Решив, что нужно после нового года обязательно с ним встретиться, отправилась наводить последний лоск. В семь я уже была дома, но Гладышев так и не позвонил. Я начинала нервничать и переживать, что рейс задержат, и он не успеет, но в восемь раздался долгожданный звонок, и я едва не подпрыгнула от радости. Схватила телефон, и расплывшись в улыбке, громче, чем нужно, сразу же спросила:
– Гладышев, ты в Москве?
-И тебе привет! Ты что, уже навеселе?– насмешливо поинтересовался он, на заднем фоне у него играла какая-то музыка. Все шумело, трещало, но я была настолько рада слышать моего Зануду, что остальное стало неважным.
-Ага, тебя услышала, и в голову ударило сразу, – отозвалась я весело, наполняя бокал шампанским. Я решила по чуть-чуть настраиваться на праздник, хотя настроение у меня и без того зашкаливало.
-Юморина ты. В голову тебе давно уже ударило, – засмеялся он.
-Решил все свои дела? – пробубнила, сделав глоток.
-Да. Только прилетел.
-Ну, слава богу, а то я уже испугалась.
-Чего? – вдруг удивился он. И меня его вопрос насторожил.
-Как чего? Что не успеешь прилететь, и Москва будет встречать Новый год без такого красивого мужчинки, – отшутилась я.
-А-а, я тебе поэтому и звоню, Чайка. –начал он, а у меня рука с бокалом застыла на полпути к губам. – Давай, я тебя завтра или перед отлетом в Бийск приеду поздравить, сейчас не успею, надо еще домой заехать.
Я медленно втянула воздух, вдруг ставший каким-то пересушенным, как в пустыне, сжавшим до боли мои легкие, отчего я не могла надышаться. Руки задрожали, внутри все похолодело, онемело от шока, неверия и полной дезориентации. Кончик языка пронзил горький вкус слез разочарования.
Сглотнула, втянула сквозь боль заиндевевший в миг воздух. Гладышев что-то говорит в трубку, а я не слышу, как в каком-то пламенном бреду. Наверное, нокаут –это, когда тебя уже ударили, а ты еще не понял этого. Если так, то меня туда мастерски отправили. Впрочем, кулаками махать Гладышев здоров, особенно теми, что в самую душу попадают с одного выпада.
-Ян, ты там где?-прорывается озадаченный голос.
-Здесь, – отвечаю потерянно.
-Ну? –нетерпеливо спрашивает Олег.
-Как хочешь, -безучастно произношу.
-Что «как хочешь»? Я у тебя спрашиваю, с кем отмечаешь? С этой со своей подружкой ненормальной? Куда поедите? -весело спрашивает он, а у меня из глаз покатились слезы. Я ему не рассказывала о ссоре с Лерой и сейчас была рада этому. Никогда он не узнает о том, что я все приготовила для него, для нас. Не узнает как ждала этого вечера и сколько надежд на него возлагала.
Наивная дура, опять намечтавшая себе не бог весть что! Сколько еще раз мне нужно разбить лоб, чтобы дошло наконец, что ничего между нами не меняется и не нужно в каждом его взгляде искать нечто двусмысленное. Нет там ничего, кроме нужды по средам и пятницам.
Рыдания начинают подкатывать к горлу, поэтому я поспешила закончить разговор, стараясь хоть немного оживить голос.
-Ладно… мне идти надо. Отлично погулять. Позвонишь, как надумаешь приехать. Счастливого Нового года!-выдала рубленными фразами, а чувство, словно сердце на куски порубила.
-Хорошо, позвоню еще. Много не пей! – наказал он напоследок, и отключился.
И все! ВСЕ!
И на меня такое отчаянье накатило. Словно в миг мир перестал существовать, словно одна я на всем белом свете. И стены этой квартиры стали надвигаться на меня.
Обвожу затуманенным слезами взглядом гостиную: сервированный стол, задорно мигающую всеми цветами елку, приготовленное платье и туфли.
Вырывается смешок. Горько мне! Так горько, что сил нет. Сползаю по двери, закрыв глаза. Слезы катятся градом, портя макияж, но мне было уже все равно. Задыхаясь, начинаю беззвучно рыдать, упиваясь болью, унижением и одиночеством, которым было невыносимо дышать, которое рвало мне душу и сердце. Я уже не спрашивала, почему и за что. Просто принимала то, что я не нужна любимому мужчине. Мною настолько завладела апатия, что даже не в силах была обвинить его в чем-то. Да и в чем винить-то, если сама мечтательная, влюбленная дура? Он же поступает со мною, как поступил бы всякий другой мужчина, который просто трахает два раза в неделю девку.
Только не легче от понимания этого. Не легче! Душат проклятущие чувства. Хоть бы уж угасли без света, так нет же! Они темнели, приобретали болезненно-зависимые черты, но не угасали. Угасала я с каждой секундой, молясь лишь об одном, чтобы это поскорее кончилось, чтобы ушло, провалилось сквозь землю. Только Гладышев настолько сросся с моей душой, что стал родней родных. А родные только умирают, их не вычеркивают и они просто так не исчезают. В таком я переплете. Вне всех обид, боли и слез – люблю его. Но с этой любовью мне просто нечем дышать. Задыхаюсь!
Я не знаю, сколько я сидела вот так на полу оглушенная болью и разочарованием. Надломилось что-то во мне, отяжелело сердце, окаменело, давило непосильным грузом, и в тоже время пусто было до дикого воя. А хотелось бы повыть, да только слезы вдруг высохли. Еще раз окидываю все эти приготовления, вспоминаю себя такую окрыленную и начинаю цинично хохотать.
А потом просто срываюсь от боли и злости на саму себя, подскакиваю, как ужаленная и яростно начинаю сдирать со стен все эти снежинки, мишуру, гирлянды. Но этого мало, чтобы выплеснуть разочарование, поэтому сметаю со стола все эти тарелки, вилки, ложки и бокалы. Пинаю елку, отчего она падает на пол, и игрушки с оглушительным звоном разбиваются, как и мое сердце. И не выдерживаю я этого кошмара, падаю на колени и реву взахлеб, ударяя кулаками по паркету от бессилия и безнадеги.
Какая же жалкая! Какая глупая! Неужто всерьез думала, что впустит в свою жизнь? С друзьями познакомит, потом вы, наверное, и к родителям бы к его вместе поехали? Очнись девочка! Ты всего лишь для удобства –издевается надо мной внутренний голос. А я только трясу головой до тошноты, продолжая колотить пол до отрезвляющей боли. Отрезвила.
Смотрю на разруху и бардак, и понимаю, что это точное отражение моей души. Вот так и там – на куски все, на осколки.
Усмехаюсь, сглатываю, но во рту пересохло. Беру бутылку и пью прямо с горла, обливаясь, сажусь на диван и уставившись в одну точку, просто сижу. Вспомнилась последняя встреча и его это «Заказывай дедушке Морозу подарок. Что хочет девочка Яна?».
Смеюсь сквозь слезы.
А какая разница, что хочет девочка Яна? Кому вообще до этого есть дело? Никогда дедушка Мороз не дарил ей того, что хочется. И сейчас тоже чуда не случилось. А ведь девочка-то поверила, всем своим сердечком и душой, от того, наверное, так больно теперь.
«Мама тебе разве не говорила, чтобы ты не верила взрослым дядям, когда они тебе предлагают конфетку?»
Говорила, Олеженька. Да только я вот непробиваемая. Но думаю, у тебя получится донести истину. У тебя непременно получится! Научится девочка Яна не верить, не надеяться, ни ждать!– вела я мысленный диалог.
Постепенно немного успокоилась. Слез больше не было, не было ни надежд, ни каких-то планов. Разом как-то опустились руки и внутри поселилась пустота. Кое –как подняла себя и направилась на кухню за очередной бутылкой. Проходя мимо зеркала, остановилась и с ужасом уставилась на свое зареванное лицо с потекшим, размазанным макияжем. Такая уродливая гримаса. Мне стало жутко. В душе зажегся протест.
Неужели я буду вот так сидеть и жалеть себя? Какой вообще в этом смысл? Не хочу я так. Слишком больно, слишком свежо, чтобы по – живому колупаться в ранах. Хочется забыться, утопить свою боль в наигранном веселье.
Подумав немного, решила, что поеду на вечеринку. На часах было уже десять, поэтому я поспешила привести себя в порядок. Умывшись, припудрилась, накрасила губы красной помадой и подвела глаза. Остервенело, без сожаления распустила элегантную прическу, которую мне делали около двух часов, и отправила волосы в свободный полет. Из одежды выбрала короткую, кожаную юбку с завышенной талией, в которую заправила простую белую майку. Платье же, которое я так долго выбирала и с таким волнением примеряла перед зеркалом, зашвырнула подальше в шкаф, поджав задрожавшие губы. Накинув, норковый полушубок, взяла сумочку и перед тем, как выйти из квартиры, обвела ее опустошенным взглядом, в очередной раз чуть не разрыдавшись.
Как бы сложилась жизнь, если бы Гладышев приехал?– проскользнула вдруг мысль, словно сегодняшний вечер имеет какое-то особое значение.
Имеет. Конечно, имеет, но исключительно для меня и в этом вся соль. Проглотив в очередной раз слезы, взяла себя в руки и решительно настроилась забываться, и черт возьми, веселится!
С таким настроем я пребыла по указанному Стасом адресу, который ждал меня у ворот довольно внушительного коттеджа. Стасик, как обычно рассыпался в комплементах, что заставило меня улыбнуться. И хотя атмосфера праздника ощущалась на все сто, в душе у меня царил холод и пустота.
В доме было не протолкнуться, музыка гремела так, что казалось, стены сотрясаются. Мы со Стасом подошли к компании парней и девушек, где меня сразу же со всеми познакомили. Я никого не запомнила и лишь с улыбкой кивала, принимая из чьих –то рук бокал.
Через полчаса я расслабилась, выпив достаточное количество шампанского, которое быстро ударило мне в голову. Немного погодя, неровным шагом отправилась на поиски туалета и своей сумочки, чтобы припудрить лицо. Искала я ее довольно долго среди кучи вещей, но когда нашла, не поняла, для чего мне понадобилось пудрить лицо. Рассмеявшись над собственным идиотизмом, чуть опять не впала в истерику, но тут в комнату кто-то вошел, и каково же было мое удивление, когда это оказалась Гельмс.
-Токарева?– удивленно воскликнула она.
Я закатила глаза, и отбросив сумочку, с царственным видом прошла мимо, оставляя Леру в полнейшем недоумение. Но у меня не было ни желания, ни сил на Гельмс.
Посетив уборную, пошла на поиски Стаса и Ани, но на прежнем месте уже сидели какие-то парни с девушками. Я раздраженно втянула воздух, и резко обернувшись, чтобы уйти, врезалась в чью-то каменную грудь. В нос ударил резкий аромат парфюма. Поднимаю голову и встречаюсь с самоуверенным взглядом прищуренных глаз Макса. И тут что-то у меня оборвалось внутри, когда он лениво улыбнулся, словно зверь, словивший, наконец-то, свою добычу.
-Яна?-пророкотал он, наклонившись, обжигая кожу горячим дыханием. У меня по телу пробежала дрожь, но я не подала виду и усмехнувшись, произнесла иронично:
-Максим, кажется?
Макс засмеялся, и вновь наклонившись, насмешливо прошептал, нагло касаясь моего ушка губами.
-А так тоже кажется? – провел он языком по разгоряченной коже, я отшатнулась, словно ошпаренная и резанула бешеным взглядом. На что Макс ответил пьяной ухмылкой и отсалютовал бокалом.
-С Новым годом! –прогремел он вместе со всеми в следующее мгновение и выпив, притянул все еще ошарашенную меня к себе, грубо впиваясь в мои губы, заставляя раскрыться, заполняя мой рот холодным шампанский и своим горячим языком.
ГЛАВА
15
«Happy new year! Happy new year! May we all have a vision now and then…» – подвывала на заднем фоне АВВА, вызывая у меня раздражение и досаду. Этого самого « happy» не было ни в одном глазу. Я обводил задумчивым взглядом банкетный зал, декорированный к празднику новогодней атрибутикой, и все больше раздражался. Не прошло и получаса, как меня начало бесить монотонное мерцание гирлянд, суетливость баб и слишком громкий хохот мужиков. Всеобщее веселье казалось каким-то наносным, искусственным. Ощущение, будто у всех в раз отключились проблемы, и жизнь заиграла всеми цветами радуги. Только у меня в этот вечер кнопка «выкл» не работала, и праздничного настроения не наблюдалось. Напротив, с каждой проведенной здесь минутой оно становилось все хуже.
Я сидел и не понимал, какого хрена насилую себя, спокойно попивая шампанское в этой великосветской компании, когда мысленно нахожусь с дочерью и Чайкой? Но вариантов было не много, учитывая ,что дочь сторонилась меня, а Чайку держал на расстоянии я сам.
Причина? А хрен ее знает. Внутренний голос, конечно, гаденько посмеивается, увещевая меня, что безбожно вру, но честно, у меня не было времени в этом разбираться. Хотя в чем тут собственно разбираться? Достаточно оглянуться вокруг и представить Чайку среди вот этой кучки разряженных сучек, мило щебечущих друг другу комплименты в то время, как глаза горят завистью и еще кучей нелицеприятных эмоций. И вот не представляю я ее здесь. Не потому, что она бы так не смогла или не вписалась в эту элитную тусовку, а просто потому, что не хочу ее такой видеть. Таких у меня за плечами столько, что уже и не вспомнишь. Нажрался на три жизни вперед.
Она же другая, настолько другая, что у меня дух захватывает, голова кругом идет. С ее появлением в моей жизни, внутри что-то зашевелилось, ожило. Я с ней ожил, задышал полной грудью. И все будто в первый раз. Каждую минуту что-то новое до сумасшедшего, детского восторга и тупой улыбки. Я как оголодавший жру огроменными кусками ее кипучую энергию, безграничное жизнелюбие, ошеломляющую искренность и дикую страсть. Она огонь, согревающий мою душу, сжигающий разум и воспламеняющий тело.
Что это? Любовь? Ну, так навскидку, хотя даже думать об этом смешно. Какая на хрен любовь?! Бешенная, животная страсть, интерес, тяга, похоть в конце концов, но не любовь.
Вспомнился последний разговор с Чайкой на данную тему.
«-Ты вообще когда-нибудь любил?
-Все зависит от того, что ты в это понятие вкладываешь.
-В понятие любовь я вкладываю полное растворение в другом человеке. Когда тебя в тиски сжимает это чувство, наизнанку выворачивает, по венам течет, вертит тобой, как хочет. Когда теряешь все: разум, контроль, покой, себя…Когда невозможно надышаться любимым человеком. Сколько бы часов не проводили вместе, а все равно мало, все равно голодный.»
Пожалуй, это самое пронзительное признание женщины в чувствах ко мне. Такое же отчаянное, страстное, как моя импульсивная девочка. Оно с привкусом горьких слез и сладких мечтаний, которые обернутся для нее дикой болью, ибо я могу привести тысячу причин, почему нам не светит общее будущее. Даже ту же разницу в возрасте. Двадцать лет – это не шутки.
Хотя не в этом вовсе дело. Если бы хотел – взял. Я истинное дитя девяностых, а эти годы беспредела научили брать без разрешения и согласия, нагло отбирать, подчинять себе, присваивать, подавлять. Да, жизнь изменилась, изменились методы, но не суть. Я все та же эгоистичная тварюга, но мне чисто по-человечески жаль бедную девчонку: не такой должна быть первая любовь, не такой первый мужик. Я изо всех сил, как могу, берегу ее от самого себя – соблюдаю дистанцию, чтобы впоследствии не превратилась в очередную дуру с установкой «все мужики козлы».
Отпустить бы, пока не поздно, пока не сломал. Но себя все же я люблю больше, чем жалею ее. А я не наигрался, мне она еще не надоела. Но надоест! Я себя знаю. Поэтому кормить Чайку заведомо ложными надеждами не стоит. Она от одной улыбки-то взлетает черт знает куда, а я хоть и сволочь, но не хочу, чтобы она разбилась, когда будет падать. И все же, как бы там не было, а неравнодушен я к ней. Особенная она для меня. Не было у меня таких и не будет.
–Саныч, ты че такой кислый?– вернул меня в реальность подошедший Борька.
–Настроения нет, – ответил я, обводя взглядом зал в очередной раз.
–Из-за Леськи переживаешь? –присел друг рядом.
–Ну.
–Она с Ленкой справляет?
–Нет, с моими. Второго поеду к ним.
–Разберетесь. Она у тебя хорошая девчонка, все нормально будет, – успокоил меня Шувалов, похлопав по плечу. Я кивнул, надеясь, что так оно и будет.
–Темыч где?– поинтересовался, меняя тему.
–В Куршевель с друзьями укатил, там отмечают.
–Ну, правильно. Аленка не возмущалась?– развеселился я, представляя реакцию Шуваловой, которая все никак не могла смириться, что ее сын вырос. Хотя я и сам не далеко уехал.
–Ну, постфактум чего уже возмущаться, –хохотнул Борька. – Темка хитрец же. «Пап, ты прикрой, а то с мамой некогда переговоры вести.» Ну, а мне че? Прикрою, не за спасибо, конечно. У нас с ним свои дела. Да и вырос пацан, пусть гуляет, тем более, что меру знает. Это Аленка все ребенка в нем видит. Тут вернулись на два дня пораньше с Сейшел и девку у него застали, что у нас с мамой было, не описать.
Я засмеялся, качая головой. Но улыбка тут же сошла с губ, когда к нам подошла Антропова. Было видно, что она на нервах. Да и не мудрено, учитывая, что Миха до сих пор не приехал. В последнее время друг был сам себе на уме, но довольный, что наводило на определенные мысли. Похоже, завел -таки себе молодуху, что с такой женой вполне закономерно.
–Олег, Антропов не звонил тебе?– спросила она. Я покачал головой, едва сдерживая ехидную усмешку. Вряд ли все же Миху дела задерживают, раз его пиранья не в курсе.
Вика поджала губы. Достала телефон и начала названивать, осушая попутно бокал с шампанским. Мы с Шуваловым следили за данной картиной с интересом. Не каждый день увидишь эту стерву взволнованной.
Но спустя некоторое время вернулись к нашей беседе, пока к нам не подошел Диман со своей очередной пассией и не спросил:
–Гладышев, а ты че не привел свою куколку? Или она уже свой век отжила?
Меня этот пренебрежительный тон взбесил, я уже хотел ответить что-нибудь резкое, но тут Антропова отправила меня нокаут.
–Ну да, давайте соберем здесь всех ваших шлюх-однодневок, –съязвила она, не отрываясь от телефона. Диман расхохотался, а рядом стоящая с ним «куколка» растерянно хлопала ресницами. Меня же Антроповское «ваших шлюх-однодневок» хлестануло со всей дури, вызывая звериную ярость. Перед глазами стояла Янка такая смешная и милая, болтающая о разной чепухе. И мне стало так мерзко, гадко, противно до одури, что какая-то дрянь вот так взяла от нечего делать и облила мою девочку грязью. Медленно поворачиваюсь и тихо цежу, вкладывая в свой голос все мое отвращение к этой суке:
–Вик, ты за языком следи!
Вика отрывается от телефона, брови взлетают вверх, а на змеином лице появляется гаденькая улыбка.
–С какой стати, Олеженька? –пропела она сладким голоском, словно я ей какой-то мальчик.
–Я тебе не Олеженька, и разговаривать со мной в подобном тоне лучше не стоит, –холодно осадил.
–Ты мне угрожаешь?– усмехнулась она, я же развеселился. Дура-баба.
–Вик, с небес спустись на землю. Какие угрозы? Ты вообще кто и что можешь, кроме бестолковых разговоров?
Я шарахнул со всей дури по ее самолюбию и с довольной улыбкой наблюдал, как она побледнела. Но эту тварь парочкой фраз не проймешь. Она сразу же взяла себя в руки и ядовито парировала:
–А что тебя так задевает, Гладышев? Правда?
– Правда? Не смеши ради бога! Ты и правда – так же совместимы, как резус-положительный плод с резус – отрицательной мамашей. Так что оставь свой высер при себе! О чем ты можешь судить своим скудным умишкой? –меня несло и я не собирался тормозить. Эта мерзопакостная гадина сидела у меня в печенках лет пятнадцать, но сегодня окончательно достала.
–Саныч, да ладно, че завелся-то? Что Вику не знаешь?! – попытался меня утихомирить Боря, но получился обратный эффект.
–Да мне надоело терпеть это уродство. С какой стати-то я должен ее словесный понос слушать?! –взорвался я, на нас уже все смотрели, но мне было плевать.
–С такой, что я жена твоего друга! Прояви уважение хотя бы к Мише! Неужели какая-то малолетняя шалава стоит пятнадцати лет дружбы? –противно скорчив свою рожу, выплюнула Антропова. Меня захлестнуло яростью, и я подскочил, отчего эта мразь побледнела и начала оглядываться в поисках защиты.
–Эта, как ты говоришь, «малолетняя шалава» стоит, чтобы за нее убивали таких жен друзей, как ты, когда они открывают свой поганый рот!– процедил я, готовый привести слова в действия, если она еще что-то вякнет. Но Антропова с перекошенным от страха лицом молчала, прерывисто дыша.
–Олеж, давай, остынь. Ты чего?– осторожно тронула меня за плечо Аленка, настойчиво разворачивая к себе. Я резко обернулся, скидывая ее руку и обжег всех яростным, угрожающим взглядом. Пусть смотрят и запоминают. Никому не позволю косо смотреть в сторону того, что принадлежит мне. А то охерели, берегов не видят!
Друзья и знакомые старались отвести взгляд. Спустя пару минут все неловко засуетились в попытке замять конфликт. Я же почувствовал дикую усталость. Мне было плевать, кто и что думает по поводу моей вспышки, я себя считал правым, но оставаться здесь не было никакого желания.
–Ладно, все. Я поехал. Счастливого Нового года! – уже спокойней произнес, направляясь на выход. Шуваловы пошли за мной.
–Олеж, ну, прекрати! Это же Антропова, ей лишь бы что-нибудь ляпнуть, – остановила меня Аленка.
–И что, это у нас теперь такой аргумент? Я вообще херею! Ты слышала? МАЛОЛЕТНЯЯ ШАЛАВА! Это нормально что ли, по-вашему, обосрать мою бабу мне же в лицо, а я должен молчать, потому что, видите ли, жена друга? Так плевать я хотел на ее иммунитет. Будет мне еще какая-то осатаневшая от злости сука говорить, кого приводить, а кого нет и свои оценки давать.
–Все верно, Саныч. Поговорим с ней. Реально уже оборзела, -согласился Борька.
–Да о чем с ней говорить, ее убивать надо! Меня просто удивляет, с каких пор эти сучки стали такими матронушками благодетельными? Себя пусть вспомнят. Траханные-перетраханные на сто рядов всеми, кому не лень, но нет, туда же – со свиным рылом в калашный ряд, –бушевал я. Но стоило высказаться и как-то отпустило, лишь глухое раздражение плескалось где –то глубоко внутри. Шуваловы молчали, я же окончательно успокоился и устало вздохнул, что как-то вывело нас всех из задумчивого состояния.
–Олежка, ты раздевайся, пошли, дернем за Новый год, че из-за дуры теперь праздник портить?– хлопнул меня по плечу Шувалов, Аленка улыбнулась в надежде на мое согласие, но я уже твердо для себя решил, что не останусь, иначе осчастливлю Миху – сделаю вдовцом.
–Нет, ребят, вы празднуйте, а я поехал, – сообщаю тоном, не терпящим возражений. Шуваловы по взгляду поняли, что спорить бессмысленно, не первый год меня знают, поэтому только поджали губы, расстроенные моим решением.
–Что будешь делать?– спросила Аленка напоследок.
–Еще не решил, – пожал плечами. И махнув рукой, вышел из зала.
На улице сразу стало легче дышать, словно вырвался на свободу и наконец-то, сработала та самая кнопка «выкл»: проблемы отошли на задний план, захотелось праздника, настоящего такого с искренним смехом, с восторгом, подарками, елкой, мандаринами и Чайкой. Именно с ней, ибо она и есть мой праздник: маленький, эксклюзивный праздник.
И только сейчас вдруг задумался, а с кем моя девочка сейчас и где. Из разговора я не очень понял, какой-то он странный получился. Конечно, я знал, что она хотела бы встретить Новый год со мной, но я ведь ей ни словом о такой возможности не обмолвился, поэтому вряд ли она будет ждать меня. Эгоистично, конечно, вот так взять да привалить, разрушая ее планы, но меня совесть не мучает. Уверен, Чайка будет только рада.
С этими мыслями сажусь в машину и еду к Янке. По пути набираю ее номер, но трубку она не берет. Впрочем, сейчас вряд ли бы кто-то взял: уже одиннадцать часов, нормальные люди во всю гуляют. Я же к нормальным никогда не относился. Заезжаю в первый попавшийся открытый магазин. Оказывается, некоторые работают даже – бедные люди. Скупаю все, что можно: шампанское, мандарины, пиротехнику, сладкие подарки – Янка любит у меня сладости. Цветы ей беру и лечу скорее в квартиру на Мытной, боясь опоздать. Присутствие ее подруг меня не смутит, мне даже интересно, какая моя Чайка в кругу своих сверстниц.
Настроение с каждой минутой становится все лучше. Праздничная атмосфера не вызывает раздражение, а только улыбку. Москва горит, сверкает тысячей разноцветных огней, а у меня внутри так же все искрит от предвкушения. И какого вообще хрена грузился всяким бредом на тему совместного будущего?
Почему нельзя просто жить и наслаждаться?
Этот вопрос остается без ответа, потому что себя не переделаешь. И я точно знаю, что этот порыв угаснет, как и волшебство этой ночи, навеянное любимым праздником. Даже взрослым хочется верить в чудеса, и раз в году можно себе это позволить.
Когда подъезжаю к дому, облегченно отмечаю, что свет в квартире горит. Настоящее везение, что Янка никуда не укатила. Видать, судьба. Прихватив пакеты, поднимаюсь в квартиру, но открыв, сразу же понимаю, что никого нет.
В нос ударяет острый аромат Чайкиного парфюма. Он такой приторный, густой, слишком сладкий, даже удушливый, но он ее, а она так совершенна в своих бесчисленных несовершенствах. Втягиваю поглубже этот запах и ощущение, будто в машине укачало, но в тоже время её духи, как сладкое обещание заводят.
Вокруг звенящая тишина и в эти предпраздничные часы пустота этой квартиры и мое одиночество чувствуются особенно остро.
Стою посреди коридора с пакетами, как дурак, и не знаю, какие дальше телодвижения. Не то, чтобы я не представлял себе такой сценарий развития событий, но как-то не подумал, что буду делать, если Янка не окажется дома.
И вот сейчас передо мной два пути: поехать домой, напиться и лечь спать или отыскать Чайку и все-таки встретить нормально этот гребанный Новый год. Второй вариант как-то больше по душе, поэтому бросив пакеты на пол, прохожу в гостиную, включаю свет и застываю истуканом. Обвожу ошарашенным взглядом полную разруху, и становится жутко.
Оборванная мишура, болтающаяся кусками на стенах, рвет на ошметки, перевернутая елка переворачивает в душе все с ног на голову, скатерть на полу, заваленная осколками посуды, разбивает на осколки то, что наверное, зовут сердцем. А пустая бутылка шампанского рядом с разбитыми новогодними игрушками подобна удару под дых. Я еще непонимающим взглядом мечусь по разорванной в клочья надежде моей девочки и холодею от ужаса понимания. Сглатываю тяжело и словно наяву вижу, как она готовилась, как ждала, как мечтала. Прокручиваю в мыслях радостный голос: «Гладышев, ты в Москве?», «…тебя услышала, и в голову ударило сразу», «…не успеешь прилететь, и Москва будет встречать Новый год без такого красивого мужчинки». А потом, когда поняла, что я и не думал приезжать, обреченное, убитое; « Как хочешь.», «Ладно… мне идти надо. Отлично погулять. Позвонишь, как надумаешь приехать. Счастливого Нового года!».
Сейчас весь телефонный разговор становится понятным. И хочется доломать тут все к чертям от досады, от чувства вины. Чуть ли не рычу от злости на самого себя, на свою тупость. Перед мысленным взором проносятся картинки ее истерики, агонии разочарования и дикой боли. И режет без ножа, посыпая солью по живому, в груди словно костлявой, холодной рукой сжимает от сожаления. Представляю, как она металась по этой комнате, захлебываясь слезами, и задыхаюсь от невозможности отмотать время на час назад и сказать: « Да, я приеду, малыш. Хочу увидеть, как ты загоришься подобно новогодней елке от радости и превратишь эту ночь в лучший праздник в моей жизни.». В этот момент, как никогда понимаю, что значит поздно.
Всего за час можно перемолоть душу девочки, разорвать ее маленькое, доверчивое сердечко, уничтожить надежду, втоптать, похоронить грезы. А все из-за невнимательности. Какая она, порой, страшная штука.
Оглядываюсь, все еще не веря, что настолько обидел Янку, что она действительно меня так ждала. В голову лезут мысли, что я ей ничего не обещал и даже не намекал, но как-то сейчас это неважно. Меня просто корежит от вида этого яростного отчаянья, кричащего о том, с какой дикой болью она разрушала то, что с радостным предвкушением готовила. Наизнанку выворачивает от бессилия, от понимания, что вот здесь всего час назад ее хрупкий, такой по-детски искренний мирок треснул и осыпался по моей вине, потому что я просто не услышал, не увидел, не задумался.
Оглядываюсь вокруг, и взгляд цепляется за подарочную маленькую коробочку глубокого, елового цвета, перевязанную золотистой лентой с колокольчиками. Беру, точно зная, кому предназначается подарок. Открываю без особого интереса, ожидая, найти там запонки. Но в который раз ошибаюсь. Янка была бы не Янкой, если бы не удивила. В синей бархатной подушке, словно в море утопает, поблескивая бриллиантовыми глазками чайка, расправив свои платиновые крылья. Я завороженно смотрю на столь продуманный, стильный подарок и такое тепло разливается в груди, что не могу сдержать улыбку.
Маленькая моя девочка снова тронула за душу, согрела обледеневший кусок своим неугасающим пламенем. Подарила уставшему, обозленному мужику очередную маленькую радость. Подхватив за цепочку брелок, приподнимаю его над головой и начинаю медленно раскачивать. Словно ребенок восторженно наблюдаю, как переливаются всеми цветами радуги маленькие глазки. Чудесный подарок, выбранный с любовью. Когда мне женщина дарила что-то от всего сердца? Только мама, пожалуй. Улыбаюсь, как дурак, грея в ладонях чайку, но тут пальцами чувствую гравировку и медленно переворачиваю обратной стороной. Подношу поближе, так как шрифт достаточно мелкий. Вглядываясь, читаю, и воздуха становится мало. С каждым словом горечь заполняет все мое нутро, и больно. Так больно за нее, что хочется удавиться, утонуть в этом отчаянном шепоте неразделенной любви:
«Согласись, пусть будет – не бесплатное, липовое ,
мертвенное, ватное, с дарственной на выцветшем боку.
Подари мне небо, хоть плакатное, я его приклею к потолку.»
Какой же я идиот! Как можно не замечать этих чувств, точнее смотреть на эту агонию сквозь пальцы? Что же я за ублюдок –то такой?!
Я перечитывал надрывные строчки раз за разом и каменел от собственного эгоизма, и бессознательного садизма. Память же будто назло подкидывала новую порцию обличительного в моем мудачестве яда:
«-Что хочет девочка Яна?
-Дедушка Мороз никогда не приносил, что Яночка хочет.»
Усмехаюсь невесело, горько, потому что я не смог, точнее даже не попытался сотворить для девочки Яны чуда, а ведь обещал. Вместо этого в очередной раз просто откупился, решив, что она будет рада двухнедельному туру по Италии. Сейчас понимаю, что это не тот подарок, который бы сотворил чудо. Чувствую себя каким-то жалким, бессильным. Столько возможностей, столько власти, денег и привилегий, а подарить немного радости девчонке с простыми, как дважды два желаниями, не способен. Тогда спрашивается, зачем вот это все?!
Эта мысль злит меня, подстегивает, и хочется что-то сделать, как-то исправить свой промах, собрать в единую красивую картинку валяющиеся на полу осколки. Подарить моей птичке хоть немного праздника и воскресить веру в новогоднее чудо. Прокручиваю в голове тот разговор про подарки и цепляюсь за нужную мне фразу.