Новая эпоха. От конца Викторианской эпохи до начала третьего тысячелетия

Перед новым правительством стояли старые проблемы: отсутствие убедительной военной стратегии, дефицит человеческих и материальных ресурсов на фронте, необходимость перестроить экономическую и социальную жизнь в стране в соответствии с нуждами военного времени. За последние два пункта умело взялся Ллойд Джордж: он нанял штат предпринимателей, обеспечивших войскам все увеличивающийся поток снарядов, танков и пулеметов. За то время, пока Ллойд Джордж возглавлял Министерство снабжения, производство среднекалиберных орудий увеличилось на 380 %, а тяжелых – на 1200. Министр также назначил «контролеров» в логистике, пищевой и угольной промышленности и найме рабочих, причем все они очень хорошо разбирались в своих областях. Выведенная им новая порода администраторов расширила роль государства во всех секторах экономики и множестве аспектов гражданской жизни. Они брали на себя руководство фабриками, вводили строгие регламенты, новые производственные методы, трудовые повинности и усиливали подвижность рабочей силы. В то же время они умасливали профсоюзы, сокращая рабочий день, улучшая условия труда и поддерживая высокий уровень заработков. Ллойд Джордж без труда убедил юнионистскую часть правительства в неизбежности таких уступок; Лоу осознал: профсоюзы – «единственное, что стоит между нами и анархией».

Ллойд Джордж и его люди контролировали производство и распределение продуктов питания, металлов и химикатов. Они также направили значительные суммы на научно-технические исследования и на изучение управленческих и производственных процессов. Казалось, теперь центральное правительство контролирует все. Бюрократическая машина разрослась, но лишь с целью повысить эффективность. Быстро увеличивались государственные расходы, а заодно и прямые налоги с населения. Число граждан, выплачивающих подоходный налог, поднялось с одного до восьми миллионов, причем те, кто больше зарабатывал, больше и платил. И народ принял нововведенную систему жесткого прогрессивного налогообложения.

Произошла экономическая, социальная и политическая революция. Газеты трубили о «военном социализме» и преображении правительства, где деловые люди и профессионалы вытеснили богатых, получивших частное образование общественных деятелей. Впервые в истории многие люди из низов среднего класса и трудящихся слоев почувствовали, что их ценят и вознаграждают: зарплаты росли, бедность снизилась, а лейбористское движение признали неотъемлемой частью экономики и общества. И это чувствовали не только мужчины, но и множество получивших работу на вновь созданных оборонных фабриках женщин. Англичанки не просто участвовали в великой патриотической борьбе, но и ощущали себя частью государственного дела, устроенного на куда более равноправных условиях, чем все, что им приходилось видеть до сих пор. Нация и впрямь начала напоминать истинное сообщество, основанное на принципах общего блага. «Англия порвала с прошлым, – писал историк У. Х. Доусон, – и, когда настанет день мира, мы обнаружим себя в совершенно переменившейся обстановке».

13
Солдаты поневоле

Политика коалиции привела к благоприятным результатам внутри страны, но за границей Англию преследовали сплошь неудачи. После катастрофы в Дарданеллах никто больше не планировал открывать новый Восточный фронт; а поскольку перспектива морского сражения не приближалась, правительство и командование видели Западный фронт единственным жизнеспособным вариантом – вот только он оказался совершенно нежизнеспособным. Поскольку французы помогали Британии в проливах, Китченер чувствовал себя обязанным поддержать их планы наступления против немцев осенью 1915 года. Битва при Лоосе стала одной из крупнейших британских атак и одной из наименее успешных. Ценой жизни 50 000 британских солдат командование не купило ни пяди земли. Единственным свидетельством того, что «некоторые дивизии на самом деле добрались до немецких окопов», докладывал один из командиров во время сражения, служили «их тела, висящие на колючей проволоке».

После этой кровавой бойни призывы Китченера добровольно вступать в армию участились и приобрели истерический характер. Однако, когда на них не последовало сколько-нибудь бодрого ответа, Асквиту пришлось рассматривать перспективу введения обязательной воинской повинности. И ему, и лорду Бэлфуру эта идея была ненавистна, а Лоу и Ллойд Джордж относились к ней вполне благосклонно – яркая иллюстрация различия между «старыми» и «новыми» политиками внутри кабинета. Новые люди полагали, что обязательная военная служба покажет и союзникам, и врагам, что Британия «настроена всерьез». «Мы должны драться до конца», – заявил Ллойд Джордж, для которого изначально цель противостояния заключалась в устранении «германской угрозы». Асквит же в принципе ненавидел войну, и его старший сын сражался в окопах, а потому премьер склонялся к соглашению с Германией.

Недостаток добровольцев и давление внутри кабинета министров со временем вынудило Асквита предпринять меры в этом направлении, но даже и тогда он действовал с привычными предосторожностями. Его Закон о военной службе, принятый в январе 1916 года, вводил обязательную воинскую повинность для холостяков и бездетных вдовцов, женатых мужчин он не касался. Придерживаясь такого среднего курса, Асквит умудрился примирить большую часть своего разномастного кабинета. Однако через несколько месяцев события потребовали, чтобы военнообязанными стали и состоящие в браке, и Асквиту пришлось внести в закон соответствующие поправки. Расширение военной обязанности означало, что государство теперь контролирует жизнь и смерть всего мужского населения; добровольческую «армию Китченера» сменили солдаты поневоле. К тому же в результате призыва фабрики в Англии лишились сильных мужчин, на их место пришли женщины и менее крепкие рабочие.

Обязательная военная служба не распространялась на Ирландию, что указывало на крайне неопределенный статус страны в Соединенном Королевстве. Правительство понимало, что ирландцы не примут насильной отправки всех взрослых мужчин на защиту островов или Британской империи вообще; сама идея призвать ирландцев «освободить маленькую католическую страну Бельгию» от иностранного агрессора была вызывающе ироничной. Подавляющее большинство представителей Ирландской парламентской партии в Вестминстере вообще проголосовали против закона. Тысячи ирландцев, как католиков, так и протестантов, вступили в армию сразу после объявления войны в августе 1914 года. Впрочем, пойти добровольцем на «короткую и славную» войну в 1914-м – это одно, а всеобщая военная повинность, насажденная британским правительством в 1916-м, – совсем другое.

В 1914 году лидер ИПП Джон Редмонд призывал членов Ирландских добровольческих сил записываться в войска, аргументируя идею тем, что их жертва ускорит введение принятого либералами закона о самоуправлении. И большинство откликнулось на его призыв к оружию, однако около 12 000 отказались. Эти люди утратили веру в готовность и способность британского правительства выполнить свои обещания и ввести в стране самоуправление, да и в любом случае им хотелось большей автономии, чем предусматривал либеральный закон. Они как раз считали, что мировая война дает им уникальный шанс воплотить в жизнь мечту о независимой Ирландской республике. «Английские проблемы, – говорили они, – это ирландские возможности».

В понедельник 24 апреля 1916 года небольшая группа «Ирландских добровольцев» вместе с солдатами Ирландской гражданской армии подняла восстание в Дублине. Они захватили часть административных зданий, включая Главпочтамт, над которым водрузили флаг Ирландской республики. Патрик Пирс, один из лидеров восстания, зачитывал «Прокламацию к народу Ирландии» дублинским прохожим. Он провозглашал «право ирландского народа на владение Ирландией» и добавлял, что новая республика «гарантирует религиозную и гражданскую свободу, равные права и равные возможности».

Пирс призывал своих ирландских братьев и сестер восстать, но мало кто из дублинцев пожелал вступить в борьбу. Одни полагали, что смысла в мятеже нет, поскольку закон о самоуправлении уже принят, и неважно, что дата его воплощения в жизнь так и не определена. Другие считали восстание актом сомнительного оппортунизма, учитывая, что около 20 000 ирландцев воевали на фронте. И почти все жители Дублина предрекали провал миссии. Разница во взглядах среди «Ирландских добровольцев» привела к тому, что лишь 1500 человек участвовало в мятеже, причем от планов поднять общенациональное восстание пришлось отказаться и ограничиться лишь столицей. Восставшим не хватало оружия: британский флот перехватил судно, доставлявшее в Дублин вооружение.

Британское правительство решило, что пули и бомбы будут эффективнее, чем блокада Главпочтамта. Тяжелая артиллерия открыла огонь с территории Тринити-колледжа и с патрульного судна в русле реки Лиффи, превратив пару квадратных километров вблизи почты в груду щебня. После нескольких дней обстрела и ожесточенных уличных боев, в которых погибло 200 солдат и 250 мирных жителей, восставшие сдались. В Ирландии восстановили британское управление и ввели военное положение; главные посты в администрации страны заняли офицеры. Почти 200 мятежников предстали перед военными судами, позже квалифицированными как незаконные, поскольку проходили они втайне и велись теми же командирами, которые руководили расправой с восставшими. Девяносто повстанцев приговорили к смерти, и пятнадцати, в том числе тем, кто не возглавлял восставших и не был повинен ни в одной смерти, приговор утвердили. Расстрельная команда казнила приговоренных в первые недели мая 1916 года.

Эдвард Карсон аплодировал драконовской реакции правительства. Он заявил в палате общин, что восстание «следует подавить мужественно и решительно, так чтобы этот пример предотвратил его повторение». Редмонд поначалу также поддерживал казни, но позже забеспокоился, что они подорвут доверие народа к конституционному национализму, и уговаривал Асквита прекратить расстрелы. Премьер-министр постепенно склонился к мысли, что «значительное количество» смертей может «посеять семена долгосрочных проблем», и приказал остановиться.

Сделанного не воротишь. Национальное движение в Ирландии становилось все более радикальным. «Ибо мнил, что выхода нет, и приходится корчить шута, – писал У. Б. Йейтс в своем стихотворении «Пасха 1916». – Но уже рождалась на свет грозная красота»^[36]. Те же самые ирландцы, которые к самому восстанию отнеслись безразлично, неопределенно или враждебно, возвели казненных повстанцев в статус мучеников. Одних возмутили бесчеловечные казни, других тронуло «самопожертвование» мятежников. Бомбардировка Дублина, рассказы об учиненных британскими войсками зверствах во время подавления восстания и скорый суд британских властей без особого следствия – все это вместе внушило отвращение к колониальному правлению в Ирландии. А замаячившая перспектива введения поголовной военной повинности еще больше подогрела националистические настроения. Не поддержанная народом, очевидно бесплодная и в общем-то символическая революция преуспела в одном – в пробуждении ирландского национального духа. Вскоре на выборах все плоды радикализации пожнет ультранационалистическая политическая партия Шинн Фейн; теперь они, а не ИПП будут представлять интересы Ирландии.

Казни повстанцев также вызвали гнев и у прогрессивной части английского общества. Один из либеральных членов парламента требовал, чтобы ирландцев не могли больше приговорить к смерти без гражданского суда; другой призывал судить тех, кто первыми завез в Ирландию оружие с молчаливого согласия тори-юнионистов, то есть – ольстерских лоялистов, ведь именно та партия ружей повлекла за собой вооружение «Ирландских добровольцев» в 1914 году. Асквит ответил на критику тем, что поручил Ллойд Джорджу устроить сделку между лоялистами и ИПП с целью немедленно реализовать закон о самоуправлении. Используя все свое обаяние и искусство, Ллойд Джордж уговорил Редмонда, Карсона и Бэлфура согласиться на план, при котором шесть графств Ольстера исключались из закона о самоуправлении до конца войны, и обещал пересмотреть договоренности, когда страсти улягутся. Сделка, однако, провалилась, когда тори в кабинете министров потребовали не временного, а постоянного исключения графств, и Лоу вышел из переговорного процесса. Добиться компромисса в правительстве не получилось; Асквит чувствовал, что ничего не может сделать, – так что ничего и не было сделано. Ирландией по-прежнему управляли из Вестминстера, а националистические настроения там неуклонно росли.

* * *

Как раз во время Пасхального восстания 1916 года до Англии докатились вести о том, что атака русских на Восточном фронте провалилась. Другие новости были не лучше. В конце мая немецкие военные корабли атаковали британский Гранд-Флит^[37] у побережья Северного моря, возле датского полуострова Ютландия. Германское судно Lützow, несмотря на двадцать четыре прямых попадания в него, потопило немало британских кораблей, включая Invincible («Непобедимый»), около 6000 моряков погибло. Когда вести об этом достигли Англии, народ был шокирован и подавлен. Сразу после сражения кайзер похвастался, что теперь «Трафальгарское заклятие снято», но все оказалось не так уж однозначно. Тщательный анализ битвы показал, что и немцы понесли большие потери, а кроме того, не достигли ни одной из двух намеченных целей: получить доступ к Соединенному Королевству и Атлантике и подорвать мощь британского флота. С этих пор Германия ограничивалась подводными атаками на суда, направляющиеся в британские воды или курсирующие рядом с ними, – стратегия, которая имела судьбоносное значение для исхода войны.

Тем временем бесконечные и безрезультатные стычки на Западном фронте подорвали силы обоих противников. Количество смертей невозможно было ни осознать, ни стерпеть. Жертвами первого же дня битвы на Сомме (1 июля 1916 года) стали почти 60 000 британских солдат, из которых 20 000 погибли, – это самые тяжелые потери в отдельно взятом бою за всю военную историю. «К концу этого дня, – писал поэт Эдмунд Бланден, – обе стороны увидели в горестной скорописи искореженной земли и убитых людей – тупик. Дороги нет. Никто не победил, и никто не мог победить в этой войне». Сражение, продолжавшееся еще четыре месяца, не принесло результатов. Союзники продвинулись внутрь оккупированной немцами территории на шесть миль, но те вновь окопались и продолжили защищать свои новые позиции. Какую же цену пришлось заплатить за столь мизерное продвижение? Мы говорим о самой кровавой битве в истории – 350 000 убитых и раненых британцев, более миллиона жертв с обеих сторон. Неудивительно, что именно Сомма стала символом грязи, крови и бесплодности, характерных для войны на Западе.

Бесконечная бойня заставляла британских бойцов задаваться вопросом, за что они вообще воюют. Французы защищали родную землю, но при чем здесь британцы? Много вопросов было и к командующей армейской верхушке. Есть ли какой-то смысл (кроме собственно кровавой резни) в этой их тактике, когда немецкие пулеметы срезают британских рядовых ряд за рядом?

Критика военного руководства порой облекалась в одежды поколенческого антагонизма, но чаще всего питалась межклассовым конфликтом. Писатель Дж. Б. Пристли, получивший на Западном фронте пулевое и осколочное ранения и переживший газовую атаку, сокрушался, что «британская армия никогда не воспринималась как единый гражданский организм, [а] вела себя так, будто маленькой группе офицеров-джентльменов все еще предстояло сделать солдат из этих сбежавших из дома сыновей младших садовников и прочих нищебродов… Традиции господ офицеров убили большинство моих друзей». Классовые противоречия, с которыми столкнулись бойцы на фронте, окажут сильное влияние на послевоенную политическую и социальную жизнь.

В книгах авторов-офицеров также много мощной критики войны и живое описание существования в окопах Западного фронта. В стихах Уилфреда Оуэна невинные солдаты умирают, «задыхаясь» и «захлебываясь» ради пустых патриотических лозунгов вроде: Dulce et decorum est pro patria mori^[38]. На страницах автобиографии Роберта Грейвза «Со всем этим покончено» (1929 год) над ничьей землей по-прежнему звучат голоса рядовых: «Мы не трусы, сэр. В нас достаточно храбрости. Просто мы все мертвы на хрен».

* * *

Ллойд Джордж возмущался отсутствием какого-либо прогресса на фронте и намеревался играть более видную роль в принятии стратегических военных решений. Возможность представилась ему летом 1916 года, когда корабль его величества Hampshire подорвался на немецкой мине и среди утонувших оказался Китченер. Став новым военным министром, Ллойд Джордж выпустил несметное количество приказов генералам, невзирая на их протесты против «вмешательства гражданских»; предложение своих коллег-либералов о мирных переговорах с Германией он решительно отверг. И даже масса новых обязанностей не помешала энергичному министру плести закулисные интриги, периодически скармливая прессе свои сожаления о том, как не хватает премьеру Асквиту видения, энергичности и дарования.

Осенью 1916 года военный министр сообщил своим политическим союзникам о необходимости реорганизации. Он предложил создать небольшой военный совет, «свободный от “мертвой руки” Асквитовой инертности», который предполагал сам и возглавить. Потрясенный премьер-министр отверг план. Прежде чем сделать следующий ход, Ллойд Джордж посоветовался с Лоу и Карсоном и выяснил, что они склонны поддержать скорее его, чем Асквита; их реакция вселила в него уверенность, и он подал в отставку. В последующие недели происходило много дискуссий между Ллойд Джорджем, Асквитом и юнионистами, но, когда к компромиссу прийти так и не удалось, Асквиту ничего не оставалось, кроме как уйти с поста. Сформировать кабинет поручили Лоу, но он отказался, поскольку либералы не вошли бы в него. Тогда король обратился к Ллойд Джорджу.

Монарх обвинил валлийца в использовании шантажа во время конфликта, Черчилль же прямо заявил, что на самом деле тот попросту захватил власть. Пусть и то и другое – преувеличения, но Ллойд Джордж, без сомнения, проявил безжалостность и определенно несет главную ответственность за вынужденный уход Асквита. Покидая резиденцию на Даунинг-стрит, Асквит сравнивал себя с Иовом, ветхозаветным патриархом, который безвинно терпит ужасные страдания. Английское общество сочувствовало изгнанному премьеру, недавно потерявшему на фронте старшего сына. И все же большинство, вероятно, разделяло мнение Дугласа Хейга, командующего британскими войсками: «Мне лично очень жаль старого доброго Поддатого. Однако сейчас, полагаю, требуется меньше слов и больше дела».

Большинство либералов, рядовые члены парламента в Лондоне и на юге страны старались утешить Асквита в его горестях. Партии теперь досталась роль официальной оппозиции коалиции Ллойд Джорджа, хотя критиковать ведение войны, которую сами же и начали, было как-то не с руки. Все, что их объединяло, – это верность принципу laisser-faire в экономике и неприязнь к «неизлечимым порокам характера» нового премьер-министра, как выразился Асквит. Нонконформисты и провинциальная часть партии вместе с горсткой членов парламента, включая Черчилля, поддержала Ллойд Джорджа. Со временем к этой «горстке» присоединятся многие либералы в палате общин.

* * *

Таким образом, Либеральная партия раскололась на две части, как это произошло тридцать лет назад по вопросу самоуправления в Ирландии. В этом случае, однако, схизма оказалась роковой. В отличие от либералов Гладстона 1880-х либералам Асквита недоставало внятного политического кредо и устойчивой социальной базы. Нонконформизм как идеология уже утратил популярность в народе, а проблемы свободной торговли, экономики без вмешательства государства или ирландское самоуправление сейчас не имели значения. Суть социальной и политической борьбы в первой половине XX века сводилась к противостоянию капитала и труда, и ни одна из этих сторон не рассматривала либералов как своих защитников. Для рабочих путеводной звездой теперь служила партия лейбористов, а крупные финансисты и промышленники все больше смотрели в сторону консерваторов. Однако партия старой Англии тоже менялась в соответствии с меняющимися временами, вбирая в себя и продвигая новых людей с новыми идеями – таких, как Лоу или Болдуин. К тому же они обладали куда более мощными финансовыми ресурсами, чем либералы, не говоря уже о лучших связях с социальной элитой и прессой. Кроме того, сама избирательная система в Британии способствовала четкому разделению двух ведущих партий с противоположными программами. Третьей, меньшей по численности партии с более текучей повесткой, всегда суждено было иметь слабое представительство в парламенте.

За исключением, собственно, Ллойд Джорджа, либералы в новый коалиционный военный кабинет не вошли. Среди чиновников пониже рангом также преобладали юнионисты, поскольку Бэлфур получил пост министра иностранных дел, а Карсон обосновался в адмиралтействе. Лоу стал лидером палаты общин, а заслуженный тори лорд Керзон возглавил верхнюю палату. За вычетом премьера, единственным признаком того, что правительство «коалиционное», а не чисто юнионистское, служило присутствие в кабинете лейбориста Хендерсона. По сути, Ллойд Джордж оказался этаким президентом без партии. Он умело руководил кабинетом и деятельностью своих министров, многие из которых получили назначения как друзья премьера из делового мира.

Эта система дала Ллойд Джорджу возможность контролировать абсолютно все внутри страны, и довольно многое в делах войны. «Он нажимал на рычаги, – писал один правительственный служащий, – и в движение приходили Вестминстер, Флит-стрит, партийные кабинеты, городские и деревенские советы и избирательные кабинки». Черчилль, занявший в правительстве должность министра вооружений, с энтузиазмом воспринял деспотизм премьера, лидеры юнионистов же смирились с ситуацией, поскольку она давала им власть без особой ответственности. «Если этот выдающийся беспринципный человечек желает быть диктатором, – говорил Бэлфур, – пусть будет». В течение последующих месяцев Лоу и Ллойд Джордж станут успешными деловыми партнерами, несмотря на разительный контраст характеров.

Король входил в число многих, обвинявших Ллойд Джорджа в двуличии, и этим претензии монарха к своему премьер-министру не ограничивались. Ллойд Джордж регулярно пренебрегал ответами на письма короля и не всегда являлся на зов из Букингемского дворца. Человек, поднявшийся до политических вершин исключительно благодаря собственным достоинствам, мог относиться к наследственной монархии только с презрением; ему доставляло удовольствие обращаться с королем «гнусно» (эпитет самого Георга V). Так произошла еще одна революция военного времени: политик из среднего класса ставит в неловкое положение особу королевской крови. Репутация Ллойд Джорджа как «человека из народа» еще больше укрепилась, когда на три министерские должности в коалиционном правительстве он пригласил лейбористов.

Ллойд Джордж описывал свое правительство как коалицию «ради победы в войне». Он использовал ужасы военных действий во Франции как аргумент для продолжения войны, заявляя, что «преступники» должны быть «наказаны». Это его послание подхватил давний и преданный соратник лорд Нортклифф, а вместе с ним Макс Эйткен, владелец Daily Express. Эйткен, сыгравший немалую роль в деле смещения Асквита, вскоре получит титул, станет бароном Бивербруком и займет пост министра информации в правительстве. Благодаря пропаганде Ллойд Джорджа страна продолжала поддерживать войну, хоть и с неохотой.

Премьер-министр же намеревался «поднять рейтинг» войны, отправив врага в «нокаут». Он считал, что любая миссия выполнима: британские войска способны и взять Иерусалим, и помочь итальянцам разбить Австро-Венгрию, и даже добиться никак не достижимого прорыва во Франции. Чтобы добиться этой последней цели, Ллойд Джордж снял все английское высшее командование, преимущественно некомпетентное, и отдал британские части под командование Робера Нивеля, французского генерала. Тем не менее следующее наступление под Аррасом в апреле 1917 года оказалось ничуть не более результативным и ничуть не менее кровавым, чем предыдущие.

Однако в это же время произошло событие, которое со временем оказало решающее влияние на исход войны. Предыдущие несколько месяцев немецкие субмарины без разбора вели сплошной огонь по любым судам, заходящим в британские воды, надеясь блокировать острова и вынудить голодную страну сдаться. Жертвами этой стратегии стали несколько затопленных ими кораблей Соединенных Штатов. В итоге американцы так разозлились, что 17 апреля объявили Германии войну. Появилась надежда, что Штаты склонят чашу весов на сторону союзников, хотя доставка американского вооружения и отрядов заняла бы несколько месяцев.

Однако один союзник прибыл, а другой убыл. В России власть перешла к Временному правительству. Поначалу Ллойд Джордж приветствовал падение дома Романовых и хотел выставить войну в новом свете – как борьбу между либеральными «демократическими» союзниками и автократическими центральными державами. Однако новое правительство не испытывало никакого энтузиазма насчет военного крестового похода и предложило мир без аннексий и компенсаций.

Еще один удар по намерениям Ллойд Джорджа нанес в апреле лидер большевиков Ленин: он прибыл в Петроград на поезде, груженном немецким оружием, чтобы выступить против империалистической войны. «Война, – заявил он, – ведется за раздел колоний и право грабежа чужой территории; воры поссорились – и ссылаться на поражение одного из воров, чтобы идентифицировать интересы всех воров с интересами нации или отечества – бессовестная буржуазная ложь». Эту точку зрения охотно восприняли в России, а также и голодный рабочий класс в Европе. В последующие месяцы большевики под руководством Ленина обретут всевозрастающую силу и в ноябре возьмут штурмом Зимний дворец, где заседало Временное правительство, и установят советскую Республику. Как глава первого в мире социалистического государства, Ленин прекратит участие России в войне, подписав мирный договор с Германией.

* * *

Пока в России разворачивалась революция, на Западном фронте было без перемен. Ожидаемое в скором времени прибытие американских войск вселило некоторую уверенность в фельдмаршала сэра Дугласа Хейга, но в то же время подтолкнуло его закончить операцию до того, как американцы доберутся до Франции, – без сомнения, ради большей личной славы. Хейг проникся уверенностью, что британцы смогут отбить Ипр, продвинуться на бельгийское побережье и ускорить падение немецкого фронта. Ллойд Джордж предостерегал его от самонадеянных и поспешных мер, но Хейг уговорил сомневающихся министров, и в июле 1917 года началась новая кровопролитная битва – при Пашендейле. Когда первая британская атака захлебнулась, Хейг не прервал операцию, как обещал; он по-прежнему верил в «грандиозный» прорыв.

Битва длилась весь август, сентябрь и октябрь без малейшего прорыва. Непривычно ранние дожди и огромное количество орудий и лошадей на местности превратили поле боя в смертоносную трясину, поглотившую тысячи солдат. В «Сражении в грязи» пострадало около 300 000 человек с обеих сторон, и вновь союзники почти ничего не добились. Пашендейл в итоге был взят канадскими войсками в ноябре, но о решительной победе речь не шла.

К концу 1917 года перспектив победы никто не видел. Из-за блокады Британии немецкими подлодками запасы пшеницы подходили к концу, пришлось ввести продуктовые пайки. Наводящие ужас цеппелины вновь появились в небе над Лондоном, а за ними подоспели и аэропланы Гота. 300 000 жителей столицы каждую ночь укрывались в метро, пока немецкие бомбардировщики обрушивали на город ливень снарядов. В обществе послышались призывы к мирному урегулированию вопросов с Германией; голоса ратующих за мир теперь звучали не тише провоенных пропагандистских криков. Многие лейбористы хотели последовать примеру России и заключить мир с Германией, а Хендерсон вышел из коалиции в знак протеста против слабого взаимодействия правительства с европейским социализмом. Даже среди юнионистов ратная бравада пошла на спад; один из лидеров партии предупреждал, что «продолжение [войны] приведет к разрушению всего цивилизованного мира».

* * *

На четвертый год войны решительно вся Англия утратила энтузиазм в отношении военных действий. А весенние события 1918 года еще больше омрачили настроения. Германская армия, получив подкрепление в виде солдат, освободившихся на Восточном фронте в результате заключения мира с Россией, решила воспользоваться численным перевесом и перейти в массивное наступление, пока к союзникам не присоединились американцы. План генерала Людендорфа состоял в том, чтобы прорвать линию обороны и напасть на окопавшегося противника с тыла. Операция поначалу увенчалась большим успехом – немцы одолели британцев на Сомме и продвинулись на 60 километров к Парижу. Отступающие союзники очутились в отчаянной ситуации.

До прибытия подкреплений из Штатов оставалось еще несколько недель, и Ллойд Джордж срочно нуждался в людях. Его военное правительство решилось на введение обязательной военной службы для ирландцев, в обмен обещая националистам немедленную реализацию закона о самоуправлении. Однако мало кто в Ирландии поверил посулам премьера, и многие возмутились, что он поставил самоуправление в зависимость от всеобщей воинской повинности. Разгорелись националистические настроения: ведущие политики из Шинн Фейн и иерархи католической церкви пообещали «друг другу сопротивляться введению военной обязанности всеми самыми эффективными средствами, имеющимися в их распоряжении». Ничуть не утративший присутствия духа Ллойд Джордж все равно провел новый закон, а ведущих членов Шинн Фейн взял под стражу по сфабрикованным обвинениям в сговоре с Германией. Аресты не на шутку разожгли националистические страсти в Ирландии, и попытки британской администрации провести воинский набор по новому закону буксовали.

Так и не дождавшись подкреплений из Ирландии, союзники тем не менее смогли выстоять на Западном фронте до прибытия американских солдат в начале лета 1918 года. Около полутора миллионов бойцов прибыли во Францию, и каждый день на Западный фронт направлялось 10 000 человек. Усиленные американским контингентом, союзники перешли в контрнаступление и изгнали противника со всей отвоеванной им весной территории. В первый же день битвы при Амьене в начале августа союзные войска продвинулись на 11 километров; Людендорф назвал этот день «черным для германской армии».