Аннотация:
Драконы перебиты, орочья орда распалась, азагуры тихо проедают дань. Рокот сражений умолк пятьсот лет назад. И жизнь идет своим чередом: наемники делают что оплачено, канцлеры управляют за спинами владык, а младшие принцы жаждут трона. Три жизни, сплетаясь и отталкиваясь скоро изменят Дарон, расписав хроники кровью.
Хроники Дарона. Эльф под горой. Книга Первая
"..Бурлит Дарон, омыты земли кровью,
Стенанья, стоны, сталь и боль.
Под сенью Древа и с перстом Дракона
В багровом зареве небесном
Грядет наш истинный Король…"
Хроника Дарона, Том IV. Записи Оракула.
ВМЕСТО ПРОЛОГА
Сколько раз вы умирали? Один? Или может быть, два? Я не знала ни одного человека, что пережил бы три смерти. Единственным был Хамур, но мрак подери, и он двинул ноги на арене в девятнадцать. И больше я не привязывалась к людям, да, в общем-то, не только к ним. Таким как я, не стоило тратить время на смертных: Хамур послужил хорошим уроком.
Вы спросите, кто я? Теперь всего лишь младший служитель королевской гвардии зачистки, да что уж говорить настолько младший, что живительный порошок полагается раз в месяц. Но всё же это лучше, чем раньше, до шрамов. Много лет подряд я принадлежала дому мадам Гризо, том самом, на углу Шахтёрской и Торговой, где запах пота, перегара и дешевых духов въедается в ноздри. Пока была девчонкой, мыла полы, стряпала, а после, как и все в доме на перекрёстке стала шлюхой и соврала бы, если сказала, что стоила дорого.
Впрочем, я не виню отца: родись я мальчиком, возможно, он бы и потратил на воспитание время, деньги и что там ещё надо. Но это не точно, мальчиков тоже продавали. На девочек же размениваться у нас, азагуров, теперь и вовсе не полагалось. Стоит сказать, что всё не так плохо, хозяйка даже тратила сарты на моё обучение. Правда, потом полагалось отработать ещё четыре года сверх контракта.
Раньше я была хорошенькой: большие желтые глаза, черные волосы, за меня давали целых два сарта – не так уж мало по расценкам Шахтёрской. Но однажды на ночь меня купил богач. Извращенец вырезал на моей спине громадное дерево и изуродовал лицо магическим клинком, за ту ночь я умерла четыре раза. Теперь меня украшали шрамы: от бровей до щек, пересекаясь крестом на переносице, лицо прорезали красные рвы от клинка в золотой оправе. Сукин сын выгрузил меня у публичного дома с пятьюдесятью сартами в мешочке на шее – хозяйка приняла деньги и перепродала меня в гвардию.
ГЛАВА 1. ВАГАРДА, ПОСЕЛОК БЛИЗ АСЕСТИМА. ВЕДЬМА
Я очнулась, отплевывая грязь. Воспоминания отхлынули от вновь ожившего мозга так же быстро, как речные тугуны оставляют обглоданные кости жертвы. Странный горьковатый вкус во рту: лежу лицом в луже, похоже, несколько часов, может быть, дней. В воде отражается моё лицо, ощупываю тело, конечности, что ж, похоже всё на месте, пробовать меня болотница не стала.
Глубокий вдох, лёгкие жадно глотнули воздуха впервые за новое рождение. Это мгновение было прекрасно всякий раз, сколько бы ни пришлось пережить смертей. Голова звенит, как пустой котел, пытаюсь вспомнить что произошло, мозги соображают пока туговато. Отерла грязный циферблат, часы с календарем на запястье – обязательный атрибут азагуров гвардии, – показали вечер седьмого сентября. Я поднялась на ноги, мокрая земля покрыла всю переднюю часть тела густым слоем, попыталась отряхнуть – бесполезно. Впрочем, не так важно.
Это задание не было сложным, всего лишь болотная ведьма, если напрячь память, кажется, двенадцатая в моем списке. Тварь убила меня уже в третий раз, молодые особи очень шустрые. Со злости одернула магический ошейник контроля, гхусейманова железяка здорово отнимала силы.
Рядом, втоптанный в грязь, отыскался мой клинок. Одурманенная кровью, неопытная низшая не догадалась спрятать ни оружие, ни затащить меня в какую-нибудь дыру, из которой бы я выбиралась подольше. А значит, уже проиграла. Ведь марафон всегда был за азагурами. И она тоже это знала, даже побоявшись меня есть. Отыскала лоскут кожи, надо срочно привести меч в порядок, это важное правило за пятнадцать лет в гвардии въедается в натуру.
Стоит сказать, работа в отряде зачистки неплохая, вершить суд приятно. Поначалу, конечно, были сомнения: я пыталась ровнять гонимых тварей с азагурами, но они не были равны моему народу. Караемые – низшие магические существа, часто плотоядные и оттого состоящие в списке отлова короля. Азагуры высшие. И хоть мы не обладаем магией, выглядим вполне обычно: две руки, две ноги, да голова, чтобы шлем носить и думать, кое-что у нас было особенным. От рождения, этого не имел ни один эльф, человек или маг Дарона – мы были бессмертны.
Выловила из потайного кармана тряпку, уткнувшись носом, втянула запах. Этот кусок детской пеленки пах молоком, человеческой кровью и слюной ведьмы. Запах не едкий, отдает тиной: тварь с болот молода, быть может этот крестьянский младенец и вовсе первый в кровавом списке. Что ж, как бы то ни было, её пора остановить.
Порыв ветра с осенней изморозью принёс запах болот и горечи. Безмозглые крестьяне жгли костры с полынью, это сбивало с толку только меня, но не болотницу. Запах детей она улавливала даже если ей вырезать нос, этот фокус нам показывали ещё на обучении в гвардии.
Я приникла к земле: вонь следа была отчетливой, крепкой, низшая топталась неподалеку. Втянув воздух ещё раз, определила направление и побежала, времени оставалось немного, ведьма кормилась давно. Через день после пропажи ребёнка в местном отделе стражи приняли заявление, день – и письмо в столице, еще сутки и меня выслали на задание. Три дня подряд тварь потрошила меня когтистыми лапами, а значит, теперь прошло шесть дней, и она очень голодна, а значит, слаба, и это мой шанс.
Впереди показались соломенные крыши деревенских домиков, бегу к ним, тварь тоже близко, я слышу её. Она тоже крутится неподалеку, её слюна капает на траву, невыносимо разит болотом.
– Именем второй королевской гвардии зачистки, требую немедленно выдать младенца для поимки болотной ведьмы! В случае сопротивления приказу я, служитель второй гвардии зачистки, приравняю отказ к помехе отлова и покараю виновных! – запыхавшись, крикнула я, ворвавшись на главную площадь поселка.
В мгновение ока прохожие замерли: даже в этой глухой провинции знали гвардию зачистки. Однако никто не спешил отдавать своё чадо на милость королевской армии. Люди затихли, молча уставившись на меня.
– Именем короля людского, правителя всего Аландиса, приказываю немедленно погасить костры и выдать мне ребёнка! – крикнула я, обнажая клинок. – Веду отсчёт. Десять, девять, восемь….
– Азагур, мы всё исполним, – вещал толстяк в самой чистой свитке.
Он сделал знак тощей женщине, что стояла неподалеку, побледнев, женщина в последней надежде взглянула на мужа, но тот даже не повернул голову в её сторону. Со слезами на глазах, она медленно протянула ценный сверток, в моих руках очутился спящий младенец.
– Костры, – напомнила я, принимая теплый конверт.
– Будет сделано, азагур. – Отозвался толстяк и в ту же минуту приказ был исполнен, я почувствовала, насколько легче стало дышать.
Направилась прочь из села: слишком много запахов сбивало с толку. За спиной рыдала женщина, та, что отдала ребёнка. Смертные были очень привязаны к детям, это меня немало удивило, когда впервые оказалась в Асестиме, столице Аландиса. Люди вообще меня удивляли: работящие, неуемные и суетливые. Они, не имея никаких преимуществ перед остальными обитателями Дарона, сумели построить славное королевство с мощным флотом и красивой столицей. Правда, других столиц я не видала, тем, кто отрабатывал родительский контракт, дальше границы заходить нельзя. Но в казарме, в те редкие часы, когда мы отдыхали от заданий, рассказывали, что краше только Светлый город, хотя стоило ли слушать тех, кто болтал про запретный город эльфов, я не знала.
Село отдалилось, я брела к опушке леса, ребенок спал, позволяя мне прислушиваться к звукам подлеска. Поравнявшись с первыми деревьями, уложила сверток с младенцем на траву, вытянула из пелёнок крохотную руку и надрезала. Ребенок закричал, зашевелился, людская кровь медным ароматом ворвалась в воздух, болотнице понравится. Я отбежала, легла на мокрую траву, укрывшись в подлеске. Оставалось немного подождать.
Но ждать пришлось долго, начинало темнеть, это плохо. Небо затянули тучи, порыв ветра на секунду пригнул кроны деревьев, полился дождь. Ребёнок закричал громче, возмущенно размахивая руками. Легкий шорох справа, я тихо поднялась, подбираясь поближе к приманке. Низшая рядом, болотная вонь нестерпимо бьёт в нос, тварь прячется, тоже чует меня, но она слишком голодна.
Пять, четыре, три… – в мгновение ока справа врывается облако черной пыли, скрывая собой существо, что её распространяет. В один рывок подбегаю к приманке, но болотница оказалась проворней. Облако настигает сверток, ребёнок истошно вопит, тварь вонзается в нежную плоть и в то же мгновение магия ведьмы ослабевает. Теперь я вижу голову.
Прыжок, размах и клинок вонзается в толстую шею со звоном и хрустом, плотная кожа не дает нанести поражение сразу. Низшая бросает еду, мгновенно из её рук вытянулись когти – вновь целит в живот, как и в прошлые три раза. Но только сейчас туман ей не поможет. Последний размах мы делаем одновременно: или я, или она.
Резкая боль обожгла живот, тварь всё же успела, но мой клинок тоже настиг её раненную шею, уродливая получеловеческая голова глухо покатилась по земле. Колени подогнулись сами собой, мрак дери, жутко больно, когда потрошат кишки, уж лучше бы сразу голову. Зажав рукой борозды плоти, еле дошла до свертка, он всё еще шевелиться. Болотница успела хорошо его попробовать, рука разорвана, кровь заливает пелёнки.
«Как же больно», – проноситься в голове.
Делаю усилие, нащупываю в карманах порошок.
– Сейчас, не ори… – совсем мало, совсем.
Еще раз смотрю на сверток, затем на собственные кишки в руках. Похоже, умирать придется мучительно.
Золотой сверкающий порошок быстро впитывается в кожу, это всегда очень красиво. Ребенок перестает кричать, рана на его руке мгновенно затянулась, умеют же остроухие стряпать лекарства! Остатки зелья вытрясла на живот, жаль, что ничего не осталось.
– Тугуны проклятые! – ругаюсь я в пустоту.
Порошка всегда дают только на один раз и не важно, сколько придётся вытерпеть смертей за задание. Поднимаюсь на ноги, шатаясь, всё же подхожу к обезглавленной твари: пнуть её сапогом было приятно.
– Я, Вагарда Вэркус, служитель второй гвардии зачистки приговариваю тебя к смерти и все такое… – шепчу я, прихватывая живот.
«Порошок же почти ничего не стоит, мелочь! Людям-гвардейцам и даже вонючим оркам его выписывают запросто», – думала я, возвращаясь в деревню с младенцем.
Но королевское казначейство не желало тратить даже полсарта на контрактников-азагуров, хоть наши зачистки и приносят хорошие деньги, порошка давали порцию.
Боль выворачивает изнутри, в глазах темнеет, но ещё держусь – первый дом уже близко. Наконец, встаю на дощатое крыльцо и стучу в дверь. Всё-таки падаю.
***
– Она не спит! – босые ноги прошлепали по деревянному полу, дверь скрипнула, скрыв парочку крестьянских детей.
Голова гудела, раны ещё побаливали, значит, я переродилась совсем недавно. Подо мной твердая лавка с колючим соломенным матрасом, несомненно, лучшее спальное место в деревенском доме. Меня умыли, переодели и укутали в жёсткое льняное одеяло. Дверь вновь скрипнула, лёгкие шаги, кто-то остановился рядом в нерешительности, пришлось открыть глаза:
– Простите моих детей, азагур, они слишком любопытны, – тощая женщина потупила взгляд, – и нас простите, мы вонзили вам в шею кинжал, когда вы упали на нашем пороге.
– Вы знаете, что сделали доброе дело, – голос показался чужим из-за хрипоты, всё же пронзать шею лучше подальше от связок.
– Могу ли я накормить вас? Муж заколол поросёнка, – услужливо предложила хозяйка дома и, взглянув на неё ещё раз, я узнала мать того самого кулька.
И хоть нежного молочного поросёнка хотелось до одури, я отказалась. Мясо в крестьянской семье – непозволительная роскошь.
Но проворная женщина всё равно тайком запихнула в мой походный мешок ломоть свежего хлеба и свиную ножку, сидя на телеге, я уплетала сладковатое мясо, с удовольствием облизывая липкие пальцы. Когда из столицы приехали, крестьяне вышли проводить меня всей деревней, махая напоследок так, будто мы знакомы целую вечность. И всего-то стоило вернуть ребенка целым, ох уж эти люди.
И хоть ошейник опять сменили с боевого на контрольный, и магическая сталь утяжеляла даже дыхание – было хорошо.
ГЛАВА 2. ТЕЛЛИАРОН, БИТВА ПРИ ВАРМАСЕ
Над полем в предрассветный час утихли даже птицы, старик бы непременно сказал про дурной знак, но я знал, что он отвык от крови и так всегда перед боем. Ветер принёс эхо, гулкий топот, вдали, за лесом. Это шествует армия гоблинов, лужа у моих ног пошла мелкой рябью – что ж, поганцы прихватили троллей.
– Принц Теллиарон, мой господин, вы тоже чуете троллей? – голос Сабата оторвал от размышлений, – что прикажете делать?
– Готовьте моего грифа, – Сабат взглянул молча, кивнул и удалился.
Старый нянька любил меня больше жизни, но никогда не перечил, за это я и позволял сопровождать меня на поле.
Серые тучи заволокли небо, не лучшая погода для грифа и противник это знал, просчитав время похода. Из гоблинов бы вышли прекрасные земледельцы, с их чутьем сезонов и погоды, но твари предпочитали промышлять грабежом – за эту Луну они напали на ещё одно поселенье, пора было их проучить.
На совете это решили единодушно, что с советом вовсе случалось нечасто. Я предложил возглавить войско брату: будущий правитель не должен знать страха. Но мягкотелый слизняк укрылся за спинами старейшин – Кронпринц не должен бездумно рисковать собой. Сплюнул, от одной только мысли о Визаальте становилось паршиво во рту.
Ропот земли становился все ощутимей, гоблины приближались, птицы взлетели, покидая чащу. Пора было осмотреть войско. Мои эльфы знали толк в боях – как только отец постарел, все соседи так и норовили покуситься на светлые земли. Сначала были мелкие банды, потом банды побольше, а потом орды. Когда я впервые вышел на стражу границ, мне едва исполнилось семнадцать, и, если бы не Сабат, орочья секира оставила бы мне только пол головы. Потом была война с богатыми землями Аландиса, те походы мы еле выстояли, уж больно лакомый кусок был на кону, люди желали отобрать наши тихарийские поля – самые плодородные земли в Дароне. Чуть позже пришлось усмирять троллей на границе леса, их правда была всего сотня. Теперь вылезли из своих нор гоблины – старику было давно пора освободить место на троне, пока кто-нибудь вроде азагуров или магиконцев не решил двинуться к границам Светлого Леса.
Зов грифона позволил сосредоточиться, дикие янтарные глаза твари были неподкупны, я забрал её птенцом из трольего поселка, она признавала лишь меня. Коричневые перья сверкали в красных лучах рассвета, могучая грудь вздымалась, я закинул ногу в стремя.
– Во имя Светлого Леса! – мой призыв подхватило войско, лязганье и крики разнеслись далеко, пусть враг тоже чует нас.
Громадные крылья расправились, я взмыл вверх, вслед за мной ещё тридцать. Кавалерия ринулась вперёд. Ломая деревья, словно прутья, на поле выбежали первые тролли. Небо потемнело, холодные капли дождя упали на голову, вскоре серая пелена окутала всё пространство, с грохотом и лязгом на земле сошлись две конницы. Гоблинские рыси впивались в глотки оленей, рога распарывали мягкие брюха рысей. Учуяв первую кровь, грифон сделал крюк и сам несся к земле, не надо было его поворачивать.
Громадный тролль взмахнул дубиной, неловко, громоздко, без седоков они были бесполезны. Головокружительная петля, дух на мгновение захватило от потоков ветра, но вот ноги коснулись твердой поверхности. Зацепившись за броню великана, подтянулся выше, тролль все еще не понял, что конец близок, пытаясь сбить назойливого грифона, мелькающего перед лицом. Птица мастерски отвлекала горного, он не замечал, как по доспехам все выше карабкаюсь я. Вскинул ногу на громадное плечо, цепляясь за броню, взобрался выше, гигантская ладонь пролетела над головой, в попытке стряхнуть меня, пригнулся и тут же выпрыгнул вперед, нацелившись в ухо. Голова тролля треснула, как орех, лезвие эльфийской стали не знало материала тверже себя. Второй удар, еще и еще, быстро, ловко без секунды на вдох и промедление. Грифон несся на меня, прыжок и я повис, вцепившись в седло, тролль завыл, рык его, казалось, сотрясал деревья.
К грохоту падающей туши примешался первый громовой раскат. Белая вспышка прорезала небо, молния, чтоб ее!
– Телль, слезай! – орал старик, но я полетел к серому шевелящемуся внизу потоку, гоблины словно полотно, прорывались из лесу на поле, покрывая собой коричневую осеннюю землю.
Лязг стали заполнил воздух, грифон издал призыв, от этого звука холодела кровь даже у седоков. Второй круг, за лесом шло еще пятеро троллей. Треск оглушил меня, а от вспышки, казалось, лопнули глаза – молния впилась в плоть развороченного дуба прямо подо мной, Сабат был прав, но с троллями надо покончить.
Рядом со свистом пронеслось копье, гоблины додумались взять орудие против грифонов? Делаю еще один заход, и нахожу его: хорошо аммунированный тролль тащит на спине арбалет, трое сморщенных уродов вновь заряжают орудие.
– Ивир! – зову я, сквозь пелену дождя голос прорывается глухо, – Ивир! – черная тень несется ко мне, он услышал.
Вдвоем делаем круг, нацелившись на тролля, что тащит на себе арбалет. Вода с неба льется теперь непрерывным потоком, в шлем гулко врезаются капли. Поворот, петля и я покидаю седло грифона, оказавшись на тролле. Ивир со стуком падает на броню, едва успевая схватиться за мою руку, чтобы не соскользнуть под громадные лапы твари. Эльф достает лук, и первая стрела тут же пронзает голову гоблина-наездника, что управляет троллем, вторая стрела уже летит с другой стороны – сморщеннолицые успели зарядить арбалет. Закладываю пальцы в рот, свистом приказывая грифонам улететь, теперь птицы не отвлекают тролля. Здоровенная ладонь проноситься совсем рядом, схватив Ивира, доспехи на нем хрустят. Я бегу к морде, стрела Ивира опережает меня, вонзаясь в глаз горного. Лезвие лунного меча закрывает второй глаз.
С воплем тролль хватается за раны, позабыв о пленнике, разжимает руки. Ивир карабкается ко мне, я размахнулся для следующего удара, мгновение и кровь тролля брызжет на сапоги, мы с Ивиром бьем в одну точку, проламывая толстые черепные кости. Тролль пошатнулся, все еще стараясь нас сбросить, пора бежать. Подзываю грифа, он стремиться ко мне, я прыгаю, вцепившись в седло, и вдруг копье арбалета протыкает грудь моей птицы, проклятые гоблины попали в грифона! Гриф машет крыльями, стараясь изо всех сил, ветер завывает в ушах, птица останавливается, мы стремимся вниз, словно камни.
Очнулся я уже на земле, голова разрывается, рядом, укрыв меня крыльями, лежит гриф. Склоняюсь над желтоглазым союзником, его дыхание хриплым свистом вырывается из пробитой груди, глаза смотрят на меня пронзительно. Злость в сердце кипит, сморщенные бегут к раненой птице, чтобы прикончить. Я хватаю меч, клинок мягко входит в шеи сморщенных, ломая сталь и кости. Сабат несется ко мне со всех ног, кровь подземных тварей омывает руки, к пешим гоблинам уже спешит подмога на рысях.
– Телль, отходим! – надрываясь, кричит старик, нас зажали в кольцо.
Внезапная боль пронзает плечо, клыкастая пасть с хрустом прокусила вэмбрейс1, наездник не спешивается, знает, что кровь одурманит рысь, свою пасть она разожмет только мертвой. Изворачиваюсь, клинок входит в бок зверя. И тут меч седока обходит латы, вонзаясь в мои ребра, в глазах темнеет, слух затухает. Вдруг призыв грифона оглашает поле, рысь разжимает пасть, взлетая вверх, мохнатая туша безвольно падает оземь, скулит, дрыгается в последних конвульсиях, за ней прочь улетает гоблин, за моей спиной истекая кровью, сражается грифон, не допуская врагов ко мне. Сабат раскидывает руны, в небо взмывают лианы, растут, сплетаясь вместе с телами нападающих, подмога уже за спиной.
Гоблины отступают, конница добивает их сверху, брошенные рыси с болтающимися телами наездников все еще дерутся – звери не знают чести, но никогда не бегут. Ивир командует своей птице, и грифон ловко ломает хребты, выхватывая наездников из общей кучи. Лишь усилие воли позволяет оставаться на ногах, а не коленях, и я стою, возглавляя могучую армию, что бурным потоком сносит с поля гоблинское отребье.
– Мой господин, вы ранены, – Сабат успевает подхватить меня под руку, но я отмахиваюсь от помощи старика.
– Король не падает раньше врага, – и остаюсь на ногах, уперев меч в землю, чтобы не рухнуть.
Сабат покорно склоняет голову:
– И не покидает поле раньше солдат.
***
Светлый Лес назван так не просто. Если вы никогда в нем не бывали, то вряд ли сможете представить рассвет среди вековых деревьев, что уперлись густыми кронами в самые белые облака. И свет, что льется сквозь изумруды листьев, небесным золотом падая на землю.
Почти бесшумно ступая, мерно покачивая боками, меня несет олень, теплая, мягкая шкура под моей ладонью блестит, словно жидкое солнце. Мы возвращаемся в Светлый город с победой, головы троллей собраны в мешки и погружены сзади. Сабат перевязал меня, скоро мы войдем в чертоги дома, и меня встретят с радостью.
Белоснежные стены видны еще издали, с шумом падает с горы водопад, разбиваясь у подножия замка на тысячи сверкающих бриллиантов, ворота с резными защитными рунами раскрыты, золотые гобелены укрывают длинными змеями центральные башни, нас ждут дома.
– Теллиарон! Теллиарон! – толпа тянет ко мне сотню рук, белые лепестки летят с балконов, словно снег, народ приветствует меня и боготворит.
И хоть в этом походе я не добыл ничего ценного для них, а лишь исполнил долг правителя, они скандируют мое имя, войско возвращается в город под сладкие звуки триумфа.
Отец выходит встречать меня, седая борода слилась с белыми одеяниями, худощавый силуэт уже давно потерял былую стать и выправку, тощий, едва не прозрачный старик все еще носит корону, что с каждой нападкой соседей становиться для него все тяжелее. Но закон велит ждать своего времени.
Я, превозмогая боль, спешиваюсь, с трудом делая поклон королю.
– Теллиарон, сын мой, – правитель Светлого города касается моего лба в благословении, – ты принес победу в наш дом, как всегда. Встань же прямо и поприветствую народ, что так ждал твоего возвращения.
Сабат словно фокусник откуда-то подкладывает под мою руку отрубленную голову тролля, схватив жесткие волосы, поднимаю вверх свой трофей.
– Теллиарон! Теллиарон! – скандирует толпа, войско склоняет передо мной головы, в этот момент я даже не чувствую боли.
Подданные опускаются на колени при виде меня, в окружении своих лучших воинов я шествую в покои, Сабат тут же распоряжается прислать ко мне лекаря, Ивира же заботит пиршество в честь нашей победы.
Слуги осторожно снимают мои доспехи, сломанные детали уносят прочь, остальные же водружают на белоснежный постамент, что занимает главное место в моих покоях. Среди золотого шелка с тихарийских полей сверкающая сталь выглядит так же прекрасно, как шкура оленя в солнечный день. Латы я всегда натираю сам. Красный платок скользит по металлу, возвращая стали зеркальность, в этом блеске отражается моя черная шевелюра и бронзовая кожа, за которую меня так любила мать. Брату досталась кровь отца: тонкого, стройного, бледного. Я же пошел в мать, эльфийку с восточных окраин, такую смуглую и черноволосую, что, если бы не уши, никто бы не признал в ней чистокровную княжну.
Народ юго-восточных лесов постоянно отбивал нападки тварей, что лезли через Трольи горы и прямиком по Пескам Тайрима, потому тело матери было крепким, а рука слишком сильной для женщины. Я никак не мог понять, как такая эльфийка могла жить с отцом, что своими нудными учениями вогнал ее в могилу раньше, чем поспешил туда сам. Это было еще одним поводом недолюбливать его породу: бледную, малокровную, слабую.
С Визаальтом мы были сводными, и как запад и восток – разными. Королева умерла, и тогда отец женился на своей давней любовнице, моей матери. Когда я вошел в замок впервые, мне было десять, только тогда закон признал меня как наследника, а не бастарда.
– Высокий Принц? – то ли спрашивает, то ли окликает нежный голос, Даландин пришла осмотреть меня самостоятельно, не доверяя никому.
Я делаю знак, что она может войти, девушка, стройная, словно молодое деревце, в нежно-голубом платье проскальзывает в дверь, я бросаю наруч, и откидываюсь на подушках, жадно наблюдая за ее воздушными движениями.
Мягкие руки, словно бабочки, едва касаются меня, синие глаза Даландин смотрят из-под пушистых ресниц, она думает, что я не замечаю, как она смотрит на мое тело сверх того, что нуждается в лечении. Повязка стягивает плечо и ребра, девчонка слегка краснеет, когда всякий раз касается моего тела, напряжение во мне рвется на волю. Хватаю за тонкую руку, до хруста сжимая в своей, розовые, словно бутоны, губки приоткрываются:
– Господин… – шепчет она, совсем не вырываясь, и наши губы сливаются в поцелуе.
Платье падает, обнажая такие же розовые, как губки, соски, я впиваюсь в них в долгом поцелуе. Даландин сладко стонет от каждого моего касания, трепещет, поддается навстречу толчкам. Мягкие белые волосы рассыпаются в моих руках, бархатная кожа скользит под грубыми пальцами, девушка замирает, вслушиваясь в прикосновения. Напряжение сдавливает меня почти до боли, вырываясь наслаждением, Даландин прижимается ко мне, тело ее дрожит от возбуждения, она осыпает мою грудь поцелуями.
Улыбаюсь, наблюдая, как она надевает платье, как омывает лицо холодной водой, чтобы скрыть румянец, как смотрит на меня, вновь краснея.
– Приходи сегодня ночью в мои покои, – предложил я.
– Да, Теллиарон, – опустив глаза, соглашается Даландин.
– Для тебя Телль, – поправил я.
– Телль, я приду, когда скажете, – и мягкие губы касаются меня на прощанье.
ГЛАВА 3. ВАГАРДА, АСЕСТИМ. ПОСЛЕДНИЙ ДЕНЬ
Возница поднял на меня осоловелый взгляд, в трактире нестерпимо воняло, хотелось выскочить на улицу поскорее или хотя бы открыть окно. Но в местечковом питейном не сильно следили за чистотой воздуха, ладонь коснулась чего-то липкого, я отдернула руку от стола; да и за чистотой вообще.
– Чего пристала, отвали, – едва ворочая языком, возмутился мужчина, –уродина… – последнее слово повисло в воздухе, не успев прозвучать, мой кулак тут же впечатался в небритую рожу.
– Эй, он мне еще не заплатил! – орал хозяин заведения, пока я вытаскивала пьянчугу из-за стола.
Толстяк, запыхавшись, подбежал и протянул руку:
– Полтора сарта, – потребовал трактирщик.
– Он что, драгоценности жрал? – возмутилась я.
– Полтора. Сарта. – Медленно повторил мужчина, преградив мне дорогу.
Возница был в отключке. Бросив тушу на стол, залезла в его карман и выудила оттуда горстку мелочи. Хозяин моментально пересчитал монеты и вновь протянул руку. Ситуация становилась неприятной: если я не заплачу, он позовет гвардейцев, они непременно спросят, что с возницей. Эти расспросы и выяснения затянутся не на один день, а мне сегодня же надо в столицу, в Асестим. Хорошо, что на толстом, как сарделька, пальце служителя королевской конюшни нашлось кольцо. Треснутый камень и медная оправа смутили трактирщика:
– Это на сарт не тянет, – упер он руки в бока.
– Можешь ему врезать на остальные сартины, – предложила я, кивнув на возницу.
Хозяин заведения взглянул на храпящее тело, но отказался. Осмотрев эмблему столичной гвардии на моем плече, он ушёл, приняв медный перстень.
Кобыла лениво переставляла узловатые ноги, тощие бока вздымались и выдыхали так шумно, что иной раз я опасалась использовать кнут, чтобы не добить дряхлую скотину. Пришлось самой взять вожжи и дать время вознице проспаться: очень уж не хотелось тратить время на объяснительную по приезду. Ведь завтра в полдень наступает день окончания моего контракта, голова кружилась от праздничных мероприятий: первым же делом заеду по роже капитану, я узнавала, за это много не дадут. Потом отправлюсь на перекресток Шахтерской и Торговой, узнаю подробнее про обладателя магического клинка в золотой оправе, что меня изуродовал, и навещу. За это уже дадут побольше – потому сразу перееду.
Натирая клинок кусочком кожи, глянула в отражение: угольно-черные волосы, собранные в тугие жгуты от самой головы, желтые глаза и бронзовая кожа. Но больше всего мне нравилась коричневая чешуя, что расползалась от висков, вниз по скулам, шее и дальше по плечам, бокам и бедрам. За этот окрас нас и называли то драконьими детьми, то змеями, а то и вовсе гадами и аспидами. Смешно, ведь из всех существ Дарона только драконы и могли убить нас, укусом отравляя смертельно и рождая вечное противостояние драконов и драконьих детей.
Возница громко всхрапнул, испугав кобылу, тощее создание прижало уши и изобразило некое подобие рыси на пару минут – до чего же жадничали королевские казначеи, когда дело доходило до контрактников. Ещё день-два и эта кляча издохнет своей смертью. Как раз под стать старой скрипящей, как колени горного тролля, телеге. Гвардейцы-люди на таком не ездили, их жеребцы были бодрыми, гладкими, у капитана и вовсе был тонконогий рысак. А за мной что ни задание отправляли не то, что рысаков, а их ломовых прапрабабушек. Но именно сегодня это было особенно обидно, придётся ехать таким темпом всю ночь, иначе к рассвету стен Асестима не видать, как своих ушей.
Смеркалось, кляча едва переставляла ноги, копыта гулко топали по песчаной дороге, я задремала. Вдруг кто-то тронул меня за плечо, дернувшись, обернулась:
– Где мой перстень, ты что, обчистила меня? – взвизгнул очнувшийся пьянчуга.
– Хозяин трактира предлагал отдать тебя на потеху орку, спасибо скажи, что перстень подошел больше, – нашлась я.
На лице с низким лбом и с густыми нависающими кустами бровей промелькнули следы раздумий.
– Это кольцо моей бабки, поворачивай! – потребовал возница.
– Медный перстень с треснутым камнем? Тоже мне, фамильная ценность, – огрызнулась я.
– Поворачивай, сказал! – потребовал пассажир и немного подумав, пригрозил, – иначе расскажу, как ты мне по морде заехала.
– А я как ты пропил пять сартин на мою похлебку, – напомнила я про свой несостоявшийся ужин.
– Поворачивай, глупая девка! – рявкнул возница, – мне жалованья за день не будет, а для тебя я розги попрошу! Я швырнула ему в лицо вожжи, угрюмый компаньон принял их, молча пересев вперёд.