Loe raamatut: «Грубый секс. Как насилие оказалось в нашей постели, и что же с этим делать»

Rachel Thompson

Rough

* * *

Все права защищены. Книга или любая ее часть не может быть скопирована, воспроизведена в электронной или механической форме, в виде фотокопии, записи в память ЭВМ, репродукции или каким-либо иным способом, а также использована в любой информационной системе без получения разрешения от издателя. Копирование, воспроизведение и иное использование книги или ее части без согласия издателя является незаконным и влечет уголовную, административную и гражданскую ответственность.

Copyright © Rachel Thompson 2021

© Никитина Е. С., перевод на русский язык, 2024

© Оформление. ООО «Издательство „Эксмо“», 2024

* * *

Посвящается моим бабушкам, Энни и Элспет, и моей матери, Нэнси.

Предупреждение о триггерах

Дорогой читатель! Перед тем, как ты начнёшь читать эту книгу, я должна предупредить тебя о том, что в ней подробно рассказывается о сексуальном насилии, содержатся свидетельства очевидцев и пострадавших, в том числе, от изнасилования и сексуальных домогательств. Книга повествует о моделях угнетения, которые присутствуют в нашей сексуальной культуре. В ней рассматривается расизм, инвалидофобия, фэтшейминг и т. д. Эти темы могут спровоцировать болезненные переживания у некоторых читателей. Если в момент чтения этой книги ты ощутишь подавленность или дискомфорт, не стесняйся прекратить чтение, сделать перерыв или пропустить главу – заботься о своём душевном состоянии.

Введение

Мне было 19 лет, когда это случилось. Я только поступила в университет и весь мой скромный сексуальный опыт заключался в нескольких пьяных, неуклюжих эпизодах с парнями, которые впоследствии игнорировали мои сообщения. Мне хватило бы пальцев одной руки, чтобы посчитать, сколько раз занималась сексом, и я чувствовала себя чудовищно неопытной. Отчаянно стремилась скрыть этот пробел от моих сверстников, которые производили впечатление уверенных в себе и искушённых. По крайней мере, мне так казалось. Неделя первокурсников была моим шансом на преобразование, возможностью стряхнуть с себя прилипшие эпитеты, которые определяли мою репутацию в подростковом возрасте.

«Фригидная» – это слово преследовало меня с 12-летнего возраста, с тех самых пор, как моя школьная подруга пригласила меня к себе с ночёвкой и позвала двух парней на несколько лет старше нас. Когда подруга и один из парней уединились в спальне на втором этаже, я осталась внизу с другим, который был предназначен для меня. Я хорошо помню, как пошла на кухню за апельсиновым соком, а тот парень настиг меня возле кухонного шкафа и схватил за задницу. «Ты извращенец», – сказала я ему, – «отвали от меня». Позже он попытался сделать это снова, когда я поднималась на второй этаж, чтобы проверить, всё ли в порядке с моей подругой.

После того как парни ушли, подруга спросила меня, почему я ничем не занималась с другом её партнёра, оставшись с ним наедине. «Потому что не хотела. К тому же он мне не нравится», – ответила я. «Не важно. Ты должна была это сделать», – сказала она убеждённо. Уже на следующий день подруга плакала, потому что боялась, что забеременела. Ей было столько же лет, сколько и мне.

И вот теперь я была на первом курсе университета и всей душой желала избавиться от репутации неопытной девочки, которая преследовала меня всю юность. Настало время стать по-настоящему взрослой и делать то, что делают все люди в моём возрасте. Ведь я не хотела в старости оглядываться на свою жизнь и думать: «Почему же я так мало занималась сексом?»

Тогда-то я и встретила Дэниэла. Он был полной моей противоположностью: выпускник частной школы, неприлично богатый, популярный и классный. Мы с ним встретились на вечеринке в компании друзей. Ночной клуб в моём университетском городке решил провести вечеринку на пляже, поэтому я щеголяла там в бикини и парео. В какой-то момент так опьянела, что не могла стоять, свалилась в кусты и потеряла там ключи, которые мне потом так и не удалось отыскать. Огромные куски той ночи попросту выпали у меня из памяти.

Я проснулась в постели Дэниэла. Едва открыв глаза, сразу поняла: что-то не так. Вчера я забыла принять лекарства от эпилепсии, и теперь мне приходилось расплачиваться за это. Мои руки сотрясала неконтролируемая дрожь. Дыхание было сбивчивым и прерывистым. Нетренированному уху могло показаться, что икаю. Но я точно знала, что будет дальше.

Я попыталась снова уснуть, чтобы предотвратить надвигающийся обморок. Дэниэлу сказала, что мне не здоровится. «Давай займёмся сексом в душе», – предложил он мне. А я не знала, как сказать ему, если встану, тут же упаду.

«Жду тебя там», – сказал он и отправился в ванную нагишом. В тот момент я предала собственное тело и охотно последовала за ним. Следующим, что увидела, были склонившиеся надо мной обеспокоенные лица врачей «Скорой помощи». Как оказалось, я упала и у меня случился припадок.

Особенно отчётливо я запомнила то жгучее чувство унижения, которое ощутила, когда сидела в бикини, а врач-мужчина сказал мне: «Теперь вы можете одеться».

Я попросила Дэниэла проводить меня до моей комнаты в общежитии, потому что не помнила, где живу. В тот момент мой 19-летний мозг воспринял его действия как проявление героизма. Возможно, потому что до этого ещё ни один мужчина, с которым нас не связывали бы кровные узы, не проявлял ко мне доброты. Я вернулась в свою комнату и проспала весь день, а когда проснулась, написала Дэниэлу. Он ответил через неделю. Спросил: «Ещё не спишь?» – в два часа ночи. «Прости, я спала. Как дела?» – написала я ему на следующее утро. Ещё через неделю он написал снова, на этот раз в 10 вечера. Я не спала, и, решив, что не против с ним увидеться, ответила.

«Твоя соседка по комнате дома?» – таким было его следующее сообщение. Я ответила утвердительно, и он сказал мне выйти на улицу, чтобы встретиться с ним у подъезда общежития. При встрече мы не поцеловались и не обнялись, и вообще никак друг друга не поприветствовали. Я помню странное пустое выражение в его глазах, но, когда он заговорил, его речь была трезвой и осмысленной.

«Пойдём погуляем в лесу», – сказал он, схватив меня за руку. Мы отправились в небольшой лесок. На краю лужайки он сказал мне лечь на холмик, покрытый мхом. Мы начали целоваться, снимая с себя одежду. И тут он залез на меня и сделал то, чего совсем не ожидала. В силу своей неопытности я не знала, что это нормальная часть секса.

Дэниэл, который до этого лежал на мне, уселся сверху на мою грудь, так что его ноги оказались по обеим сторонам от моего лица. Вскоре я почувствовала, что не могу дышать.

Я ничего не сказала, просто застыла от ужаса.

Промолчала по нескольким причинам. Подумала: «Может быть, всё абсолютно нормально и это я веду себя странно?» И принялась себя увещевать: «У тебя такая реакция из-за полного отсутствия опыта в оральном сексе, ты, скорее всего, просто делаешь неправильно. Это скоро закончится».

Я не издавала ни звука и не двигалась, сосредоточившись на попытках вдохнуть хотя бы немного воздуха. Не могла полностью расправить лёгкие из-за веса его тела на моей грудной клетке. Всё, что мне оставалось, делать крохотные, мелкие вдохи. Моё тело сковала паника. «Это скоро закончится», – повторяла я.

Наконец, к моему облегчению всё закончилось.

Я дышала, как человек, который слишком много времени провёл под водой.

Дэниэл помог себе эякулировать на мою грудь, не говоря ни слова. Мы расстались. Я вернулась к себе в комнату, схватила свои туалетные принадлежности и побежала в душ. Там, стоя под струей горячей воды, наконец почувствовала себя в безопасности. Кожа покраснела, я ожесточённо тёрла её мочалкой, пока мне не стало больно.

Всё закончилось.

Но во мне остался глубинный страх, который я испытала, когда лежала, придавленная Дэниэлом. Впервые я по-настоящему испугалась за свою жизнь. Боялась, что попросту умру от нехватки кислорода. Раньше мне никогда не сдавливало грудную клетку с такой силой. Я не закричала и даже не вцепилась в него ногтями, о чём впоследствии жалела. Даже не сказала: «Эй, давай остановимся на секунду». Просто… лежала.

Я не могла избавиться от ощущения, что меня втянули в то, на что не подписывалась. На тот момент мне казалось: наш контакт был добровольным. Я дала согласие на секс. Но то, что в итоге произошло, совсем не совпадало с моими ожиданиями.

На следующий день моя соседка повернулась ко мне, лёжа в своей постели, и спросила, как всё прошло вчера ночью. «Круто», – ответила я без промедления. – «Он невероятно хорош в постели», – добавила, чтобы мой ответ звучал более правдоподобно.

«Как думаешь, вы ещё встретитесь?» – спросила она.

«Надеюсь», – ответила. Беда в том, что я на самом деле надеялась.

Ситуация осложнялась тем фактом, что мне действительно нравился Дэниэл. Из-за того, что он был свидетелем моего припадка, он проводил меня в общежитие, когда я ещё не оправилась от обморока и не могла вспомнить, где живу, я думала, он хороший парень. Оглядываясь назад, я испытываю к себе сочувствие, понимаю, что тогда была совершенно неопытной, жила одна, вдали от дома. До этого ни с кем не встречалась, у меня не было бойфренда, и я занималась сексом всего три раза до встречи с Дэниэлом. Из-за скудности моего сексуального опыта не вполне понимала, что для меня значит хороший интимный контакт.

Спустя несколько дней я столкнулась с Дэниэлом на холме за пределами кампуса, он опустил глаза, чтобы не встречаться со мной взглядом. Время от времени я встречала его в коридорах университета и в ночных клубах в городе, и иногда, в зависимости от его настроения, он замечал меня. Моя влюблённость в него просуществовала несколько мучительных недель, в течение которых я страстно мечтала о ещё одной встрече с ним.

Это был не единичный случай. В студенческие годы я встречала в кампусе парней, с которыми спала, и каждый раз, без исключения, они проходили мимо, уставившись в свои телефоны или под ноги, притворяясь, что не заметили меня. Я всегда пристально смотрела на них, стиснув зубы от ярости, ругая себя, что согласилась на секс с ними. Это было задолго до того, как придумали слово «гостинг» – это ситуация, когда партнёр неожиданно и без объяснений пропадает. Но в университете гостинг был в порядке вещей. Можно сказать, он был точкой в конце каждого сексуального предложения.

Наконец я задвинула воспоминания о той ночи в лесу в дальний уголок сознания. Будто сложила их в ящик, закрыла его и выбросила ключ. Сперва это работало, ящик 10 лет оставался заперт. На долгие годы я забыла это ощущение надругательства. То чувство, когда неприкосновенность твоего тела растоптана и поругана.

Когда мне было 29, мир изменился. Все мы начали рефлексировать над собственным прошлым, пережитым физическим и эмоциональным насилием. Мы делились своими историями о насилии в соцсетях, сопровождая посты двумя словами: «Me too». Порой впервые в жизни рассказывали о нём своим друзьям. Записывали всё, что с нами произошло. Старались найти слова, чтобы описать то, о чём раньше никогда не говорили.

Тогда, в 19 лет, мне казалось, что со мной не произошло ничего особенного. Теперь же отголоски пережитого опыта никак не удавалось облечь в словесную форму – слов попросту не находилось.

Когда я наконец позволила себе вспомнить, что произошло той ночью в лесу, 10 лет назад, не могла объяснить даже себе, что случилось. Я пошла туда добровольно и охотно согласилась заняться сексом с Дэниэлом. Но он сделал то, что меня напугало. Заставил меня бояться за свою жизнь.

Мой первый сексуальный опыт был отмечен страхом. На последнем курсе университета тот же страх сковал моё сердце, когда я во время ласк передумала заниматься сексом и тем самым разозлила партнёра.

«Ты же сама этого хочешь», – прикрикнул он на меня, словно обвиняя в чём-то. Я посмотрела на него снизу вверх и чётко поняла, что не хочу этого. Мне были неприятны его поцелуи, то, как его язык хозяйничал у меня во рту. Я не хотела, чтобы он прикасался к моему телу. Хотелось только, чтобы он слез с меня. Всё происходящее было ошибкой вселенского масштаба. «Тебе нравится?» – улыбаясь спросил он.

«На самом деле… нет», – пробормотала я неуверенно. «Я хочу прекратить». На секунду повисла тишина, пока мой партнёр обдумывал слова, только что произнесённые мною.

Его лицо вдруг стало жёстким и злым. «Что?» – процедил он сквозь сжатые зубы. «О чём ты?»

«Извини, но я хочу прекратить», – повторила я.

Он громко фыркнул, выразив таким пассивно-агрессивным способом раздражение. Мой отказ ранил его изнеженное эго. Я села на кровати и натянула на себя покрывало, чтобы прикрыть наготу.

«Мне жаль», – снова сказала я, но тут же подумала: а за что, собственно, приношу извинения? Я передумала. Имею на это право. Мы все имеем право на это.

Я молчала, пытаясь понять, действительно ли сделала что-то по-настоящему плохое. Считала – и до сих пор считаю – ничего плохого не сделала. Я хотела прекратить, и мы прекратили. Но его это разозлило. Очень разозлило, если быть точной. Словно я забрала у него то, что по праву принадлежало ему.

«Ты грёбаная сука», – выругался он, поднимая свой кошелёк с пола и засовывая его в карман джинсов.

«О'кей, тебе пора!» – сказала я. Встала и набросила на себя халат. Завязывая его на поясе, вылетела из комнаты. Моя соседка по дому, Фрэн, стояла на лестничной площадке, потревоженная шумом.

«Какого чёрта тут происходит?» – спросила она.

«Он уже уходит», – ответила я.

В её сопровождении спустилась по лестнице и отперла входную дверь. Сделав шаг в сторону, указала на тёмную улицу, словно говоря: «Скатертью дорога». Он немного поколебался, как будто пытался сформулировать мысль.

«Кстати говоря, ты чертовски жирная», – такими были его последние слова, адресованные мне.

Он стоял на подъездной дорожке нашего двухквартирного дома образца 1980-х годов и пристально смотрел на нас. На скулах ходили желваки. На какую-то долю секунды мне показалось, что он обдумывает, не зайти ли обратно. Он начал кричать что-то нечленораздельное, не сходя с посыпанной гравием дорожки перед нашим домом.

Я с грохотом захлопнула входную дверь и начала запирать её в безумной панике. Не хотела, чтобы он вернулся. Мои руки дрожали так сильно, что я погнула дверной ключ, и он перестал открывать замок. Его так и не удалось починить.

Когда поднялась в свою комнату, в моей душе поселилось глубокое беспокойство. Эта комната перестала быть для меня домом, надёжным пристанищем. Она была запятнана и испачкана. Я попросила у Фрэн разрешения поспать в её постели в эту ночь.

Если бы вы спросили меня, когда мне было 20 с небольшим, сталкивалась ли я с сексуальным насилием, я бы однозначно ответила «нет». Возможно, призналась, что в своё время у меня был плохой секс. Может быть, я бы даже назвала это неудачным сексуальным опытом или сказала, что «странно провела ночь».

Существует тот особый тип одиночества, который возникает с неспособностью говорить о таких вещах. Я не знала о том, что окружающие меня женщины тоже безмолвно борются с такими же проблемами.

Но теперь, когда позволила себе вспомнить пережитый опыт и обдумать его, я назвала бы это сексуальным насилием. Когда описывала ту ночь в лесу своему психотерапевту, она сказала мне: «Это травма». Теперь, будучи 22-летней женщиной, задаю себе вопрос: «В чём состояло сексуальное насилие?»

Пока писала эту книгу, у меня из головы не выходил тот момент, когда я не могла дышать. Как будто та, 19-летняя я, заставляла меня сегодняшнюю продолжать писать и не сдаваться.

Эта девочка и есть та причина, по которой я написала эту книгу. Однако она написана для каждой женщины, с которой когда-либо происходило то, о чём она не могла рассказать. Она пережила то, о чём хотелось бы забыть навсегда. С ней сделали то, на что она не давала согласия. Женщина описывает сексуальный опыт как «всего лишь плохой секс», «серую зону», «не насилие, но…» Она пострадала, но не чувствует себя вправе признаться в этом.

Глава 1
Как это называется?

Лишь в последние несколько лет мне удалось найти слова, достаточно точно описывающие мой ранний сексуальный опыт. Словесная форма, в которую я облекла те события, наполнила их достоверными подробностями, подчеркнувшими страх и панику, которые тогда испытывала. Долгое время я ограничивалась упоминанием «плохого секса» или «не самого приятного сексуального контакта», не вдаваясь в детали. Но в самих моих словах скрывался намёк на то, о чём не могла заставить себя заговорить. Мои знакомые женщины без дальнейших расспросов понимали этот шифр – потому, что в их жизни тоже случалось такое.

Я не могла описать то, что со мной произошло, просто потому что не знала подходящих слов. До 20 с небольшим лет я представляла себе изнасилование и сексуальные домогательства как нападение безликого незнакомца глубокой ночью. Мне и в голову не приходило, что этот поступок может совершить тот, кто мне нравится, и уж тем более тот, кого я люблю. Лишь спустя много лет, оглядываясь назад, полностью осознала, что со мной случилось. О некоторых событиях я давно забыла. В 2017 г. в связи с возникновением движения #MeToo, которое было основано Тараной Бёрк в 2006 г., я начала читать рассказы незнакомых женщин о пережитом сексуальном насилии и чувствовала при этом проблески узнавания.

В то время мы всё чаще начали использовать понятие «серая зона» для описания неоднозначных происшествий, которые не вполне подходят под определение сексуального домогательства и изнасилования. В нашем обществе сексуальное насилие чётко противопоставляется добровольному сексуальному контакту. Эта дихотомия может оказаться полезной разве что человеку, совершившему преступление, которое не укладывается в её рамки, ведь таким образом он сможет избежать последствий. Но разве это противопоставление поможет людям, которые пережили то, что заставило их чувствовать себя опороченными и униженными?

Когда речь идёт об описании сексуального насилия, слова действительно имеют значение. Лена Гуннарссон, шведский учёный, специалист по гендерным исследованиям, сексуальному согласию и насилию из Университета в Эребру, утверждает, что выбор слов очень важен для обсуждения этих тем. «В моей следующей книге „Динамика сексуального согласия: секс, насилие и серая зона между ними“ я настаиваю на необходимости коллективного размышления о сексе и согласии, размышления, допускающего неоднозначность, полутона и серые зоны», – говорит она. «Когда нас просят отнести свой сексуальный опыт к одной из двух категорий – или добровольный секс, или насилие – в лучшем случае это приводит к упрощению сексуального контакта, а в худшем к тому, что жертвы насилия остаются неуслышанными и непонятыми».

Что касается обсуждения сексуального насилия, множество разногласий вызывает терминология. Ведь слишком часто с её помощью пытались смягчить и обелить насилие, говоря, например, «секс без обоюдного согласия» или «секс с лицами, не достигшими совершеннолетия». Точно так же, как сексуальный харрасмент и преследования, отметались и оправдывались словами «мальчишки есть мальчишки» или «он просто дамский угодник» или «он ни одной юбки мимо не пропустит». Преуменьшение насилия с помощью витиеватых, расплывчатых понятий и формулировок подпитывает культуру вседозволенности. Пытаясь обелить сексуальное насилие, мы говорим: «о'кей, это нормально» вместо «это неприемлемое нарушение».

Австралийские учёные Софи Хиндс и Бьянка Файлборн провели исследование репортажей СМИ о сексуальном насилии, в котором они рассмотрели терминологию, используемую при освещении обвинений Азиза Ансари в противоправных сексуальных действиях¹. Выяснилось, что в публикациях действия обвиняемого позиционировались как «ненасилие» с помощью разговорных и двусмысленных слов, «которые постоянно пре уменьшали и смягчали характер его действий, описывая их как нечто иное, нежели сексуальное насилие».

Расплывчатые слова не только искажают степень серьёзности проступка, они имеют крайне тяжёлые последствия для людей, переживших сексуальное насилие. «Когда используемая терминология минимизирует нанесённый ущерб, люди перестают воспринимать жертву насилия всерьёз, и определённые действия кажутся им пустячными. В результате у людей возникают трудности с определением сексуального согласия, потому что неприемлемое поведение из-за тех или иных фраз приравнивается к нормальному», – говорит Хиндс, аспирантка Мельбурнского университета, которая в своей научной работе исследует сексуальное согласие в отношениях людей с нетрадиционной сексуальной ориентацией².

Так чем же обосновано использование преуменьшающих, расплывчатых слов в репортажах? После публикации обвинений в сексуальных домогательствах, выдвинутых против Харви Вайнштейна, газета New York Times получила массу писем и электронных сообщений, в которых читатели выражали недовольство тем, какие слова использовались для описания его действий. В письме к редактору газеты читательница Дай-ана Тидер-Йоханссон осудила выбор выражения «секс без обоюдного согласия» для репортажа.

«Выражение „секс без обоюдного согласия“ – это язык обвиняемых, призванный увести разговор в сторону и представить обвинения в сексуальных домогательствах в ином свете», – написала она. «Билл О'Рейли, Харви Вайнштейн, Рой Прайс и другие уже опровергли обвинения в „сексе без обоюдного согласия“ в этой газете… Мы больше не должны позволять преступникам выстраивать диалог так, как это выгодно им. Слова важны, выбирайте их с умом»³.

Представители New York Times высказались в защиту использованного выражения, но редактор из отдела расследований Ребекка Корбетт – одна из трёх женщин, раскрывших миру глаза на историю Вайнштейна, наряду с Джоди Кантор и Меган Тухи⁴ – признала, что в свете прошедших событий слово «изнасилование» было бы более подходящим. «Самый простой способ сообщить об обвинениях в сексуальных домогательствах или насилии, не неся при этом юридической ответственности, это использовать формулировку, которая содержится в юридических документах, таких как жалоба или заявление в полицию», – заявила сотрудница New York Times Кристина Конингисор. Она подчеркнула, что при отсутствие таких документов задача репортёров заключается в том, чтобы предоставить наиболее точное описание событий. «Для этого нам часто приходится полагаться на сведения, предоставленные нам участниками или свидетелями инцидента. Экспрессивное слово или фраза, используемые для описания определённого поведения, могут сделать чтение интереснее, но вместе с тем могут сообщить больше, чем мы знаем на самом деле».

На первые страницы газет попадает лишь небольшой процент случаев сексуального насилия, а подавляющее большинство пострадавших не обращаются в правоохранительные органы, чтобы сообщить о произошедшем. Возможно, юридические термины наилучшим образом подходят для газет, которые стремятся избежать судебных исков, но как насчёт пострадавших от насилия, которые видят свой опыт не через призму закона, и чьи истории не появятся в журналах и газетах? Как насчёт пострадавших, которые не вполне уверены в том, что произошедшее с ними можно назвать сексуальным домогательством или изнасилованием? И как быть с теми случаями, которые закон не считает сексуальным насилием?

Если мы изолируем пострадавших с их историями от культурных и правовых представлений о сексуальном насилии, то какие выражения будут лучше всего отвечать их интересам, помогая им пережить эту травму и постепенно осознать реальность того, что с ними произошло? Как описать эти происшествия, которые не вполне подходят под определение «домогательств» или «изнасилования»? Как оставить место для неоднозначности, при этом не подпитывая культуру, которая не призывает нарушителей к ответственности? И как быть, если сам пострадавший описывает произошедшее с ним как нечто неопределённое и размытое, хотя оно полностью совпадает с определением домогательств или изнасилования?

В этой связи возникает вопрос о том, кто должен отвечать за выбор определений, подходящих для любой формы сексуального насилия.

Лайна Бэй-Ченг, доцент школы социальной работы при Университете в Буффало, призывает к осторожности, когда речь заходит об описании опыта людей. «Я думаю, что мы должны с осторожностью анализировать и изучать обстоятельства произошедшего, не навязывая женщинам слова и определения для рассказа о том, что с ними случилось. Я считаю крайне важным, чтобы женщины могли говорить о своих переживаниях всё, что им хочется».

Проблема заключается в том, что в основе определения нашего жизненного опыта лежит бинарная конструкция. Происходящее с вами может быть либо изнасилованием, либо сексом по обоюдному согласию, а вы в таком случае или добровольный участник процесса, или жертва. Бэй-Ченг считает, что в этом-то заблуждении и кроется проблема. «Это непостоянное противопоставление. Есть представление о том, что вы даёте согласие единожды, и всё, что случается после этого, вполне законно. И, конечно же, любое человеческое взаимодействие выглядит совершенно иначе».

Это противопоставление секса по согласию и без согласия часто используется в качестве оружия во время обсуждений в СМИ громких обвинений в сексуальных домогательствах. Если женщина говорит, что после сексуального контакта чувствует себя пострадавшей, мы сразу спрашиваем её: «Это было по взаимному согласию?» Если она отвечает утвердительно, в большинстве случаев дискуссия заканчивается, словно в таком случае у неё нет права ощущать себя униженной. «Да, но ведь она согласилась?», «Она же не сказала „нет“?» «Ведь не встала и не ушла, не правда ли?» Неужели у секса такая низкая планка, что всё, что нам нужно, это чтобы он был по обоюдному согласию? Согласие обязательно, но не забывайте: оно является необходимым минимумом. Раз за разом я возвращаюсь к эссе, написанному Ребеккой Трейстер в 2015 г., о том, почему секс по обоюдному согласию может быть плохим, и меня всегда цепляет одна строчка, цитата редактора блога Feministing Майи Дазенбери: «Серьёзно, помоги нам, Боже, если лучшее, что мы можем сказать о сексе, это то, что он был добровольным»⁵. Разве согласие – это единственное мерило качества секса? Что, если нам больше нечего сказать о нём? Что, если вы даже не уверены в том, что можете назвать этот контакт добровольным?

Озабоченность общества возможными профессиональными последствиями ложных обвинений в изнасиловании приводит к тому, что мы прекращаем разговор о сексуальном насилии, едва услышав слово «добровольный». Оно позволяет людям не беспокоиться. В действительности же у мужчин больше шансов быть изнасилованными, чем несправедливо обвинёнными в насилии⁶. Согласно официальным исследованиям, всего четыре % заявлений о сексуальном насилии в полицию оказались ложными или предположительно ложными в Великобритании⁷. Эта приоритезация карьер преступников происходит за счёт пострадавших, которые существуют в культуре, где признания в пережитом сексуальном насилии будут, несомненно, встречены обвинениями жертв, сомнениями и попытками отрицать, преуменьшать, оспаривать их боль и страдания.

«Мы также чётко разграничиваем сексуальный контакт и несексуальный», – говорит Бэй-Ченг, – «словно правила и нормы, регулирующие человеческие взаимо отношения и взаимодействие, действуют только по одну сторону этой границы». Подумайте о том, как вы обсуждаете совместные планы с друзьями – вы постоянно спрашиваете и даёте согласие в повседневных разговорах. «Ты не против зайти ко мне, перед тем как мы пойдём туда?» «Какой фильм ты хочешь посмотреть?» «Ты хочешь зайти куда-нибудь поужинать или закажем доставку?» «Чего бы ты хотел поесть?» «Ты хочешь поесть сейчас или попозже?» «Ты хочешь что-нибудь выпить?» «Хочешь попробовать моё блюдо?» «Можно мне попробовать твоё?» Однако, когда речь заходит о сексе, согласие кажется нам слишком сложным и неестественным.

Термины, которые мы используем для обсуждения секса по обоюдному согласию, также отражают иерархию сексуальных актов и подпитывают миф о том, что одни формы секса значимее других. Возьмём, например, слово «прелюдия». В контексте гетеросексуального полового акта это слово наводит на мысль о том, что оральный секс и мануальное стимулирование – это всего лишь закуски к основному блюду – классическому сексу. Но обладательницам вульвы именно эти виды секса, как правило, приносят наибольшее сексуальное удовольствие, а отнюдь не классический секс. Кроме того, это слово абсолютно гетеронормативное. Заявляя, что оральный секс, мануальное стимулирование, взаимная мастурбация и другие виды секса – это всего лишь разминка, а не основное событие, даём основание считать классический секс наиболее законной формой секса. Таким образом возникает иерархия сексуальных действий, в которых определённые виды секса представляются более приемлемыми в сравнении с другими. Эта иерархия опасна ещё и по той причине, что она подкрепляет убеждение: только определённые действия требуют согласия, поскольку они являются более законной формой секса⁸.

Если вы считаете какое-либо действие менее значимой версией секса, осознаёте ли вы, что и на него требуется согласие? Опять же, если полагаете, что согласие необходимо только в сексуальных отношениях, то как вы ведёте себя с друзьями, коллегами и родными в повседневной жизни? Действительно ли существует разница? В конце концов, согласие присутствует не только в сексуальной жизни. «Мы постоянно совершаем взаимодействие, требующее обоюдного согласия, и непрестанно сверяемся друг с другом. Однако, когда дело доходит до секса, ведём себя так, словно на него эти правила не распространяются», – отмечает Бэй-Ченг. «Как будто секс – это особый случай, хотя, разумеется, это вовсе не так. Поэтому я убеждена: эти категории и бинарное деление постоянно доставляют нам проблемы – из-за них женщины попадают с беду».

В этой книге я намерена оставить пространство для неопределённости, неоднозначных событий и переживаний, которые сложно описать, для них вы всё ещё не нашли подходящих слов. Мы проанализируем причины, по которым нам порой бывает трудно отнести свой сексуальный контакт к определённой категории, и остановимся на том, почему так важно сделать это. По моему мнению, лишь мы сами можем рассказать о том, что с нами случилось. Только нам решать, какие слова лучше всего подойдут для этого.

Так как же поведать о неоднозначных событиях, не исказив их неудачным или неуклюжим выбором выражений? Сегодня в обиход вошло выражение «серая зона». Термин далеко не идеальный. Фиона Вера-Грэй – ассистент кафедры в Даремском университете, специалист по насилию в отношении женщин и девочек – выражает сомнение в том, что «серая зона» – удачный термин. «Он подпитывает культуру, в которой женщин учат сомневаться в том, что они чувствуют», – рассуждает она. «Сексуальный контакт, который причиняет дискомфорт или боль – это негативный сексуальный опыт. Никакой серой зоны здесь нет, такой опыт неприемлем».