– Не ожидала от тебя такого. Да, мы были не правы, вспылили. Но то, как ты ведешь себя сейчас – это не обида, это я не знаю… Какая может быть обида, когда мать в таком состоянии? И как вообще совести хватило билеты эти прислать, словно кость собаке? Как не стыдно тебе, Янка?! – это сообщение выбивает у меня почву из-под ног. Словно обухом, но не по голове, а по сердцу с размаха в незаживающую рану. Опять накатывает чувство вины, слезы подступают к глазам, но что-то не дает покоя. Вчитываюсь в сообщение и ни черта не могу понять. Какие билеты? И что с мамой?
От последнего вопроса холодок пробегает по спине. Тяжело сглатываю и дрожащими пальцами печатаю ответ.
–Я не присылала никакие билеты– это во-первых! А во-вторых, что с мамой?
–Ой, не прикидывайся, ради бога! – приходит мгновенно, вызывая раздражение.
– Мы так и будем пререкаться или ты объяснишь, что происходит? – спрашиваю, как у неразумного ребенка. В эту минуту понимаю, что как раньше уже никогда не будет, и еще, что мне совершенно не нравится тетя Катя. Не понимаю я ее. Вроде взрослая женщина, а ведет себя хуже меня. Пора бы уже за эти месяцы успокоится и обдумать дальнейшую тактику поведения. Уверена, они с мамой не раз обсуждали сложившуюся ситуацию и свои дальнейшие шаги в отношении меня. Если же у них нет намерения помириться, то к чему эти наезды?
–Вижу, ты в себя поверила. Как разговаривать-то научилась…– язвительный тон окончательно выводит меня из себя.
–Представь себе! Поэтому либо мы ведем конструктивный диалог, либо я отключаюсь. Выслушивать всякое дерьмо, увольте! Что ты хотела?
Честно, я сама от себя офигеваю. Не знаю, откуда во мне столько смелости. Хотя и не смелость это вовсе. Просто я уже давно выросла и мне надоело, что все считают, будто можно ко мне относиться снисходительно. Нет уж, хватит! Не позволю больше об себя ноги вытирать, тиранства Гладышева за глаза.
Видимо, тетя Катя тоже что-то такое сообразила, и следующий ответ был по делу.
–А как она может быть после сложнейшей операции? Реабилитацию проходит.
И вот тут я застыла. Смотрела на буквы, но они не складывались в слова, точнее складывались, но смысл ускользал. Сердце отчаянно заколотилось, заныло. Я читала раз десять и не могла поверить. А потом просто схватила телефон, набрала номер тети Кати, и как только она ответила, без предисловий, срывающимся голосом, боясь ответа, прохрипела:
– Что случилось?
–Ой, брось ты!– фыркнула крестная.
–Да, хватит уже! Что, бл*дь, там произошло?– вскричала я, не в силах больше сдерживаться. На несколько минут воцарилась гробовая тишина.
–Я же Леру просила передать тебе новости, поскольку нам с бабушкой было не до поисков. У матери такое состояние, что не знали в какие двери ломится. Сама понимаешь, что такое компрессионный перелом позвоночника. Подружка твоя сказала, что все передала. Я думала, ты сразу откликнешься. Но когда этого не произошло… Честно, не знала, что думать, шок натуральный, – объяснила тетя Катя, тяжело вздыхая.
А у меня в это мгновение как раз –таки случился этот самый натуральный шок. Я пока еще ничего не поняла, кроме того, что Гельмс – конченная мразь, и ей не просто нужно отомстить, ее надо уничтожить, причем так, чтобы и мокрого места не осталось.
Вот что я ей такого сделала, чтобы спровоцировать в ней подобную злость? Воистину, зависть – один из наиболее действенных элементов ненависти. Но ничего-ничего, дождешься ты у меня, сучка!– пообещала я про себя, делая жирную пометку на будущее. Одно дело, когда она позвонила Гладышеву, как бы тут я сама виновата, но вот ЭТО! Это вообще за гранью человеческого! Как можно не сказать, что мама получила столь серьезную травму? Да как бы не складывались отношения, а вот такое у меня в голове не укладывается.
У меня вообще от этих новостей мысли все спутались. Одна только набатом – мама в тяжелом состояние. Господи, а я ни сном, ни духом! Убью эту тварь Гельмс, УБЬЮ!
– Никто мне ничего не передавал, иначе я бы сразу приехала. Как мама? Когда это все произошло? – спрашиваю между тем. Крестная никак не реагирует на мое заявление о Гельмс и коротко пересказывает события двухмесячной давности.
Сразу по возвращению из Москвы мама на одном из занятий неудачно прыгнула, а поскольку уже до этого имела проблемы с позвоночником, то закончился ее прыжок печально. Далее кое-как взяли кредит, и последовала операция, а после шестьдесят долгих дней восстановления. Сейчас же мама была на реабилитации в одном из наших санаториев. Не самое лучшее место, но возможности иного не позволяли. И вот этот факт подхлестнул меня. Понимаю, что больше не могу сидеть на месте, что нужно действовать.
–Я поеду к ним, – решительно сообщаю тете Кате.
–Поезжай. Только учти, бабушка настроена не самым дружелюбным образом. А уж после этого звонка от твоего посредника и вовсе обижена до глубины души, – предупреждает меня крестная.
–Какого еще звонка?
–Такого! Бабушке позвонили, сказали, что вот билеты на такое-то число в Москву, дескать, барыня Яна Владимировна видеть желает, извольте явиться по такому-то адресу,– съязвила тетя Катя, но мне было все равно на ее тон. Я пыталась сообразить, что это значит. И выводы были ошеломляющие, в которые верить боязно. Но иного объяснения не было и быть не могло. Это все Олег! Понимание того, что он озаботился данным вопросом, окончательно добило мою выдержку. Слезы, крупные такие, горючие потекли по щекам, а внутри тепло разлилось, защемило так, что дыхание перехватило.
И я начала реветь взахлеб с одной стороны от страха и беспокойства за маму, с другой от безотчетной радости. Ибо этот Гладышевский поступок он весь мой мир с головы на ноги перевернул. И загорелся во мне ни какой-то там лучик надежды. Нет. Во мне заполыхал ее пожарище, а в голове уже оформилась мысль, что я для Олеженьки не просто по средам и пятницам для здоровья. Я для него что-то большее, гораздо большее. Ради ночной бабочки разве станут так заморачиваться и напрягаться? Станут решать ее проблемы? Ночная бабочка она для развлечения, у нее априори проблем быть не может, ровно как и чувств, и желаний. И подарки таким, как я выбирают с учетом того, насколько «наработала». Но Гладышев все, что девочка Яночка дед Морозу заказывала, выполнил. Ничего не забыл, не упустил: ни проблемы, ни мечты, ни желания. А Яночка…
Дура – дурой!
Вновь накатывает горечь и стыд. Господи, какая же я идиотка! Ведь я же, можно сказать, почти покорила «Эверест». А теперь что? Неужели все испортила? Нет, нет, нет!!! Не может жизнь быть такой сукой! Олег обязательно поймет. Я все объясню, все исправлю, мы начнем сначала и уж тогда…Тогда я не отступлю!
Ну, а пока, пока к маме. У нее вымаливать прощение за то, что такая вот я у нее – дура.
–Ян, ты где?– врывается в мои невеселые мысли голос тети Кати.
–Здесь, – отзываюсь, все еще находясь далеко.
–Как ты вообще?– тихий такой вопрос, осторожный, а у меня горло вновь перехватывает и глаза нестерпимо жжет.
–Хорошо, – бросаю на автомате. Да и что еще могу сказать? Гордость иного ответа не позволит. Сама ушла и возвращаться пока не собираюсь, следовательно, и жаловаться не имею права.
–Уверена? – ни на йоту не верит тетя Катя. Так и хочется хмыкнуть, ибо ни в чем я не уверена. С Гладышевым разве можно? Бывает дико хорошо, а бывает и дико плохо. Короче говоря, стабильности нет. А стабильность – это синоним счастья для женщины. Поэтому уверенно могу сказать лишь то, что несчастливая я. А хорошо… Хорошо бывает.
–Угу, – все, что могу выдавить из себя.
–Ян…-начинает тетя Катя, подбирая слова. Видимо, правильно расценив мое это нелепое «угу». Надо было, конечно, выдать что-нибудь жизнерадостное, но откуда же этой радости взяться, когда такие новости, когда все так неопределенно во всех отношениях? Нет у меня сил претворятся.
– Ты прости меня, Янка!– вдруг произносит тетя Катя. Этого я ожидала меньше всего. И вот я вам там ранее говорила, что не нравится мне тетя Катя. Признаю, погорячилась. В это мгновение, словно по мановению палочки, лед тает. Крестная больше не кажется чужой. Это вновь моя волшебница, фея, которую я с таким нетерпением и трепетом ждала каждый раз в гости на Новый год, которая дарила мне самые желанные подарки, всегда поддерживала и была моей заговорщицей. И я вновь плачу. А может, и не прекращала этого делать. Возможно, вас удивит моя очередная непоследовательность, но такой я человек – отходчивый. Могу ни с чего вспылить, и так же быстро отхожу, стоит только доброе слово сказать.
Вот и сейчас отходила, оттаивала, а потому совершенно искренни сказала:
–Я уже не в обиде.
– А я и не сомневалась. Ты у нас девчонка незлопамятная. Это мы две дуры. Но не со зла, Януль, не со зла. Натерпелись разного, насмотрелись, а потому только уберечь хотели. Как лучше думали, а получилось, как всегда. – невесело подвела итог крестная, я же не могла ничего сказать, продолжая реветь.
–Ну, не реви там мне!– строго произнесла тетя Катя и сама всхлипнула, отчего мы обе засмеялись, и на душе стало спокойно. Захотелось упасть в объятия крестной, выплакать все, что наболело, почувствовать себя маленькой девочкой. Ибо я так устала быть взрослой, точнее казаться таковой. Устала от бесконечных ошибок, боли, обид и непонимания. Я просто устала. Хочу, как в детстве, чтобы за меня принимали решения, ибо мои все фатальны и глупы.
Немного успокоившись, решаюсь задать вопрос, который мучает меня вот уже несколько месяцев. Поскольку то, что тетя Катя признала свою вину, совсем не означает, что мама разделяет ее мнение. Она у меня очень суровый человек, и необходимо быть готовой к встрече с ней.
– А мама что говорит? – спрашиваю, а сама боюсь услышать ответ, потому как тетя Катя некоторое время молчит, явно раздумывая, как бы деликатнее преподнести новости, но так и не придумав ничего, сказала, как есть.
–Ой, ничего она, Янка, не говорит, насколько мне известно. Ты же знаешь, мать все в себе держит. Но как же ей не переживать, ты же ее кровиночка, ты ее сердце?! А без сердца разве жить можно? Поэтому поезжай, надо вам поговорить, а то не дело это совсем. Да и ничего криминального ты не совершила. Это уж мы раздули из мухи слона, а должны были найти подход, направить. Думаю, Ирка себя уже сожрала от понимания, что накосячили мы знатно.
–А разве вы с ней не говорили на эту тему? – удивилась я.
–Нет, Януль, не говорили. И уже ни о чем не говорим. Мать на меня зла. Обвинила, что если бы не моя дурость, то ты бы дома спокойненько занималась, и все бы было хорошо. Права она, конечно. Надо было тебя домой отправить, а не заниматься самодеятельностью, – с горечью призналась тетя Катя.
–Никто не знает, как бы оно было. Думаю, есть в жизни судьбоносные моменты, и их, как не старайся, не избежать, – задумчиво произнесла я, поскольку считаю, что моя встреча с Гладышевым – не иначе, как судьба. Наши с ним миры должны существовать параллельно, и никогда не пересекаться. Не подходим мы друг другу ни по статусу, ни по возрасту, ни по интересам. Вообще никак мы друг другу не подходим, но тем не менее, тянет с яростной, непреодолимой силой с самой первой встречи, с первого взгляда. Определенно, это какая-то кармическая связь. Кто-то свыше зачем-то свел нас. И мне хочется верить, что не для горьких уроков жизни.
–Уверенна, что встреча с этим твоим – судьбоносный момент, а не вселенская ошибка?– спросила тетя Катя, поняв, о чем я думаю.
– А разве в этом можно быть уверенной?
–Думаю, это ощущается какими-то шестым чувством, –заметила крестная, как бы невзначай, а потом уже серьезно добавила. – Ну, хоть нормальный мужик?
–Сложный, – ответила я со смешком.
–Ну, возраст у него такой. Терпи казак! – хмыкнула тетя Катя.
–Я буду собираться, возможно, успею еще сегодня на рейс.
–Ну, давай, привет там всем!
Только закончив разговор, я в полной мере осознала, что произошло с мамой. Меня вновь захлестнули эмоции, и я уже не могла усидеть на месте. Кинув в сумку необходимые вещи, помчалась в аэропорт, по дороге заехала к тете Кате, так как в последний момент вспомнила про Малыша.
Мы с крестной договорились встретиться после моего возвращения. Она попыталась дозвониться бабушке, но абонент был недоступен, поэтому полетела я на свой страх и риск, хотя тетя Катя пообещала, что будет звонить в течение дня.
В Рубцовск я приехала уже поздним вечером, почти ночью. Состояние у меня было кошмарное, хотя ничего удивительного, после бурной ночи эмоциональных встрясок и девяти часов в пути на иголках.
Но на этом мои приключения не закончились, а только начались. Будучи уставшей до чертиков, и погруженной в свои невеселые мысли о маме и бабушке, я совсем забыла, что нахожусь на вокзале и, что надо быть бдительной.
Но какая уж тут бдительность? Это же Яночка – профи по собиранию на пятую точку всякой хрени.
Но очередную «хрень», я обнаружила только после визита к бабушке.
До дома я решила прогуляться пешком, захотелось вдруг, несмотря на усталость, пройтись по родным улочкам, немного поностальгировать. Странно, вроде бы ничего не изменилось– те же убогие домишки, но ощущается все иначе. Наверное, потому что меняешься ты сам.
Раньше я эту серость не замечала, а теперь все кажется таким незначительным, задавленным бедностью. И это открытие как-то потрясло даже. Действительно все в жизни познается в сравнение. И порой, лучше не сравнивать, оставаться в неведение, чтобы горько не разочаровываться.
Не то, чтобы я испытывала какое-то разочарование, просто раньше мне казалось, что нормальный у нас вполне себе город, а сейчас даже не знаю, как его охарактеризовать, но нормами тут точно никакими не пахнет.
Размышляя о такой вот дребедени, я подошла к своему дому. Долго не могла решиться войти, но втянув побольше воздуха, как перед прыжком, сделала первый шаг, затем второй и, не давая себе возможности передумать, нажала на кнопку звонка.
Бабушкины шаркающие шаги были слышны еще издалека, и от каждого у меня замирало сердце, проваливалось куда-то от волнения и страха. Поэтому когда дверь, наконец-то, открылась, я уже ели стояла на ногах. Но бабушкин вид привел в чувство моментально. Она очень сильно похудела, черты лица заострились, морщин стало больше. Если судить по ней, то казалось, что с моего отъезда прошло не больше полугода, а лет десять, как минимум.
Шокированная, я не могла произнести ни слова, впитывала в себя ее образ, и щемило в груди. Как же подкосили бабушку свалившиеся на нашу семью неурядицы.
–Здравствуй!– прочистив горло, тихо произнесла я. Бабушка на мое приветствие никак не отреагировала, продолжая смотреть, как на врага народа.
–Ты не впустишь меня в дом?– спрашиваю осторожно, но ответ поражает до глубины души.
–С какой стати?
–Потому что это и мой дом, – мягко заметила я.
–Надо же! Как это ты вспомнила? – подбоченившись, язвительно бросила бабушка.
–Я и не забывала, – совсем тихо, потому что крыть свое двухмесячное молчание мне нечем.
–А где же тебя черти-то носили?
На это мне ответить нечего. Да, не звонила. Да, виновата. Но и вы, простите, не особо себя утруждали. Вслух я этого, конечно, не сказала. И без того атмосфера напряженная, но бабушка мой взгляд расценила по-своему и понеслась душа в рай.
–Что, стыдно? И правильно! Мало того, что врала безбожно, так еще и устроила не бог весть что! Мать в могилу чуть не загнала, а теперь явилась королевишна, в шубе соболиной. А что мать на лечение ели как кредит взяла, так это разве тебя волнует? Плевать ты на все хотела! Главное, что тебе хорошо. Кто выгоден, к тому и ластишься. А что всю жизнь на тебя мать горбатилась, все тебе отдала, ВСЕ– это ты забыла, стоило чуток тебя против шерстки погладить! Сволочь ты, больше никто! –сплюнула бабушка.
Я же сверлила пол затуманенным слезами взглядом, не в силах поднять глаза. В этих словах не было ни грамма правды, но все равно больно и обидно. Так это несправедливо, так унизительно! Неужели я действительно заслужила все это?
–И не надо тут передо мной крокодильи слезы лить. Откуда приехала, туда и шуруй!
–Я пошурую, не волнуйся!– огрызнулась я сквозь слезы. – Ты только скажи, где мама проходит реабилитацию и счет свой напиши, деньги перечислю.
–Пошла вон отсюда! Благодетельница тоже мне выискалась! И к матери не смей соваться, только успокоилась она бедная. Ей сейчас покой нужен, а не на тебя – срамоту смотреть. И деньги свои засунь в то место, которым их заработала! – прокричала бабушка, отталкивая меня от двери, собираясь ее захлопнуть, но во мне откуда-то взялись силы, и я не позволила это сделать. Вцепилась мертвой хваткой и закричала, надрывно, давясь слезами:
–Что ты несешь?! Кто я по-твоему? Ты что, совсем?
–Подстилка – вот ты кто! И мразь последняя раз на какой-то хрен зажранный семью променяла. Убирайся отсюда, чтоб глаза мои тебя не видели! – прорычала бабушка, и толкнув меня, захлопнула дверь.
Я же заорала. Вот так на весь подъезд. Подскочила, заколотила руками по двери, разбивая костяшки, пинала ее, крича какие-то ругательства, пока не захлебнулась рыданиями. И словно по щелчку вся эта ярость улетучилась, осталась только опустошенность и бессилие. Сползаю по стене, утыкаюсь в колени и реву.
Не знаю, сколько я так сидела. Что-то во мне надломилось в очередной раз. Ощущаю себя так, словно я убитая бабочка, распятая на кусочке бархата. Красивая, но не способная противостоять хоть чему-то в этом мире. Каждый так и норовит поймать, и прикрываясь благими намерениями, оборвать крылья.
Встаю, голова кружится, как у пьяной, в висках стучит. Выхожу на улицу, бреду некоторое время по дороге, пытаясь, успокоится. Но не получается, сцена словно на репите прокручивается раз за разом, травя душу.
Вот ответьте мне, что я такого сделала? Дело во мне или родственники у меня ку-ку? Ладно, я согласна, встречаться с сорокалетним мужчиной – это не то, чего желают для своего ребенка. Но если уже так случилось, неужели стоит устраивать подобное представление? Чего ради? Чтобы я что-то поняла? Так и без них мне все предельно ясно. Но если люблю я его, если без него зашиваюсь, если он – биение моего сердца, что мне теперь сделать? Вырвать его к чертям что ли? А как жить-то тогда? Как жить мне без него, если он все, абсолютно все для меня?
Да и почему я должна это делать? Немаленькая уже, с какой стати они будут лезть? Пусть идут к черту со своими претензиями! Единственное, в чем я перед ними действительно виновата, так это в обмане насчет учебы. Все остальное – это мое право!
Злость приводит меня в чувство да и мороз ощутимо дает о себе знать. Лезу в сумку, чтобы достать телефон. Нужно вызвать такси, заселиться в какую-нибудь гостиницу, завтра узнать у тети Кати, где мама, съездить к ней, а там уже попросить Олега о помощи. Впрочем, мое месячное содержание вполне способно покрыть расходы за хороший санаторий. Но эти мысли быстро отходят на второй план, а точнее вовсе исчезают из головы, стоит мне заметить в сумке разрез сбоку и отсутствие телефона и кошелька со всеми деньгами, кредитками.
Замираю, непонимающе глядя в пустую сумку, хлопаю тупо ресницами, надеясь, что это обман зрения, а потом принимаюсь лихорадочно перебирать оставшиеся в сумке вещи. Ищу, как чокнутая, понимая, что ни черта не найду, но все равно продолжаю, пока мой нервоз не достигает апогея. Отбрасываю с психу проклятую сумку, едва ли не топая ногами от бессилия, а потом на меня нападает истеричный смех.
Боже, это только со мной может такое приключится. Вечная лохушка. Суки, чтоб вы там подавились, уроды гребанные!
Хочется орать от этого дурдома вселенских масштабов. Похоже, меня решили доконать окончательно. П*здец! Просто гигантский, долбанный П*ЗДЕЦ!
Что теперь делать? К бабушке не пойду, я лучше реально некоторыми местами начну подрабатывать. К бывшим подругам – тоже не вариант. Остается только один человек –Гладышев. Впрочем, только он у меня и есть. И только его номер я знаю наизусть. Думать о том, что Олег не ответит на звонок или какой нагоняй меня ждет в случае, если ответит, не хочу. Сейчас главное позвонить, иначе я просто утону в истерике. Оказаться на улице без денег и телефона в двенадцать часов ночи и тридцатиградусный мороз – это, я вам скажу, фееричный расклад. Но я стараюсь не поддаваться панике, подавляю в себе страх и дурные мысли, и отправляюсь на поиски телефона в места, где в двенадцать ночи могут быть люди.
Но найти людей, как оказалось, не самая большая проблема. Сложнее не получить отказ на просьбу о звонке. И даже моя соболиная шуба не спасала положение. У девяноста процентов людей в двадцать первом веке просто на просто «нет телефона», либо есть, но дадут они его на извращенных условиях – это касательно мужчин, хотя назвать их так можно с натяжкой. В общем, кругом одни уроды. Хотя я их понимаю, сама такой же была. Всегда опасалась, что обворуют. Но неужели по мне не видно, что на фиг мне их телефон не сдался. Я даже готова свою эту шубу променять на один – единственный звонок. Но, слава богу, нашелся добрый человек среди этой кучки равнодушных тварей. Набирая заветный номер, я едва ли не молилась, чтобы Гладышев ответил. И он, как и всегда, не подвел.
–Алло!– раздался раздраженный, заспанный голос моего любимого, и на меня нахлынуло такое облегчение, что я едва удержалась на ногах. Даже будучи за пару сотен километров, Гладышев казался всемогущим, и проблемы переставали быть проблемами, ибо я знала, он решит их в два счета. И от этого все напряжение мое схлынуло, а самообладание, державшееся на голом адреналине, лопнуло, как мыльный пузырь, и перекрытые краники рвануло. Я начала реветь в трубку, не в силах подавить истерику и что-то сказать.
–Чайка?!– недоуменно воскликнул Олег, а потом голос в миг трансформировался из сонного в напряженный, угрожающий.– Где ты?
Но я начала реветь с еще большей силой, а потому лишь заикалась, пытаясь ответить на его вопрос.
–Что, мать твою, случилось? Куда ты опять врюхалась?– заорал он.
–Я… я,– глоток воздуха под нетерпеливое сопение в трубке. – Меня обокрали, все украли, все вещи.
–Жаль, что тебя в придачу не прихватили, – съязвил он, вызывая у меня истеричный смешок, а потом с тяжелым вздохом добавил, – Где ты?
–В Рубцовске.– прорыдала я.
–И какого хера ты там – в Рубцовске забыла? – процедил после небольшой паузы, во время которой, видимо, переваривал мой ответ.
–К маме поехала, она болеет, – я начала тараторить, быстро пересказывая все, начиная с тети Кати, заканчивая моим поиском телефона. Олег молчал даже, когда я закончила свой рассказ и продолжила реветь.
–Значит так, успокойся и послушай меня!– произнес он таким тоном, что я сразу как-то внутренне подобралась и прекратила плакать. – Ты сейчас идешь на вокзал, проходишь в зал ожидания, садишься туда, где людно и ждешь, никуда не рыпаясь и не показывая, что ты в отчаянном положении. Ты меня поняла?
–Да.
–Что да?– рявкнул он.
–Поняла, не дура!– буркнула я.
– Если б ты дурой не была, сидела бы на жопе ровно,– бросил он раздраженно. Мне, конечно, хотелось возразить, но я была не в том положении, чтобы пререкаться. А он уже сворачивал разговор. – В общем, давай, иди, жди.
–Чего ждать-то?– все же огрызнулась я.
–Того! Узнаешь, как только – так сразу. Заодно и в терпении поупражняешься, тебе полезно. Все, иди на вокзал, как дойдешь, набери откуда-нибудь. – отдал он распоряжение и отключился. Я же от пары минут разговора с ним закипела так, что даже в тридцатиградусный мороз стало душно.
До вокзала добралась без приключений. Правда, замерзла жутко. Сообщив об этом Олегу, устроилась в зале ожидания и начала ждать, гадая, кто же меня вытащит из этой заварушки. Ждала чего угодно, но не того, что в семь часов утра в зал ожидания, словно тайфун, ворвется Гладышев собственной персоной. Я едва не завизжала от радости, увидев его, и сразу же бросилась к моему любимому. Меня даже не смущало то, что вид у него был, как у маньяка, жаждущего крови: брови нахмурены, челюсти сжатые, а взгляд того и гляди убьет. Мне на все стало наплевать, стоило только прижаться к его груди, вдохнуть родной запах. Я как наркоман мгновенно поплыла.
–Олеженька… – только и смогла выдохнуть, чувствуя, как колючий ком встает в горле.
–Только попробуй зареветь!– наказал он строго, и с шумом выдохнув, словно вместе с этим воздухом вытолкнул из себя раздражение и волнение. А после обнял меня и поцеловал в макушку. А я, конечно же, заревела. И не столько потому, что теперь все закончилось, и я в безопасности. Нет. Я ревела, потому что он приехал, сорвался по первому моему зову, бросив своих родных. Могут ли еще быть какие-то сомнения в его чувствах ко мне? Мои окончательно испарились, когда он прошептал. – Бедовая ты у меня, Янка, бедовая. Когда же ты мозгами начнешь пользоваться?
–Не знаю. Я только сердцем умею, – шепчу в ответ, вытирая слезы.
–Ладно, пошли отсюда, сердечная ты моя, – ведет он меня к машине.
Когда мы сели, Олег со стоном откинулся на спинку сидения и, закрыв глаза, несколько минут сидел, не двигаясь. Мне стало стыдно. Вторую ночь он из-за меня мотается, можно сказать, по всей России.
–Олеж, ты очень устал, да? Прости, пожалуйста. Я…– начала было, но он жестом заставил меня молчать.
–Ян, я всю ночь в дороге и прошлую не спал, так что давай без твоих излияний обойдемся. Сейчас я хочу поесть и поспать, и именно в таком порядке, а потом уже тебя наблюдать в коленопреклонённой, – отмахнулся он.
Мне же стало смешно. Гладышев такой Гладышев. В коленопреклонённой наблюдать он будет. Но поскольку вид у Олега был крайне уставший, то язвить я не стала.
– Тогда по шаурме?– все же нервно хохотнула, понимая, что шутить сейчас – тоже не самая лучшая идея. Но последовавший ответ удивляет. Видимо, Гладышев действительно на пределе.
–Мне по хер по чему, главное, чтоб не травануться.
–Я вообще –то пошутила, – заметила со смешком.
–А я вообще-то есть хочу. Говори, куда ехать, –раздраженно бросил он. Я не стала злить его еще больше, и назвав адрес, стала тихонько наблюдать за своим любимым мужчиной. В последние недели мы виделись все время какими-то набегами и как бы между прочим. И вот только сейчас я поняла, как истосковалась по его улыбке, его взгляду, его губам и объятиям. Тянусь к нему, чтобы пригладить взъерошенные волосы, но он резко отворачивается, сжав челюсти.
От этой какой-то брезгливости становится не по себе, и я вновь не думая, спрашиваю, не скрывая горечи:
–Так и будешь шарахаться от меня, словно я прокаженная?
–Я, по-моему, достаточно ясно выразился – все разговоры ПОТОМ! – процедил он.
–Да не могу я ждать эти твои потом!– вспылила я.
–А ты учись, может, начнешь головой думать прежде, чем что-то сделать.
Я не стала ничего отвечать, отвернулась к окну и стала учится ждать долбанное «потом». А ждать пришлось долго. Сначала мы заехали позавтракать, после купили мне телефон и, наконец, сняли номер в гостинице. Как только вошли в него, Гладышев сразу же лег и уснул, совершенно не обращая на меня никакого внимания. Мне оставалось только диву даваться, как у него так получается, словно на кнопку бацнул и вырубился. У меня же, несмотря на вторую бессонную ночь, сна не было ни в одном глазу, все внутри кипело от переизбытка разнообразных эмоций.
Последующие несколько часов я нарезала круги по комнате, потом позвонила тете Кати, чтобы она выяснила у бабушки, в каком санатории мама. А потом сидела и охраняла сон моего Зануды, вглядываясь с нежностью в столь любимое лицо, хотя и так каждую черточку помнила наизусть. Проснулся Гладышев уже под вечер и то, потому что у него зазвонил телефон.
И когда он ответил на звонок, я открыла для себя особенную ипостась этого мужчины. Я увидела его в роли отца, и настолько меня поразило его преображение, что внутри заболело от тоски и какой-то дикой зависти. Ибо больше всего на свете я хотела, чтобы он так же смягчался, стоило ему услышать мой голос, так же загорались его глаза нежностью и заботой, так же расцветала на губах улыбка, просто потому что я его радость, его сокровище – все, чем он живет и дышит.
Конечно, теперь я понимала, что и я не на последнем месте в его жизни, и что-то все же он ко мне испытывает, вот только однозначно, беда я на его голову, а никакая не радость. Но разговор отца с дочерью вмиг отрывает меня от этих размышлений. Знаю, что подслушивать не хорошо, но уж больно любопытно, тем более, что передо мной разворачивалась занимательная картина – оправдывающийся папа-Гладышев. После пары минут наблюдений данного Марлезона, я поняла, что погорячилась, защищая Олесь Олеговну. Эта девица была капризной, избалованной, а никак не всеми забытой и брошенной. Голодный должен быть рад любому куску хлеба, а не требовать великолепный стол с определенным меню. Так что ни черта эта принцесска не обделена вниманием, она им закормлена.
С Олегом, когда он закончил разговор, я своими мыслями, естественно, делиться не стала. Он и без того хорошим настроением не отличался, и вряд ли потерпит что-то нелестное в адрес своей доченьки. Но для себя я выводы сделала, а также поняла, что серьезно напрягла Гладышева, поставила в сложное положение, поэтому решила, что долгожданное «потом» настало, и можно принимать коленопреклоненную позу.
–Извини, что так вышло, – начала я осторожно, когда он закончил разговор и начал одеваться.
–За что конкретно ты извиняешься? – спрашивает он в ответ, не глядя на меня. От этого вопроса я смутилась.
–За все. – ответила тихо. Гладышев хмыкнул, задевая своей кривой усмешкой за живое, и продолжил неторопливо одеваться.
–Если не можешь меня простить за новогоднюю ночь, зачем приехал?– не выдержав его игнор, воскликнула я.
–Я еще раз повторяю, мне есть за что конкретно тебя прощать?-медленно, с расстановкой произнес он так, что мне стало страшно. Я невольно отступила и замотала головой. Он же подошел ближе и коснулся моей щеки, пугая еще больше своим вкрадчивым шепотом. – Запомни, я не Иисус, чтобы прощать и подставлять вторую щеку. Я живу по принципу « око за око», поэтому не проси у меня прощение Чайка, если тебе есть в чем каяться, лучше сразу исчезни! А приехал я потому, что ты без царя в башке и твои родственнички натуральные дебилы и пофигисты, а это может плохо кончиться.
Пока он все это говорил, я забыла, как дышать. Сердце колотилось, как бешенное. Столько угрозы было в ветхозаветных словах, что стало не по себе.
–Не оскорбляй моих родных,– едва слышно выдавила я из себя.
– Какие они тебе родные, Чайка? – пренебрежительно бросил он, отходя. – С такими родными и врагов не надо.
Это было больно, но мне нечего возразить, кроме известной всем банальщины.