21122012
что в руках у тебя теперь
обращается в золото или пыль?
диковатый неопытный зверь?
ключ, едва отпирающий чью-то дверь?
пара граммов травы? очевидно, что не ковыль.
амулет прямо в ямке на шее,
вероятно, серебряного литья?
пара карт: дурачок и отшельник?
а давай-ка представим, что я?
ниоткуда возьмись в эти руки
угловато покорно иду.
по огням, голосам и на звуки
как преддверие скорой разлуки,
предвещающей, впрочем, беду.
что тогда? солнце в небе не встанет?
стратосфера заглушит волну?
ты – извечно причина восстаний,
я – спецназ под прикрытием зданий.
что случится, когда я с тобою усну?
если после не будет рассвета,
а простой затмевающий бред?
так давай тогда сделаем это
21-го, в декабре.
неполиткорректное
один мой приятель гей-позитивен и крайне мил.
он звонит мне под вечер, всегда попивая херес,
в пригоршнях приносит и мелет забавную ересь,
мол, мальчика встретил – не бомба, а чистый тротил.
они, как и водится, вместе сбегают в милан.
тряпок купить да последнее солнце состричь.
оттуда звонит он под утро. его мальчуган
тоже весьма позитивен. но только на вич.
мне удаётся сострить между всхлипов и слёз:
«слушай, в гробу тебе равных не будет.
Бог тебе что-то сказал, только дурно донёс –
бывают опасны весьма позитивные люди».
на этом помехи меня оставляют одну,
с губами в морщинах от терпкого яда.
я вот какой год направляюсь ко дну.
и никого не хочу видеть рядом.
Бог смотрит в меня, в мой рентген-негатив
(конечно, цвет глаз угадать невозможно):
ну и какого она, всю себя посвятив,
всё льёт никотин из пустого в порожнее?
я мир-негативна. и утро. и свет.
корица, шалфей, кориандр и трилистник.
я ты-позитивна, червовый валет.
соскучишься – свистни.
рип. майке_со.
больше ада. и ещё больше, Господи,
пронеси её на руках сквозь окаянные эти дни.
если ливни, то под навесом, если солнечно – то в тени.
у неё дыра. вот такая дыра в груди.
в неё осень заносит листья, а зимы – соль.
Ты, по ходу-то, дожалелся уже людей.
укачай её, если ночь. пробуди её, если день.
забери её вот такой, безденежной и босой.
наяву-то пожутче всё, чем в паршивом сне.
ты на что меня тут бросаешь любить-терпеть?
добывать среди прочих постель и снедь?
забери меня, Майка, от этих людей, не подобных мне.
ты такая сухая сука,
будто кто-то тебя веками жарил на адовом вертеле.
до меня ты сидела на чивасе и игле.
так и хочется тебе кинуть вслед:
у меня для тебя нет ни времени, ни досуга.
только воздуху между нами тесно, а звукам туго –
я пишу это каждый день,
чем рождаю у близких беспочвенную тревогу.
и до ганга так далеко, что все прахи развеиваются над волгой –
на капоте тот оседает слоем в пять пальцев Бога.
как проверить твои слова, безударную в слове «олень»?
и почто демиург наступает тебе на тень?
ты такой безнадёжный край,
что вот даже прыгнул бы, и уже не страшно.
но тебя охраняет такая стража,
что невольно думаешь: в чём тут лажа?
вот апостол встречает: там – ад, здесь, наверное, рай.
где комфортнее? выбирай.
я спускаю это на тормозах –
всё пишу, а внутри не иссякнет злоба.
я боюсь тебя пальцем тронуть, зато как залапал словом.
ты приходишь, а я тебе: «дорогая, снова…
снова жив тобой». и боюсь посмотреть в глаза.
черная метка
говорит мне: прости, родная,
чёрную метку в кармане тебе несу.
не выходит от наших слагаемых верных сумм,
потому привношу вот такую вот чёрную полосу
девочке, которую обещался поднять со дна я.
ты уж не обессудь, родная.
знаю: ни словом, ни делом не попрекнёшь;
и камлать не пойдёшь по бывшим, орать по барам,
что кормила мёдом, поила кровью – и всё задаром.
что лишилась и дома, и снов, и дара.
и теперь не устраиваешь делёж.
даже этим не попрекнёшь.
говорит: я привык к середине, а ты за край,
выше этих чёртовых москва-сити.
он же всё-таки не дурак какой-нибудь, а спаситель,
раз подвесил за жабры, то так наставлял: висите.
так что даже меня не подначивай, удирай.
ты же любишь всегда за край.
говорит: пришёл вот к тебе. и дождь.
если помнишь, у нас так всегда бывало.
мне, конечно, нравилось, как ты убивалась,
но всегда казалось, что ты привираешь малость.
а теперь тут лежишь вот средь свежих ям…
и меня вынуждаешь стоять и искать изъян
на твоём очень гладком лице. ты такая дрянь.
ты такая дрянь…
мне 12
нам кончаться приходит время. увы, не длиться.
эту девочку только ленивый не обсмеял.
а она храбрится и вновь не зовёт полицию
в дом, где за окнами простирается бабий яр.
память мест порождает синдром бесконечной тревоги –
продышаться садишься в попавшийся наспех трамвай.
а цыганщиной пахнут не только поля и дороги,
но и те, на обочине, с наглой табличкою «в рай».
этой девочке смысла хватает – ему её мало.
смыслу всё помоложе да попокладистей подавай.
ну а ей не хватает шкафов для скелетов, не хватит подвала.
но всегда остаётся ночной одинокий трамвай.
колея мягче рельсов. но рельсы, конечно, надёжней.
этой девочке пуще Христа симпатичен Иуда.
ей ещё предстоит стать разумней, вернее и строже.
даже мною ещё предстоит. ну а я ею больше не буду.
между
нет более боли больнее, чем эта боль.
и вот бродишь чумной по миру,
таскаешь её с собой.
и светишься, словно мишень из советского тира:
весь в дырах.
всё вроде бы просто: вот Бог, вот порог.
вот Бог, вот его антипод.
вот сотни прекрасно мощёных дорог,
а ты всё скулишь у закрытых ворот
на солнце. и, видимо, под(т).
нет более правды. всё истина и постулат.
потери считаешь на сотни.
и да, был на небе нехиленький блат,
но и тот перепродан на сотби.
ты сломлен и согбен.
всё этот бесёнок. глаза – череда.
колючий, что сено сухое.
он горе-беда. сплошь по телу вода.
и нет больше сна и покоя.
и только в загул из запоя.
и где же твой Бог? что не держит в узде?
тебя одолели те мысли.
твой Бог ведь нигде, оттого и везде.
и в этом не более смысла,
чем в вёдрах пустых с коромыслом.
и нет больше хода в последней игре.
ты загнан в отменнейший угол.
твой бес на игле. а твой Бог на горе.
а ты посреди. и напуган.
и жизни в тебе – очень туго.
казань2013
не моргай. ты похож на живого,
демон моих ночей.
среди тысячи мелочей
я одна тебя крою словом,
ибо телом уже не в масть.
либо в пропасть. либо пропа́сть.
не кури. я, смотри, бросаю
свою тень на твою плетень.
скоро высветит новый день.
ты вернёшься в свою данаю.
я – в свою непростую казань.
не со мной лучше, демон. отстань.
мой дар
вот и божий коллаж нашей с тобой «любви»:
за основу положен старый знакомый вий.
сбрызнуто щедро литром вишнёвой крови.
и всюду твои «убирайся давай, вали».
в самом углу лунный большой календарь.
чёрного столько, словно писал стендаль.
даже как будто – левей – за отвагу медаль.
ну и глазунья. вот где только божий дар?
где же мой дар? сумасшедший мой ход конём?
я в нём родился, Боже. и вырос в нём.
это мой депозит. не ходи ко мне днём с огнём.
у гномов есть сердце. ты, видимо, даже не гном.
это моё. не смей даже глазу класть.
властью даётся слово, но слово уже есть власть.
я могу поперёк. а могу очень даже в масть.
только не дай мне, Боже, погибнуть. не дай пропасть.
ты чего мне малюешь серый квартальный быт?
да, огрызался, бывало. не можешь никак забыть?
что-то ты, Боже, не милуешь. стал несобранным?
я не притронусь к тому, что тобою мне отрисовано.
этокаждыйдень
вышел месяц из тумана.
вынул баржу из кармана.
по москва-реке пустил.
и затем начался штиль.
я – иванушка-дурак.
я ищу толпы и драк.
и бреду в один кабак.
там всё ты, твои бояре.
и тапёр твой на рояле
белом, словно молоко.
всё терять всегда легко.
Бог родил нас в один день,
словно тенью на плетень.
у тебя мело всю ночь –
знай лежи под одеялом.
у меня жара стояла,
как и в этот год точь-в-точь.
моя мама ждала дочь.
а твоя ждала ребёнка,
рыжеватого чертёнка.
и вот видно дождалась.
ладно-ладно, сплюнь, не сглазь.
вышел месяц из тумана.
вынул нитки из кармана.
обметал нас, как сумел.
ты – мой самый. я – твой самый
самострел.
вышел жёлтый из тумана
и пошёл шататься прочь.
между нами вечно ночь.
я твой вечный-вечный промч
в твоём облаке дурмана.
моё имя – сотни лезвий –
буду резать, буду резать,
буду резать, буду бить.
а судьбу не обхитрить.
под_нож_ка
в твоих руках хочу быть близкой и немой,
заточкой, курткой, зажигалкой.
лакать с руки, стремглав бежать за палкой.
быть вечной, бесподобной, жалкой.
идти к тебе под нож и под конвой.
такое солнце светит вдалеке,
косым лучом не трогая поребрик.
я буду муай-тай, тай-чи и греблей,
монеткой на удачу, красной, медной,
зажатой перед выбором в руке.
я буду глиной, пластилином, тишиной.
пером подушки и водой из душа.
вином заместо крови, едкой хной.
ты никогда уже не встретишься со мной.
а я так рядом: мне уже не нужно.
любоважно
как и все недоженщины-недоматери, жду свой черёд…
время чему-то обратно, чему-то – кратно.
вот ещё – убеждаю себя – потерпи, он придёт
(и в глазах вроде цвет, да и руки не в старческих пятнах),
и какая-то там передаст тебе, еле скрывая досаду
и дробящую между суставов усталую дрожь,
вьюгу, что плачет и воет, и ноет. средь зимнего сада
грянет первый, холодный, наглеющий мартовский дождь.
твои руки есть дом. видишь, только найти бы жилицу.
и зажить. и устроить всё в лучшей манере.
вьюга вечно могла бы и ныть, и горланить, и злиться,
если б только не это твоё первобытно-ручное доверие.
и, казалось, декабрь вроде даже не месяц, а целая эра
в череде на себя поделяемых пасмурных чисел.
в этом мире ты есть, пока жив, кто хранит в тебя веру.
и от этой вот веры ты как-то хотя бы зависим.
да, хватает за щёки морозный невыбритый иней.
в небе словно Иисус разбросал гардероб своих рубищ.
всё закончится, девочка (извини, позабылося имя),
всё закончится, милая, если кого-то полюбишь.
э.дж.уайнхаус
на винокурнях вечер. винный жар
уходит долей ангелов с земли.
недолюбил изрядно, но дожал
твой Бог тебя. ты, верно, на мели;
и распадаешься на крохотные части.
давай поговорим о счастье.
март не торопится, малышка эми джейд,
и мы опять юзуем по столице.
прости, на этот раз не дам тебе вожжей –
оголодала местная полиция,
а ты мертвее мёртвых второй год.
и твоё имя пущено в расход.
мир пережил тебя, изрядно прожевав,
и так остался ленно неподвижен.
и сквозь тебя крадутся стебли трав,
и даже твой дружок-придурок выжил.
а нам с тобою не сложить цены
той жизни, что ни дать, ни взять взаймы.
тот, кто с тобой копал весь этот ров,
тебя оставил в этой пыльной яме.
там холодно, хотя довольно дров.
и нам с тобою довелось посмертно стать друзьями.
ты просто голос, эми. просто тень.
и мне не легче. да меня не лечит.
мне уже скоро, эми, двадцать семь.
до встречи, эми, очень скорой встречи.
крайнее
слушай, беги, там край.
стой! не туда. там край.
и не туда – там край.
прямо под небом кончается башенный кран.
и крановщик тебе весело машет рукой –
мол, подходи-ка поближе. тебе-то на кой
жить вопреки… решетом от бессмысленных ран?
а на садовом бессмертное солнышко плавит асфальт,
полный бензиновых спор.
тебя не пропустят никак – это факт.
быть неотложкой в москве – это спорт.
ты – майский жук. над тобою стакан.
а за стаканом война.
и запоздала весна.
и с неба падает башенный кран.
и не беги, это край.
и не молчи. это край.
и не спасай. это край.
p.s. крошка
«крошка, ну сколько тебе еще нужно денег?
сколько еще сероглазых и кареоких
приводить мне к твоей постели,
оставлять тебе между строк их?
сколько скалиться на твои проступки,
улыбаться на твой характер?
а потом доставать тебя из мясорубки
чуть южнее сибирского тракта?
крошка, хватит притворок и поговорок –
не юли ты хотя бы в главном.
сколько дней уже? целый ворох…
ты слоняешься где-то в отрадном.
я тебя заберу на рассвете –
в этом поезде больше нет мест», –
говорит мне спокойно всё это
и возвращается на свой крест.
N.B.
и такие вот давки в метро,
и очередь в крематорий.
хочешь напиться – с утра забронируй стол.
сколько блогов, а нет историй.
столько слоганов, а нет вещи.
столько слова, что тесно делу.
пробки круче, развязки – резче.
меньше духа, но больше тела.
и тревожит корабль океана гладь,
бизнесмен – покоритель стихий.
даже я сижу и думаю, как продать
вот эти свои стихи.
только Боги мрачнее тучи –
от меня не отводят глаз.
хочешь, девочка, что покруче
этих рун: турисаз-хагалаз?
и весна не приходит в мае,
сколько вылазок – столько бед.
я пишу всем своим: обнимаю.
Nota Bene: живи по себе.