Чёрный молот. Красный серп. Книга 2

Тем не менее, большая часть из этих отъявленных ловеласов были неплохими солдатами. Хольцу нравилось отдавать чёткие приказы и наблюдать за их чётким выполнением. Его команда хорошо знала свою работу.

И сейчас, стоя перед этими разношёрстными людьми, Хольц понимал, что полагаться он может только на своих. Разумеется, те сорок человек, которые прибыли вчера на двух грузовиках из Литвы, будут хорошим подспорьем. Эти парни уже прошли школу уничтожения евреев у себя дома. У каждого из них были свои причины ненавидеть иудеев, но вот какая интересная особенность: в Латвии и Эстонии тоже проводились акции уничтожения евреев, и все они выполнялись неукоснительно чётко, но там это было какое-то механическое действие, наподобие получите-распишитесь. Но именно в Литве всё происходящее было воспринято с наибольшим энтузиазмом. Евреев уничтожали везде, где только могли. И было время, когда на улицах и в домах лежали десятки трупов. Но потом из-за опасений вспышки заразных заболеваний командованию пришлось взять ситуацию под контроль. Тогда евреев стали бить по ходу движения их нестройных колонн к местам уничтожения. Даже за несколько минут до смерти несчастным было суждено пройти через большое количество унижений, изнасилований и побоев. Лёгкую смерть нужно было заслужить.

Но что могли сделать эти несчастные для своих мучителей, чтобы легко умереть и перед смертью, попрощавшись со своими близкими до скорой встречи на небесах, успеть прошептать древнее: «Барух, ата адонай…»

В общем, эти литовские ребята были неплохи, а искупавшись в крови и безнаказанности, не имели ходу назад и шли до конца по дороге насилия и жестокости. Они были зачислены в «шуцманшафты». Одеты они были в захваченные в первые дни войны польские мундиры, не имеющие знаков различия. На левом рукаве были белые повязки с надписью «полицай». Вооружены они были немецкими винтовками, выпущенными на польских заводах до начала войны. Этого оружия им вполне хватало для сопровождения колонн и отстрела пытавшихся бежать одиночек.

Местные добровольцы из русских и украинцев, ещё не успевшие зачислиться в ряды служащих полиции и, собственно, проходящие свой первый экзамен, были одеты в домашнюю одежду. Они тоже получили белые повязки. И всё же они выглядели смешно в своих широких брюках и вышитых сорочках. Брюки пузырились на коленях и создавали явный контраст с начищенными и наглаженными шеренгами немцев и литовцев.

Хольц глянул на часы. Время начинать выступление. Всем известна немецкая пунктуальность. Пусть и славяне ей поучатся.

– Наши доблестные войска одерживают убедительные победы под руководством нашего фюрера Адольфа Гитлера! – Хольц говорил с остановками, давая возможность переводчику выполнить свою работу. – Я уверен, что очень скоро наша славная армия раз и навсегда покончит с большевиками и жидами и освободит новые земли для процветания немецкой нации. Все жители, которые будут сотрудничать с новой администрацией и присягнут на верность Рейху, смогут хорошо жить и не беспокоиться о будущем. Перед нами стоит почётная задача избавить мир от еврейской заразы. От этих вечных паразитов на теле трудового народа. Посмотрите, что жиды принесли вам. Я знаю, что несколько лет назад в ваших краях был большой голод, и его организаторы вам хорошо известны. Это жидо-большевики. Мы знаем сколько ваших близких были депортированы и расстреляны. Кто в этом виноват? Жидо-большевики! Кто занимал все ответственные должности и не давал ходу местным кадрам? Жидо-большевики!

Хольц выбрал беспроигрышную тактику. Практически каждый мог вспомнить кого-нибудь из евреев, служащих Советской власти. И неважно, какова была степень ответственности за преступления, творимые под руководством другого, не менее обожаемого вождя, по прямому его преступному указанию. Дети Иакова отличались на любом поприще. И от революции в стороне остаться никак не могли, принимая во внимание и черту осёдлости, и погромы внутри неё. Только революция могла дать угнетённому народу равенство и братство. А служить революции нужно было по революционным законам. А значит, и в карающих органах, и в высших партийных, и в армии, и в хозяйстве. И везде этот немногочисленный народ успевал отличиться. Евреям всегда приходилось работать вдвое и втрое больше, чтобы только встать вровень с остальными. Конечно, доля еврейских служащих была незначительна в масштабах огромной страны, но хватало и нескольких громких имён, чтобы в затуманенных многовековым антисемитизмом мозгах мгновенно возникал образ врага только при малейшем о нём упоминании. Славянские и прибалтийские народы всегда знали, кто виновник их бед и за кого пострадал Иисус Христос. Наверняка многие из них были бы весьма удивлены, узнав, что и сам Христос, и матерь Божия Мария, перед которыми стояли на коленях, испрашивая благословения, здоровья и достатка, тоже евреи. Да только за одно упоминание об этом толпа могла растерзать в мгновение ока.

Хольц прекрасно использовал человеческие низменные слабости и стремления. Выместить на ком-то злобу, отомстить за сгинувшего в застенках ОГПУ, а потом и НКВД. Отомстить тем, кто сумел пробиться при новой власти и занять хоть сколько-нибудь приличное положение в новом обществе. И хотя сами евреи не меньше других были репрессированы, большинство озлобленного на Советскую власть народа не хотело этого замечать. К тому же Сталин со всей верхушкой были далеко и хорошо защищены, а евреи были рядом и беззащитны перед новым ордунг-порядком. Вступиться за них было некому, да никто и не хотел этого делать. Каждый был занят мыслями о собственном выживании. Следовательно, евреи были обречены. Оставалось только получить команду «фас», и вся карательная машина мгновенно придёт в действие.

– Фюрер надеется на вас! Фюрер верит вам! Он старается на благо всего человечества! – Хольц не слишком нажимал на арийскую тему в публичных речах. Каждый славянин, который завтра, в крайнем случае послезавтра, должен стать следующим после еврея или рабом, или кормом для могильных червей, сегодня должен был чувствовать благоговейный подъём и желание воплотить в жизнь мечту Адольфа Гитлера.

– Вместе мы освободим землю от этих гнойников! Вместе мы установим новый порядок и будем спокойно трудиться. Уже сегодня вы увидите пользу от освобождения вашего города от евреев. Все освободившиеся от евреев квартиры будут справедливо распределены между нуждающимися. И в первую очередь среди тех, кто первыми поддержал новый порядок и собирается служить ему верой и правдой! Хайль Гитлер!

– Ха-а-айль! Ха-а-айль! Ха-а-айль! – троекратным эхом чётко и слаженно, выворачивая лёгкие наизнанку, оттрубили солдаты Вермахта. Чуть менее слаженно литовские добровольцы и совсем вразброд самые свежие силы новой полиции.

– Завтра мы приглашаем всех жителей посетить местную тюрьму для печальной миссии. Вам предстоит опознать своих близких, замученных жидо-большевиками. Германское командование с пониманием относится к вашему горю и будет всячески содействовать в организации похорон. На этом я прощаюсь с гражданскими жителями города и моё дальнейшее обращение к сотрудникам полицейских подразделений, как новым, так и уже имеющим стаж. Сейчас вам раздадут списки и сделают разбивку по районам. На сегодня ваша задача – очистить помещения, занимаемые евреями, и собрать их в здании школы, примыкающей к городскому парку со стороны улицы Чапаева. Разрешить взять еду и воду на три дня. На сборы давать не более двадцати минут. Разрешается огонь на поражение по беглецам и всем, кто проявит неподчинение властям. Сегодня не нужно лишних ликвидаций. Всё произойдет в своё время и в организованном порядке. Последними пройдут люди вспомогательного подразделения при новой полиции и соберут трупы, если сегодня они будут. Нам не нужны вспышки заболеваний. Немецкая раса – это чистота и порядок. – Подождав перевода, Хольц махнул рукой, – Начинайте! – и буркнул в сторону, – всё одно вам, русским свиньям, далеко до немецкого порядка, – увидев удивлённо-вопросительный взгляд переводчика, он ответил, – нет, это не надо переводить…

Шеренги пришли в движение. Офицеры распределяли солдат, укомплектовывая группы так, чтобы в каждой имелись непосредственно исполнители из местных жителей, которые будут действовать намного быстрей и слаженней, если поставить старшими над ними опытных литовцев, а осуществлять контроль и вмешиваться по мере необходимости будут сами немцы. Наконец все группы получили задания и отправились по своим районам.

Собственно, еврейские жители города были оповещены о переселении за три дня и должны были подготовиться. Большинство пребывало в дичайшей растерянности. Оставить дом и всё нажитое, взяв только еду на три дня? Да соседи враз всё растащат. И с кого потом спрашивать? А что делать с бабушкой Сарой, которая уж как полгода не ходит? А как добираться дедушке Моисею, потерявшему ногу на гражданской войне? Ведь на своем протезе он больше трёхсот метров не проскачет. А как быть Циле с её шестью ребятишками и пожилой матерью с распухшими ногами? В общем, вопросов было больше, чем ответов. Говорили, что в Первую Мировую немцы показали себя как исключительно культурный народ и евреи не должны их бояться.

Но все помнили, как после нападения Германии на Польшу потянулись еврейские беженцы. Многие бежали из дома в чём были и после нескольких недель мытарств в лесах сумели перейти в зону ответственности Красной армии. Тогда от них впервые услышали о том, что немцы делают с евреями. Поначалу даже не поверили. Но с прибытием новых групп беженцев информация повторялась и привела в волнение местное еврейское население. Некоторые даже обращались в советские органы с просьбой разъяснить ситуацию. Власти уверяли, что немцы – наши союзники, и всё это клевета. Несколько рьяных распространителей слухов о немецких зверствах просто исчезли. Остальных предупредили, и они замолчали. Часть беженцев осела и в Новооктябрьске. И поначалу власти их тоже разместили в школе. Но вот какое дело, через месяц в город пришла колонна грузовиков. Всех беженцев собрали на центральной площади и разбили на группы. Потом вызывали по спискам. Опрашивали, кто, откуда, и сортировали. Тех, кто был родом с тех мест, которые отходили к СССР, отделяли от тех, чья территория отходила к Германии. Германия была союзником СССР. Обе страны по-братски поделили Польшу и теперь по-братски делили её население. Всех, кто был родом с теперь уже германской территории, погрузили на грузовики и передали германским союзникам. Напрасно люди взывали к милосердию и умоляли оставить хотя бы детей. Всё было напрасно. Советы выполнили союзнические обязательства.

А возвращенцы сгинули в концлагерях и бесчисленных расстрельных рвах. Но жители Новооктябрьска знали только о факте возвращения на места бывшего проживания, поэтому у них ещё теплилась надежда.

Жёлтые звёзды уже были нашиты на одежду. Люди не спали с раннего утра, заканчивали завтракать и ещё раз пересматривали сумки с барахлом, не веря, что только еду и можно будет взять.

Прятали золотые изделия в нижнее бельё и зашивали в полы пиджаков и пальто. Евреи знали с древних времён, что иногда от погромщиков можно было откупиться. Из века в век евреи складывали копейку к копейке, чтобы во время погрома спасти своих детей, а не потому, что были чрезмерно жадны. В повседневной жизни большая часть населения не отличалась от своих нееврейских соседей. И во всех местах проживания евреи врастали в эти страны и считали их своим домом, верно служа не за страх, а за совесть. А если и добивались выдающихся успехов, то не за красивые глазки, а ценой огромного труда или за счёт своей природной башковитости. Евреи с незапамятных времён строили европейские города. Ведь недаром почти в каждом большом европейском городе есть еврейский квартал. И как правило находился он в центре города. Евреи помогали строить, используя свои обширные знания, накопленные во время бесчисленных странствий по разным странам в поисках своего дома, мечтая при этом на следующий год поднять бокал за здравие в святом для них Иерусалиме. Поднимали ремёсла, торговлю и медицину, а после изгонялись соседями, занимавшими их дома и получавшими в своё распоряжение их лавки и утварь. И почти всегда евреи могли уйти или бежать с минимумом вещей, чтобы, будучи вечными странниками, лишёнными родины, строить свою жизнь заново, на новом месте. А потом история повторялась, их снова изгоняли и убивали по любому поводу и даже без него. Из уст в уста передавались истории о богатствах, которые евреи пытались вывезти. И поэтому евреев всегда преследовали, грабили и убивали на пути следования. И на новом месте евреи всегда были начеку, их всегда могли обложить новыми налогами, им всегда могли предложить отдать богатства или расстаться с жизнью. И поэтому кусочки жёлтого металла имели в их глазах единственную настоящую ценность – они могли спасти жизнь. Им и, что наиболее важно, их детям. Если нельзя взять баулы и сумки с вещами, значит, нужно надеть на себя побольше вещей. Ведь такого запрета не было. А в вещах обязательно спрятать те немногие украшения, что получили в наследство от своих родителей.

Наконец они появились. Впереди шли недавние соседи из местных, только вчера определившиеся на службу к новым властям. Шли неуверенно, подбадривая себя шуточками. Что-то было не так. Сегодня они войдут в дома своих учителей и докторов, добрых соседей и людей, которых не любили за их чёрные кучерявые волосы и картавость произношения. За то, что лучше учились, за то, что выступали на партсобраниях. За то, что их мужчины служили в Красной армии и НКВД. За то, что и они уводили из своих домов их жителей, своих классовых врагов и врагов революции. И ещё много за что. А ещё, они распяли Христа. И хоть Советская Власть боролась с религией, практически в каждом доме были иконы. А пожилые люди в большинстве своём были верующими. И этот главный грех никак не могли простить. Никто и слушать не хотел о том, что и сам Иисус еврей, и всё, что произошло с ним, – внутреннее еврейское дело. И что приговор вынесен был римлянами и ими же приведён в исполнение, это уже не имело никакого значения. Евреи всегда наказывались коллективно за провинность одного из членов общины, в то время как провинившиеся русский или украинец наказывались в индивидуальном порядке, без всякой связи с остальными.

У крайних домов остановилась первая группа полицейских в сопровождении двух мотоциклов с колясками, на которых восседали по два солдата с закатанными рукавами. Один разместился за рулём, а второй, сидя в коляске, держал руку на ручном пулемёте.

– Всем жителям еврейской национальности выйти во двор с запасом продуктов на три дня. Вещи не брать, квартиры не запирать, ключи сдать представителю домоуправления. На сборы двадцать минут. За противодействие и попытку спрятаться – расстрел на месте. Время пошло!

Захлопали двери квартир, заскрипели лестницы в подъездах, прощаясь со своими жильцами. Потянулись во двор первые евреи, несущие небольшие сумки с продуктами и ведущие своих детей и стариков. Их выстраивали в колонну для движения к пункту последней остановки перед встречей с вечностью. Представитель домоуправления деловито принимал ключи и даже давал расписываться в ведомости, чем вселял робкую надежду на возможное возвращение. По скрипучим лестницам спускались с верхних этажей пожилые грузные люди. Их торопили и подгоняли прикладами и пинками сотрудники полиции. Опытные молодчики рыскали по домам, проверяя, не остался ли кто-нибудь внутри. Новобранцам доверяли тащить обнаруженных вниз и впихивать в общую колонну. Местные набранные полицаи в первый день чувствовали себя немного скованно. Они ещё наберутся опыта и привыкнут делать своё дело быстро, чётко и без лишних вопросов.

На бывшей улице Разночинной, в одном из дворов, полицейский ударил прикладом пожилую Фейгу за то, что, по его мнению, она недостаточно быстро двигалась. Её сорокалетний сын, страдающий синдромом Дауна, Нохум, промычав что-то, понятное лишь ему одному, бросился защищать единственное существо на свете, которое заботилось о нём с рождения и к которому он был привязан, как собака. Он осыпал худого полицейского градом ударов со всей силы стокилограммового рослого мужика. Полицейский опешил, но на помощь ему пришёл другой. Раздался первый в это утро выстрел, раздался пронзительный визг Фейги, и теперь уже она бросилась защищать своего ребёнка. Следующий выстрел объединил её с сыном. Во дворе закричали напуганные женщины. Взбудораженные произошедшим полицаи стали более агрессивными и осмотрительными.

Больше в этот день никто на полицаев не бросался, но Фейга и её сын не стали последними жертвами. На соседней улице проживала семья Райнеш. Пожилые родители ухаживали за потерявшей зрение дочерью. Когда-то красавица Неля оказалась полностью зависимой от родителей, располнела от вынужденного малоподвижного образа жизни. Выйти замуж она не успела, а когда ослепла, то об этом не могло быть и речи. Она осторожно спускалась по лестнице, когда шедший сзади неё полицай, пнув стопой ноги прямо в спину, столкнул её вниз. С ней никогда не обращались подобным образом, и она даже и представить не могла, что такое может произойти. Неля упала, ударившись лицом и руками. Было очень больно и страшно, к тому же она почувствовала, что, впервые за много лет спускаясь по лестнице, она не ощущала поддержку родителей. Конечно же, она могла и самостоятельно спуститься, держась за перила, за долгие годы она выучила все ступеньки и все бугорки. Но родители всегда были рядом, и никто не толкал так грубо её в спину. Неля приподнялась на ушибленных руках.

– Мама! Мамочка! Мне больно! Мне так больно! Где ты, мама! Аву майне мамэ?

Полицейский, не знавший, что перед ним слепая, подошёл к ней.

– А ну, сука жидовская, прекрати орать и поднимайся!

Напуганная Неля поднялась с земли и замерла, не зная куда идти. Родители, поспешившие было к ней на помощь, были отброшены ударами прикладов и отогнаны в общую колонну. Больше они ей помочь не могли.

– Ну, пошла, – полицай подтолкнул её в спину ружьём.

Неля сделала шаг и остановилась. Полицейский, подумав, что она не намерена подчиняться, толкнул её гораздо сильней, чем опять сбил с ног, после чего ударил её ногой в лицо и вновь заставил встать. И только после этого он сообразил, что перед ним слепая. Теперь ему уже захотелось поиграть. Подталкивая её в нужном ему направлении, он ждал, когда она сделает пару осторожных шагов, а потом, зайдя со стороны, бил её в лицо или по уху. Если она падала, то всё начиналось сначала, если её удавалось устоять, то он давал ей пройти ещё пару шагов и вновь начинал избивать. К его забаве присоединились несколько совсем зелёных хлопчиков, только принятых на службу. Они с удовольствием ставили ей подножки. Через несколько минут издевательств Неля была сильно избита и напугана. Упав в очередной раз, она не стала подниматься, не желая продолжать радовать своих мучителей и просто не имея сил. Несколько минут её тянули за волосы и пытались поднять пинками. Но она только кричала от боли и не вставала.

– Зачем вы бьёте меня? Что я вам сделала? Где моя мама? Где мой папа? Пусть они заберут меня отсюда! Не бейте меня! Мне бо-о-о-ольно!

Убедившись, что она не собирается подниматься, а тащить её никто не думал, одному из самых молодых велели её пристрелить. Для практики, как ему объяснили. Но оказалось и для удовольствия. Нисколько не смущаясь и не стыдясь, парень вскинул винтовку и выстрелил Неле в голову. Может быть, ей повезло, потому что её мучения закончились в этот момент, и она не видела, как потеряла сознание её мать и как стало плохо её отцу, как их приводили в чувство ударами и гнали в общей колонне.

Лиза была у бабушки в Новооктябрьске вместе с дочкой Сарой. Она вынуждена была вернуться в этот город, о котором у неё остались самые неприятные воспоминания. Одессу занимали немецкие войска, и она смогла выскочить в последний момент. Дедушка сумел раздобыть для неё и ребёнка пропуск, с которым её усадили на полуторку с ещё несколькими семьями. В дороге их обстреляли, несколько человек погибли на её глазах. К счастью, машина осталась на ходу, водителя слегка зацепило, и он смог продолжить вести машину. Она была счастлива увидеть бабушку в Новооктябрьске, было опасение, что она могла эвакуироваться, и тогда Лиза бы не знала куда идти. Но прожить у бабушки до сдачи города удалось всего шесть дней. Фронт приблизился с огромной скоростью и поглотил Новооктябрьск также, как и другие населённые пункты. Два дня и две ночи они слышали канонаду на подступах к городу. Но тогда звуки доносились издалека. А потом они обнаружили себя живущими внутри этих звуков. Бежать было некуда, бомбоубежища в их районе не было, по совету соседа они выходили на лестничную площадку, считалось, что она больше, чем квартиры, защищена, поскольку находилась в самом центре дома. Но от прямого попадания их не спасло бы ничего.

В это утро они, как и остальные, готовились присоединиться к колонне, но в их квартиру ворвались двое полицейских.

– Ба-атюшки! Кого я вижу! Ройтман! Ты ли это?

Лиза не понимала, почему этот молодой полицейский знает её фамилию, но ответила.

– Да. А откуда вы меня знаете?

– Да ты шо, Ройтман, не узнаёшь свою первую любовь? – полицейский заржал.

Лиза похолодела, теперь она узнала его. Перед ней стоял Мишка Грибанов, тот самый Мишка, который изнасиловал её после того, как её заставили выпить сначала за Октябрьскую революцию, потом за Сталина, а потом она уже не помнила за что. Она тут же ощутила на себе руки Клавки и Олёны, которые держали её ноги, не давая их сомкнуть, и боль, которую ей доставил сам Мишка. Она вспомнила его похотливую улыбку и подбадривающие возгласы девчонок и мальчишек. Он стоял здесь, перед ней, её единственный мужчина и отец её ребёнка. Он ничего не знал о ребёнке. Да и кто бы ему рассказал? Когда бабушка отправилась с жалобой в школу, директриса Майя Ильинична перевернула всё с ног на голову и, по её словам, получалось, что дочь врагов народа сбила с пути хорошего мальчика из рабочей семьи. Она сама специально пришла в квартиру к Мише, там напилась и начала приставать, все это видели. И если враги не уймутся, то она, Майя Ильинична, лично позаботится, чтобы и проститутка Лиза и её бабушка сводница, получили бы по заслугам от советской власти. Поняв, что добиться ничего не удастся, бабушка отвезла Лизу в Одессу, где она осталась у одесских бабушки и дедушки, там же и родив малышку.

– Ну что, Ройтман, узнала меня?

– Теперь узнала.

– Ну что, не желаешь ли повторить то, что мы с тобой делали?

– Нет, мне хватило одного раза.

В этот момент зашёл ещё один полицейский в незнакомой форме.

– Ну что, есть здесь дети?

– Да, есть.

– Ну давайте, тащите ребёнка в машину, а этих в колонну.

– Куда повезут детей? – всполошилась Лиза.

– Как куда? Кровь для раненых немцев сдавать.

– А потом?

– В расход, куда ж их потом. Кто ж с ними возиться будет?

– Я не отдам. – Лиза прижала к себе Сарочку, которая при виде незнакомых людей начала кукситься.

– Да кто ж тебя спрашивать будет?

– Пожалуйста, не забирайте моего ребёнка!

– Да тебе-то какая разница? Всё одно вас всех поубивают.

– Пожалуйста! Если нас всё равно поубивают, то я хочу умереть вместе со своим ребёнком! Пожалуйста, Миша, я сделаю всё что угодно.

Грибан призадумался. Акция будет продолжаться ещё два дня. Ничего страшного, если Лизу поведут со всеми чуть позже, зато он с друзьями сможет повеселиться. Грибан отозвал в сторону старшего и выдал ему свой план.

– Да делай с ней что хочешь. Мне дела нет. Но если немцы спросят, что к чему, меня не впутывай.

– Ладно, мы оставим тебя на два дня здесь. Но ты нам отработаешь за это. Тебе придётся быть с нами очень ласковой. А то я уже забыл, как ты умеешь раздвигать ноги.

– Вы оставите ребёнка со мной?

– Вот чума! Оставим твоего жидовского ребёнка! Но потом пойдёшь с ним подыхать в общей колонне. Здесь уже не отвертишься.

– Хорошо, я всё сделаю, дайте только обнять бабушку.

Лиза прильнула к бабушке и тотчас оттолкнула её.

– Всё! Уходи! Ну чего ты стоишь? Уйди! Мне и так тяжело! Прощай! И прости меня! Уходи, бабушка. Ну пожалуйста-а-а-а…

Последующие два дня Лиза провела как в тумане. Она не помнила сколько человек ею воспользовались. Она ощущала боль внизу живота, но не смела даже заикнуться об этом. Пока она терпела и ублажала, ей позволяли оставаться рядом с Сарочкой, а всё остальное не имело значения. Сарочка была спокойна, мама была рядом, она чувствовала её запах, иногда мама даже держала её за ручку, и тогда малышка забавно гукала, захлёбываясь от счастья, веселя тем самым насильников своей матери, первым из которых был её собственный отец. Полицаи сдержали слово, и через два дня она вошла в колонну вместе с ребёнком. Лиза была обессилена и еле держала Сарочку на руках, но, предвидя скорый конец, никому не давала её нести. Она заработала право умереть вместе со своим ребёнком слишком дорогой ценой.