– Это, что, – другая история?
– Нет, история всё та же. Только забыл вам сказать одну вещь. Как приехал я из командировки, со съезда, такое ощущение было, что как будто в чём- то выпачкался. Пошёл я в церковь и рассказал на исповеди всё батюшке. Говорю, а сам слёз сдержать не могу. А батюшка такой внимательный, кроткий, тихий. Плачьте, говорит, не стесняйтесь. Всё ему рассказал: и про бабок с дедками, и про сына, и про то, как переписывал и читал их поганые молитвы, якобы в древних монастырях найденные и только ими, колдунами, сохранённые.
Рассказывай, рассказывай,– говорит батюшка,– тебя Бог слушает.
– Вы,– говорю,– батюшка накажите меня,– а он в ответ:
– Вы уж себя так наказали, что куда же больше.– Поцеловал я крест и Евангелие и ушёл. Причащаться не стал, хотя мне батюшка и не запрещал. Не мог я сам к причастию подойти, пока всех грехов не исповедую. Так, приходил я исповедоваться раза три, и всё вспоминаю, и вспоминаю, что когда- то со мной было и я поступил не должным образом. Знаете, с тех пор никогда так не исповедывался, даже когда оглашенным бегал.
И вот в конце третьей исповеди мне батюшка так тихонько и говорит:
– А что, мил человек, к причастию не подходите? Пора, пора. Сегодня обязательно причаститесь. Я и причастился христовых тайн. Да так причастился, что сроду того причастия не забуду. Знаете, мне подходить, вкушать тела и крови Христовой, а меня такой страх охватил, хоть из церкви беги: зубы стучат, дрожь по всему телу, руки на груди пляшут и слёзы по щекам текут. Больше ничего и не помню. Помню только, что после запивки и целования креста, меня такая радость охватила, какой я в жизни не испытывал.
Иду, а воробышки на меня смотрят и чирикают. Думаю, это они мне чирикают, тополь макушкой качает, это он меня приветствует. И чего бы я не видел, всё было мило и хорошо. Домой я сразу не пошёл, а вышел за город, на пригорок, сел и петь хочется и мир вокруг такой несказанно красивый. Я хоть тысячу раз этот пригорок видел, а такой красоты вокруг не наблюдал. Будто с моих глаз пелена спала. Долго я просидел на том бугорке. Наконец, чувства во мне стали немного успокаиваться и я пошёл домой. В жизни этого состояния не забуду. – Повторил он ещё раз ранее произнесённую фразу.
6.
Автобус въезжал в какой-то населённый пункт. За окном замелькали заборы, дома. Какой-то мужичонка, заехал с возом в кювет и никак не мог оттуда выбраться. Лошадёнка кособоко стояла в оглоблях и, задрав голову, искоса смотрела на незадачливого возницу. Маленькая, рыжая собачонка, видя столь интересное событие, радостно бегала вокруг и тявкала, то на лошадь, то на хозяина, то на воз, как будто он мог её услышать. Я улыбнулся, глядя на эту трогательную картину.
– Вот так и мы,– сказал Иван Петрович, кивнув на мужичонку, – зачастую стоим точно также, почёсывая затылки. И мозги у нас нередко стоят враскоряку, как та сивая кобылёнка.
Мне понравилось сравнение и я сказал:
– А вы, однако, Иван Петрович, философ.
– Будешь философ. Как в народе говорят: «Попадётся хорошая жена, будешь не вспомню кем, а вот если плохая, то будешь философ».
– И что же это за плохая жена, если не секрет?
– Да какой тут секрет. Даже наоборот. Хочется об этом кричать и волком выть. Помните, я вам про секты стал рассказывать. А ведь там столько добрых и хороших людей. Только поняли они в своё время православие по-своему, а точнее сказать, совсем не поняли. Людям в этих передрягах нужно было людское утешение и они его в этих сектах нашли. Понимаете, не в Боге нашли утешение, а в людях, в общине. Ну, сами понимаете, как это бывает, забота, внимание и всё такое. Хотя, у человека никто свободной воли не отнимал. Я по собственной воле встал в очередь к колдунье; они по той же самой собственной воле пришли в храм без Бога, прельщённые самообманом.
– А как же, промысел Божий, его благодать и святая воля?– спросил я.
– Так- то оно так, и святая воля есть, и благодать и,– замечу вам,– неисповедимые пути-дороги тоже есть. Господь желает всем людям спастись.
– Что, и чародеям тоже?– спросил я недоумённо.
– Всем. И им, то же,– твёрдо ответил сосед. Я спорить не стал, но на этот счёт у меня в голове были большие сомнения.
– Человеческая любознательность, иногда толкает человека на необдуманные поступки, – заговорил вдруг попутчик. Вот я. Дёрнуло меня тогда переписывать эти колдовские молитвы.
– А вы что, их ещё и переписывали?
– Ну а как же. Как филолог сверял каждую букву, пытаясь найти подвох. Ведь мне Наташа сказала, попробуй и сам увидишь. Самое простое, это отливка. Перепиши и прочитай вот эти пять молитв. Да и молитвы – то из молитвослова. А вот одна на них не похожая. Она её велела в средине читать и на определённой фразе выливать воск.
– И что же было в этой молитве особенного?
– Да всё особенное. Не молитва, а заклинание языческое: Пойду там по воду, нырну в глубины, попрошу месяц, и так далее. Точного текста я не помню, а так, для примера. Я, было, хотел, чтобы она мне всё написала, а она в ответ «необходимо, чтоб сам. Я её спрашиваю, это что, код какой-то? А она, – Сам узнаешь».
Таким образом, любопытство чуть не привело меня к гибели. Хорошо, что вовремя спохватился. Так и в этих сектах. Читаешь текст – хренотень какая-то, а принял сердцем и всё. На чёрное будешь говорить белое. Это я так, образно. Тут главное сердцем не принять. Принял сердцем, поверил – принял дьявола вот и сектант. И тебя он уж ни за что не отпустит из этой секты.
– Вы так говорите, как будто в секте побывали?
– Я не побывал, а вот мой товарищ и по сей день в ней. Никакие доводы, никакие аргументы, всё впустую. А ведь образованный человек, два вуза закончил. Отнимаются мозги у людей. Они уже в каком-то своём мире живут, как наркоманы.
– А вы, мне кажется, что-то не договорили?
– Точно, не договорил. Не договорил про сегодняшний день. А вот про прошлое – всё сказал.
– И что же сегодня?
– А сегодня тоже неотрадная картина. У жены и у меня, ни с того, ни с сего сердце забарахлило: давление скачет, аритмия такая – аж качает. То тихо, то громко, а работает – будто на бегу по штакетнику палкой ведут. У нас только сердце, а свояченица совсем занемогла. Три инфаркта подряд: инфаркт глаза, инфаркт миокарда и инфаркт аорты. Врачи её списали, можно сказать, пожизненно группу дали. А тут она ещё стала зря говорить. То начнёт людям рассказывать, что мы её обворовали, то плачет, убивается по всякому поводу и без повода, просто так. Слёзы из глаз катятся как семечки. То начинает звонить нам по телефону постоянно, Может пятьдесят раз на день позвонить, а подойдёшь к телефону молчит, только в трубку дышит.
Шурин говорит, что её пожизненно в дурдом надо, налицо неадекватное поведение. Мы и сами понимаем, что с ней творится что-то неладное, а понять ничего не можем. Сами с женой по больницам мотаемся, горы лекарств приняли, а толку нуль. Поставили нам диагноз – распространённый остеохондроз, мол, от него всё это, и отпустили с миром. А тут мне знакомая говорит, что она ездила в монастырь и теперь у нее всё дома хорошо, а то до развода дело дошло. «Вот, думаю, куда свояченицу свозить», а та ни в какую. Наконец жена моя её уговорила и они поехали на отчитку этим самым рейсом, что и мы с вами едем. Вот так, дорогой. Только жена думала, что она сестру на отчитку везёт, а оказалось, обе на неё едут. После первой отчитки свояченица в себя пришла, глаза заблестели, чепуху перестала молоть, жене тоже сильно полегчало. А потом с ними и я поехал. С тех пор и езжу. Только на отчитку не хожу, постою на службе и к источнику. На местное кладбище ещё захожу.
Мы и не заметили, как автобус подкатил к церкви и остановился.
– Вот мы и на месте, – сказал Иван Петрович.– не торопитесь выходить, успеем. Я надеюсь, что мы не туристы. Обязательно, советую вам, побывайте у батюшки на отчитке.
– Да я вроде в норме,– На что он только улыбнулся.
– А вы сходите, сходите, не пожалеете. Славный батюшка, из монахов. А затем на святой источник идите, там и встретимся.
– А что, подумал я,– не побывать ли мне и правда на службе. Места здесь Богоугодные, благодать особая над этим местом изливается, и я шагнул в отворенные двери храма.
7
Сколько бы я раз не заходил в церковь, меня всегда охватывает чувство неподдельной радости и какого-то ожидания. Есть у храмов некое внутреннее и внешнее обаяние, которым они чаруют видящих и входящих. Помню, как я трогал стены древней церкви в Загорске, как прислонился к ним ухом и, кажется, услышал древнюю славянскую речь, и звон мечей, и запах древнего ладана. Всё так. У этой деревенской церкви было своё обаяние. Обаяние радости, с которой местные прихожанки, как могли, украсили Божий домик незатейливым убранством, отчего в него вселился уют и святая простота. Это не городские храмы с позолотой и прочими богатыми вычурностями. Я не против и позолоты, и богатых окладов. Главное, чтоб этими окладами от лика Божьего не отгородиться. Так думал я, входя в притвор.
Церковь была полна людей; пришли на евхаристию, а затем на отчитку. Я перед поездкой причастился, но решил ещё раз постоять и послушать церковное пение. Голоса у певчих были отменные. Чувствовалось, что поют очень верующие люди. Я встал в сторонке, чтобы никому не мешать и стал тихонько подпевать.
После принятия Христовых тайн, священник перешёл к отчитке. Перед этим он долго рассказывал пришедшим о Боге, о заповедях и что бывает с человеком, если он не освящён божественной благодатью.
– Не удивляйтесь,– говорил священник,– если вы вдруг почувствуете, что не можете стоять, что в вашем теле начались ломоты, не удивляйтесь ничему, что будет происходить вдруг с вами помимо вашей воли и желания, и ничему тому, что будет происходить с другими.
И вдруг, он ещё не начал читать молитвы, а я уже почувствовал, как ноги мои от колен начали тяжелеть; мне вдруг стало невыносимо трудно стоять, но я крепился. Было огромное желание выйти из церкви и бежать, бежать. Батюшка начал читать молитвы, раздались рыдания и душераздирающие вопли. Кто-то впереди вскрикнул, повалился на пол и стал биться. Рядом со мной молодая девушка тихо опустилась на пол и захохотала. Кто-то слева кричал: «Зачем ты жжёшь меня, проклятый монах!» А справа, двое дюжих мужиков никак не могли удержать связанного. А батюшка, ходил по рядам и буквально обливал людей святой водой, осеняя их крестом. Он окроплял веничком, обезумевших людей и они затихали. Перестала дико хохотать девушка, перестал ругаться на батюшку мужчина, что называл его проклятым монахом, перестали держать связанного мужики.
Брызги в лицо водой вывели меня из оцепенения. Затем я почувствовал ещё два резких окрапа и вдруг некая лёгкость овладела моим телом. И мне уже не хотелось бежать из церкви, а от ног отхлынула тупая боль и усталость.
После отчитки, вышел на улицу. Я ещё толком не понимал, что со мною произошло и знал только одно, что нужно идти к источнику. Я пошёл вслед за двумя женщинами, потому что из разговора выяснил, что они туда направляются.
– Вы боитесь холодной воды?– спрсила одна из них спутницу.
– Раньше боялась, а теперь ни капельки.
– Почему так?
– У нас одна женщина с двусторонним воспалением лёгких сюда приехала, на один день отпросилась у врачей и приехала, почти что тайно. Ведь лечащий врач не знал, что она сюда поедет. На службе пробыла и к батюшке, куда- де мне теперь, а он : «В источник». Она: «Я из больницы» так и так, а он: «Тем более, в источник.»
– И что же ?
– Да ничего, три раза на службе побыла, да в источнике три раза искупалась, и анализы ничегошеньки и не показали.
Я шёл, слушая рассказы женщин, и всё более смелел и смелел.
У источника меня встретил Иван Петрович.
–А я смотрю – люди идут, идут, а вас нет и нет. Стал думать: «Уж не плохо ли вам там стало? Зря, думаю, я вас одного оставил». Браню себя, на чём свет стоит. Ведь мы про отчитку и словом за дорогу не обмолвились, а вы первый раз.
– Не берите в голову,– отвечаю,– всё хорошо.
– Что, и не ломало?– спросил Иван Петрович.– Тогда вы герой. Старцы говорят, что сейчас редкий человек без злого духа ходит. Один из десяти. Статистика, как видите, не в пользу человеков. Батюшка говорил, что лет двадцать тому назад такого наплыва беснующихся не было. Попустил видно Господь, попустил… А как же не попустить – совсем люди с рельс сходят.
Мы подошли к источнику.
– Каких то два года назад, продолжил попутчик, здесь никакого домика и в помине не было. А сейчас – красота. Хоть в дождь, хоть в ветер или вьюгу, заходи и пользуйся Божьей благодатью.
– А вода, как сильно холодная? – спросил я.
– Это не бассейн, здесь без подогрева. И зимой и летом – стабильные плюс четыре.
– Ого!– сказал я оторопело.
– А ты не нервничай,– заметил Иван Петрович. В святой воде не простужаются и воспаления лёгких от неё никогда не бывает, если ты зашёл и с молитвой три раза погрузился с головкой. Первый раз, разумеется, не по себе. Перед входом молитовку прочитаешь, а как окунёшься, то уже и не до молитовки. А второй и третий раз уже проще: из воды, как ошпаренный, не выскакиваешь. Тут уже благодать действует. И потом, какие святые источники от чего помогают: одни от нечистой силы, другие от женских болезней хороши и так далее.
Перед самым источником нас обогнала легковая машина. Пока мы поднимались в горку, два дюжих мужика, коих я видел в церкви, вытащили с заднего сиденья здоровенного мужичину, обвязанного толстыми верёвками, и потащили его, почти волоком, к источнику. Ещё двое, у входа, помогли им и, наконец, общими усилиями, дотащили его до купальни.
Сердобольные женщины у входа, вступились за связанного, прося его развязать.
– А кто связывать будет?– парировал один из сопровождавших,– его дома всей деревней связывали, сколько верёвок порвал, а тут он всё строение по брёвнышку раскатает.
Мужичина, с виду татарин, лежал тихо, но не переставал дико вращать глазами и хрипеть.
– А ну, бери его, мужики!– скомандовал сопровождавший, и те под «раз, два, три», подняли страдальца и прямо с верёвками опустили в воду.
Окунув его три раза, они так же дружно его вытащили и положили на ровное место. Татарин уже не вращал дико глазами. Взгляд был спокоен и немного непонимающий.
– Где это я? – вдруг сказал он тихо. Затем, узнав одного из мужиков, сказал:
– Сидорыч! Ты что ли?
– Ну, я,– сказал тот, кого назвали Сидорычем.
– А чего я связанный? И где это мы?
– Так я же говорил! – прокричал Сидорыч смеясь,– я же говорил! К батюшке его надо везти, да на источник. А они мне – «в дурдом оформляйте». Я сейчас, Муслимчик, сейчас, – и он стал, торопясь, развязывать этого самого Муслима.
После того как мужичину развязали, он тут же сел на землю совершенно тихий и спокойный.
– Что это всё значит!?– спросил он.
– Давай, Муслимчик, переодевайся в сухое и поедем,– говорил ласково Сидорыч. Через десять минут Муслим, Сидорыч и ещё один сопровождающий, сели в машину и уехали.
– Ну, как, видал?– спросил Иван Петрович?– и добавил значительно.– То-то.
После купания, мы вышли с территории источника воодушевлёнными, и, как мне показалось, помолодевшими.
– Что? Скинули годочков пяток?– спросил довольно Иван Петрович.
– Скинули!– ответил я.
– А теперь давай вон на той горочке посидим да на Божий мир посмотрим,– сказал он и зашагал, стараясь идти вровень со мной, и говоря:
– Тут и не такого ещё насмотришься. Вот, прошлый раз, один мужик искупался, посидел на лавочке, поговорил, а вышел за территорию источника и память потерял. Стоит, а куда идти не знает. Жена, думает, что он её разыгрывает, а потом как увидела и поняла, что он действительно ничего не помнит: ни куда приехал, зачем и на чём, где находится и куда должен ехать? Тут хочешь, не хочешь, а задумаешься. С полчаса тот мужик ехал в автобусе пень пнём, потом, начал кое- чего узнавать. Знаете, первое, что он вспомнил?– Иван Петрович широко улыбнулся,– Не поверите – дырку в обивке переднего сиденья. И из этого сделал заключение, что он в этом автобусе уже ехал и сидел именно на этом месте. – Помолчал и добавил: – Здесь много чего можно увидеть. Лютуют демоны. Надо же… Только человек за ограду святого источника вышел и налетели…
Мы поднялись на облюбованный им пригорок.
– Так это же кладбище!– удивился я, увидев ряды старых и новых могилок.
– Да, это погост,– ответил попутчик и продолжил.– Место особенное. Ты видел, чтобы когда-нибудь на кладбище кто ссорился?– и тут же сам ответил,– нет, не видел. Вот и я не видел. А знаешь почему? То-то! Душа здесь с небесным соприкасается, не до того ей. Вся правда Божия вот здесь сокрыта, под этими крестиками, – и так спокойно говоря, он достал пригоршню маленьких свечек и стал их зажигать и ставить на безхозные могилки, по сути, просто на холмики.
– А вы знаете, кто здесь похоронен?– спросил я.
– Бог знает,– ответил он. –Наше дело помянуть, а Господь по именам назовёт.
Я занервничал. До отхода автобуса оставалось совсем ничего.
– А вы не переживайте, автобус без нас не уедет. Сейчас дождёмся – свечки сгорят, так и пойдём. Я их специально разрезаю, из длинных короткие делаю, иначе на автобус не успеешь.
Свечки действительно довольно быстро догорели. Мне даже показалось, что они торопились и сгорали быстрее, чем обычно, как бы боясь задержать нас. Свечки прогорели и потухли одна за другой. Мы вышли с кладбища. Шли тихим шагом, направляясь в сторону церкви.
А вы знаете, почему люди страдают?– спросил Иван Петрович, и сам же ответил,– а потому, что люди от главного зла иммунитет потеряли. Вместо свечки да креста, на стол стакан мутного самогона ставят. И я в том числе. Мне бы, как услышал о колдовстве, так бежать бы без оглядки, что и сделали мои далёкие предки. А я, нет. Мне, видишь ли, интересно, во мне бес любопытство разжигает, потому, что я весь в его власти. Нет, в это время на себя крест наложить, а я умом кичился. А ум- то омертвелый, а душа страстями поражена. Самонадеянность – вот главное зло в человеке, вот главная болезнь. Мы считаем, что нас не обманут, а как же, ведь мы умные,– он сделал очень выразительную гримасу,– обманут, да ещё как обманут.
Иду я раз, смотрю, напёрсточники. Подошёл, гляжу – всё легко и просто. Думаю: «обмануть нельзя», сел. И что вы думаете? Обманули,– и он засмеялся.
– Почему обманули?– спросил я.
– Всё просто, у обмана логика другая. Он учитывает человеческие страсти, на них и играет.
– Значит ложь, знает нас лучше, чем мы сами себя,– заметил я.
– Всё правильно,– воодушевлённо поддержал Иван Петрович.– У нас ведь как: «да я!, да мы!» А я всегда говорю такому кичливому: «Ты пойди сначала у напёрсточника выиграй, а потом якай». Слабо!? Без иммунитета не выиграешь, а с иммунитетом играть не сядешь. Вот так-то. Обманщику рода человеческого, духу тёмному и бесплотному тысячи лет. За это время он и его шайка так человека изучили, что, по нашим меркам, сто раз академиками стали. Бога обмануть не могут, а нас запросто. Сам на своей дублёной шкуре испытал и другим говорю.
Вы, что, думаете, я только вам эту историю рассказываю? Дудки. Я её всем рассказываю. Люди не от сладкой жизни к источнику едут. Скрутило, значит. А тут я, так, мол, и так, любезный, угощаю своим опытом бесплатно.
– Меня – то, вроде, и не скрутило ещё?– сказал я.
– И вас скрутило. Иначе бы не поехали. Господь вас надоумил. Не тело ваше, так душу вашу связало, что нисколько ни легче. А болезнь одна и та же у всех. В этом автобусе здоровые не ездят. Все больные, весь род человеческий больной, а в автобусе сидят единицы от этого огромного мира. И вы радуйтесь, что вы в нём сидите.–
Он на время замолчал. А я в это время подумал6 «ездит вот этот милейший человек к источнику и рассказывает и рассказывает с глазу на глаз свою историю, со всеми подробностями. Он уже со счёта сбился, сколько раз съездил, а всё встаёт ни свет, ни заря и едет, чтобы хотя бы вот так крикнуть каждой человеческоё душе: «Стой! Не видишь красный свет. Идти нельзя.» Люди же всё бегут и бегут, пренебрегая правилами, отринув иммунитет самосохранения, а взмыленный, молоденький регулировщик, всё машет и машет жезлом – «Туда нельзя! –задавит!». Нет, люди не слушают его, они торопятся, самонадеянные, гордые, стараясь в торопливости своей, проскочить перед самыми колёсами. Рискуют. Во имя чего рискуют!?».
Мне стало немножко грустно. В этой бегущей толпе, я вдруг увидел себя.
– Что, взгрустнулось немножко?– спросил сосед,– бывает. Я вот тоже как раздумаюсь, аж оторопь берёт. Вся жизнь перед глазами, как единый миг. А я себе твержу: «Не боись. Всё это ты прошёл не случайно. Тому должно было случиться с тобой. Помни о промысле Божьем. Неисповедимы пути его».
– Так вы бы книжку написали, чем вот так каждому рассказывать.
– Статьи на эту тему я писал, журналистский задор ещё сидит. Только далеко не всем это подходит, участие нужно, человеческий голос нужен,– и как бы желая доказать мне это спросил,– Вы батюшку сейчас с интересом слушали?
– Да, с большим интересом.
– А новое он вам что-то сказал, чего-бы вы не знали?
– Нет, ничего.
– А почему же вы слушали с большим интересом, раз вам это уже известно? То-то. Буква это одно, а голос – совсем другое, ближе, роднее, доверительнее…
Автобус остановился у небольшой станции. Пассажиры стали выходить, чтобы размяться. Вышли и мы.
– Посмотрите, что весна с природой делает. Всё оттаивает. Так и человек, тоже оттаивает от безвременья.
Я улыбнулся ему в ответ.
– Да, да!
Мы разом замолчали. И было от чего. Небольшой морозец, державший бразды правления в этой местности, вдруг перестал залазить, как вор, за воротник куртки. Лицо почувствовало дуновение тёплого ветерка. С каждой минутой воздух становился всё теплее и теплее. Это продолжалось до тех пор, пока холодная масса воздуха, скопившаяся в низине, не была выдавлена оттуда свежими тёплыми массами. Мы стояли, не шевелясь, вдыхая всей лёгочной массой душистые мартовские потоки, видя, как даже на закате солнышко вышло из-за облаков, и осветило вдруг землю по-иному – покаянно, кротко и тепло. И мне показалось, что я увидел, как сверкнул в его лучах купол сельской церкви, заиграла синими и белыми всполохами долина, и зардел деревянный новый крест над крышей теперь от нас далёкого святого источника.
– Весна идёт,– сказал, выдохнув, Иван Петрович.
– Не идёт, а летит,– заметил я, наблюдая за тёмной точкой на горизонте, которая, приближаясь, всё росла и росла, пока не превратилась в большую птицу.
–Грач!– выдохнул воодушевлённо Иван Петрович. Мы смотрели завороженно на птицу, а та, медленно махая крылами, облетела автостанцию, снизилась над автобусом и, плавно планируя, спустилась неподалёку от нас на единственную оттаявшую кочку. Опустившись на ком чёрной земли, грач ткнул носом мёрзлую землю, как бы проверяя – годна ли она для него, и остался на ней сидеть, внимательно осматривая нас и чувствуя всей своей грачиной душой, что начавшая оттаивать кочка уже больше не замёрзнет.
Саратов, 2007.
Про Гаврюшу – лешака и Ивана – дурака
(повесть-сказка)
1.
Жил был на свете лешачонок Гаврюша, по прозвищу Тихоня. Как и подобает лешакам, жил он неподалёку от кладбища в овраге, заросшего старыми ивами и шиповником. И занятие у него было лешачье – поздно вечером да ночью людей пугать и всякие пакости им устраивать. Как увидит одинокого прохожего, так и старается к нему подступиться.
Сначала, он издали ухать начинает, или какие другие звуки издаёт: например, заскрипит словно дерево на ветру или будто филин крыльями захлопает. Умел он и кошкой мяукать, и собакой лаять. А ещё он умел на человека самые простые чары наводить.
Наведение чар – задача трудная, но необходимая. В этом Гаврюша преуспел. Другие лешачата только мяукать, да лаять учились, а он уже людей с дороги сбивал и в лес уводил. Учителя в лешаческой школе его наперебой хвалили; говорили, что лешачок очень способный и долго в кладбищенских мяукальщиках не засидится. Среди своих одногодков Гаврюша ходил важный, а те к нему пристают, покажи, да покажи фокус-мокус.
Гаврюша долго не сопротивляется. «А ну-ка, найдите мне прохожего в вечернюю или ночную пору», – командует однокашникам. Те моментально разбегаются такого прохожего искать, а как найдут, то сразу и докладывают, а затем все вместе к тому прохожему устремляются: кто бежит, кто скачет, кто по воздуху летит с ковыркушками; радуются предполагаемому веселью.
На этот раз пешеход подходящий попался и не то чтобы трус, но и храбрецом его тоже не назовёшь. Идёт себе, от холода голову в воротник куртки втискивает, бодро так идёт и ещё песенку насвистывает.
«Были у бабуси два весёлых гуся…» и так далее.
– Сейчас мы тебе посвистим; свистун нашёлся,– сказал Гаврюша весело,– сейчас тебя понос прошибёт и язык к нёбу прилипнет,– и тут Гаврюша заухал, а другие лешачки засвистели, да как ночные птицы крыльями захлопали, пешеход вздрогнул, остановился, насвистывать перестал и стал осматриваться. Разумеется, он ничего заметить не мог, так как лешаки человеческому глазу недоступны. Лешак ведь, хоть в самый солнечный день будет рядом стоять, а ты его не увидишь; он может и на плечо к тебе сесть, и ты этого не почувствуешь.
Поозирался пешеход на посторонние шумы, пообвык и дальше пошёл. Тут, казалось бы, и всё, спектакль закончился, если бы не способный Гаврюша. Он и подступил к пешеходу со своими приколами. И так ему представился и показался…! Во-первых, он принял видимый для человека образ. Видимый – это не то, что невидимый, видимому доверия больше. Поздоровался с пешеходом, спросил, куда тот путь держит? Тот говорит: – «В село Ягодная Поляна иду». Лешачок обрадовался, говорит, что им по пути.
Пешеход тоже рад попутчику. Идут, разговаривают, а лешачок тем временем путнику глаза отводит и во время ходьбы в сторону заворачивает. И если раньше месяц смотрел пешеходу при ходьбе в лицо, то теперь уже с боку светит, а под ногами пешехода уже не дорога, а стернёвое поле. Только пешеход этого не замечает, потому, как Гаврюша ему глаза отводит.
– Как тебя зовут?– спрашивает Лешачок.
– Федей.– А я Гаврюша.
– Гаврила, значит, – уточнил пешеход, а сам уже по полю паханому тёпает, как будто так должно и быть и всё на Гаврюшу посматривает. Идут уже долго, а деревни, куда Федя идёт, всё нет и нет.
Тут говорит Федя Гаврюше, то есть лешачку:
– Может передохнём немного, чайку попьём, у меня в термосе есть.
– Это можно,– соглашается лешачок. – Давай сядем на бугорок и почаёвничаем. – Федя согласился; уселись они на поросший травой бугорок, Федя крышку термоса отворачивает, а потом из термоса в эту крышку чай наливает и протягивает лешачку. Тот говорит:
– Нет…, твой чай, ты первый и пей. – Федя в ответ:
– Ладно, так и быть буду пить первым,– и по привычке, перед тем как глоток отпить и говорит: – Слава Тебе, Господи, добрый попутчик встретился, да по привычке перекрестился. – Глядь, а попутчика-то и нет. Осмотрелся – место незнакомое…, кладбище…, видит, как кресты в лунном свете мерцают; он на старой могилке сидит и держит в одной руке светящуюся берёзовую гнилушку, а в другой беловатый старый мосол, а термос даже из сумки не доставал.
Оробел Федя. Тут кого угодно страх обнимет. Вскочил с места и, крестясь и поминая нечистую силу самыми последними словами, пустился наутёк. И так перепугался, что потерял по дороге и шапку, и мешок, и термос. А лешачки вслед свистят, улюлюкают, ногами топают, вроде за ним гонятся. Такое вот у Гаврюши было творческое занятие – людям головы морочить.
И так Гаврюша в этом деле поднаторел, что люди, те что жили неподалёку, в деревне, думали, что это у них сами собой всякие неприятности происходят: забредёт ли корова в глубь леса – люди думают, что это пастух-растяпа; пробьёт ли кого понос – думают, что это микроб в желудок попал и вот себя всякими лекарствами начинают травить. А лешачонку Гаврюше смешно. Он до того исхитрился, что свои козни умел за всамоделешнюю болезнь выдавать.
Например, взять артериальное давление – вещь, можно сказать, самая наипростейшая, любому самому бестолковому лешачонку под силу. Тут и делов-то – раз плюнуть. Достаточно замкнуть в человеческом организме нервные окончания, вот и все дела. Если сказать современному человеку попонятнее и попроще, то можно это сравнить с замыканием в электросети.
Прежде чем нервы замкнуть, их надо оголить, то есть изоляцию снять. Снять изоляцию – самое сложное дело. Тут надо человека довести до отчаяния, изоляция сама и слезет. Вот и короткое замыкание налицо, а там скорая помощь, люди в белых халатах и реанимация. Только полностью изоляцию с нервов редко снять удаётся. Чаще всего Гаврюша счистит несколько слоёв и нервы друг с дружкой соединяет, происходит пробой из-за слабости изоляции. Этого для повышенного давления вполне достаточно. У человека давление растёт, глаза пучит; мается сердешный, места себе не находит. В общем, всё как надо.
А хорошо, если не два проводка замкнуть, а целых четыре. Тут тебе уже и сердце начинает сбои давать, тахикардия начинается, а к ней уже и аритмия плюсом идёт. Вскоре лешачок уяснил, что это даже лучше, когда изоляцию совсем не снимаешь, легче человека с толку сбить и по неправильному пути в лечении направить, потому как врачи тоже не дураки, и снятую полностью изоляцию на нервах научились обнаруживать.
Опять же в этом деле хитрость нужна. Вот, прошлый раз Гаврюша перестарался с изоляцией. Так, того мужичка на скорой помощи увезли, под систему положили. А надо было покуражиться и отступить. Отступить не просто так, а с хитростью; только тогда отступать надо, когда человек лекарства выпьет; вроде бы это не Гаврюша куражится, а болезнь такая к человеку привязалась, а лекарство и помогло.
Или ещё так бывает, – приступит Гаврюша, нагонит давление и долго человека не отпускает. Врачам тоже при этом достаётся, бедные просто в мыле: справочники и энциклопедии разные листают, лекарства другие назначают, уколы колят, системы ставят, а лешачонок всё давление повышенное держит, пока человек не созреет, не отчается и взятку врачу в карман белого халата не сунет. Опять же, эту процедуру не с каждым врачом проделаешь. Гаврюша знает, кто из врачей на это дело пойдёт, а кто нет. Врач, конечно, сделает вид, что не заметил, что один карман в халате стал тяжелее, а как придёт в ординаторскую, так сразу садится и другие лечебные процедуры назначает. Только на вновь назначенную процедуру больной сходит – так Гаврюша от него и отступит. Врач доволен, больной тоже и лешачонок доволен, потому что пациент этот потом всем своим друзьям и знакомым рассказывает, что без мзды сейчас никак нельзя и так далее. Вот такой Гаврюша умный.