Loe raamatut: «Обними меня, Завтра! Повести, рассказы»

Font:

Рисунки и фотографии автора Раиса Николаевна Кучай

Дизайнер обложки Раиса Николаевна Кучай

ISBN 978-5-4483-3214-2

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Обними меня, Завтра!

Если удивление разбужено, то всякий найдёт ответы самостоятельно, открывая в себе такое, о существовании которого не подозревал…

(Э. Фромм)

I

Хирург, прозванный больными Григом, в этот день начал ошибаться с самого утра: он выпил кофе – в среду он всегда пил чай; он не посмотрел на своё отражение в зеркале; не провел каждым пальцем правой руки по своему отражению; не пригладил вредный и всегда торчащий клок седых волос на макушке; а быстро оделся и, выходя из квартиры, сверил время на экране мобильника с предполагаемым временем. Время не совпало – оно, словно бы, ужалось на десять минут. Он попытался вспомнить – чего не сделал, отмахнулся. Колени работали как всегда пружинисто и живо и он, отсчитав ступеньки, на цифре тридцать семь уверенно вытолкнул дверь. Несколько секунд постоял на крыльце, вдохнул полной грудью холодный воздух,

К этим незначительным ошибкам добавились лишние размышления. Он начал мечтать о встрече с больной Казариновой – казалось, застенчивой, но раздражающе активной. Больная Казаринова за три дня со времени появления в отделении слишком часто попадалась ему на глаза, и этим самым заставляла оценивать отработанный временной отрезок. И каждый раз ему невольно приходилось морщиться. В операционной его руки, как всегда, слушались и творили сущие чудеса, и он был господином, вне операционной он как будто разделялся на две противоборствующих половинки. Одна его половинка выполняла роль идеального хирурга, вторая половинка мешала этому – анализировала окружающие условия и негодовала, потому что они становились с каждым годом все менее идеальными.

До центра идти недолго – минут двадцать и все это время он размышлял: а что если бы на территории центра действительно появился православный храм. Посмел бы он в него войти? Посмел бы вымолить право на ошибки? Представил: как он будет встречаться в этом храме с больными – тем самым провозглашать право на собственное бессилие или, стоя рядом с ними, защищать их право на веру в чудеса?

Иерархия мироустройства центра отводила хирургам роль богов, медсестрам отводилась роль низшего звена услужения. Они все чаще становились свидетелями бессилие своих кумиров, и сами все чаще ошибались во время операций, после операций на перевязках, при обслуживании больных. Григ начал бояться делать им замечания: ведь чрезмерная строгость и жесткость в отношениях с ними приводила к тому, что они, измотанные придирками, не выдерживали и увольнялись. Когда он об этом узнавал, то начинал каяться и мысленно исправляться, но было поздно.

У ворот, ширину которых повторяла стрела шлагбаума, он остановился, перевёл дыхание, уверенной походкой пошёл по дороге, ведущей к строящемуся объекту, предположительно, храму. Проходя мимо высокого крыльца, невольно перекрестился, огляделся: заметил ли кто. Когда наложил вторично на себя крест – осознал, что сделал это автоматически. Никогда он не понимал, что означает – « находиться в виртуальном мире». Вот сейчас понял, что послал своей второй половинке разрешение на вмешательство. Брат – близнец согласился работать почти моментально, он это почувствовал ударом горячей волны в руки, в ноги и в сердце.

По узкой лестнице Григ поднялся на пятый этаж, перед дверью входа в отделение приостановился. Дверь открылась и выпустила на него разъяренную женщину в белом халате. Григ отстранился, пропуская заведующую отделением Софью Вениаминовну. Она схватила его за руку и как нашкодившего мальчишку потащила за собой по коридору соседнего отделения, не уставая отчитывать. Наконец, руку Грига отпустила и остановилась, повернувшись к нему лицом.

– Что за провокации?! Нам оно надо?!

– Здравствуйте, уважаемая Софья Вениаминовна! Ничего не понял. – Григ с высоты своего роста добродушно вглядывался в покрасневшее лицо спутницы, словно в замедленной съемке прокрутил головой, осматривая место остановки – длинный коридор перехода в административное здание.

– Правда – не в курсе?

– Нет, не в курсе!

– Твои больные в Облздрав позвонили и пожаловались на плохие условия, в том числе на отсутствие отопления в отделении. Как они посмели? Кто их настроил?

Григу на эту разборку не хотелось отвлекаться.

– Я ведь не духовник, и не наставник, я – простой хирург.

– Больные твои, и Главный вызывает нас обоих. Что будем говорить?

– Будем слушать, – легкомысленно предложил Григ.

Начальство в критические моменты инспектирования или перед получением заработной платы становилось придирчивым, буквально «сбивалось с ног» в борьбе за показатели – терроризировало весь коллектив предусмотрительностью, чтобы подтвердить свои исключительные права на более значимую денежную благодарность. Григ перестал даже мысленно осуждать строгое начальство за это, как перестал придираться к медсестрам. Это должны делать другие – те другие, которым таковые обязанности были предписаны должностными инструкциями.

Главный встретил вошедших вопросом, с трудом пряча за сиреневатым отблеском очков реактивность.

– Пришли?

«А могло ли быть иначе?» – Григ почувствовал где—то в животе сумятицу, засопротивлялся всей напряженностью бронхов этому – закричал глубоко внутрь спасовавшему близнецу: «Я – хирург».

– Давно я не получал такого разгоняя, как пионер оправдывался перед бабой. Почему не докладывали, что отопления нет в отделении?

Главный ждал ответа, набычив голову и высверливая тяжелым взглядом обоих.

Слово взяла, стоявшая на вытяжку, розовощекая Софья Вениаминовна.

– Я ведь только что из отпуска вышла, знаете же – какая нагрузка на хирургах. Да и холод – больше нам друг.

– А я – меньше? Надеюсь, кляузники пожалеют. Идите.

Изнутри рвался на волю близнец: «я – честный человек!», Григ вынужден был его поддержать.

– Пора бы отопительную систему проинспектировать, чтобы жалоб не было.

– Не надо меня поучать. Кляузниками займитесь. Кстати, сложные операции у них предстоят?

Григ поглядел на Вениаминовну, ожидая подсказки, та придвинувшись, шепнула ему: «тринадцатая палата». – Нет, не сложные, вернее, гистология решит.

– Не забывайте про дикие очереди, соразмерно и действуйте.

Григ пришел в ординаторскую уже совершенно спокойным. Коллеги, раскладывая папки с историями больных, задавали короткие вопросы друг другу, так же коротко отвечали на них. Тема Грига заинтересовала, и он прислушался, машинально пошел к умывальнику, вгляделся в своё отражение в зеркале. Отражение тучного Бориса и худосочного Алекса образовало естественную реакцию – Григ улыбнулся, поприветствовав всех сразу, отражения ответили ему тем же. Стряхнув с рук лишнюю воду, похлопал мокрыми ещё руками по хорошо выбритым щекам.

– Как ты смотришь на то, что Алекс собрался уехать в теплые края? – спросил Борис у отражения Грига. Отражение сморщило лицо, словно от зубной боли.

– Смотрю с сомнением, – сказал Григ и, не говоря лишнего, устремился за двери в лабиринты отделения. Из коридора, ведущего в перевязочную, выкатился навстречу Григу на коляске полуголый Сашок, облепленный разнокалиберными отрезками коричневого лейкопластыря; он, уступая дорогу озабоченному хирургу, резко приткнул коляску к углу, вслед бросил «здравствуйте!», не дождавшись ответа, прокрутился на месте. Нога Грига уже толкала двери тринадцатой палаты.

II

Женщины встретили Грига приветливо, нацепив благожелательную улыбку на лицо. Он же, сделав несколько шагов и оказавшись у кровати больной Облизаловой, зло бросил:

– Почему не мне жаловались?

Надежда от неожиданности так и осталась лежать с открытым от удивления ртом, прикрываясь, словно от удара, сжатым в ком одеялом, наконец, набравшись храбрости, в ответ произнесла:

– И долго ещё Вы хотели это терпеть?

Соседка виновницы, приподнимаясь с кровати, вмешалась.

– Все же возмущены и даже медперсонал, она только смелее других оказалась, – сказав это, присела с выдохом – «Ну и Григ!»

Этот демонстративный выдох распалил Грига.

– Кто здесь за вас в ответе? Вы сами или я? Если вы – то до свидания, распрощаюсь сейчас же.

– Мы вообще здесь никому не нужны, так получается? – проявилась вредность старушки Разуваевой.

Белый колпак, активно пожиравший лоб Грига, предупредительно завис над бровями и, кажется, этим постарался усмирить активность старушки. Наступило молчание.

– Лучше я уйду – у меня давление 160 на 110. Всю ночь не спала. Не готова я к операции.

– Вы посмеете уйти? Как ваша фамилия?

– Казаринова. Послушайте, Григорий Григорьевич, мы здесь словно приговорённые, если в этом храме страшный суд творится, то лучше с собой в миру оставаться.

– Беру! – прервал возмущение Григ, повернувшись к дверям, сделал отмашку в сторону Казариновой, вышел.

– Получается: нас выдала операционная сестричка, которая больше всех возмущалась, – вслух размышляла Надежда, приподнимаясь с кровати. Зинаида поддакнула, старушка Разуваева начала возмущаться по поводу совершенного игнорирования претензий от старых людей.

Из коридора доносился шум, он с каждой минутой нарастал. За дверью кто—то прокукарекал. Шум прекратился, а кукареканье стало повторяться.

– Да уж встали все. Для кого будильник—то запел, – проворчала одетая в пестрый фланелевый халат старушка Разуваева и пошла в коридор искать шутника. Она вернулась с новостью, одинаково изумившей всех соседок по палате.

– Петушок объявился. Отпрашивался на два дня домой.

Соседки ждали продолжения, дождались. Старушка, остановив собственное умозаключение от увиденного, прошла к своей кровати, удобно уселась, продолжила:

– Так прозвали адвоката. У него травма головы. Видела несколько шрамов. Говорят: он не только кукарекает, но и лает. Сейчас все собрались у перевязочной к нашему Григу. Да, не повезло человеку.

– И не только ему, – добавила Надежда.

Женщины некоторое время посидели молча, каждая осмысливая причинно—следственную связь нового явления, которое, возможно, потребует особенных усилий.

– Интересно, как его терпят в палате? – спросила себя Надежда.

– Он же в люксе здоровье поправляет. – Включилась Зинаида, – У меня был жених. Остался как—то ночевать. Просыпаюсь ночью от лая. Выхожу из спальни в гостиную. Лежит мой жених на диване и вроде спит. И вдруг опять лай. Наклонилась к нему. Точно – он: то скулит, то лает, как дворняжка.

– Может, жениться не хотел, вот и придумал – как отказать, – съехидничала старушка. Логика у старушки была, на удивленье, точной.

– Надо же! А я вправду подумала, что жених с большими изъянами, отказалась встречаться, – честно призналась Зинаида.– Похоже, – тоже травмированный, что характерно для правоохранителей. Жених в прошлом был милиционером.

Темы выбирались отвлекающие от предстоящих операций – особенные нелепицы в личной жизни.

Раздался настойчивый стук в окно. Надежда и Зинаида повернулись на стук.

– Миленькие наши! Прилетели на завтрак? Что—то завтрак сегодня запаздывает, – облокотившись на подоконник, Надежда гладила пальчиками стекло, казалось, что гладила воркующих голубей, и оправдываясь, приговаривала:

– Скоро, скоро покормлю вас. Зин, может, зря мы их приручаем? Не вечно же нам здесь оставаться, – сказала так и тут же пожалела о сказанном.

– Не сомневаюсь – они к своему порядку любых опекунов смогут приучить.

Зинаида подошла к окну. Вглядываясь в другую жизнь, обрамляемую большим белым оконным проёмом, тоскливо вывела:

– Интересно, успеют достроить Храм?

Даже старушке Разуваевой этот вопрос показался не ко времени скверным; она поморщилась и покачала головой, словно сказано было что—то запрещенное и грешное.

– Даже в качестве наблюдателя не хотела бы здесь задерживаться, – эту просьбу Надежда направила семье голубей, которые, обращая на себя внимание, соскальзывая и срываясь с узкого оконного козырька, натыкались друг на друга.

Да, грешно в этих стенах гадать на то, – кто счастливее, да и вообще грешно гадать.

Схлынула очередь у перевязочной. Вышел Григ. Он молча обошел, стоящих посреди коридора двух женщин, они же, глядя ему вслед, активно заговорили. Одна из них – та что была в пижаме, с повязкой на лице, старательно разбавляла восторги собеседницы в синем бархатном халатике более сдержанными похвалами. Их разговор становился все громче и откровеннее.

– Как повезло, что к Григу попали!

– Да, действительно!

– Как такого мужика не полюбить?

– Это же – необязательно!

– Где ещё такие мужики водятся?

– Где—то водятся!

– Как бы хотелось его обнять!

Женщина в пижаме, чтобы приглушить дерзкое признание собеседницы, дёрнула рукав синего бархатного халатика.

– Что ты такое говоришь? Тише – услышат!

– Каждой бабе я бы пожелала такой смелости, – ещё громче высказалась моложавая женщина в бархатном синем халате. Заметив в дверях любопытствующие лица, призывно выкрикнула: – Девки! Как жить—то хочется! И любить хочется!

На крик уже спешил, активно взнуздывая свою коляску, Сашок. Он катил свое тело, виртуозно увёртываясь от препятствий: почти всегда расставленных вдоль стен дежурных каталок, стульев, похожих на песочные часы колб приборов, хозяйственных корзин, столов и стеллажей. Сашок здесь самый бодрый, самый позитивный и самый оптимистичный человек. Он ко всем задирается, со всеми дружит и всякого привечает. Иногда слишком демонстративно. Он торопится быть везде, во всем поучаствовать.

– Я уже здесь!

Обладательница синего бархатного халатика, встав на пути, и препятствуя движению коляски, вскрикнула:

– Сашок! Тебе нравится Григ?

– Мне нравится Вениаминовна, а больше всего я ей, видите, каким испытательным полигоном от такой любви стал.

Натыкаясь на любопытных ротозеек, он прокрутился на коляске, показывая спину.

Зазвенела посуда в соседнем коридоре, словно прозвучал предупредительный звонок на важное событие. Те, кому предписана была в этот день операция, вздрогнули, вспомнив о ней. Другие заспешили на завтрак, в том числе и Сашок.

III

В тринадцатой палате стояла тишина. Надежда сидела на кровати в позе йога, подвернув ноги под себя, вчитывалась в лекционную тетрадь, то и дело поправляя на своем теле пластины КФС – черные пластмассовые коробочки с чудодейственными силами. Зинаида ходила по палате, поддерживая разговор со старушкой Разуваевой. У старушки прошло три дня после операции, но ту нисколько не волновало собственная судьба и большой шрам на лице, она то погружалась в рассуждения о судьбе своих двух дочерей, а то вслух корила здешних повелителей за черствость и грубость. Зинаида лишь изредка включалась в разговоры, подтверждая тем самым и свою озабоченность.

Вот тогда рассерженный Григ и объявился в палате. Так объявился, что у Надежды из рук выпала лекционная тетрадь, и она вынужденно послала навстречу хирургу образ своего мужа Николая – заступника. Григ выбил из рук обоих чашку с водой.

– Предупреждал же, что нельзя пить воду перед операцией, – орал он, размахивая руками.

– На женщинах отрываешься? – услышал Григ низкий голос. Григ наклонился, поднял чашку с пола и поставил на стол, осмотрелся.

– На операцию не возьму!

Зинаида не думала вмешиваться, но образ справедливой и дерзкой матери бунтовал и рвался наружу.

– Тогда и я ухожу, – сказала Зинаида голосом своей матери, с еле скрываемым волнением в голосе. Это волнение распознал близнец Грига.

– А я говорю – «останетесь»! Следующая – Вы! – миролюбиво закончил спор Григ.

Дребезжащая каталка остановилась у дверей тринадцатой палаты, открыла дверь, подъехала к Зинаиде, сказала холодно – «раздевайся», подождала и отягощенная весом покатила по коридору, дробно отсчитывая итальянский серо—зелёный паркет.

В палате остался призыв Зинаиды —«Ой, мамочка!», он долго еще бродил по комнате, создавая эффект присутствия мамочки и дожидался возвращения дочери.

Надежда поправила пластины КФС в области сердца, обняла обеими ладонями телефон. Найдя абонента, активировала вызов.

– Сережа! Начинай со мной работать. Отслеживай моё состояние. – отбросила телефон, упершись подбородком в левое плечо, три раза плюнула в сторону и уже с другой интонацией высказалась: – Дорогой, через полчаса у меня начнётся операция!

Рядом со старушкой Разуваевой никого не было, но она, приседая на кромку кровати, ощутила жаркие объятия колен, три раза перекрестившись, брякнула:

– Давно я в бане не была. Надюша, ты с кем разговаривала?

Надежда просто ответила:

– Он, конечно, – не Господь Бог. Мой врач – экстрасенс мысленно будет контролировать ход операции.

Старушка Разуваева обеими руками вцепилась в жаркие колени, вспомнив о берёзовом венике.

– Это бесплатно? – полюбопытствовала, не отключая зрелый и опытный разум.

– Тёть Рая, бесплатный сыр в мышеловке. У нас обоюдные интересы.

Надежда без остановки начала просвещать старушку о пользе и немыслимых оздоровительных свойствах пластин КФС. Тётка Раиса не останавливала хлынувший на неё поток информации, только очень огорчилась, когда этот поток снёс на своём пути её мечты о березовом венике. Она как могла, отбивалась:

– Во что—то, конечно, верить надо. Ведь верить хочешь тому, кого любишь. Вот почему к старости верить остаётся только Господу?

Надежда, не ожидавшая такого каверзного вопроса от простой женщины, вынужденно остановила рекламную компанию, с неохотой переключаясь на жизненный опыт старушки.

– Долго к этому идешь. Веришь, любишь, потом не веришь, не любишь. Молодые всегда в поиске, всегда заняты. Сил на веру и любовь бывает не остаётся. К старости много разочарований накапливается. Через разочарование умные создают Бога внутри себя, опыт ведь никуда не выкинешь, его надо по достоинству назвать. Я глупая была, всю жизнь больше веники вязала, на природу отвлекалась. С Богом ведь ещё и дружить надо, я не умею, поэтому мой бог хиленький, но даже со своим богом не могу я быть на равных. Вот в березовый веник только и верю. Он меня и поддерживает.

– Почему все—таки в берёзовый веник, а не в Господа?

– Говорю же, милая, по Сеньке и шапка, по бабе и шлык.

Открылась дверь во всю ширь, впуская санитарок и тихую, но улыбающуюся Зинаиду в плывущем белом облаке. Призыв – «Ой, мамочка!» метнулся навстречу Зинаиде, помог ей перелечь на кровать, укрыл одеялом и незаметно для всех отлетел.

– Кто Облизалова? – громко выкрикнула худенькая черноволосая санитарка, одна из двух сопровождавших каталку.

Надежда удивленно якнула, вскочила с кровати.

– Раздевайтесь и на каталку!

– Хорошо, хорошо! Вот только звонок сделаю – своего врача на операцию приглашу.

Обе санитарки переглянулись.

– Григорий Григорьевич уже в операционной! – громко, перебивая сомнения присутствующих, высказалась черноволосая санитарка.

Надежда уточнила:

– Я говорю про своего врача экстрасенса. Он уже здесь – со мной. Мысленно.

– Интересно, что он будет делать в операционной?

– Будет следить за операцией на расстоянии. Когда почувствует, что нужна будет его помощь – вмешается.

Старушка Разуваева расхохоталась. У обеих санитарок дуги бровей прподнялись и надолго зафиксировались.

– Я тоже буду рядом, – услышала Надежда заботливый голос мужа. Он незримо пристроился рядом с каталкой и толкнул её в сторону жены. Обе санитарки бросились каталку останавливать, но она уже ткнулась в ноги Надежды. Даже это не отвлекло Надежду от разговора, который она активно продолжала вести с незримым врачом. Она уезжала на каталке благодушной, окутанной заботой сетевого маркетинга мирового масштаба, заботой мужа, и было понятно, что ничто не помешает положительному исходу операции.

Старушка Разуваева немного посидела, понаблюдала за спящей Зинаидой, вздохнула глубоко и пошла в коридор пообщаться с кем—нибудь. Когда вернулась, то увидела Зинаиду, обложенную журналами и погруженную в чтение, поделилась новостью:

– Зина, я узнала – почему ваш Григ такой сердитый. Этой ночью еле спали его любимую ассистентку, говорят, что ей неудачно сделали пластическую операцию.

Зинаида не выдавая волнение, поделилась со старушкой своими переживаниями:

– Да, теперь понятно мне. Операцию начинала какая—то Маша, я отвлеклась на серые потолки с висящими клочками старой краски, и не заметила как на её месте оказался Григ. Он зашивал, а эта Маша всхлипывала.

Ввезли Надежду, лежащую ничком в белом облаке простыней те же санитарки. Они долго примерялись, чтобы приблизиться к кровати. Наконец, танец каталки остановил низкий окрик Надежды:

– Я здесь сойду. Держите каталку!

Она, полусогнувшись, сначала одну ногу опустила на пол, зацепилась одной рукой за кровать, другую ногу опустила, помогая ногами держать равновесие, поползла по кровати, напрягаясь и постанывая.

– Вот так мы, русские бабы и выживаем, – высказалась старушка Разуваева. Ей в этом негостеприимном доме меньше всего мук осталось перетерпеть. И в этом она была счастливее соседок по палате.