Вернемся и мы к нему. Когда дошла весть о приближении Татар, урусские беки, по словам Бараджа, этому сильно обрадовались и организовали поход на Казань.
– Я был на вершине отчаяния, поскольку улугбеком (правителем) Казани, Булгар аль-Джадид в ту пору был мой сын Хисам, – с горечью вспоминал эмир.
А сам Барадж тогда возглавлял один из урусских городов, ему удалось спасти сына, но пришлось бежать на Восток к Татарам. Бату, как утверждал эмир, был на грани отчаяния, был даже готов якобы наложить на себя руки, потому что терпел одно поражение за другим и ждал подкрепления от Верховного хана Угедея. Когда Барадж прибыл в ставку хана, то Бату, со слов эмира, «обезумел от радости» и принял его со всеми почестями, поселил в отдельную юрту, предназначенную для самых сановитых гостей из Дома Чингиза.
– Что ты хочешь от меня? – спросил Бату.
– Разве ты уже стал Верховным каганом? – не отвечая, сам задал вопрос Барадж.
– Нет, каган – Угедей, а я только его ставленник в Кипчакском юрте.
– Тогда на твой вопрос я отвечу Угедею.
…Угедей встретил гостей верхом на лошади возле своей «золотой юрты». Бату, со слов эмира, «упал ниц лицом к ногам его лошади», а сам Барадж лишь вежливо поклонился Верховному кагану.
Беседа двух правителей состоялась в красиво убранной летней беседке на живописном холме. Джуры Верховного кагана оцепили кольцом беседку. Как утверждает Барадж, беседа проходила без посредников. Сначала с ними был переводчик, но потом, когда выяснилось, что Угедей говорит на одном из тюркских наречий, талмач был удален.
Каган восхитился ответом Бараджа хану Бату («Разве ты уже стал Верховным каганом?»), о чем ему, конечно, уже донесли:
– Ты великий каган, если так сказал!
– Я всего лишь эмир, – скромно заметил Барадж, отдавая себя отчет, что перед ним сидит сын самого Чингиза – основателя одной из самых могущественных Держав, существовавших когда либо на Земле.
– Откуда идет твой род?
– От правителей хонов.
– Наш род тоже идет от правителей хонов. Ты должен занять в нашей Державе достойное место. Ты хочешь сесть на булгарский трон?
– Да, но тогда тебе придется заключить со мной союз.
– Считай, что такой союз уже заключен. Я признаю тебя эмиром Булгарского юрта, помимо этого ты будешь нашим послом с Западом.
Слушая рассказ Бараджа, я пребывал в сильном волнении. В моем возбужденном мозгу роились бесчисленные вопросы, я не удержался и спросил:
– А мои предки – отец, дед и прадед Отяк – тоже идут от правителей хонов?
– Да, – подтвердил Барадж. – И прежние великие цари – и Мете, и Атил, и Курбат – все они из этого рода. Из царского рода.
– А Чингиз-хан и его потомство – они тоже царского рода?
– Не из царского, но они тоже хоны.
Мой юношеский патриотизм был уязвлен, я в сердцах воскликнул:
– Если мы происходим из царского рода, почему правитель Булгара – только эмир, а правитель Татар – каган!
– Такая сейчас ситуация, – сухо и уклончиво ответил Барадж. – Но назначив меня послом с Западом, Верховный каган оказал мне большую честь, он принял меня в правящий Дом Могул. Я единственный не чингизид в этом Доме. И мой статус посла Верховного кагана выше ханского, ибо я не подвластен ни одному Татарскому хану из Дома Могул.
– И Бату тоже?
– И ему тоже, я исполняю приказы только Верховного хана.
И, не обращая внимания на мои дальнейшие расспросы, даже будто не замечая меня самого, эмир начал рассказывать о своем «вещем сне», который он видел, еще будучи урусским улугбеком.
– Мне приснилось, будто я стою на пепелище разрушенного Булгара, и сам Тенгри велит мне спасти страну от опустошительного набега Татар. Приехав в ставку Верховного кагана и увидев, какой реальной мощью обладают Татары, я еще больше убедился в правильности своего решения. Я пошел на сделку с Угедеем не для собственного возвышения и спасения, а для спасения Отчизны от бессмысленной гибели в столкновении с Татарами. Хотя многие думают по-другому.
Помолчав, Барадж повелел:
– Я хочу, чтобы ты поехал к Кул Гали и передал ему наш разговор. Он очень хорошо относится к вашей семье, возможно, он тебя выслушает. Скажи ему, что я хочу предложить ему снова стать главным сеидом-имамом всего Булгарского юрта, поскольку он пользуется в народе большим авторитетом. Если Кул Гали проявит мудрость и, отбросив свое предвзятое отношение ко мне, примет мое предложение, то это поможет укрепить единство народа и укрепит наш юрт.
– Когда выезжать?
– Немедленно.
Косточка хурмы
Сказав "Немедленно!", эмир Барадж, конечно, погорячился. Молочная водка, видимо, все-таки ударила ему в голову. На самом деле мы с теми же нукерами эмира, которые сопровождали меня в белокаменную столицу Булгарского юрта, погрузились на специально снаряженный корабль лишь рано утром. На нем мы переплыли через успокоившиеся волны Итиля, а дальше, уже конным ходом отправились по Чаллынскому тракту в Алабугу, где в почетной ссылке находился Кул Гали.
Кул Гали… Настоящее имя имама было Мухаммад-хаджи Гали ибн Мирходжа. Да, он был сыном, как уже говорил эмир Барадж, булгарского купца Мирходжи. А новое имя "кул" – "раб" он взял себе в оймякских степях Тубджака, куда бежал, спасаясь от разъяренного гнева Чельбира после очередного неудавшегося мятежа. От булгарского эмира бунтовщик-то сбежал, но вот от Могулов не смог. И неизвестно, сколько бы он пробыл у них в рабском плену, если б опального сеида не отбил один степной бек, восхищенный героическими дастанами, которые Кул Гали мастерски исполнял под ритмические удары старинной думбры. Степняки принимали сказителей за святых, уверенные, что они умеют разговаривать с Небом. Вот тут-то беглец и придумал себе это имя "кул" в знак солидарности с угнетенным народом. Так говорят в самом народе. Но у меня есть свои соображения на сей счет, чуть позже я расскажу, как они появились.
А вам приходилось размышлять под мерный топот конских копыт?.. Очень, кстати, неожиданные и интересные мысли приходят в голову. Так многие чичены (сказители), опустив поводья лошади, в такт ее ходу начинают играть на кубызе (губной инструмент), а в мыслях подбирают слова к своим будущим баитам.
…Тихо поскрипывает сухой хворост костра. В его отблеске отсвечивается напряженное, изуродованное безобразным шрамом лицо старшего нукера Алмаза. Наш отряд остановился на ночлег, разбив походные юрты на опушке Бершудского леса, от которого нам еще сутки скакать до конечной цели назначения – Алабуги. Думбрист поет, точнее, рассказывает баит бесстрастным, хриплым голосом, кажется, он даже не совсем понимает смысл произносимых им слов.
Я со слов "Биссмилля" начинаю хикмат,
Жемчуга и брильянты дать инокам рад.
Ах, возможно ли горше стенать и страдать,
Я хикматов своих начинаю вступленье.
Для любого пишу, кто захочет мне внять,
Я любого, как близкого, жажду обнять.
По головке всех сирых я глажу опять,
А от гордых бегу я, впадая в смятенье.
Вдруг ворота любви отворил мне Аллах,
Он мне шею согнул и повергнул во прах.
От проклятий его я не встану никак,
Сам поднял я копье и вонзил себе в сердце.
– А дальше, дальше? Что ж ты замолчал? – прошу я продолжить пение старшего нукера Алмаза.
– А дальше я не помню, – наморщил лоб мой визави, отчего шрамы на его суровом, обветренном степными бризами лице, стали еще заметнее.
– Откуда ты знаешь хикматы Ходжа Ясави, он ведь не из наших краев?
– Их пел Кул Гали.
– Как! – удивился я. – Ты знаком с нашим сеидом, вот почему эмир Барадж отправил тебя к нему вместе со мной?
– Нельзя сказать, чтобы я был с ним близко знаком, так, пересекался пару раз. Но это было давно, еще в детстве.
– Расскажи мне об этих встречах.
Алмаз пристально посмотрел мне в глаза, словно прикидывал, насколько откровенным можно быть с этим юным шакирдом, то есть со мной – он ведь практически не знал меня. После продолжительной паузы нукер все же заговорил:
– Тогда я был еще совсем мальчишкой. Мы с отцом ездили на ярмарку в Кашан, там как раз я в первый раз и увидел Кул Гали. Эмир Чельбир приказал своим стражникам схватить Кул Гали, как зачинщика смуты. На что сеид сказал, кто к нему приблизится, утонет в реке Итиль. Все знали, что сеид – аулия, и все его предсказания сбываются, поэтому отказались выполнять приказ Габдуллы Чельбира. Только один безрассудный сардар, кажется, его звали Гуза, стал переплавляться через реку, чтобы схватить Кул Гали. Но он утонул. Предсказание сеида сбылось.
Меня до глубины души потряс этот короткий рассказ нукера Алмаза, я и раньше слышал об этой истории, но когда она произошла, Творец еще не соизволил видеть меня рожденным на нашей многострадальной земле. А тут сам очевидец, хотя был тогда совсем мал, подтверждает ее подлинность. Я погрузился в свои мысли. Да, в жизни Кул Гали различных чудес происходило немало. Везде, где бы он ни был – в Герате, в Иерусалиме, в Мекке, в кипчакских степях, а особенно в своем родном Булгаре – с ним всегда что-нибудь да приключалось. Но это чудо, о котором мне поведал сейчас нукер, кажется, было первым. Как писал сам сеид в своей знаменитой поэме "Сказание о Юсуфе":
Здесь с Юсуфом случилось первое чудо,
Соленая вода превратилась в питьевую.
Вообще, без чудес великих людей не бывает, только чудеса делают их великими и святыми. Когда видишь что-то такое, чего не можешь понять сразу и осмыслить, начинаешь думать: о! а этот человек совсем непрост, наверное, он аулия (святой), коль способен на такое. Честно говоря, я не всем этим чудесам верю. Не верил тогда, в 17 лет, когда был еще совсем несмышленышем, тем более не верю сейчас, в свою закатную пору, когда уже нужно готовить грешную душу ко встрече со Всевышним. А верую я лишь в одно: главное чудо – это плод Творца нашего, то есть, сам человек. Но не просто человек, как какая-то земная букашка, а Человек Небесный, Человек с большой буквы, достойный или, по крайней мере, стремящийся быть достойным своего Творца и не нарушающий своей неразумной жизнью замысла Всевышнего. Мало кому это удается. Кул Гали удалось.
– Уже поздно. Завтра рано вставать, надо ложится спать, – прервал полет моих "высоких мыслей" спокойный и рассудительный голос старшего нукера Алмаза.
– Да, конечно, сейчас пойдем, – отозвался я, подкидывая в догоравший костер сухой хворост. – Только ты не сказал, когда Кул Гали пел хикматы Ясави, когда это было?
– А как раз вскоре после той самой истории, – Алмаз оживился, видимо, он, несмотря на всю свою непроницаемость, тоже испытывал некое волнение от пережитого воспоминания. – Сеид чудесным образом спасся и скрылся в Булгаре, в доме моего отца (пусть будет место ему в раю). Мой отец, тоже, как и я, был нукером, но служил не у Габдуллы Чельбира, а у твоего отца Мир-Газиза. Твой отец и спрятал своего друга Кул Гали у нас в доме.
– Как! – уже во второй раз за этот необычный вечер удивился я. – Ты знал еще и моего отца?
– Нет, конечно. Я только мельком его видел, когда он привел в наш дом Кул Гали. Потом почтенный эмир тут же удалился вместе со своей охраной.
– А может ты что-нибудь слышал о том, как его убили? Моего отца же убили?! – с юношеской горячностью воскликнул я.
– Мне о том неведомо. Мой отец рассказывал мне об эмире Газизе. Смутное было тогда время, Чельбир душил народ непомерными налогами. Но твой отец Мир-Газиз был добрым, справедливым эмиром. Так же, как и Кул Гали.
– Значит, в вашем доме Кул Гали пел хикматы Ясави?
– Да, и я кое-что запомнил. Сеид провел у нас только вечер и ночь, а рано утром отец вывел его в степь, на дорогу к Хорезму.
Да, где-то в той степи его и перехватили Могулы. А потом Кул Гали выкупил один влиятельный степной бек. После рассказа Алмаза цепочка событий в моем воспаленном мозгу замкнулась – все встало на свои места. Командир нашего отряда отправился в свою маленькую походную юрту, а я еще долго сидел у потухшего костра, занятый отгадыванием очередной загадки в жизни таинственного сеида. Я тоже, конечно, слышал, как Кул Гали исполняет хикматы Ясави. Алмаз оборвал их на полуслове, а дальше там были такие строчки:
Соблюдая молитвы, стал божьим рабом,
В подземелье теперь просветленный мой дом.
Я стал суфием, мне не мечтать об ином,
Упованья копьем я пронзил вожделенье.
Кул Гали считал Ясави своим духовным наставником, хотя никогда с ним не встречался. Он и не мог с ним встретиться, поскольку учитель жил несколькими веками ранее. Но будучи в граде всех изящных искусств Хорезме и в столице ученого мира всех муслимов Бухаре, он близко познакомился с творчеством Ясави. Сеид даже вступил, кажется, в Орден дервишей Ахмада Ясави, у которого было очень много последователей по всему Турану.
По легенде, Ясави вел свою духовную преемственность от самого Пророка Мухаммада (да будет доволен им Аллах). Однажды Пророк сидел со своими сподвижниками под тенистым деревом и ел хурму. Косточка выпала из лягана на землю. Пророк поднял ее и передал одному из своих учеников по имени Арыстан-Баб со словами: «Эта хурма предназначена для мусульманина Ахмеда, который родится на 400 лет позже тебя». Как же я его увижу, удивился Арыстан-Баб. Все в воле Аллаха, последовал ответ.
Как гласит народное предание, Арыстан через 400 лет действительно стал наставником Ходжи Ахмеда Ясави и передал ему эту косточку хурмы. Честно говоря, я не верю этому преданию – чего только не выдумают ученики-фанатики! А вот другая история мне кажется вполне правдоподобной.
Говорят, достигнув возраста Пророка, Ясави удалился в глухую провинцию и добровольно заточил себя в подземелье, ожидая когда Газраил заберет его душу на суд Аллаха. Он считал, что не имеет права жить дольше Пророка Мохаммада (мир ему). Но желанная смерть в 63 года – именно столько, как известно, прожил на этом свете наш Пророк – не наступала. Ученики на веревке спускали в его подземную келью лепешки и воду. А еще – чернила и бумагу. И Ясави писал под землей свои хикматы.
Раб Ходжа Ясави, был невеждою я,
Слеп и глух во грехе, в сердце горечь тая,
В сожаленьях прошла жизнь лихая моя,
Что же делать, кочевье веду к восхождению.
… И тут меня пронзила ослепительная догадка! Раб Ходжа Ясави… Да, автор бессмертных хикматов называл себя Кул Ясави… «Кул» – это «раб», «раб Божий»… Точно так же потом назвал себя и опальный сеид Кул Гали, добровольно заточивший себя в Алабуге, подальше от царствующего дома и его дворцовых интриг. Как же я сразу не догадался? Кул Гали последовал примеру своего учителя Кул Ясави…
Я презренный раб Ханиф Татар, тоже бывал в Хорезме и Бухаре, где я только не бывал за свою длинную жизнь, ведь я давно уже миновал возраст Пророка. Но нигде я не видел таких больших и близких людям звезд в ночном небе, как в Бухаре. В Булгаре звезды ночью святят совсем по-другому, мерцают холодно и бледно, подавая нам какие-то знаки из дальних глубин Вселенной…
О чем же я еще думал в ту бессонную ночь во время нашего перехода из Булгар в Алабугу? Я вспоминал все, что знал о мятежном сеиде. А знал я о нем немало, еще с детства, гораздо больше чем о своем отце, который покинул наш бренный мир очень рано (пусть место ему будет в раю). Я переживал сложные, противоречивые чувства по отношению к другу отца и мужу моей мачехи, красавицы Салии. Нет, то была не ревность. И не обида. Понимая все величие Кул Гали, как поэта, ученого, духовного лидера нашей Державы, я все же не то, чтобы недолюбливал сеида, я до конца не понимал его мятежной, страстной натуры. Это был самый загадочный и непредсказуемый человек, которого Всевышний послал мне на моем длинном жизненном пути. А самая странная и неожиданная фраза, слетавшая с его уст была такой: «На самом деле настоящие Татары – не они, Могулы, а мы – Булгары». И эти слова произнес человек, который неистово, до умопомрачения ненавидел Татар. Бесконечно, бесповоротно. Также бескомпромиссно их ненавидел еще только один человек – это Чингиз-хан. И вдруг такое откровение! Мозг отказывался это понимать. Впрочем, я опять забегаю в перед, нарушая естественный ход событий. Старость…
В ту долгую, странную, холодную ночь возле потухшего костра в Бершудском лесу, я еще не слышал этих слов от Кул Гали. Я услышу их лишь завтра, впрочем, уже сегодня – над кроной темных дерев забрезжил рассвет. Да, я скоро их услышу, и возьму себе второе имя «Татар». Какая-то неведомая сила заставляет меня защищать униженных и оскорбленных. Если обижают Татар, я становлюсь на сторону Татар, если обижают Булгар, я становлюсь на сторону Булгар. Тем более, что Татары и Булгары имеют одного прародителя. Но об этом позже.
А пока мои мысли заняты Кул Гали. Мятежный сеид оставил много загадок. Я всю жизнь их разгадываю. Других людей понять мне было как-то проще. Взять, к примеру, Гази Бараджа или Бату-хана – двух властителей крупнейших Держав. По воле Аллаха, при дворе обоих правителей мне довелось прослужить немало лет. Или вспомним моего горского деда Альмята, который был полным антиподом, абсолютной противоположностью настоятеля академии Дарь Аль-улюм доносчика Кылыча. Все они, не говоря уж о бесхитростных нукерах, сопровождавших сейчас меня в Алабугу или о моих сверстниках шакирдах, все они были для меня просты и понятны, как тюбетяй чирмыша-пекаря – ни одного затейливого узора. Мне как на ладони были видны мотивы их поступков, их поведение, их характеры. Мне даже порою кажется, что я могу залезть в головы и души совсем незнакомых мне людей, и прочесть там их самые потаенные мысли и угадать их самые заветные желания. Но вот душа Кул Гали, как была, так и остается для меня за семью печатями.
Знаменитый табиб Ибн Сина делил всех людей на три типа в соответствии с их особенностями. Это люди Ветра, Желчи и Слизи.
Высокий, мускулистый, очень сильный и подвижный. Мягкая речь, открытый к общению, всегда в хорошем расположении духа. Это эмир Гази Барадж – типичный представитель людей Слизи.
Хан Бату – конечно, человек Желчи. Среднего роста, крепкого телосложения. Требовательный вожак, стратег. Неукоснительно идет к намеченной цели, вынослив. Громкий голос не мешает проявлять миролюбие. Но когда возмущается его Желчь, он начинает раздражаться по любому поводу, в гневе неудержим.
А вот Кылыч – типичный Ветер. Маленький, подозрительный, с неустойчивым настроением, очень худой и злобный.
Кул Гали не подходил ни под один тип. Иногда он вел себя, как человек Слизи, был рассудительным и веселым; но вдруг начинал сильно злиться и ругаться – Желчь так и лилась из его воспаленного мозга; а еще через минуту прилетал залетный Ветер, чтобы овеять его злобный шакалий оскал. При этих неожиданных переходах у кудесника-имама как бы даже начинал меняться сам облик: рост, вес, тембр голоса… Кул Гали – это мираж в ковыльной степи в виде силуэта скачущего всадника, который медленно размывается и исчезает в гаснущих лучах заходящего солнца. Я всю жизнь гнался за этим ускользавшим от меня миражом, и никак не мог его поймать. Однако, если случится чудо и на Небесах Всевышний позволит мне очутиться в том же месте, где покоится душа загадочного сеида, думаю, нам будет, о чем поговорить…