Loe raamatut: «Насколько реальность реальна: путаница, дезинформация, коммуникация. Лёгкое введение в теорию коммуникации»

© 1977, Vintage Book Edition

© 2026, ООО «И-трейд»

* * *

Предисловие

Эта книга о том, как общение, или коммуникация, создаёт то, что мы называем реальностью. На первый взгляд это может показаться весьма необычным утверждением, ведь реальность – это то, что есть, а общение – это просто способ выразить или объяснить это.

Вовсе нет. Как вы увидите из этой книги, наши повседневные, традиционные представления о реальности – это заблуждения, на поддержание которых мы тратим значительную часть своей жизни, даже рискуя тем, что факты будут подгоняться под наше определение реальности, а не наоборот. И самое опасное заблуждение из всех – это то, что существует только одна реальность. На самом деле, существует множество различных версий реальности, некоторые из которых противоречат друг другу, но все они являются результатом коммуникации, а не отражением вечных, объективных истин.

Тесная связь между реальностью и коммуникацией – относительно новая идея. Хотя физики и инженеры уже давно решили проблему эффективной передачи сигналов, а лингвисты на протяжении веков занимались изучением происхождения и структуры языка, а семантики углублялись в значения знаков и символов, прагматика коммуникации – то есть способы, с помощью которых люди могут сводить друг друга с ума, и совершенно разные взгляды на мир, которые могут возникать в результате коммуникации, – стала самостоятельной областью исследований только в последние десятилетия.

Я беззастенчиво намереваюсь развлечь читателя, представив в форме анекдотов некоторые избранные темы из этой новой области научных исследований – темы, которые, как я надеюсь, необычны, интригующи и, в то же время, имеют очень практическое, непосредственное значение для объяснения того, как возникают различные взгляды на реальность и в чём заключаются человеческие конфликты.

Некоторые из приведённых примеров, взятых из художественной литературы, шуток, игр и головоломок, могут показаться легкомысленными, но они не должны скрывать серьёзность замысла. Существуют два метода научного объяснения. Один из них заключается в изложении теории, а затем в демонстрации того, как наблюдаемые факты подтверждают её.

Другой подход заключается в том, чтобы привести примеры из самых разных контекстов, чтобы наглядно продемонстрировать их общую структуру и вытекающие из неё выводы. При первом подходе примеры используются в качестве доказательства. При втором их функция метафорична и иллюстративна – они призваны что-то продемонстрировать, перевести на более понятный язык, но не обязательно что-то доказать.

Я выбрал второй подход и надеюсь, что с его помощью читатель сможет, так сказать, войти в поле формирования реальности через заднюю дверь. Предварительных знаний по теме не требуется; никаких теорий или формул не приводится. Но библиография в конце книги содержит необходимые ссылки и материалы для тех, кто хочет глубже изучить любую из предложенных здесь областей. Мне хотелось бы думать, что студент, изучающий социальные или поведенческие науки, возможно, найдёт на этих страницах идеи для своего исследовательского проекта или темы для диссертации.

Я надеюсь, что эта книга послужит и другой цели. Как я уже говорил, убеждённость в том, что твой собственный взгляд на реальность является единственной реальностью – самое опасное из всех заблуждений. Это по-прежнему опасно, если сочетается с миссионерским рвением просветить остальной мир, независимо от того, хочет ли остальной мир быть просвещённым или нет. Тот, кто всем сердцем отказывается от наперёд заданного определения реальности (например, идеологии), осмеливается смотреть на мир иначе, может проявить "критику мышления" в истинно оруэлловском смысле по мере того, как мы неуклонно приближаемся к «1984». Хотелось бы думать, что этот обзор может внести свой вклад, хотя бы и небольшой, как способ привлечь внимание к тем формам психологического насилия, из-за которых современным насильникам, промывателям мозгов и самозваным спасителям мира может быть трудно проявить свою злую силу.

Моё первоначальное образование в области современных языков и философии, многолетний практический опыт в области криминалистики и работы в сфере безопасности и, особенно, двадцать четыре года работы в качестве клинического психотерапевта, четырнадцать из которых я провёл в качестве научного сотрудника и исследователя в Институте психических исследований в Пало-Альто, учреждении, занимающемся изучением межличностного общения и его нарушений в семьях и более широких социальных контекстах, позволили мне напрямую контактировать с большей частью представленного здесь материала. Другие части книги основаны на моей преподавательской и консультационной деятельности в качестве клинического доцента-профессора психиатрии в Стэнфордском университете и приглашённого лектора в различных университетах и психиатрических исследовательских или учебных институтах в США, Канаде, Латинской Америке и Европе. Некоторые темы, упомянутые в книге, я знаю лишь косвенно и теоретически, но, разумеется, ответственность за любые ошибки лежит исключительно на мне.

Книга разделена на три части. Часть I посвящена путанице, то есть тем сбоям в коммуникации и сопутствующим искажениям, которые возникают непроизвольно. Часть II рассматривает несколько экзотическую концепцию дезинформации, под которой я подразумеваю такие уловки, тупики и заблуждения, которые могут возникать в процессе активного поиска или намеренного сокрытия информации. Часть III посвящена увлекательным проблемам, связанным с установлением коммуникации в тех областях, где её ещё не существует, то есть с созданием реальности, которой могут с пользой для себя делиться люди и другие существа, особенно животные и инопланетяне.

Часть I. Путаница

1. Трудности перевода

«…сойдём же и смешаем там язык их, так чтобы один не понимал речи другого»

Бытие 11:7

Чтобы выжить, все живые существа нуждаются в достоверной информации об окружающей среде. Великий математик Норберт Винер однажды предположил, что мир «можно рассматривать как бесчисленное множество сообщений для тех, кого это может касаться». Обмен этими сообщениями мы называем коммуникацией. А когда одно из сообщений искажается, оставляя получателя в состоянии неопределённости, возникает путаница, которая вызывает эмоции – от лёгкого недоумения до острой тревоги, в зависимости от обстоятельств. Естественно, когда речь заходит о человеческих отношениях и взаимодействии людей, особенно важно добиться максимального понимания и свести к минимуму путаницу. Повторим здесь часто цитируемое высказывание Томаса Гора: «Чтобы понять самого себя, человек должен быть понят другим. Чтобы он был понят другим человеком, ему нужно понять другого [73]».

Путаница обычно не рассматривается как самостоятельный предмет, особенно теми, кто изучает коммуникацию. Это что-то плохое, от чего нужно избавиться. Но поскольку это в некотором смысле зеркальное отражение «хорошей» коммуникации, оно может многое рассказать нам как о наших успехах, так и о наших неудачах в достижении взаимопонимания.

Перевод с одного языка на другой представляет собой необычайно благодатную почву для путаницы. Это выходит далеко за рамки простых ошибок при переводе и просто плохих переводов. Гораздо интереснее путаница, вызванная разными значениями идентичных или похожих слов. Например, «Burro» означает «масло» по-итальянски и «осёл» по-испански, и это приводит к ряду странных недоразумений – по крайней мере, в кульминационных моментах испано-итальянских шуток. Киавари (с ударением на первом «а») – красивый курорт на итальянской Ривьере; chiavare (с ударением на втором «а») – итальянское разговорное выражение, обозначающее занятия любовью. Излишне говорить, что это послужило поводом для множества непристойных шуток, в которых фигурируют туристы, не умеющие говорить по-итальянски.

Несколько более серьёзной и менее простительной является удивительно частая путаница таких слов, как французское actuel (эквивалент испанского actual, итальянского attuale, немецкого aktuelt и т. д.), которое звучит так же, как английское actual (в значении «реальный» или «фактический»), но означает «настоящий», «в данный момент» и даже «актуальный». То же самое можно сказать о французском eventuellement (испанском и итальянском eventualmente и немецком eventuell, которое не имеет ничего общего с английским eventually (в значении «наконец-то» или «в конце концов»), но означает «возможно», «может быть». Значительно более серьёзной является частая ошибка, которую допускают переводчики при использовании числительного «billion», которое в США и Франции означает тысячу миллионов (10⁸), а в Англии и большинстве стран континентальной Европы – миллион миллионов (10¹¹). Там американский миллиард называется miliardo, Milliarde и т. д. Читатель оценит по достоинству тот факт, что путаница между маслом и ослом не так уж важна, но разница между 10⁸ и 10¹¹ может привести к катастрофе, если она скрыта, скажем, в учебнике по ядерной физике.

Эта путаница в значениях, кстати, характерна не только для людей, как следует из Книги Бытия. Из исследований учёного, лауреата Нобелевской премии Карла фон Фриша мы знаем, что у пчёл есть сложные и эффективные «языки» танца, которые различаются у разных видов. Поскольку виды не могут скрещиваться, между ними не может возникнуть языкового барьера. Однако, есть поразительное исключение, которое фон Фриш обнаружил несколько лет назад у австрийских и итальянских пчёл [46]. Они принадлежат к одному виду и поэтому могут скрещиваться, но, хотя они говорят на одном языке, они используют разные «диалекты», в которых одни и те же сообщения имеют разное значение. Когда пчела находит источник пищи, она возвращается в улей и исполняет особый танец, который не только сообщает другим пчелам о находке, но и указывает на качество и расположение пищи. Фон Фриш обнаружил, что существует три вида таких танцев:

1. Если источник нектара находится совсем рядом с ульем, пчела исполняет круговой танец, двигаясь по кругу то вправо, то влево.

2. Если источник находится на среднем расстоянии, пчела исполняет серповидный танец, названный так потому, что он напоминает плоскую восьмёрку, согнутую в полукруг, который выглядит как серп. Острие серпа указывает направление к пище, и, как всегда в её танцах, скорость движения указывает на качество нектара.

3. Если источник находится дальше, пчела привлекает внимание своих сородичей в улье виляющим танцем, перемещаясь на несколько сантиметров по прямой линии к цели, а затем возвращаясь в исходную точку и повторяя движение. Двигаясь в направлении источника пищи, пчела виляет брюшком.

Итальянская пчела использует виляющий танец на расстоянии более сорока метров, но для австрийской пчелы этот танец означает гораздо большее расстояние. Таким образом, австрийская пчела, действуя на основании информации, полученной от итальянской соседки по улью, будет искать пищу слишком далеко. И наоборот, итальянская пчела не полетит достаточно далеко, если её предупредит о наличии пищи виляние австрийской коллеги.

Пчелиные языки врождённые, а не выученные. Когда фон Фриш вывел австро-итальянских гибридов, он обнаружил, что у шестнадцати из них рисунок на теле был очень похож на рисунок их итальянского родителя, но они «говорили по-австрийски», то есть использовали серповидный танец для обозначения промежуточных дистанций в 65 из 66 случаев. Пятнадцать гибридов, которые были похожи на своего австрийского родителя, использовали круговой танец в 47 из 49 случаев, когда хотели обозначить то же расстояние. Другими словами, они «говорили по-итальянски».

Самое важное в этом примере то, что мы, люди, сталкиваемся с точно такой же путаницей, когда используем язык тела, который «унаследован» от традиций, и о котором мы почти ничего не знаем, пока не увидим, как представитель другой культуры использует его иначе: так, что нам это кажется странным или неправильным. Члены любого общества разделяют множество моделей поведения, которые были «запрограммированы» в них в результате взросления в определённой культуре, субкультуре и семейных традициях. Некоторые из этих моделей поведения могут не иметь одинакового значения для постороннего человека.

Этнологи говорят нам, что в разных культурах существуют буквально сотни способов, например, поприветствовать другого человека или выразить радость или горе. Один из основных законов коммуникации заключается в том, что любое поведение в присутствии другого человека имеет коммуникативную ценность в том смысле, что оно определяет и изменяет отношения между этими людьми. Любое поведение что-то говорит: например, полное молчание или отсутствие реакции явно подразумевают: «Я не хочу иметь с тобой ничего общего». И поскольку это так, легко понять, сколько здесь места для недопонимания и конфликтов.

В каждой культуре существует определённая дистанция, которую соблюдают двое незнакомцев при встрече лицом к лицу¹. В Центральной и Западной Европе, а также в Северной Америке это пресловутая дистанция вытянутой руки, в чём читатель может легко убедиться, попросив двух любых людей подойти друг к другу и остановиться на «правильном» расстоянии. В странах Средиземноморья и в Латинской Америке дистанция значительно короче. Таким образом, при встрече североамериканца и южноамериканца оба пытаются занять то, что они считают правильной дистанцией. Латиноамериканец приближается; северянин отступает на то расстояние, которое он бессознательно считает правильным; латиноамериканец, чувствуя себя неуютно на таком расстоянии, приближается и т. д. Оба чувствуют, что другой ведёт себя неправильно и пытаются «исправить» ситуацию.

Это создаёт типичную для людей проблему, когда корректирующее поведение одного партнёра вызывает обратную корректировку у другого [183]. А поскольку, по всей вероятности, рядом нет никого, кто мог бы перевести для них их собственные языки тела, они оказываются в худшем положении, чем безуспешно ищущие пчёлы, потому что будут винить друг друга в своём дискомфорте.

Драматический пример этого можно найти в книге Лэйнга, Филипсона и Ли «Межличностное восприятие» [81]:

Муж и жена, прожившие в браке восемь лет, описали одну из своих первых ссор. Это произошло на вторую ночь их медового месяца. Они оба сидели в баре отеля, когда жена завела разговор с парой, сидевшей рядом. К её разочарованию, муж отказался присоединиться к разговору, оставался отстранённым, угрюмым и враждебно настроенным как по отношению к ней, так и по отношению к другой паре. Почувствовав его настроение, она разозлилась на него за то, что он создал неловкую социальную ситуацию и заставил её чувствовать себя «не в своей тарелке». Накалились страсти и дело закончилось ожесточённой ссорой, в которой каждый обвинял другого в невнимательности.

Теперь, восемь лет спустя, они понимают, что подошли к ситуации «медового месяца» с двумя совершенно разными интерпретациями, наивно полагая, что, «конечно же», на «языке» другого человека это слово имеет то же значение. Для жены медовый месяц стал первой возможностью опробовать свою новообретенную социальную роль: «Я никогда раньше не разговаривала с другой парой как жена. До этого я всегда была „подругой“, „невестой“, „дочерью“ или „сестрой“».

Однако, муж интерпретировал «медовый месяц» как период исключительной близости, «золотую возможность», как он выразился, «не обращать внимания на остальной мир и просто исследовать друг друга». Для него разговор жены с другой парой означал, что он не соответствует её требованиям. И опять же, не было переводчика, который мог бы заметить их «ошибку в переводе».

Даже при сознательном использовании вербального языка переводчик в привычном смысле этого слова (то есть человек, который обучен переносить смысл с одного разговорного языка на другой) должен знать гораздо больше, чем просто оба языка. Перевод – это искусство, и даже плохой переводчик-человек намного лучше самой лучшей из существующих машин для перевода. Но это разочаровывающее искусство, потому что даже самый лучший перевод влечёт за собой потери – возможно, не столько объективной информации, сколько той неуловимой сущности любого языка, его красоты, образов и метафор, для которых не существует прямого перевода.

У итальянцев есть известная поговорка «Traduttore, traditore», выражение, которое само по себе является ярким примером описываемой им трудности. Как однажды заметил известный лингвист Роман Якобсон, если перевести эту поговорку на английский как «Переводчик – это предатель», то мы лишим её параномастической² ценности. Другими словами, это правильный перевод, но это не то, что означает оригинал.

Дополнительная проблема заключается в том, что язык не только передаёт информацию, но и выражает мировоззрение. Лингвист XIX века Вильгельм фон Гумбольдт однажды заметил, что разные языки – это не столько обозначения одного и того же, сколько разные взгляды на него. Это становится особенно очевидным на международных встречах, где сталкиваются идеологии, а переводчик, владеющий языками, но не понимающий идеологий, оказывается в безвыходном положении. Демократия – это не совсем то же самое, что народная демократия. Оттепель в советском лексиконе означает совсем не то же самое, что в лексиконе НАТО. Одно и то же явление может называться «освобождением» для одних и «порабощением» для других.

Таким образом, переводчик, а тем более устный переводчик, который должен принимать решения за доли секунды без помощи словарей, может непреднамеренно привести к серьёзным последствиям из-за незначительных ошибок или из-за благонамеренной попытки «уточнить». Профессор Роберт Эквалл, переводчик с восточных языков, который на протяжении многих лет участвовал в самых деликатных дипломатических переговорах на Дальнем Востоке, описал классический пример этого:

На заключительном заседании Женевской конференции по Корее летом 1954 года Пол Анри Спаак был переговорщиком от имени Организации Объединенных Наций против коалиции Северной Кореи, Китая (в лице Чжоу Эньлая) и СССР. Спаак считал, что всеобъемлющий характер и правдивость предложения Организации Объединенных Наций делают излишним рассмотрение любого другого предложения, и поэтому он закончил свое выступление словами: «Cette declaration est contenue dans notre texte. [Это заявление содержится в нашем тексте.] Синхронная английская версия, которая прозвучала в моем другом ухе, гласила: …Это заявление содержится в тексте соглашения о перемирии. Позже выяснилось, что переводчик услышал слова "dans notre texte" как "dans l'autre texte" и, решив, что "l'autre – осенний текст" является расплывчатым и требует пояснения, добавил свое собственное пояснение, вставив слова "соглашение о перемирии".

С этого момента ситуация обострилась. Чжоу начал обвинять Спаака в том, что он сделал необоснованное утверждение, что вопреки тому, что сказал Спаак, предложение делегации Китайской Народной Республики не было частью соглашения о перемирии.

Пол Анри Спаак наблюдал за Чжоу Эньлаем с выражением легкой, заинтересованной отстраненности, смешанной с явным удивлением по поводу того, из-за чего весь сыр-бор. Кроме того, возможно, он подумал, что пронзительные китайские слоги были странным ответом на утончённую красоту того, что было так хорошо сказано по-французски, но всё же захотел узнать, что означают эти незнакомые слоги. Он добродушно поправил наушники. Но когда смысл сказанного, переведённый с китайского на английский, а затем на французский, наконец стал ему понятен, настала его очередь сердито встать и жестом и голосом попросить слова.

Делегаты, которые слушали оригинальную речь Спаака на французском языке были удивлены реакцией Чжоу, в то время как те, кто пользовался только «обогащённым» китайским переводом (китайцы и северокорейцы), очевидно, сочли возмущение Спаака неуместным.

Следующей ошибкой в переводе стала ещё одна оплошность. Спааку удалось донести мысль о том, что он никогда не произносил роковых слов «о соглашении о перемирии». Как это часто бывает после разрыва отношений, и он, и его бывший противник пытались перещеголять друг друга в стремлении объяснить и прояснить ситуацию раз и навсегда. Затем Чжоу сказал:

Если декларация, выдвинутая шестнадцатью государствами ООН и последнее предложение, выдвинутое делегацией Китайской Народной Республики, хотя и имеют некоторые различия, исходят из общего стремления, то почему бы вместо одностороннего заявления шестнадцати стран девятнадцати государствам, представленным на этой Женевской конференции, не выразить это общее стремление в общем соглашении?

Ключевой фразой в этом заявлении, очевидно, была та, что выделена жирным курсивом, но, поскольку переводчики уже были на взводе, переводчик Чжоу допустил оплошность и опустил эти ключевые слова, которые определяли и ограничивали всё заявление.

То, что Спаак в итоге услышал на французском, было всеобъемлющим призывом к соглашению, основанному на общем стремлении к урегулированию. Это, возможно, прозвучало даже как запоздалое признание Китаем точки зрения, которую он так красноречиво отстаивал. Возможно, он почувствовал, что наконец-то убедил Чжоу быть благоразумным. В жарких дискуссиях о непонимании он перешел грань холодного, жесткого мышления и, стремясь показать, что он тоже разумен, дал волю своим порывам.

"En ce que me concerne et pour eviter toute doute, je suis pret a affirmer que jaccepte la proposition du delegue de la republique chinoise” [Что касается меня и во избежание каких-либо сомнений я готов заявить, что принимаю предложение делегата Китайской республики.]

Результаты были просто сенсационными. Разразился бедлам. Спаак, великий и уважаемый лидер западного мира, "фактически" предал свою сторону, откололся – цитирую Эквалла —

от соглашения и единства, к которым так тщательно стремился перед финальной встречей, и перешел на сторону врага. Премьер-министр Австралии Кейси, вице-президент Филиппин Гарсия и главы других делегаций попросили слова. Генерал Беделл Смит, глава делегации Соединенных Штатов, пытался сделать одновременно две вещи: предоставить слово и фактически физическим сдерживанием удержать делегацию Южной Кореи на месте, поскольку эта делегация, внезапно убедившись в предательстве, начала уходить. Сэр Энтони Иден, захваченный неразберихой происходящего, очевидно, не знал, уступил ли Спаак землю или пошел на неожиданную уступку со стороны китайцев. Мог ли он быть уверен, кому из многих заявителей он должен предоставить слово, и, таким образом, он тоже, казалось, колебался в неуверенности. [38]

Эквалл только намекает на то, что, поскольку он знал все используемые языки, он был, вероятно, единственным человеком на всем пленарном заседании этого решающего международного совещания, который заметил истоки путаницы и все этапы ее последующей эскалации. Но работа переводчика – это быть «полезным эхом», как выразился Эквалл, и ни один переводчик не должен принимать активного участия в разбирательстве.

Это, конечно, уместно, если говорить о переговорах как таковых. Но что касается потока общения, то переводчик занимает в нём еще более важное положение, чем председатель.

Как и у любого посредника, у переводчика есть большая тайная власть³. Он нужен обеим сторонам и ни одна из них не может (как правило) его контролировать. Иногда велик соблазн быть чем-то большим, чем просто верным эхом. Есть старая история, восходящая к временам Австро-Венгерской империи, о военном отряде, наступающем на албанскую деревню. У коменданта был приказ применить карательные меры, если жители деревни не выполнят в полной мере определённые требования австрийцев.

Так получилось, что никто из австрийцев не знает албанского, а никто из жителей деревни не говорит ни на одном из множества языков, которые использовались в австро-венгерской армии. Наконец, находят переводчика. Он, как оказалось, обладает богатым опытом общения с людьми, что отличает жителей земель к востоку и югу от Вены. В ходе долгих переговоров он едва ли хоть раз перевёл правильно. Вместо этого он говорит каждой стороне то, что она хочет услышать или готова принять, вставляя то тут, то там незначительные угрозы и обещания, пока обе стороны не сочтут друг друга достаточно разумными. Австрийский офицер не видит смысла настаивать на своих требованиях, а жители деревни не отпустят его, пока он не согласится на то, что, по его мнению, является добровольным возмещением ущерба, но что они считают прощальными подарками.

В то время, когда предположительно произошла эта история, термин «психотерапия» ещё не был придуман, но то, что делал толмач, явно носило терапевтический характер. Читателю может показаться странным использование этого термина, поскольку он далёк от исследования бессознательного и обретения инсайта. На самом деле, эта история представляет собой паутину лжи, продуманных манипуляций и намеренного введения в заблуждение. Но давайте зададимся важным вопросом: какая ситуация была более запутанной и, следовательно, «болезненной» – та, что существовала до вмешательства переводчика, или та, что возникла после него? Какой ценой была куплена… «честность»?

Нам придется вернуться к этому вопросу и сомнительным ответам на него позже, когда мы будем обсуждать те странные контексты общения, где все является правдой, а также её противоположностью. На данный момент позвольте мне лишь предположить, что более глубокое понимание коммуникации не только дает нам новый взгляд на проблемы, но и заставляет нас подвергать сомнению наши старые способы их решения.