Loe raamatut: «Имперский пес. Княжич»

Font:

Серия «Попаданец»

Выпуск 196

Рваное ухо оглядел свою стаю и усмехнулся про себя. Интересно, вызовут ли его в этом году на поединок или нет. Молодежь подросла, заматерела, и некоторым уже, наверное, хотелось помериться силой со старым, в их понятии, вожаком, надеясь победить и на правах победителя возглавить стаю. Молодежь безрассудна, нетерпелива и неопытна. Получив трепку, они зализывали раны и успокаивались на некоторое время, до следующего раза. Но Рваное ухо не был бы столько лет вожаком, если бы не видел, кто и когда попытается оспорить его главенство. Вот и сейчас он был настороже, ожидая нападения. А он был еще сильным и даже можно сказать опытным интриганом, если такое словосочетание можно применить к волкам. Поэтому, сделав вид, что его что-то заинтересовало в стороне от расположившейся стаи, стоял и смотрел, словно не замечая изготовившегося к прыжку одного из молодых волков. Наконец молодой решился и взвился вверх, надеясь ударить неожиданно грудью в плечо вожака и, сбив его с ног, вцепиться в горло. Но в тот момент, когда молодой сделал свой прыжок, вожак подскочил вверх и в сторону, оттолкнувшись всеми четырьмя лапами, и, извернувшись в воздухе, впился клыками в холку напавшего самца. По недавно выпавшему снегу покатился шерстяной клубок, рычащий и разбрасывающий вокруг себя шерсть. Через некоторое время молодой, получив хорошую трепку, заскулил и, перестав сопротивляться, упал на спину, подставляя вожаку свое брюхо, тем самым признавая его победу и власть над собой. Вожак ухмыльнулся, поставив лапу на грудь лежащему перед ним молодому волку и запрокинув вверх голову. Над заснеженной поляной раздался хриплый вой, в котором слышались и радость победы, и сдержанная угроза, и торжество.

Вдруг что-то насторожило вожака, он прервал свою песнь и замер, прислушиваясь. На дальнем конце заснеженной поляны вдруг засветился радужный овал и раздался тонкий хрустальный звон. А потом из этого переливающегося разными цветами овала выпал человек. Человек полежал какое-то время, затем тяжело встал и, неуверенно шагая, словно на плечах его был тяжелый груз, двинулся в ту сторону, где притаилась стая.

Чем ближе подходил человек, тем сильней волновались волки. Страх, переходящий в ужас, стал накрывать стаю, этот страх вызывал приближающийся человек. Рваное ухо постоял еще немного, а потом тихо рыкнул, и волки один за другим скрылись за припорошенными снегом деревьями. Последним с поляны уходил вожак.

Человек тяжело и медленно, чуть покачиваясь при ходьбе, шел по направлению к расположенному совсем рядом лесному хутору. Его след был отмечен редкими каплями крови. «Ничего, – думал он, – немного осталось, дойду». Он ненадолго привалился к стволу дерева, перевел дух, а потом побрел дальше. Вот уже и стены ограды хутора замелькали сквозь деревья, человек упорно шел и шел. И когда он вышел на поляну, на которой располагался хутор, его заметили со стены, окружавшей поселение.

– Посмотри, Фрол, – обратился молодой парень к мужику постарше. – Никак князь наш идет, только как-то странно.

Тот, кого назвали Фрол, посмотрел, бросился к воротам и принялся их открывать. Открыв одну створку, проскользнул в нее и побежал к идущему человеку. Закинул его руку себе на плечо и повел, потащил того к воротам. Со стороны пара смотрелась комично. Тот, кого назвали князь, огромный, словно ставший на задние лапы медведь, и Фрол – нормального роста, но кряжистый.

– Держись, княже, ты уже дома, – приговаривал Фрол. – Николка, зови быстрей лекарку, князь ранен, и ворота прикрой.

Глава первая

Дмитрий Семенович Вересов не спеша возвращался домой из аптеки. Спокойным размеренным шагом обходил лужи на тротуаре, опираясь на трость. Осень. Начал накрапывать дождь, и Дмитрий Семенович чуть ускорил шаг, хоть ему и было это сложно сделать. Промокнуть он не хотел, прекрасно понимая, что можно ведь и заболеть, и никто не даст гарантии, что все закончится благополучно. Семьдесят пять лет, это вам не кот начихал, годы брали свое. И некогда бравый и веселый Димка Вересов последнее время стал сдавать. Он еще пытался хорохориться, но сам уже прекрасно понимал, прошло его время. Возраст давал о себе знать. Дети звали к себе, и дочь, и сыновья, но он тянул время, раздумывал. Да и если признаться, не хотел быть никому в тягость, а если уедет, то за могилкой жены кто приглядит. Хотя тут проблем вроде бы и не было, он платил похоронному бюро за уход за могилой Наташи, и работники бюро содержали ее в порядке. Да, годы пролетели, оглянуться не успел, вот и Наташа ушла и оставила его одного. Наконец он дошел. Дмитрий Семенович встал под козырек подъезда, ему всегда нравилась такая погода, – тихо, тепло и моросит мелкий дождик, сразу на душе становится как-то уютно. Хотя были времена, когда он дождь просто ненавидел. Чечня, 2008 год, когда в грязи можно было просто утонуть, не то что сапоги оставить. Да, тогда всем доставалось, больше всех простым солдатикам, по сути пацанам, сколько их там осталось. Вот тогда он и принял решение уйти, да и выслужил он уже все, генералом ему не стать, хотя он был бы не против. Но тут надо уметь лизать задницы вышестоящему начальству, а он этого не умел, да и не хотел. Ему и так два срока передержали звание, а нечего было сомневаться в честности начальника вооружения полка, оказавшегося племянником командира дивизии. Ладно, дело прошлое, да и не хотелось вспоминать, сколько дерьма на него тогда вылили. Как только из армии с волчьим билетом не выперли. Уволился полковником, дали, так сказать, на дорожку, да и черт с ним. А этого крысеныша, который еще в первую чеченскую оружие чехам толкал, все-таки убили. Как ему потом сообщили, наверное, что-то пошло не так – или обжулил покупателей, или свои же втихаря и грохнули. Ну да сколько веревочке не виться… Империя рухнула, та страна, которой он давал присягу, к которой прислушивался весь мир, даже когда она говорила шепотом. Ее растащили, разорвав по живому, и наверх начала всплывать всевозможная мерзость, для которой подставить, предать, пойти на сделку с врагом было в порядке вещей, ну а гражданская война добила совсем. Ему было противно, но он воевал. Не дело воину прятаться от обязанностей, правители меняются, а Россия остается, и он прошел ее, эту стыдную войну. А вот когда закончилась, он и ушел, хотя мог бы еще послужить, да и должность предлагали, но смотреть на все, что происходило, у него просто не было сил. Несмотря на то что уже все вроде бы и налаживаться начало, но он надорвался душевно, вот и ушел.

Дмитрий Семенович еще немного постоял, глядя на проносящиеся под дождем машины и спешащих прохожих, открыл дверь подъезда и, прихрамывая, стал не спеша подниматься к себе на этаж. На площадке между вторым и третьим этажами сидели на подоконнике несколько парней лет по шестнадцать-семнадцать и курили анашу. Уж этот запах он еще с Афгана помнит, многие тогда этим баловались. Среди парней был и сосед, живущий над ним, великовозрастный болван тридцати пяти лет, нигде не работающий, да и вообще семья их была неблагополучная.

– Вы чего тут расселись? – спросил он. – Да еще и курите хрен знает что.

Парни не только курили, они еще прихлебывали какое-то пойло, разящее сивухой, а двое что-то грели в ложке над зажигалкой.

– А ну пошли вон, а тебе, Валерка, вообще должно быть стыдно, здоровый лось с малолетками связался! – Может, надо было бывшему полковнику промолчать, но все уже было сказано.

– Дед, бл*, пошел на х*р, – проговорил один из тех, кто что-то грел в ложке, а когда отвлекся, ложку наклонил, и из нее полилась какая-то жидкость.

– Сука, ты что делаешь, козлина, – вызверился его напарник.

– Да я… да это этот козел виноват, из-за него, козла, все пролил, – пробурчал провинившийся и, не говоря больше ничего, попытался ударить Дмитрия Семеновича.

Но старый солдат уже ожидал чего-то такого, поэтому среагировал вовремя и немного отклонился, отодвигаясь, и парень провалился. И точно бы скатился по ступеням вниз и даже, может, сломал бы себе шею, не придержи его за куртку полковник. Вот только сзади вдруг что-то его обожгло, а потом скрутило болью, и боль была страшная. В глазах все помутилось, и Дмитрий начал падать, он ухватился за перила и попытался устоять, и, уже теряя сознание, услышал:

– Ты что, сучара, наделал, ты же его убил, валим на х*р отсюда.

А Дмитрий Семенович упал на заплеванную, холодную бетонную площадку и умер.

* * *

Пришел он в себя неизвестно где, вокруг было темно, хоть глаз выколи. Он попытался осмотреться, но ничего не получилось. Тело не слушалось, и оставалось только тупо пялиться в одну точку перед собой. В этот самый момент он вспомнил все, что с ним происходило.

«Неужели я выбрался, – мелькнула мысль, – а, может, эти уроды вызвали скорую, и я теперь в больнице?»

– Ну и чего мы будем с ним носиться? – Услышал он голос, который был совсем рядом, но никого не увидел.

– Что сказали, то и будем делать, – ответил другой голос, – хватит и того, что мы с тобой попали сюда. Это же надо было тебя послушать, а теперь что, понижение, а если еще совершим проступок, забудь обо всем. Так и будем на сортировке пахать.

– Слушай, а чего с ним возиться, давай отправим его на нижний план, и все.

– Нельзя, сказали обеспечить нормальное перерождение. Почему, не знаю.

– Нельзя, нельзя, как надоело мне все это, то нельзя, это нельзя. А когда уже льзя будет?

– Нет такого слова. Ирит, слушай, что я тебе говорю, я – старший, и твоя обязанность безоговорочно выполнять приказы. Ты все сделал, что я тебе раньше говорил?

– Ой, да что там делать, все, можешь отправлять.

С этими словами все вокруг Дмитрия Семеновича закружилось, ему показалось, что его словно засасывает в какую-то воронку. И еще он вдруг понял, что у него нет тела, а в самый последний момент, когда он куда-то полетел, вдруг услышал:

– Ты что творишь, придурок, у него ведь не стерли память о прежней жизни, теперь точно нас…

Что там говорили дальше, Дмитрий не слышал, все звуки и чувства отключились.

* * *

Во второй раз он пришел в себя на небольшой лесной поляне. Как только он стал себя ощущать, в него ворвались запахи скошенной травы, влажной земли и всего того, чем пахнет знойный летний день. Дмитрий Степанович увидел, что стоит с косой-литовкой в руках, прижимаясь к чему-то мягкому и теплому. А на него наступает какое-то чудище, смахивающее на лохматого медведя недоросля, с вытянутой мордой, пастью, как у крокодила усеянной большими зубами, какими-то наростами на голове и почему-то длинным крысиным хвостом. От этого существа разило невыносимой вонью, которую Дмитрий не сразу почувствовал, но когда унюхал, его желудок чуть не вывернуло. Эта неизвестная ему образина шипела, плевалась и периодически прыгала вперед, атакуя.

В голове вдруг ясно прозвучало: «Ударь его косой, и он убежит, ударь, тебе говорят…» Дмитрий Семенович понял, что стоять нельзя, надо попытаться нанести этому медведе-крокодилу какую-нибудь рану и тогда можно будет сбежать. Он опустил косу, которую держал, в траву и стал ждать, когда тварь приблизится. Та, видя, что острого предмета, которого она опасалась, нет, стала медленно приближаться. Вот он, момент! Дмитрий резко со всей силы махнул косой, удар вышел удачный, он попал в бок образине и прилично его распорол. Тварь завизжала и кинулась наутек. Дмитрий тоже развернулся, чтобы бежать, но запнулся и упал. А еще он увидел, к чему прижимался, – это была девчонка лет семи-восьми, испуганная и зареванная.

«Твою налево, – подумал он и грязно выругался, тоже про себя, – куда я попал? Так, Дима, без паники, разберемся, надо же, живой!» – вертелось в его голове, и эта мысль отдавала болью.

– Помоги встать, – прохрипел он.

Девочка кинулась к нему и потянула его за руку. С горем пополам ему удалось подняться на колени. Голова закружилась, и его стошнило, рвало его желудочным соком и желчью. После того как рвать его перестало, он вытерся рукавом вымазанной в траве и земле рубахи из такого же полотна, как и платье у Лизки. Откуда к нему пришло знание ее имени, он не знал. Осмотрел себя и понял, что находится в теле мальчишки лет четырнадцати-пятнадцати. Лизка глянула не него и снова заплакала.

– Ты как вурдалак, – сказала она сквозь слезы, – весь в крови, рубаху и порты все в зеленке и земле изгваздал, да кровищей залил. Дай-ка, посмотрю, – проговорила она, всхлипывая. – Ой, мамочки, царица небесная, голова у тебя, Димка, пробита, – и она снова заплакала. – Говорила, не надо в лесу косить, обкосили бы опушку и все, а ты: «Давай, давай!» Так бы и погибли. Да и вообще, чего это тебе косить вздумалось, словно наши работники не могли бы накосить.

Дмитрий Семенович промолчал, не зная, что сказать, он ведь ничего не знал, не помнил и не представлял, что ответить.

– Ну что ты, Лизка, я ведь живой, перестань плакать, – говорил он, гладя девочку по голове.

Когда та немного успокоилась, решил себя обследовать. Дмитрий Семенович поднял руку и потрогал место, которое сильно саднило и болело. Выше уха, ближе к затылку, была огромная шишка, а вокруг все было мокрое. «Кровь», – понял он. Затем осторожно ощупал рану и вокруг нее, понял, что череп целый, немного постоял, осматриваясь вокруг.

– Ладно, Лизка, не рюмзай¹, надо отсюда убираться, пошли домой, только не беги, тяжело мне за тобой поспеть.

И они пошли, Дмитрий тащил с собой косу, вдруг та тварь опомнится и снова нападет. Он опирался немного на плечо девочки и старался идти ровно, только это плохо у него получалось. Его бросало из стороны в сторону, а Лизку телепало вместе с ним, так как она мертвой хваткой вцепилась в его рубаху.

Дмитрий Семенович плохо помнил, как они шли, как, увидев его, женщина, стоящая на резном крыльце большого деревянного дома в два этажа, охала и причитала.

«Мать», – мелькнуло в его голове, а потом все вспоминалось урывками. Как его укладывали на лавку и обмывали лицо, осторожно снимали рубаху и порты, как переодевали. Потом кто-то осматривал его рану, осторожно укладывал на нее что-то прохладное. И дальше он просто вырубился и пришел в себя лишь на следующий день. Болела голова в том месте, где была рана. Потрогал голову, она была перевязана холстиной, больше никуда лезть не стал, просто лежал, притворяясь спящим. Лежал и пытался определить, где он находится, и что ему делать дальше. Ведь, естественно, с ним что-то приключилось, чего понять он пока не мог. Сейчас он ничего не знает, и как себя вести – тоже непонятно.

«Буду больше молчать и присматриваться, – решил он. – Еще сошлюсь на временную потерю памяти, все-таки ударили по голове, может, и получится хоть немного разобраться, пока не пойму что к чему», – решил он. Вот только с Лизкой он разговаривал, не задумываясь, и вроде бы нареканий и удивления у нее не вызвал.

Через некоторое время в комнату заглянула Лизка, легкая на помине, внимательно посмотрела на него и проговорила:

– Димка, ты же не спишь, не притворяйся. Может, ты есть хочешь? Я принесу, – закончила она говорить и примостилась рядом с его ногами на лавку, перед этим погладив его по руке. – Спасибо тебе, если бы ты испугался, нас бы точно сожрал крач². Он тебя вначале сильно ударил, ты спиной стоял и не видел, когда он подобрался. Да я тоже его не видела, и только когда он заверещал, повернулась и вся замерла, слова сказать не могу. А ты упал, я уже думала конец нам. На меня прям страх напал, я ни сказать ничего, ни пошевелиться не могла. А может, крач магичил, на маленьких, говорят, действует. Но тут ты вскочил и отбросил его от меня, а потом схватил косу и прикрыл меня спиной. А крача мужики и стрельцы добили, мы, когда прибежали, ты прям на крыльце свалился. Я мамке все и рассказала, она сразу мужиков вооружила и послала в лес, а те по дороге стрельцов прихватили. Говорят, трех тварей еще убили, это от последнего прорыва остались, не доглядели.

– Да уж, мы точно прибежали, особенно я, – усмехнулся Дмитрий и, чтобы сменить тему, сказал: – Лизка, принеси попить.

– Сейчас, сейчас, – проговорила та и, метнувшись куда-то, приволокла через некоторое время кувшин.

Нацедила что-то из него в глиняную кружку и подала ему. Дмитрий приложил ее к губам и сделал глоток. «Квас», – понял он. Квас был прохладный, выпив его, он откинулся на лежанку.

– Снедать будешь? – снова спросила Лизка.

– Нет, – сказал он, хоть есть и хотелось. – Знаешь, Лизка, ничего не помню, вот как отшибло.

– Как ничего? – удивилась та.

– Да вот так, не знаю, ни кто мы, ни как тятьку зовут, вот только тебя помню и мамку.

Лизка смотрела на него широко раскрытыми глазами и вот-вот готова была заголосить. Уловив этот момент, он шикнул на нее:

– Ты слезы не лей, я от слез твоих ничего не вспомню, просто расскажи мне немного о нас, и матери тоже ничего не говори, не надо, расстроится.

Лизка посидела успокаиваясь, а потом сказала:

– Черемисины мы, тятька наш служивый, императрицы Ксении сотник, кличут его Иван Степанов сын. Мамка наша Пелагея Доброшина.

– Мамку я знаю, – перебил ее Дмитрий.

– Ты слушай и не перебивай, а то больше ничего не скажу, я и так не знаю, что говорить, а ты еще сбиваешь… Императрица у нас, понял?

Кто такая Ксения Федоровна, Дмитрий не знал, историю он, конечно, учил и помнил очень даже неплохо, но вот про царицу Ксению ничего не слышал. «Странно», – подумал он и в ответ на Лизкины слова просто покивал головой, а сам решил: потом, мол, разберусь. Кое-какие воспоминания прошлого владельца тела всплывали, но были они какие-то неполные. Вот мать он вспомнил, Лизку тоже, а отца почему-то вспомнить и представить его образ не мог.

– А тятька где?

– Так на службе, в Москве. Мы тоже туда скоро переберемся из Суздаля, вот только подворье достроят, – с умным видом сказала Лизка, повторив, наверное, чьи-то слова.

– Какое подворье?

– Какое, какое, в Москве, конечно. Тут у нас несколько деревенек, батьке за службу дали, вот нас с мамкой сюда тятька и отправил, пока малой подрастет. У нас еще брат есть, только ему полгода всего. Скорей бы уже, тут часто прорывы бывают, последний раз дружина воеводы еле справилась с нечистью, вон даже не всех упокоила, так они нас с тобой чуть не съели.

Дмитрий с удивлением слушал Лизку, не совсем понимая то, что она ему говорила. В это время в комнату вошла сенная девка. «Ждана», – мелькнуло в голове Дмитрия. Была она курноса и лицо украшено россыпью веснушек, но глаза смотрели насмешливо и задорно.

– Ой, княжич оклемался, надо бежать матери вашей сказать, а то просила сообщить ей, если встанете. Или вы, Лизавета, уже сказали?

– Нет, – пробурчала Лизка, – не успела.

Услышав это, Ждана умчалась.

Дмитрий постепенно приходил в себя и, что интересно, вот, увидав девку, тут же вспомнил ее имя и кто она такая. «Может, и тятьку вспомню погодя», – думал он, с интересом оглядывая комнату, в которой находился. Размышления его были прерваны вошедшей в комнату матерью парня. Это была молодая женщина, где-то тридцати с небольшим лет. У матери было симпатичное и очень доброе лицо, серые глаза и выбивающиеся из-под платка волнистые локоны русых волос. Дмитрию почему-то при виде ее захотелось заплакать, но он неимоверным усилием сдержался.

– Как ты себя чувствуешь, сынок? – спросила она с порога сидящего на лавке Дмитрия.

– Голова болит, и слабость во всем теле, – ответил он.

Женщина подошла и погладила его по голове, и такое блаженное чувство охватило Дмитрия, что он схватил ее руку и поцеловал.

– Ну что ты, мой милый, все будет хорошо, старая Явдоха сказала, что ударили тебя сильно, когтями полоснули, но страшного ничего нет, выздоровеешь. Герой ты мой, – погладила она осторожно его по голове, – и как только смог и себя, и Лизу оборонить. Не всякий-то мужик взрослый так биться будет. Пошли поснедаешь, а то совсем глаза запали, смотрю, – говоря это, она чуть наклонилась, заглядывая в глаза Дмитрию. Тот поднялся и неожиданно пошатнулся. Мать подхватила его под руку и помогла утвердиться на ногах.

– Ну что, пойдем? – спросила она.

И они не спеша двинулись в горницу, которая находилась рядом со стряпущей³. Мать осторожно придерживала его за руку, а Дмитрию было неудобно, что она с ним ведет себя как с маленьким ребенком.

На первое кухарка подала похлебку из пшена, сала и взбитых яиц, заправленную укропом. Потом были пироги с рыбой, которые он запил взваром и, отдуваясь, отвалился от стола. Все время, пока он ел, мать не отрываясь смотрела на него, подперев подбородок рукой и по-доброму улыбаясь. Тут же крутилась и Лизка, она стащила с блюда пирог и, присев на лавку, ела его, откусывая маленькими кусочками.

– Ну что, пойдешь полежишь еще? – спросила его мать.

– Нет, посижу на крыльце, – проговорил Дмитрий.

Выйдя из дома, он вдохнул теплый летний воздух, и у него закружилась голова. Он осторожно присел на ступеньку крыльца и принялся рассматривать все вокруг. Через мгновение рядом села и Лизка.

– Что ты рассматриваешь? – спросила она.

– Ничего, просто смотрю и дышу, – ответил он и посмотрел на сестру.

– Вчера Пеструха отелилась, – сказала Лизка. – Представляешь, двоих телочек принесла.

– Угу, – ответил Дмитрий.

Так он и сидел, наслаждаясь теплом и спокойствием. Лизка через некоторое время куда-то унеслась, а он продолжал смотреть на подворье. Оно было большое, в дальнем конце стояла кузня, оттуда раздавался звон ударов по металлу. Он не знал, как и почему оказался здесь, и, наверное, придется ему тут обживаться. «Ну что же, – решил он, – буду привыкать». Дмитрий заметил, что память бывшего владельца тела стала возвращаться. Пусть это было неравномерно, как-то скачками, но он уже многое вспомнил, и некоторые вопросы отпадали сами по себе. Сейчас он даже пожалел, что просил Лизку рассказать ему о семье. Многое было непонятно ему на Руси в это время. Дмитрий встал и прошелся по двору. За теремом находились хозяйственные постройки, конюшня и скотный двор, там работали люди, и он, чтобы не мешать, близко подходить не стал. «Хорошо, что зовут меня, как и в прошлой жизни», – думал он.

Через несколько дней после боя в перелеске с тварью Дмитрий Семенович окончательно пришел в себя. Все это время он впитывал новые знания, да и память бывшего владельца потихоньку просыпалась. Кроме того, он помнил и свою предыдущую жизнь, но она словно была за пеленою дымки, словно все привиделось при дреме. Он вспомнил имена всех работников, а также много того, чего не знал об этом мире, попав в это тело. Отец служил в личной гвардии царицы, был полковником, но по старой памяти домашние звали его сотником. Был отец владеющим, умел отличить правду от лжи, предвидел неприятности и опасность задолго до их возникновения. Видать, поэтому и оказался вблизи трона, очень мало было владеющих на Руси. Оказалось еще, что Дмитрий несколько лет учился бою на саблях и стрельбе из штуцера, ведал грамоту и счет. Это уже было хорошо, и чтобы эти знания закрепились, все-таки новая грамматика была для него тяжела, он предложил Лизке научить грамоте и ее, одновременно и сам бы подтянул свои знания. Та тут же на радостях раззвонила всем вокруг о том, что скоро будет писать и читать.

– Зачем это тебе, сынок? – спросила его мать. – Она и так через пару лет будет учить грамоту.

– Так раньше выучит – легче будет, может, в науках преуспеет.

– Замуж выйдет, дети, муж, какая там наука, лишнее это.

Дмитрий на это заявление только пожал плечами. Но для себя решил все-таки позаниматься с Лизкой, в этом больше играло роль то, что ему самому надо было подтянуть грамоту. Как-то раз, разглядывая себя в зеркале, Дмитрий отметил, что парень, в тело которого он попал, довольно красив. Лишь одно ему не очень нравилось, парень был каким-то вялым, ленивым, даже слегка заторможенным. Поэтому, наверное, все и удивились, когда он оказал сопротивление нечисти и ранил ту, отбиваясь косой. Удивились, но все как один промолчали, лишь с интересом поглядывали на него.

Вспоминал он и прошлую жизнь, вот только воспоминания были словно давний сон. Такой же красочный и настоящий, как сама жизнь, но почему-то абсолютно его не волновавший, словно какой-то запрет был наложен на воспоминания. Иногда ночью он просыпался и долго не мог заснуть, пытаясь что-то вспомнить, но воспоминания все время ускользали от него.

Русь, в которую он попал, была очень странная и интересная одновременно, совершенно не такая, о которой он знал по истории в прошлой жизни, тут все было по-другому. Во-первых, это была империя, под сенью которой находились и часть Крыма, и северные народы, и почти весь Дальний Восток. Правила в ней императрица Ксения Федоровна, дочь младшего сына Ивана IV Грозного, Федора Ивановича по прозвищу Блаженный. Дмитрий помнил из истории его времени, что у Федора не было детей, вернее, дочь его умерла еще в младенческом возрасте, а тут она была взрослая и звали ее Ксенией, а не Феодосией. Кроме того, интересно распорядилась история и с Иваном Васильевичем Грозным, у него было три дочери и три сына. Дочери умерли в раннем детстве, сыновья тоже умерли в разные годы, остался лишь один сын и тот был немного не в себе. Не зря же его прозвали Блаженным. Ксения Федоровна, единственная дочь последнего императора, она-то и села на трон. В отличие от своих теток и отца, была она девушкой крепкой, умной и довольно красивой, вся в свою мать, сестру Бориса Годунова.

Впервые на троне Руси сидела женщина, правда, среди думских бояр и князей было много недовольных этим, постоянно плелись какие-то интриги и заговоры с целью скинуть ее с трона. Лишь то, что армия в подавляющем большинстве своем поддерживала императрицу, не давало многим боярам открыто выступить против нее. Императрица же, хитрая и деятельная, как все женщины, увеличила денежное содержание всем стрельцам и в особенности десятникам, сотникам и всем командирам. Во главе полков поставила своих ставленников, в основном худородных князей, которые своим возвеличиванием были обязаны только ей. И те прекрасно понимали, что не дай бог скинут императрицу, заменив ее на выгодного боярам императора, то и им несдобровать. Ввела новые армейские звания: поручик, капитан, полковник и так далее, а ведь это почти более чем на сто лет ранее петровской Табели о рангах. Возмутив этим тех, кто отстаивал заветы старины. Да и так стрельцам было сделано много послаблений и льгот, это-то и не давало боярам возможности сместить ее, армия была душой и телом за нее. В противном случае полки огнем и мечом прошлись бы по родам, выкорчевывая смуту. Ксения Федоровна была самым первым и главным претендентом на трон, прямой потомок Рюрика. В этой Руси не будет Переяславской рады, потому что первый император Руси Иван Васильевич Рюрик по прозвищу Грозный положительно ответил на письмо князя Дмитрия Вишневецкого из рода Гедиминовичей и принял под свою руку город Киев и прилегающие к нему земли.

Во-вторых, была и еще одна особенность на Руси этой действительности – прорывы разной нечисти. Их нельзя было предсказать и подготовиться, случалось это внезапно. Вдруг появлялась переливающаяся разными темными оттенками окружность, из которой выскакивали монстры. Были они разных видов и размеров, и количество их всегда было разным. Только одно было в их появлении постоянным – прорыв происходил вблизи населенного пункта. Была ли это деревня, село или город, но всегда это случалось рядом с местом, где жили люди. При каждом городе, селе или деревне были наблюдательные вышки. В городах на них дежурили стрельцы, а в селах и деревнях жители поочередно.

А еще где-то далеко в южных странах водились драконы, они жили обособленно, ни во что не вмешивались и к себе никого не пускали. Информации о них практически не было, и, как всегда, о драконах ходили всевозможные домыслы и выдумки. Видно не зря в сказках на Руси Иван-царевич бился то с драконом, то с чудищем поганым о трех головах. Может, это и были отголоски рассказов об этих драконах, неизвестно как достигшие прошлой действительности Дмитрия. Кроме того, и ведьмы, и колдуны, и лешие, и русалки – в общем, весь набор нечисти русских сказок здесь присутствовал. Все это Дмитрий услышал в разговорах рабочих и слуг, даже расспрашивать никого не нужно было, да и память прежнего владельца тела постепенно оживала. Что из этого было правдой, а что вымыслом и фантазиями простого люда, он пока не знал. Судьба дала ему возможность прожить жизнь еще раз, тем более в такой интересной реальности.

Удивительно переплелись в этом мире магия, феодализм и зарождающийся капитализм. Здесь уже существовали нарезные штуцеры, мануфактуры использовали паровой двигатель, и даже имелась железная дорога. Правда охвачена ею была совсем небольшая территория, но рельсы прокладывались и в направлении Киева, и в Крым, и на Урал. Работы шли неспешно, просто все упиралось в нехватку металла, которого требовалось очень много. К этому времени уже были найдены залежи руды на Урал-камне, созданы небольшие железоплавильные заводики, но металла еще все равно было мало.

Странностей было много, промышленное развитие страны было не такое, как в истории его бывшего мира. И с религией тут было не так, как в его бывшем мире: наряду с православием тут почитали и старых богов, а также равные права были у мусульман и буддистов. Бог един, говорили священники, и у разных народов он свой, и надо это для того, чтобы быть ближе к их национальным представлениям. Поклоняться человек мог любому богу, запрещены были лишь проявления сатанизма, несущие черноту, и прочие пакостные культы. В Европе в это время пылали костры инквизиции, сжигающие под видом борьбы со всевозможной ересью, ведьмами и колдунами генофонд наций. Русь же была островком стабильности и спокойствия. Вот и перетекали в нее малые народы и народности, а также отдельные лица, притесняемые инквизицией по религиозному или какому другому признаку. Все это началось еще с правления великого князя московского и первого царя Ивана III. Поддержал это начинание и продолжил его сын, Василий Иванович, а уже придал конкретную форму и развил Иван Васильевич по прозванию Грозный, первый Император всея Руси.

Большую роль в развитии играла и магия, или как еще ее называли – волшба. Да и народы, приходившие на Русь, несли что-то свое, что двигало и развивало новые технологии и науку. Дмитрий абсолютно не задумывался над всем этим, пусть необычно, пусть все идет вразрез с той историей, что он знал. Лишь одно не давало покоя – это была не та Русь, которую он знал в прошлой жизни, историю которой он изучал в школе, военном училище и академии. И это была не та планета, на которой он жил раньше, даже конфигурация континентов была совсем другая и сильно отличалась от его родной планеты. Но что было делать. «Раз уж получилось прожить жизнь еще раз, значит, буду жить», – решил Дмитрий.

1.Не хнычь.

2.Тварь из пробоев, имеющая очень малый магический фон и, вместо умственных способностей, животные инстинкты.

3.Кухней.