Только тут я осмотрел на себя. Куртка, халат, брюки, ботинки – батюшки-светы – всё было в крови.
На другой день понёс вещи в химчистку. Подошёл к окошку грязного белья и выложил вещи.
– Вы что? Резали свинью? – грубо спросила приёмщица.
– Не совсем. Останавливал кровотечение.
Подозрительно:
– А, это вы врач из дискотеки?
– Не из дискотеки, а из поликлиники. Но это я.
Раздражённо:
– Делать нечего. Все уже об этом раззвонили. Только и разговоров.
– Тогда примите вещи.
– Не приму.
– Почему?
– Кровяные пятна удаляем только со справкой из милиции. Туда и отправляйтесь.
– Но вы же знаете, что произошло на дискотеке.
– Официально я ничего не знаю.
– А если бы это была ваша дочь? Тогда бы знали?
Тётка взвилась:
– Ты мне не каркай! Моя дочь не из этих шалав, что по дискотекам шляются. Потом в комнате продолжают знаю чем заниматься. Так той и надо! Я сейчас милицию вызову.
Надо же, оказывается, так той несчастной студентке и надо. Сволочная баба ещё грозится вызвать милицию, чтобы задержать то ли жертву, то ли меня неизвестно по какому поводу.
Неожиданно ситуация отклонилась в другое русло:
– Можете не вызывать, – послышался голос от «чистого» окошка. – Я как раз сотрудник МУРа. Вот документ. – и показал корочку. – В чём дело?
Обернувшись к нему, я пояснил:
– Я врач. Купировал острое кровотечение. Какой интенсивности – вот, можете оценить. А эта служащая считает, что я резал свинью, отказывается принимать запачканную одежду и грубит.
– Какой документ у вас при себе?
– Удостоверение дежурного врача. Вот, пожалуйста.
Сотрудник взглянул на документ и обернулся к приёмщице:
– Никаких справок на этот случай не предусмотрено. Откуда вы взяли? Это официальное удостоверение. Его вполне достаточно.
– А коли он кого убил?
– А, допустим, вы кого-то убили. Принесли бы окровавленную юбку сюда, в химчистку?
– Я‑то никого не убивала!
– Да? МУР рад слышать. Но поначалу все говорят, что не убивали. Принимайте одежду. Без разговоров.
Бабища зашипела гадюкой, но приняла.
Через месяц ватага студентов явилась ко мне на дежурство поблагодарить и поговорить за жизнь. Уверяли, что навсегда меня запомнят в той дискотеке. Вряд ли. Ведь и я сам едва смог узнать пациентку, когда позже она зашла ко мне показаться. Лица её я не был в состоянии вспомнить, да у меня и не было времени его рассмотреть. В голове будто всё стёрлось, кроме распластанной щеки и измазанного глиной окровавленного ботинка. Того, которым я прижимал злополучную артерию. Пластическую операцию сделали в первые сутки, прошла великолепно, для швов применили тончайшую саморассасыващуюся синтетическую нитку, так что и шрама не осталось. Кость быстро срослась, несмотря на всю грязь. Так тоже бывает. Весь этот эпизод и есть врачебное удовлетворение.
Студенты, да и коллеги меня часто спрашивают, зачем после химического мне потребовалось ещё и медицинское образование. Ведь я поступил в мединститут через три дня после защиты кандидатской диссертации. Что это была за блажь? Я каждый раз пытаюсь объяснить это тем, что наука даёт большое удовлетворение, но не разом, а в долгосрочном плане. Медицина же в большинстве случаев даёт результат яркий, немедленный, если ты за пять минут выведешь больного из клинической смерти или за пятнадцать секунд вправишь вывих плечевого сустава. Это удовлетворённость момента, краткого мига, и таких моментов очень много. Из них складывается завороженность делом.
