Loe raamatut: «Одиночество зверя», lehekülg 15
Наташа молчала несколько минут, изредка бросая на смешного мальчишку заинтересованный взгляд.
– Странно, – сказала она. – Зачем ты читаешь такие книги? Неужели не нашёл занятия поинтересней?
– Странно слышать от тебя такие вопросы, – Лёшка замер и посмотрел на собеседницу так, словно она ни с того, ни с сего вдруг разделась в общественном месте. – А ты зачем сама сюда ходишь?
– С людьми разговариваю.
– Неужели в других местах людей не нашла?
Наташа прислушалась к себе и попыталась выдумать достойный ответ, но осталась немой. Худокормов не служил для неё единственной причиной обитания в овощной подсобке. Понимание пришло незаметно и не расстроило её. Наоборот, ей нравилось работать с ним бок о бок, ощущать себя его соратницей в большом деле. В чём величие дела, наступит ли для них день победы и готова ли она к жертвам, Наташа не задумывалась. Только жила так, как жила, и не могла жить по-другому, не хотела потерять чувство сопричастности и боялась ограничить свою жизнь стиральной машиной и кухонной плитой.
– Не знаю. Трудно объяснить.
– А мне легко! – уверенно заявил Лёшка. – Не хочу превратиться в жвачное животное. Единственная возможность для человека остаться человеком – думать о чём-то ещё, кроме еды, питья, одежды и развлечений. Видеть вокруг себя весь мир, думать о нём, читать, стараться понять непостижимое. Пока стремишься к недостижимым целям – продолжаешь жить.
– Жутковато тебя слушать, – искренне призналась Наташа. – Люди ведь в основном просто работают, едят, спят и отдыхают.
– Естественно.
– Что «естественно»? Человечество состоит не из людей?
– Ты огрубляешь. Если слишком многие займутся совершенствованием бытия, начнётся хаос. Так и происходит во время революций. Я ведь не лично для себя хочу привилегий, а достойной жизни для всех. Противно посещать присутственные места, где с тобой разговаривают как с попрошайкой на побегушках. Почему, например, человек не может общаться с государством эпистолярно? Нужен мне, скажем, загранпаспорт – пишу об этом соответствующую бумагу на соответствующем бланке и получаю через недельку заказным письмом этот самый паспорт. Почему меня заставляют куда-то ходить, стоять в очередях, слушать отповеди от женщин в окошке? Почему без конца по всякому поводу одно государственное учреждение требует от меня справку из другого государственного учреждения? Почему они не могут делиться друг с другом информацией без моего посредничества? Потому что им так удобно, в том числе и взятки можно вымогать.
– Надеешься дожить до перемен?
– Понятия не имею. Просто иду вперёд, и всё тут. Делаю хоть что-нибудь.
– А почему ты после школы в институт не пошёл?
– Всё равно жить на что-то надо. Какой смысл спать на лекциях после ночной смены – книжки я и сам могу читать. И делать это тогда, когда удобно мне, а не профессорам.
– Считаешь, высшее образование не нужно?
– Считаю, что смогу прожить и без него. Не собираюсь идти в менеджеры и в кандидаты наук – всё равно не выдержу.
– Они тоже не люди?
– Они все разные.
– Но большинство из них не собирается совершенствовать бытие?
– Безусловно.
– Ты сказал, хаос начнётся, если слишком многие займутся совершенствованием бытия. «Слишком многие» – это сколько?
– Думаю, десять процентов – уже сильный перебор.
Наташа засмеялась услышанному, как хорошей шутке.
– Я не шучу, – безразлично заметил Лёшка, продолжая раскладывать книжную груду по импровизированным полкам. – Доминантное меньшинство – научно доказанный факт.
– Кем доказанный?
– Социологией. Фамилию конкретных специалистов назвать не могу.
– И это хорошо?
– Это факт, каждый волен к нему относиться в соответствии с собственными представлениями об этике и морали.
– А ты как относишься?
– Твой вопрос не имеет универсального ответа. Разные доминантные меньшинства в различных исторических ситуациях играют то прогрессивную, то регрессивную роль.
– А себя ты причисляешь к прогрессивному доминантному большинству?
– Стоит мне сказать «да», и я сразу стану в твоих глазах мерзавцем?
– А какой ответ ты считаешь правильным, «да» или «нет»?
– Вслух объявить себя представителем элиты может только полный идиот.
– А как ты думаешь?
– Чего ты от меня хочешь? – сердито спросил Лёшка после долгой паузы. – Я не могу ответить на твои вопросы. На них просто нет ответа! Доказать равноценность для общества спившегося бомжа и академика нельзя. Но любое рассуждение об особых привилегиях одной категории населения по сравнению с другими ведёт к той или иной форме авторитаризма, поскольку исключает принцип равенства перед законом.
– Но ведь действительно, если полиция задержит одинаково невиновных бомжа и академика, то академику защититься будет легче.
– Поэтому теперь и говорят о равенстве стартовых возможностей, а не о равенстве вообще. Социальное происхождение и положение не должны мешать или помогать человеку в получении образования и в совершении карьеры. Только личные способности и достижения. Если ты спустил свою жизнь в унитаз, в этом виноват только ты сам. Но эта формула пока не связана с жизнью, слишком много беззакония и бюрократической вседозволенности.
– И что выйдет после победы над беззаконием и вседозволенностью?
– Никто нам победу не гарантирует, можем и проиграть.
– И что будет после поражения?
– Государство обрушится в очередной раз, теперь уже навсегда.
– Что значит «навсегда»?
– Значит, Россия прекратит существование в качестве субъекта международного права. Развалится на составные части, по областям или более крупным, приграничные территории приберут к рукам соседи, а там – кто знает?
– И что нужно сделать для победы?
– Распространить наши идеи как можно шире в обществе.
– О доминантном меньшинстве?
– О равенстве всех перед законом, независимости судов и прессы, необходимости свободной конкуренции в рамках закона нескольких сильных партий в политике и как можно большего количестве частных структур в экономике. У нас ведь везде монополии, куда ни ткни. На нефть, на газ, на розничную торговлю и на власть тоже. Борьба с монополизмом рассматривается как подрыв устоев государства, хотя именно монополизм их и подрывает больше, чем все прочие негативные обстоятельства вместе взятые.
– И что же надо делать для распространения наших идей?
– Рассказывать о них всеми доступными способами как можно большему количеству людей, разве не ясно?
Лёшка всем своим видом демонстрировал спокойствие и уверенность, хотя в разговоре таким не казался. Непонятливая въедливая девчонка его расстроила, но он по-прежнему желал убедить её в истинности своих убеждений. Не его личных идей, а их общих – они ведь состояли в одной и той же организации.
– Ты давно перечитывал «Преступление и наказание»? – поинтересовалась Наташа тоном невинности и примирения.
– Как в школе прочитал по принуждению, так больше и не прикасался. Ты ещё «Бесов» припомни.
– А «Бесов» давно читал?
– Недавно. Почему ты спрашиваешь? Хочешь меня поддеть? Ничего не выйдет.
– Почему? Там ведь тоже речь о доминантных меньшинствах. У тебя должно быть мнение о Достоевском.
– Оно есть. В этих романах рассказывается совсем о других людях. Раскольников – просто псих, а общество Петруши Верховенского срисовано с нечаевского кружка. Мы же никого не собираемся железной рукой загонять к счастию, никого не обманываем россказнями о несуществующей тайной организации и не запугиваем индивидуальным террором. Рассуждения Раскольникова по нынешним временам – обыкновенный подростковый бред. Террористы, политики и генералы схожи между собой убеждением в наличии у них права распоряжаться жизнями других людей, в том числе тратить их ради достижения своих политических, геополитических, военных и всяких прочих каннибальских целей. Наиболее цельные с моральной точки зрения персонажи из их числа готовы и на самопожертвование, но все они доказывают необходимость человеческих жертвоприношений ради интересов общества. А мы противопоставляем им теорию наивысшей ценности отдельно взятой человеческой жизни.
– И всё-таки, я не понимаю насчёт доминантного меньшинства. Если ты не собираешься применять силу, откуда же возьмётся доминирование?
– Это доминирование идейной природы. Мысль не может овладеть всеми людьми одновременно, но, если они увидят в ней ответы на свои проклятые вопросы, она способна распространиться очень быстро. Режим Покровского не может сохраняться вечно – экономические проблемы нарастают, и, с началом очередной финансовой катастрофы, люди потребуют ответов.
– А почему ты говоришь «режим Покровского»? Он ведь только премьер сейчас?
– Потому что Саранцев состоит у него на службе и поперёк желания своего шефа шага никогда не ступит.
– Но почему же его постоянно ругают сторонники Покровского?
– Спектакль разыгрывают. Изображают межпартийную борьбу там, где ею и не пахнет. Без содействия Покровского Саранцев никогда не стал бы президентом, но теперь он усиленно изображает либерала во власти. Причём здесь либерализм? Федеральные телеканалы с утра до вечера расхваливают наш доблестный дуумвират, Дума старательно затягивает петлю на шее свободного Интернета новыми и новыми законами о запрете всего и вся, генералы МВД и ФСБ отнимают у людей бизнесы под маркой борьбы с правонарушениями, непослушным журналистам ломают ноги и рёбра, а то и вовсе убивают. А либеральный президент Саранцев озирает всю эту картину с доброй улыбкой и говорит о необходимости развивать в стране всё самое лучшее и современное во всех областях деятельности. Откуда у нас возьмётся хоть что-нибудь современное, если рядом с любым нужным делом непременно возникает бюрократическое мурло и хватает за горло всякого, кто не пожелает с ним поделиться плодами успеха. Причём, поделиться так, что самому ничего не останется, да и предприятию – тоже.
– Не может же он всё изменить разом – волшебной палочки у него нет.
– Он же не с небес в Кремль спустился. Покровский его вырастил и выпестовал для личных нужд.
– Так уж и вырастил! Он взрослый человек, мужчина, полномочный законный президент. И слушает чьи-то указания? Зачем? Он ведь может другого премьер-министра назначить хоть завтра, а Покровский другого президента – нет. Выборы надо ждать, и там не Покровский победителя назначает.
– Здрасьте, не Покровский! А кто же? У него в руках «Единая Россия», парламент, силовые министры, телевидение, деньги. Следующим президентом выберут того, кого надо, можешь не переживать.
– Я не переживаю, только хочу понять. Зачем проводить выборы, если всё предрешено заранее?
– Для приличия. Для законности, легитимности и тэ дэ и тэ пэ. Не может же он просто выйти и честно объявить народу: я подобрал вам нового президента, любите его и жалуйте. Да и вообще, я думаю, он хочет сам вернуться. Иначе, зачем было огород городить с этим добровольным самоуничижением. У него, по-моему, комплекс мессии. Он искренне считает себя спасителем России и хочет остаться в истории где-то рядом с Петром Первым. Только великих военных побед на его счету пока нет, но ведь и Петька только шведов и турок побеждал, и то не всегда. Простой человек почему-то приравнивает порядок к так называемой «твёрдой руке» и противопоставляет то и другое демократии. Покровский ведь не победил коррупцию, она при нём только выросла, зато он посадил Авдонина, и обыкновенный мужик на улице доволен – олигарха упекли. И плевать ему, что были олигархи, наворовавшие много больше Авдонина, что коррупция предполагает связь между бизнесом и чиновниками, а из чиновников никто вместе с Авдониным на скамье подсудимых не сидел. На худой конец, хотя бы должностные лица налогового ведомства, от которых он якобы спрятал налогооблагаемые доходы. А по-хорошему, вместе с ним должен был сесть какой-нибудь министр, не меньше. Иначе крупной бюрократии дан сигнал: берите олигархов за цугундер и вытряхивайте из них в свой карман столько, сколько сможете. И продолжают трясти, как и раньше. Мало того, коррупционные потери ведь включаются в издержки, и в конечном итоге за всё платим мы, потребители.
– Почему же мы до сих пор в меньшинстве, пусть и доминантном? Кажется, все заинтересованы в нашей победе?
– Потому что большинство населения пребывает в заблуждении. Людям просто заморочили головы. В действительности демократия ведь вовсе не предполагает вседозволенности, наоборот, она гарантирует ответственность перед законом любого человека вне всякой зависимости от количества у него денег или власти. А наши рабочие и крестьяне, да и большое количество инженеров и научных работников почему-то уверены: для наведения в стране порядка нужны бессудные расправы и чуть ли не расстрелы. Хорошо также повесить на Красной площади всех миллиардеров. И объяснить им необходимость укрепления системы правосудия и очищения её от коррупции физически невозможно. Я имел такой опыт. Со сталинистами в принципе говорить не о чем. Стоит перед тобой человек, на вид вроде не сумасшедший, и оправдывает массовый террор утверждением, будто любой рабочий мог тогда написать заявление на своего директора, и тот сразу отправлялся на Колыму. Пытаешься ему рассказывать о социологической структуре заключенных конца тридцатых, в которой преобладали вовсе не директора, а как раз рабочие и крестьяне, не слышит. Просто не слышит! Ладно бы не хотел слушать, не обращал внимания на аргументы, но он физически не слышит. Мне иногда даже казалось – человек генетически изменён. Разговаривать о презумпции невиновности и обязанности обвинения доказывать вину подсудимого тоже бессмысленно. Все уверены: наши органы зря не арестовывают. Если задержанного выпускают на свободу, пусть даже под залог или под подписку о невыезде, сразу возникают разговоры о коррумпированности следствия. Арестован – значит, виновен! Сколько полицейских сериалов построено на этой простой идее! Честный сыщик против продажного адвоката и судьи, он ловит бандитов и убийц, а они выпускают его на свободу. Но всё равно, меня не остановишь.
– Будешь один бороться с целым светом?
– Положим, не один и не со светом. Но примириться с происходящим никогда не смогу.
Наташа прежде с Лёшкой почти не разговаривала, только время от времени о мелких текущих вопросах практической деятельности (например, куда подевались ножницы или степплер). Теперь она с интересом слушала его гладкую речь и не могла удержать мысль от нервных прыжков с одного лишнего вопроса на другой. Зачем ей понадобилось копаться в политических убеждениях застёгнутого мальчишки, она не знала, но понимала главное: ей теперь не уйти отсюда. Худокормова могут повысить или, кто знает, – посадить, но она продолжит посещения продовольственной подсобки, поскольку не видит более осмысленного способа существования.
– Ты почему ко мне подошёл? – внезапно для самой себя спросила Наташа.
– Что значит «почему»? – потерянно крутил в руках очередной том Лёшка. – Мне поручили разобрать библиотеку.
– Не одному тебе ведь поручили. А все остальные ушли.
– Я стараюсь выполнять все поручения. Раз уж я хожу сюда бесплатно, не ради денег или карьеры, то глупо капризничать.
– Но ты же свободный человек?
– Разумеется. Меня здесь силой не держат. Но свободный – не значит бездельник. Если меня вдруг заставят прыгать на месте посреди улицы, я спрошу, зачем. И вряд ли мне предложат удовлетворительное объяснение – поэтому откажусь. Но если мне предлагают простую и понятную работу, я её делаю. Должен же кто-нибудь.
– А те, что сейчас ушли?
– Детство у них не выветрилось из мозжечка. На пикеты ходят с большим удовольствием и только уличные акции считают настоящим делом. А я не брезгливый и ответственный.
– Ответственный? Девушки должны тебя в мужья хотеть.
Лёшка безразлично шевельнул рукой, как бы отводя от себя незаслуженное обвинение.
– Ещё и не брезгливый! В семье тоже не лишнее качество. Мужчины часто не любят с пелёнками возиться.
– Тебя занесло, Наташа, – сухо оборвал собеседницу надёжный человек. – Я не шучу на подобные темы.
– Да? А весь мир в основном об этом и шутит.
– Ну и зря. Я ведь ещё и честный, и порядочный. И свои успехи на личном фронте не афиширую.
– И много успехов? – развеселилась Наташа.
– Сказал же – не афиширую. И отказываюсь понимать твой интерес.
– Что же тут понимать? Интересно, вот и интересуюсь.
– Этот интерес плохо тебя характеризует. До сих пор ты не казалась мне пошлячкой.
– Так-так! С этого места подробней. Давно ты ко мне приглядываешься?
– Давно, – буднично ответил Лёшка. – Но ты не волнуйся, приставать не буду.
До сих пор Наташе никто не признавался в наличии чувств, и она обрадовалась. Почему – кто знает? Внимания смешного человечка она не хотела, но оно ей льстило. Жизнь грозила пройти мимо без следа, и Наташа встречала её без истерики, с тихим смирением. Желание разорвать связь времён одолевало её иногда, но Худокормов не питал к ней лирического интереса, а её не привлекал никто иной. Теперь появилась возможность шагнуть в неопределённость и насладиться авантюрным похождением, но Лёшка по-прежнему её смешил. И как понимать его обещание не приставать? С одной стороны – знать о его чувствах, но не испытывать неудобств от публичной их демонстрации, можно было бы считать наилучшей формой их отношений. С другой – ей хотелось оказаться в обычной для других девчонок роли предмета обожания. Перец, конечно, не из лучших – его и перцем-то трудно назвать. Но незавидный поклонник всё же лучше полного его отсутствия. Вот если бы Худокормов выделил её из общей массы!
Наташа рассердилась на себя, на свои глупые мысли, на откровенного Лёшку и на всех прочих. Неведомая всевластная сила понуждала её к переживаниям по поводу чужих взглядов, слов и жестов, либо по поводу их отсутствия. Зачем ей понадобилось внимание именно Худокормова, и не кого-нибудь другого? Она ведь может просто заниматься полезным делом и не размениваться на пустяшные мечты. Определённо, может! Нужно только себя заставить. Использовать аутотренинг. Убедить себя в необычайной важности поручения по упорядочению библиотеки. Людям будет проще подбирать материал для статей, например. Хотя, зачем для этого книги? Есть ведь Интернет. Нет, Сети не хватает надёжности. Найти там хорошо оцифрованную нужную книгу, с возможностью сослаться на номер определённой страницы, сложно. Сослаться на сайт, где кто-то цитирует тот или иной фолиант, то ли верно, то ли нет, и с туманностью на месте отсылки к конкретной странице конкретного издания – недостойно серьёзного человека. Нужна, нужна эта библиотека! Сноски можно при желании проверить, да и читать книжку удобней на бумаге. Электронный ридер морально, и даже физически, устареет намного раньше, чем удастся прочитать на нём книги в количестве, достаточном для компенсации его стоимости. Их ведь должно быть сто или двести! Несколько лет непрерывного чтения. Не может она глотать по тому в неделю или в три дня. И вновь остаётся неясным, насколько точно электронные тексты соответствуют бумажным оригиналам. Вечно они какие-то ворованные, бесплатные, автором или редактором не читанные.
– Ты что замолчала? – поинтересовался Лёшка с деланным равнодушием.
– Надоело болтать. И твои исповеди здесь никого не интересуют. Некогда мне – делом занимаюсь.
– Я тоже. Ты когда-нибудь задумывалась о смысле жизни? Или я один такой дурак?
– Ты – единственный дурак, который всем рассказывает о своих поисках смысла жизни. Как вообще можно о таком говорить? Ты что, действительно ненормальный?
– Чего ты ругаешься? Я ведь не похабщину какую спросил.
– Вот именно – похабщину. Очень хорошему другу можно рассказать о хрустальной мечте, но не первому же встречному!
– Во-первых, я не о мечте, а во-вторых – ты не первая встречная. Мы уже давно знакомы.
– Только вот разговариваем впервые.
– Впервые. Может, поэтому меня на откровенность и потянуло. Мы вроде как в одном купе поезда оказались. Вынужденно общаемся, пока не доедем до пункта назначения, и неясно, станем ли общаться потом. Вот я и спешу поделиться.
– Не надо со мной ничем делиться, я тебя не просила. Вот женишься, и делись с ней всем подряд. А про мечту – и вовсе странно. Как можно её отделить от цели жизни? Это же просто разные названия одного и того же!
– Опять ты не о том. Я не про цель, а про смысл тебя спрашивал.
– Смысл – ответ на вопрос «ради чего», то есть о цели.
– Выходит, смысл – ответ, а цель – вопрос? Большинство взрослых людей скажет, что живёт ради детей и внуков. А молодёжь станет извращаться в высоких материях.
– Ты же молодой? Можешь честно извращаться, пока не женишься. Так положено.
– Опять ты про женитьбу! Можно подумать, без неё состариться невозможно.
– Если не заведёшь детей – так и умрёшь пацаном, даже если доживёшь до ста лет.
– Вот ещё! С чего ты взяла? Ничего себе, обещаньице. Получается, без женщины мужчина обречён на вечное младенчество?
– Получается. Тебя не устраивает? Ничего не поделаешь, такова объективная реальность. Только мы заставляем вас делать хоть что-нибудь полезное, иначе вы бы до самой смерти так в игрушки и играли. Приносить зарплату домой, сделать ремонт, достать что-нибудь необходимое для ребёнка – большинство мужчин самостоятельно не догадывается, только под принуждением.
– Можно подумать, у тебя есть богатый и печальный семейный опыт.
– Не пытайся острить, я не в настроении.
Наташа действительно расстроилась и вовсе не стремилась запугать Лёшку нежданной агрессией. Обида на целый мир долго копилась в её душе и прорвалась внезапно без веской причины. Словно вспомнила о многих миллионах женщин, сгинувших без вести за тысячелетия рабства в мужском мире – без образования, профессии и возможности заявить о своём существовании, оставить след. За всю свою жизнь она ни минуты не потратила на подобные размышления, но теперь вдруг взорвалась ненавистью. Почему бездетную незамужнюю женщину принято жалеть, а на старых холостяков смотрят с доброй улыбкой? Почему «Нет злей осенней мухи и девки-вековухи» и ничего аналогичного про мужиков? Положим, дети им зачастую вовсе не нужны, но без секса-то они вовсе жить не могут!
Мысли о плотской близости невинную девицу изредка пугали, но в основном пытали её жгучим любопытством. Какие слова, движения, шаги приводят женщин в одну постель с мужчиной? Вот они идут по улице, или даже работают в соседней комнате, разговаривают о повседневных пустяках, а в результате таинственной цепи роковых событий получают право обладания. Получают или берут сами? Почему женщины дают им это право? Как выбрать достойного, или того хуже – кому и зачем отдаться, если никто тебя не хочет? И надо ли жить дальше, если никто тебя не выбрал? Какой смысл жить, если ребёнка всё равно не родишь, и жизнь на тебе закончится?
Ребёнок – свет и чистота, почему же путь к нему должен лежать через стыд? Мать запугивала её больничными историями о ранних беременностях, абортах и изнасилованиях, но желания дочери дождаться когда-нибудь рождения ребёночка не отбила. Она присматривалась время от времени к очередному парню, даже к однокласснику и думала: каково это было бы – родить ему маленького? А значит, прежде впустить его в себя. Фыркала, усмехалась мысленно и думала: ни за что! Противно представить. Сколько же времени нужно перебирать встречных-поперечных, пока не наткнёшься на единственного, кому можно довериться? И как его узнать? Кто не заплатит подлостью за веру в него? Страшно и стыдно выбирать, но очень хочется когда-нибудь выбрать.
Наверное, легче выбирать от обратного. Вот, например, от Лёшки она ребёнка не хочет – ни при какой погоде! От Худокормова – хочет. Но первый из них признался ей в симпатии, а второй никогда не скажет с ней ни слова за пределами партийного обихода. Она сама себе впервые призналась, что хочет ребёнка от шефа. Ситком какой-то, или мексиканский сериал! Дамский роман для офисного планктона. Смешно и страшно одновременно. У кого спросить совета и стоит ли вообще его спрашивать? Кто и как ей поможет? Сделать ведь ничего нельзя. Ничего. Все здесь борются за свободу и лучшее будущее, а она теперь займётся соблазнением? Парни, возможно, и не заметят, но девчонки начнут хихикать и многозначительно смотреть ей вслед, ехидничать между собой по её адресу и удивляться её бессовестности. Положа руку на сердце, она уже давно его соблазняет – ведь все её пышки предназначались ему одному. Просто она обманывала себя размышлениями о поддержании атмосферы товарищества в дружном коллективе. Только вот себя обмануть невозможно. Заранее знаешь возражения на все доводы и в конечном итоге только злишься на себя за слабость. Кто, где и когда назначил её избранником Худокормова? Почему именно его, а не того же Лёшку? Он ведь доступен и сам готов шагнуть навстречу. Кто решил их разлучить и помучить обоих безответными сердечными терзаниями? Зачем Вселенной понадобились их страдания?
Несправедливость мирового устройства кого угодно сведёт с ума. Жизнь рушится и летит в тартарары, но спасти её некому. Никто не может мановением руки изменить течение рек, раздвинуть горы и осушить море. И точно также никто не может помочь одинокой девчонке, если ей не улыбается назначенный свыше суженый. Суженый-ряженый. Следовало ещё в детстве погадать, увидеть придуманное лицо и потом безуспешно искать его всю жизнь. Всё лучше, чем постоянно видеть перед собой безразличного человека и ждать от него тепла. Наверное, пару раз он даже ловил её чувственный взгляд, но отводил глаза и молчал – притворялся холодным. Всякий раз, когда Худокормов обращался при ней к другим девчонкам, она прислушивалась с рвением маньяка, чуть ухо ладонью не оттопыривала, и неизменно слышала только деловые распоряжения, безобидные шутки и замечания.
– У тебя есть чувство юмора? – вдруг спросила она Лёшку.
– Откуда я знаю? Ты всё время задаёшь неправильные вопросы. Если человек положительно на них ответит, то тем самым автоматически распишется в своей никчёмности. Нельзя называть себя элитой и обладателем чувства юмора, нельзя считать себя добрым и умным, отзывчивым и смелым. То есть, думать так никому не запретишь, но сказануть такое вслух может только законченный идиот или подонок. Заранее могу тебя предупредить: на все подобные вопросы я отвечаю только отрицательно.
– Хорошо, ну ты сам про себя как думаешь – есть у тебя чувство юмора? Можешь ты немного побыть со мной откровенным? Ты же был совсем недавно. Я просто не помню, смеялась когда-нибудь твоим шуткам или нет.
– Не смеялась, это точно.
– Потому что ты шутил не смешно или потому что ты совсем не шутил?
– Потому что не шутил. Я ни разу в жизни не пошутил смешно, поэтому перестал стараться.
– Ты вот отбрыкиваешься, но ведь все твои ответы на основании твоих же комментариев можно истолковать как положительные. Вот ты говоришь – нельзя положительно ответить на вопрос о принадлежности к элите. Раз ты делаешь такое заявление вместо ответа на прямой вопрос, значит, считаешь себя элитой.
– Да, считаю, считаю, успокойся! – Лёшка прекратил заниматься книгами и уставился Наташе прямо в глаза, будто решил её напугать. – Да, я считаю себя элитой с чувством юмора – можешь посмеяться вдосталь.
– Чего ты ругаешься? Я просто предположила. А ты чуть драться не полез!
Наташа очень хотела поговорить с живым человеком и отвлечься от мыслей о грустном. Безнадёжность мешает жить и делает лишними любые достижения. Хотя, если есть достижения, откуда же безнадёжность? Тоска одолела её именно вследствие длинной вереницы поражений за время короткой жизни. Оптимист скажет: школу ведь окончила, но какая же это победа? Из школы все выходят победителями, а значит – никто. Отличником или троечником – разница не велика. Среди великих учёных и прочих заметных личностей школьные отличники – редкие птицы.
– Я предлагаю закончить этот беспредметный разговор, – решительно заявил Лёшка. – А точнее, перенести его в другое место и на другое время. Конкретно: сходим в кино?
– В кино?
– Да, в кино. Не понимаю, чему ты удивляешься. Вполне безобидное предложение, друзья имеют право сходить на новый фильм.
– А мы друзья?
– А разве нет? Не враги же.
– Не враги – ещё не значит друзья.
– Хорошо, приятели. Знакомые! Знакомые тоже ходят вместе в кино. Я только пытаюсь тебе объяснить, что не предлагаю ничего предосудительного. Сходим на что-нибудь трёхмерное, посидим в кафе, поедим мороженое, поболтаем. Чего ты боишься?
– Я не боюсь.
Наташа и в самом деле не боялась, она задумалась. Никому нет до неё дела, кроме Лёшки, а ей – до него. Так не лучше ли быть с ним, в роли хозяйки положения, чем с кем-нибудь другим – в положении приживалки? Мысли бестолково толклись в голове, принимать решение не хотелось, и Наташа молчала.
Дверь подсобки открылась, вошёл коротко стриженый седой человек с блестящей лысиной от лба до затылка, деловито огляделся и шагнул к Худокормову, а тот поспешно встал и протянул ему руку:
– Здравствуйте, Пётр Сергеевич, рад вас видеть.
Глава 18
Борцы за правопорядок и безопасность оставили президентский кабинет, но Саранцев не спешил продолжить разговор. Пытался прежде решить для себя, насколько успешно решил задачи минувшего рандеву, и никак не мог отвертеться от печальных выводов.
– Юля, как по-вашему, если близкий родственник президента окажется под судом, президент получит поддержку общественного мнения?
Игорь Петрович ни секунды не размышлял над вопросом, словно в полусне перепутал видимое с реальным. Антонов, кажется, напрягся, но на шефа не посмотрел.
– Трудно сказать. Нужно учесть много привходящих факторов.
– Положим, не случилось никакого страшного преступления, просто несчастный случай, но некий человек погиб. Погиб по собственной вине, как установит любая, трижды объективная, экспертиза.
– Тогда многое будет зависеть от информационной политики. Большинство респондентов не поверит в объективность экспертизы, даже если она действительно будет такой.
– Значит, нужно будет сформировать парламентскую комиссию с преобладающим участием оппозиции.
– Да, очень хороший ход. Только, насколько я понимаю, решение парламентской комиссии имеет лишь политическое значение, и создать комиссию можно только по завершении судебной процедуры. А заседания суда должны быть полностью открытыми, видеозапись выложена в Сети. Игорь Петрович, откуда такой вопрос? Что-нибудь случилось?
– Об этом позже. И прошу вас содержание этого разговора хранить в тайне. Не следует предпринимать никаких превентивных мер. Хорошо. Положим, суд первой инстанции по итогам совершенно открытых заседаний вынесет справедливый оправдательный приговор. Обвинение будет – непредумышленное убийство. Лучше настаивать на суде присяжных?
