Пэт стоял на берегу и смотрел, как молодежь скатывается с горки и плюхается в море. С Пат была Тин-Тин и она учила, как выпрыгивать из воды. Да, у нее, конечно, получается лучше. Но ведь он тоже знает и умеет многое. Не слушает его теперь совсем. Все не так делаю. Засмеялась над сказкой про зеленую звездочку. Не модно. Выщипала у себя мех под мышками, потому что другие девочки так делают. Ведь холодно будет! Говорит, что модно и не лезь в мою жизнь. Твою жизнь? А как же моя? Ведь я в мороз, лютый ветер, не сходя ни на секунду с…
Да кому это интересно, сказал Грэг. Все это химия. Какая химия, Грэг? Что ты несешь? Обычная, говорит Грэг. Инстинкт, говорит. Ты вот много вспоминаешь о своих родителях? Какого фига твоему ребенку про тебя помнить. Пусть живет, говорит, своей жизнью. Забей и пошли с мужиками от касаток бегать.
Не мог Пэт бегать. Давило внутри. Скорлупа была тюрьмой! Как она такое могла сказать. Теперь уже Патия не прибегает к нему на его крики. И сказала, что имя дал ей дурацкое. Теперь называет себя Пин-Пин. Обидно. Он так мечтал о девочке. Пацаны, вон, с отцами в камни играют. А она убежала и несколько дней не показывалась у гнезда. Все плещется в море с мамой и подружками. А кто будет гнездо оберегать? Нет сил, такое пережить. А Тин говорит, что так устроена жизнь. Как так? А как же его любовь, все его жертвы? Это что – тоже какая-то химия? Просто дурацкие инстинкты? Они же не роботы, не машины. Нажали кнопку и поехала. Кончилось горючее и встала. Он не может вот так взять и встать, и перестать заботиться. Перестать любить. Это не инстинкты!!! Это его любовь! Его и только его! Как обидно. Неужели все это проклятые гены и миллиарды его потомков? Все за него сделали они. А он? Сам он вроде как, тут и ни при чем, получается. Любой остолоп Грэг может навалить или наворовать камней, просидеть в толпе сонных мужиков на яйце, а потом радостно свалить в море за рыбой.
А может и правда, все это его домыслы. Другие же могут. Бегают, играют, катаются, плавают, живут для себя полной жизнью. А он не может. Тин-Тин машет ему крыльями, зовет за рыбкой. Говорила сегодня, что будут делать с ним новое яйцо. А может даже, в этом году у нее получится снести два. Значит надо расширить гнездо. Где я наберу столько камней, чтобы было надежно? Как отпустить Патию? Отпустить? Я же не дурак, я понимаю, что все должно идти своим чередом. Вон у них с сыном Грэга вроде любовь. Странная такая. Патия сама бегает за этим здоровяком. Дылда-переросток, весь в отца. Тоже будет воровать камни для гнезда, небось. Наоборот должно быть! Это он должен бегать за Патией и валяться у нее в ногах вымаливая яйцо. У них все не так. Все по-другому.
Что-то я совсем стал старый. Ворчу стоя один на берегу. Мужики смеются. Уже не зовут в море, махнули на него крыльями. Говорят, спятил от счастья. Пойду к остальным, ведь они могут. Смогу и я. Может быть счастье именно в том, чтобы сидеть эти три недели на яйце в самый лютый холод и ветер. Ждать и надеяться, что яйцо не укатится. Не стащит его поморник. Что весной малыш не намокнет и не умрет от чахотки. В этом, получается, счастье. Все начать сначала? Может так и надо. Но что же тогда так меня сверлит внутри. Такая ледяная глыба с колючками на сердце. Другое яйцо? А я смогу? Тин сказала, что я отличный отец. Но я опять услышу – скорлупа была тюрьмой. Эх. Нет. Надо жить дальше. А если больше не получится яйцо? А если потеряю в следующий раз? На месте Анта я бы бросился в пасть леопарда. А он спокойно плавает у берега и ест криль. Ушла сказали от него жена, а ему пофиг. Играет с мужиками. Я тоже закончу так как старый Хуп, если не перестану ныть. Пойду плавать вместе с Патией и буду обычным парнем, который снова хочет завести другое яйцо. Другое. Ох, как же больно-то… Как же щемит в груди от таких мыслей.