Блуждающая реальность

Всего за два дня я прочел две разные статьи: в Rolling Stone и редакторскую колонку в The New Yorker от 17 мая 1976 года, столь ужасным образом подтверждающие страхи, которыми я поделился на последних трех страницах, что не могу не обратить на них твое внимание. А ты, надеюсь, привлечешь к ним внимание читателей. Статья в RS озаглавлена: «Связь между Хьюзом, Никсоном и Лански: тайные связи ЦРУ от Второй мировой до Уотергейта», автор Говард Кон. Почитай. Вкратце, в статье утверждается, как это ни невероятно, что, возможно, Никсона подставило ЦРУ, поскольку «Глубокая глотка», шпион, сливавший секреты Бобу Вудворду и Карлу Бернстайну из Washington Post, оказывается, не кто иной, как Роберт Беннет, фронтмэн ЦРУ… причем Вудворд и Бернстайн этого не поняли. Видимо, это ключевые элементы головоломки, которую Вудворд и Бернстайн так и не разгадали.

Карл, похоже, мы снова попались на фальшивку: разоблачение заговора само оказалось заговором. Материал Rolling Stone указывает на поистине страшные вещи: это куда серьезнее, чем то, что раскопали Вудворд и Бернстайн. Можно ли поверить, что весь «Уотергейт», как они его себе представляли, был отвлекающим маневром ЦРУ? Невероятно^[40].

Странные воспоминания о смерти
(1979)

Я проснулся сегодня утром^[41] и ощутил, что в квартире по-октябрьски холодно, словно погода сверилась с календарем. Что снилось? Что-то пустое о женщине, которую я любил давным-давно. И проснулся я не в духе. Мысленно спросил себя: что не так? Вроде все так: от предстоящего месяца ничего дурного я не жду. И все же мне холодно.

И вдруг вспомнил: ох, черт! Да ведь сегодня выселяют Лизольщицу^[42].

Лизольщицу никто не любит. Она сумасшедшая. Никогда не смотрит в лицо, никто не слышал от нее ни полслова. Порой мы встречаемся на лестнице: допустим, ты идешь вниз, а она вверх – и, увидав тебя, молча разворачивается, спускается на площадку ниже и вызывает лифт. А как от нее несет лизолом! Должно быть, в квартире у нее притаились какие-то сказочные чудища, от которых только им и можно спастись.

Однако – черт!.. – готовя себе кофе, я думаю: а может, новые владельцы выставили ее на рассвете, пока я спал? Пока грезил о женщине, которую любил, а она меня бросила? Или нет: разумеется, мне снилась чертова Лизольщица и представители властей, появившиеся у ее дверей в пять утра. Новые хозяева дома – это огромная риелторская фирма. Конечно, они явятся на рассвете.

Лизольщица заперлась у себя в квартире и знает: наступил октябрь, первое число, а значит, сегодня ее вместе со всеми пожитками выкинут на улицу. Может, хоть теперь заговорит? Я представляю, как она молча вжимается в стену. Хотя нет, все не так просто. Эл Ньюкам, менеджер по продажам из «Саут-Ориндж Инвестментс», сообщил мне, что Лизольщица ходила в Службу правовой помощи. Плохая новость: очевидно, с ней не так-то легко сладить. Чокнутая, да не совсем. Если удастся доказать, что она не понимала своего положения, департамент душевного здоровья округа Ориндж встанет на ее защиту и заявит, что «Саут-Ориндж Инвестментс» не имеют права выселять человека с ограниченными возможностями. Какого черта она пошла в Правовую помощь, как вообще до этого додумалась?

Время девять утра. Пожалуй, спущусь вниз, в отдел продаж, и спрошу у Эла Ньюкама, выселили они Лизольщицу или она все еще у себя, безмолвно прячется и ждет. Ее выселяют, потому что дом из пятидесяти шести квартир новые хозяева решили превратить в кондоминиум. Официальные извещения мы получили четыре месяца назад, и сейчас практически все уже выехали. «Саут-Ориндж Инвестментс» дала жильцам сто двадцать дней на то, чтобы съехать, и заплатила каждой семье 200 $ компенсации на переезд. Все по закону. А если хочешь купить свою квартиру, у тебя есть право преимущественного приобретения. Я свою покупаю. Я остаюсь. 52 000 $ – и живу себе спокойно, пока Лизольщицу выставляют за дверь: она ведь чокнутая и у нее нет 52 000 $. Может, зря я не переехал?

Внизу, в газетном автомате, беру сегодняшнюю Los Angeles Times. Девушка, стрелявшая на школьном дворе, «потому что ненавидит понедельники», признает себя виновной. Должно быть, дадут условно. Взяла револьвер и пошла стрелять в детей – не знала, чем еще заняться. Сегодня, кстати, ненавистный ей понедельник, и она в суде. Неужто нет предела безумию? Я снова думаю о себе. Для начала сомневаюсь, что моя квартира стоит 52 000 $. Я остаюсь, потому что боюсь переезжать – боюсь перемен, боюсь всего нового, – да и просто лень. Или нет, скорее, мне нравится этот дом. Нравится, что друзья живут неподалеку, нравятся окрестные магазинчики – они стали почти родными. Я прожил здесь три с половиной года. У меня два кота – они любят наш закрытый дворик, где можно гулять, не опасаясь собак. Неужели меня за спиной называют Кошатником? Все выехали, остались Лизольщица и Кошатник.

Неприятная мысль: от сумасшедшей Лизольщицы меня отделяет только счет в банке. Деньги – официальный сертификат нормальности. Может, Лизольщица тоже боится переезжать? Тогда мы с ней похожи. Просто хочет остаться там, где провела уже несколько лет, и жить как раньше. Каждый день она спускается в подвал, к стиральным машинам, снова и снова стирает и сушит в барабане свои вещи. Там я ее и встречаю: вхожу – а она тут как тут, у машины, следит, чтобы кто-нибудь не стащил ее тряпки. Интересно, почему она не смотрит в лицо? Вечно отворачивается… Я чувствую в этом ненависть. Она ненавидит всех и каждого. И теперь представьте: те, кого она ненавидит, вот-вот ворвутся к ней домой! Представляю, какой ужас она чувствует! Должно быть, сидит себя у себя в квартире, ожидая стука в дверь, смотрит на часы – и с каждой минутой кошмар все ближе.

К северу от нас, в Лос-Анджелесе, превращение многоквартирных домов в кондоминиумы запрещено городским советом. Там победили квартиросъемщики. Великая победа – но Лизольщице она не поможет. Мы в округе Ориндж. Здесь все решают деньги. Безнадежные бедняки живут к востоку от нас, в мексиканском квартале. Иной раз, когда охрана открывает ворота, чтобы пропустить машину, во двор к нам вбегают смуглые женщины с корзинами грязного белья и устремляются в подвал: пользуются нашими стиральными машинами – своих-то нет. Наши жильцы этого терпеть не могут. Когда у тебя есть хоть немного денег – достаточно, чтобы жить в современном доме, полностью электрифицированном и с охраной, – начинаешь на многое смотреть свысока.

И все-таки надо выяснить, выселили Лизольщицу или еще нет. В окно к ней заглядывать бесполезно, шторы всегда плотно задернуты. Так что я иду в офис продаж, навестить Эла. Однако его там нет, и офис заперт. Тут я вспоминаю, что на выходные Эл должен был лететь в Сакраменто за какими-то важными документами, которые государство умудрилось потерять. Значит, еще не вернулся. Не будь Лизольщица сумасшедшей, я бы постучал в дверь, заговорил с ней и все разузнал бы. Но в этом суть ее трагедии: любой стук в дверь ее напугает. В этом состоит ее болезнь. Так что я стою у фонтанчика с питьевой водой, который устроили здесь новые владельцы, любуюсь цветами в ящиках, которые они поставили… а дом-то и вправду выглядит лучше! Раньше напоминал тюрьму, а теперь превратился в сад. Новые хозяева вложили кучу денег, все здесь обновили, покрасили, придали подъезду совершенно новый облик. Фонтанчик, цветы, раздвижные двери… и Лизольщица, что, забившись в свою нору, молчаливо ждет незваных гостей.

Может, приклеить ей на дверь записку? Например, такую:

МАДАМ, Я СОЧУВСТВУЮ ВАШЕМУ ПОЛОЖЕНИЮ И ХОТЕЛ БЫ ПОМОЧЬ. ЕСЛИ ВАМ НУЖНА МОЯ ПОМОЩЬ. Я ЖИВУ НАВЕРХУ, В КВАРТИРЕ С-1.

А как подписаться? «Такой же псих»? Такой же псих, только с 52 000 $ в кармане: лишь поэтому я здесь нахожусь на законных правах, а она нет. С сегодняшней полуночи. Еще вчера ее квартира принадлежала ей так же, как мне моя.

К себе я возвращаюсь с мыслью написать женщине, которую когда-то любил, а нынче ночью видел во сне. В мозгу складываются всевозможные фразы. Одним письмом я сумею восстановить ее утраченную любовь – такова сила моего слова!

Что за чушь. Она ушла и не вернулась. Я даже не знаю, где она сейчас. Можно напрячь общих друзей, выяснить – а дальше?

ЛЮБИМАЯ, КО МНЕ НАКОНЕЦ ВЕРНУЛСЯ РАССУДОК! Я ПОНЯЛ, СКОЛЬКИМ ОБЯЗАН ТЕБЕ. ЗА ТО НЕДОЛГОЕ ВРЕМЯ, ЧТО МЫ ПРОВЕЛИ ВМЕСТЕ, ТЫ СДЕЛАЛА ДЛЯ МЕНЯ БОЛЬШЕ, ЧЕМ КТО-ЛИБО ЕЩЕ ЗА ЦЕЛУЮ ЖИЗНЬ. ТЕПЕРЬ Я ВИЖУ, ЧТО СОВЕРШИЛ УЖАСНУЮ ОШИБКУ. МОЖЕТ БЫТЬ, ПОУЖИНАЕМ СЕГОДНЯ ВМЕСТЕ?

Повторяю про себя эти гиперболы, и вдруг мне приходит в голову: вот будет кошмар – очень смешной кошмар, – если я напишу письмо, а потом, по ошибке или сознательно, приклею его на дверь Лизольщице! Боже правый! Это либо ее убьет, либо исцелит. А моя потерянная любовь, моя die ferne Geliebte^[43], тем временем получит такую записочку:

МАДАМ, ВЫ СОВЕРШЕННО ТРЕХНУТАЯ, О ЧЕМ ИЗВЕСТНО ВСЕМ ВОКРУГ. ПРОБЛЕМУ ВЫ СОЗДАЛИ СЕБЕ САМИ. ВСТРЯХНИТЕСЬ, ВОЗЬМИТЕСЬ ЗА УМ, ОДОЛЖИТЕ ГДЕ-НИБУДЬ ДЕНЕГ, НАЙМИТЕ ХОРОШЕГО АДВОКАТА, КУПИТЕ РЕВОЛЬВЕР И ИДИТЕ С НИМ НА ШКОЛЬНЫЙ ДВОР. ЕСЛИ МОГУ ЧЕМ-ТО ВАМ ПОМОЧЬ – Я ЖИВУ В КВАРТИРЕ С-1.

А может, все беды Лизольщицы не стоят выеденного яйца; просто я слишком мрачно смотрю на мир, чувствуя приближение осени. Наверное, сегодня придет какое-нибудь приятное письмо. Вчера было воскресенье, почтальоны не работали, так что сегодня шанс вдвое выше. Придет письмо и меня подбодрит. В сущности, я ведь жалею себя: как и та девушка на школьном дворе, я ненавижу понедельники.

Бренда Спенсер призналась в причинении огнестрельных ранений одиннадцати людям, двое из которых умерли. Ей семнадцать, она невысокая и очень хорошенькая, ничем не отличается от тех, в кого стреляла. А вдруг у Лизольщицы тоже есть револьвер? Вообще-то об этом надо было подумать гораздо раньше. Может, поэтому офис Эла Ньюкама сегодня закрыт: он не в Сакраменто, а прячется? Или прячется в Сакраменто – два в одном.

Один замечательный психотерапевт, которого я когда-то знал, говорил: почти все случаи психотического криминального поведения связаны с тем, что больной не замечает более простого выхода. Например, кто мешал Бренде Спенсер пойти в магазин и купить коробку шоколадных конфет вместо того, чтобы подстрелить одиннадцать человек, по большей части детей? Но психотик выбирает самый сложный путь – крутой путь в гору. Неправда, что он идет по линии наименьшего сопротивления. Можно сказать, основа психоза, его ядро, заключается в неспособности увидеть простой выход. Из этой ошибки восприятия и исходит все поведение, составляющее психотическую активность и психотический образ жизни.

Лизольщица, что сидит сейчас, одинокая и молчаливая, в своей пропахшей антисептиком квартире и ждет неизбежного стука в дверь, сама себя загнала в худшее положение из возможных. Что было легко, сделалось трудным; что было трудным, в конечном итоге становится невозможным; и там, где воцаряется невозможность, где исчезают любые, даже самые нелегкие выходы, психотической жизни приходит конец. Вот вторая половина определения психоза: в конце его всегда тупик. И там, в тупике, психотическая личность застывает. Если вы когда-нибудь это видели – зрелище поразительное. Человек просто выключается, как заглушенный мотор. Происходит это внезапно. Только что хаотично, суетливо двигался, поршни ходили туда-сюда, потом вдруг раз – и все. Дорога, по которой он шел, быть может, много лет, оборвалась. Наступила кинетическая смерть. «Место, которого нет, – так писал блаженный Августин. – Мы ходим взад и вперед, но нет нам места». А затем приходит пустота – и там, в пустоте, человек наконец находит свое место.

Такой ловушкой-тупиком стала для Лизольщицы ее квартира – точнее, уже не ее. «Саут-Ориндж Инвестментс» лишили ее собственной могилы.

Не получается выбросить из головы, что моя судьба как-то связана с судьбой Лизольщицы. Нас разделяют только цифры в счете банка, то есть различие условное: оно реально лишь до тех пор, пока люди вроде «Саут-Ориндж Инвестментс» – особенно «Саут-Ориндж Инвестментс» – готовы признавать его реальным. Просто социальная условность, вроде обычая носить парные носки. Или, если хотите, это похоже на ценность золота. О ценности золота люди между собой договорились как в детской игре: «Пусть вон то дерево будет нашей третьей базой!». Что, если бы мой телевизор «работал», потому что мы с друзьями договорились считать, что он работает? Могли бы вечно сидеть перед пустым экраном. Глядя с такой точки зрения, можно сказать: проблема Лизольщицы в том, что она мыслит не в унисон с остальными, не достигла с ними консенсуса. Все прочие соблюдают некий неписаный договор, в котором Лизольщица не участвует. Не странно ли думать, что отказ участвовать в иррациональной ребяческой игре неизбежно ведет к кинетической смерти, к остановке организма?

Размышляя дальше, можно предположить, что в Лизольщице не нашлось достаточно детского. Стихия, владеющая ею, – стихия угрюмой серьезности. Не случайно она не улыбается. Всегда смотрит в сторону и хмурится непонятно на что, другой ее никто не видел.

Или она играет в иную, угрюмую игру. Быть может, ее игра – это война: тогда сейчас, даже теряя все, она получает то, что хочет. По крайней мере, нынешняя ситуация ей понятна. В мир Лизольщицы вторглись враги – «Саут-Ориндж Инвестментс». Может, захватчицей чужой жилплощади ей быть приятнее, чем добропорядочной квартиросъемщицей? Может, все мы втайне желаем того, что с нами случается? Тогда, выходит, и психотик желает себе дороги, ведущей в тупик, и кинетической смерти? Для того и играет, чтобы проиграть?..

В тот день я не видел Эла Ньюкама, но назавтра он вернулся из Сакраменто и открыл офис.

– А женщина из Б-15 все еще здесь? – спросил я. – Или вы ее выселили?

– Миссис Арчер? – ответил Ньюкам. – Так она давно уже съехала! Управление жилищного хозяйства в Санта-Ане нашло ей жилье на Бристоле. – Он откинулся на спинку своего вертящегося кресла и скрестил ноги, как всегда, с безупречно отглаженными стрелками на брюках. – Она пошла к ним еще недели две назад.

– Нашла дешевую квартиру? – спросил я.

– Да нет, договорилась, чтобы вообще не платить. Квартиру ей оплатит город. Заявила, что у нее непредвиденная трудная ситуация… В общем, как-то их уговорила.

– Господи! – сказал я. – Хотел бы я, чтобы кто-нибудь оплачивал мне квартиру!

– А вам и не нужно, – ответил Ньюкам. – Вы ее купили.

Филип К. Дик о философии. Короткое интервью с Франком Бертраном
(1980, 1988)

ПРИМЕЧАНИЕ Франка Бертрана: Настоящее интервью было взято по почте в январе 1980 года. Предполагалось, что это будет начало долгого и подробного разговора об интересе Филипа К. Дика к философии и проявлении этого интереса в его рассказах и романах; однако проект был прерван, поскольку мы не смогли договориться о том, как продолжать, в переписке или по телефону. Тем не менее Филип К. Дик успел дать краткий, но информативный обзор своих философских интересов.

Франк Бертран: Я бы хотел начать со стандартного вопроса: как Вы определяете научную фантастику? Разумеется, я не жду от Вас «словарного» определения; скорее, по каким признакам, читая книгу, Вы определяете, что это научная фантастика.

Филип Киндред Дик: Научная фантастика представляет в форме вымышленных сюжетных историй эксцентричный взгляд на наш нормальный мир или же нормальный взгляд на мир, который не является нашим. Не все истории, в которых дело происходит в космосе или на других планетах, относятся к научной фантастике (это могут быть «космические вестерны»), а в некоторых научно-фантастических произведениях (о путешествиях во времени или об альтернативных мирах) действие может происходить в настоящем или в прошлом. Однако НФ не подражает реальному миру. Для НФ центральна идея. События вытекают из идеи, влияющей на живые существа и на общество. Эта идея всегда должна быть новой. Такова суть научной фантастики, даже плохой. Описываемые события согласуются с известными нам научными истинами – это отличает НФ от фэнтези. Хорошая НФ всегда рассказывает читателю что-то, чего он не знает о мире и его возможностях. И новое (новая идея), и обстановка (вымышленный мир) не списаны с реальности, а являются изобретением автора. В конечном счете НФ – это конкретизация абстрактной идеи: идею помещают в определенное время и место, что, в свою очередь, требует изобретения и продумывания этого времени и этого места. Герои совсем не обязательно отличаются от героев других книг: необычными должны быть не они, а то, с чем им приходится иметь дело.

ФБ: Почему научная фантастика такова? Зачем ее пишут, зачем читают? Если бы фантастики никогда не было, стала бы литература лучше или хуже? Иначе говоря, какую функцию выполняет НФ в литературе для тех, кто ее читает и пишет?

ФКД: Человеческий мозг превыше всего прочего жаждет сенсорной и интеллектуальной стимуляции, а где еще найти стимуляцию без границ, как не в эксцентричном взгляде – эксцентричном взгляде и вымышленном мире? Фантастику пишут, потому что человеческое сознание от природы призвано творить; а где еще, как не в создании нового мира, можно дать полную волю творческому воображению? Так что НФ – высшее порождение человеческого ума и самая питательная его пища. Функция НФ состоит в том, чтобы психологически отрезать читателя от мира, где он обитает; она деконструирует время, пространство, саму реальность. Тем, кто читает фантастику, возможно, по каким-то причинам сложно приспособиться к миру: возможно, в своем восприятии и понимании они опережают окружающих, или отличаются избытком фантазии, или они просто невротики. Но в основе лежит наслаждение абстрактным мышлением. Еще у них есть чувство волшебства науки: они воспринимают науку не как полезный в быту инструмент, а как неизведанные земли. У автора научной фантастики имеются в распоряжении идеи, никому еще не известные: его сознание всегда на шаг опережает уже написанные книги. Он – авангард научной фантастики, ее зонд, посланный в будущее. Большой разницы между чтением и сочинением научной фантастики нет. В обоих случаях главное – радость от новых идей.

ФБ: Не расскажете ли Вы, когда впервые заинтересовались философией? Может быть, интерес в Вас зародила какая-то конкретная книга или идея? Или определенный преподаватель?

ФКД: Впервые я заинтересовался философией в старших классах школы, когда однажды понял, что все пространство одного размера: различаются только его материальные границы. После этого ко мне пришло понимание (ту же мысль я позже встретил у Юма), что причинно-следственные связи находятся не во внешнем мире, а в сознании наблюдателя. В колледже нам задавали читать Платона; от него я узнал о возможном существовании метафизической реальности, превыше или за пределами чувственного мира. Я пришел к пониманию, что человеческий ум в силах помыслить реальность, в которой эмпирический мир эпифеноменален. Наконец, я пришел к убеждению, что эмпирический мир в определенном смысле не вполне реален – по крайней мере, не так реален, как лежащая за ним сфера архетипов. Тогда я потерял веру в какую бы то ни было достоверность чувственного познания. С тех пор я подвергаю сомнению реальность мира, воспринимаемого органами чувств моих персонажей. Несколько десятилетий я оставался скептиком, но в конце концов пришел к акосмическому панентеизму.

ФБ: Как Вы удовлетворяли пробудившийся интерес к философии? С каких книг начали? Может быть, слушали какие-то курсы?

ФКД: Я очень рано бросил колледж и начал писать, так что философией занимался уже самостоятельно. Основными моими источниками стали не философы, а поэты: Йейтс, Вордсворт, английские поэты-метафизики XVII века, Гете, а также уже несомненные философы, такие, как Спиноза, Лейбниц и Плотин – последний оказал на меня огромное влияние. Довольно рано я прочел Альфреда Норта Уайтхеда^[44] и Бергсона и хорошо усвоил философию процесса. В Калифорнийском университете в Беркли слушал базовый обзорный курс по философии, но оттуда меня попросили уйти, когда я стал спрашивать о прагматическом значении платонизма. Всегда завораживали меня досократики, в особенности Пифагор, Парменид, Гераклит и Эмпедокл. Я и сейчас вижу Бога так же, как видел его Ксенофан. Постепенно мой интерес к философии перерос в интерес к теологии. Как и древние греки, я верю в парапсихизм^[45]. Из всех метафизических систем в философии наиболее близка мне система Спинозы: в его речении Deus sive substantia sive natura («Бог, то есть реальность, то есть природа» – лат.) для меня заключено все. Много лет я флиртовал с двоебожием, но в конце концов успокоился на монотеизме: даже христианство и поздний иудаизм видятся мне в основе своей дуалистичными и потому неприемлемыми. Для меня истину впервые изрек (насколько нам известно) Ксенофан из Колофона, иониец, когда сказал: «Бог един… и не подобен смертным телом или разумом. Всем собою он видит, всем собою мыслит, всем собою слышит. Всегда остается он неподвижно на одном месте, ибо не подобает ему двигаться туда-сюда. Но безо всяких усилий движет он всеми вещами силою своего разума». Мой интерес к Пифагору начался с «Оды» Вордсворта, а затем перешел в интерес к неоплатонизму и досократикам. Повлиял на меня и немецкий Aufklarung^[46], особенно Шиллер и его идеи о свободе; у него я читал «Историю Тридцатилетней войны» и трилогию «Валленштейн». Повлияли на меня и взгляды Спинозы на демократию. Особо внимательно я изучал Тридцатилетнюю войну и связанные с ней темы, симпатизировал при этом протестантской стороне, особенно доблестным голландцам. В двадцать один год я написал статью о превосходстве американской системы сдержек и противовесов над всеми прочими системами правления как в наше время, так и в древности; рукопись статьи я послал губернатору Калифорнии Эрлу Уоррену и получил от него такой ответ: «Чрезвычайно приятно было получить такую хвалебную оценку системе правления, на которую все мы трудимся и которой служим. Хотя, возможно, многие ощущают ее величие с той же глубиной чувства, что и Вы, но немногие способны так красноречиво его выразить. За годы службы отечеству я получил множество писем, но Ваше стоит и всегда будет стоять для меня особняком». Это было в 1952 году, тогда же, когда вышли мои первые рассказы.