Loe raamatut: «Объятия Анаконды. Антология геополитики Запада»

Сборник

Font:

Збигнев Бжезинский
Атлантическая повестка

(из книг «Выбор. Мировое господство или мировое лидерство», перевод Е. Нарочницкой, Ю. Кобякова; «Великая шахматная доска», перевод О. Уральской)

Збигнев Бжезинский (1928–2017) – американский политолог, социолог и государственный деятель польского происхождения. Один из основателей Трехсторонней комиссии, ее директор в 1973–1976 годах; считал Соединенные Штаты мировым гегемоном и отрицал возможность обретения подобной роли другими государствами в ближайшей перспективе. Создал концепцию расширения НАТО на Восток.

Бжезинский работал под патронажем и при поддержке банковского дома Рокфеллеров. Глава этого дома Дэвид Рокфеллер (1915–2017), известный глобалист, был личным другом Збигнева Бжезинского.

Американская гегемония и глобальная безопасность

Уникальное положение Америки в мировой иерархии широко признано. Первоначальные удивление и даже гнев, с которыми была встречена за рубежом открытая констатация главенствующей роли Америки, уступили место более сдержанным – хотя все еще отмеченным печатью обиды – попыткам обуздать, ограничить, направить в иное русло или подвергнуть осмеянию ее гегемонию. Даже русские, которые по причинам ностальгического порядка менее всех склонны признавать масштабы американского могущества и влияния, согласились с тем, что в течение некоторого времени Соединенные Штаты будут оставаться определяющим игроком в мировых делах.

Современному миру может не нравиться американское превосходство: он может относиться к нему с недоверием, негодовать и время от времени даже составлять направленные против него заговоры. Однако прямо оспаривать верховенство Америки в практическом ключе остальному миру не по силам. В течение прошлого десятилетия предпринимались отдельные попытки сопротивления, но все они потерпели неудачу. Китайцы и русские пофлиртовали с идеей стратегического партнерства, ориентированного на формирование «многополярного мира», – понятие, истинный смысл которого легко расшифровывается с помощью слова «антигегемония». Из этого мало что могло выйти, учитывая относительную слабость России по сравнению с Китаем и прагматизм китайских руководителей, прекрасно осознающих, что в настоящий момент Китай больше всего нуждается в иностранных капиталах и технологиях. Ни на то, ни на другое Пекину не приходилось бы рассчитывать, приобрети его отношения с Соединенными Штатами антагонистический оттенок.

Бывшие великие европейские державы – Великобритания, Германия и Франция – слишком слабы, чтобы принять на себя удар в схватке за гегемонию. Маловероятно, что в ближайшие два десятилетия Европейский союз достигнет той степени политического единства, без которой народам Европы никогда не обрести воли к соперничеству с Соединенными Штатами на военно-политической арене.

Россия уже не представляет собой имперскую державу, и главным вызовом для нее является задача социально-экономического возрождения, не выполнив которую, она будет вынуждена уступить свои дальневосточные территории Китаю. Население Японии стареет, ее экономическое развитие замедлилось; типичная для 1980-х годов точка зрения, сулившая Японии превращение в следующее «сверхгосударство», выглядит сегодня исторической иронией. Китай, даже если ему удастся сохранить высокие темпы экономического роста и не утратить внутриполитическую стабильность (и то, и другое сомнительно), станет в лучшем случае региональной державой, потенции которой по-прежнему будут лимитироваться бедностью населения, архаичной инфраструктурой и отсутствием универсально притягательного образа этой страны за рубежом. Все это относится и к Индии, трудности которой, сверх того, усугубляются неясностью долгосрочных перспектив ее национального единства.

Даже коалиции всех этих стран – образование которой крайне маловероятно, учитывая историю их взаимных конфликтов и взаимоисключающих территориальных притязаний, – не хватило бы сплоченности, силы и энергии, ни чтобы столкнуть Америку с ее пьедестала, ни чтобы поддерживать глобальную стабильность. Как бы то ни было, если бы Америку попробовали сбросить с трона, часть ведущих государств подставила бы ей плечо. И в самом деле, при первых же осязаемых признаках заката американского могущества нам, вполне возможно, довелось бы наблюдать спешные попытки упрочить лидерство Америки. Но самое главное, даже общее недовольство американской гегемонией бессильно приглушить столкновения интересов различных государств. В случае же упадка Америки наиболее острые противоречия могли бы разжечь пожар регионального насилия, который в условиях распространения оружия массового поражения чреват самыми страшными последствиями.

* * *

Неодолимой силой, уравнивающей общества в смысле уязвимости, является технический прогресс. Революционное сокращение расстояний благодаря современным коммуникационным технологиям и радикальному увеличению радиуса действия средств намеренного причинения смерти пробило брешь в традиционном защитном зонтике национального государства. Более того, и возможности приобретения вооружений, и дальность их действия придают им постнациональные черты. Даже неправительственные субъекты, такие как подпольные террористические организации, постепенно налаживают каналы доступа к оружию большой разрушительной силы. Совершение в том или ином месте акта подлинно высокотехнологичного терроризма – лишь вопрос времени. Но и это не все: в результате того же «уравнивающего» процесса бедные государства, вроде Северной Кореи, получают инструменты для нанесения противнику ущерба в таком объеме, в каком прежде это было доступно лишь горстке богатых и мощных государств.

В определенный момент эта тенденция способна привести к апокалиптическим последствиям. Впервые в истории становится возможным рассматривать небиблейский вариант «конца света» – не деяния Божьего, но преднамеренно развязываемой, творимой человеком цепной реакции глобального катаклизма. Армагеддон, описанный в последней книге Нового Завета (Откровение, гл. 16), вполне может сойти за картину планетарного ядерно-бактериологического самоубийства. Хотя в предстоящие несколько десятилетий вероятность подобного события, возможно, останется слабой, с развитием науки неуклонно будет расти и способность человека к актам самоуничтожения, которые организованное общество не всегда может оказаться в состоянии предотвратить или ограничить.

Помимо апокалиптического исхода, существует и неминуемо будет расширяться список других сценариев эскалации насилия, которые могут воплотиться в жизнь вследствие обострения международных противоречий или в качестве побочного продукта манихейских страстей. В их перечень, начиная с более традиционных сценариев и заканчивая самыми инновационными вариантами, входят:

1) полномасштабная, несущая массовые разрушения стратегическая война между Соединенными Штатами и Россией – что на настоящем этапе все еще теоретически возможно, хотя и маловероятно – либо, предположительно через примерно 20 лет, между Соединенными Штатами и Китаем, а также между Китаем и Россией;

2) крупные региональные войны с применением наиболее смертоносного оружия, например между Индией и Пакистаном или между Израилем и Ираном;

3) ведущие к фрагментации обществ этнические военные конфликты, угрожающие прежде всего многоэтническим государствам, подобным Индонезии или Индии;

4) различные формы подавляемого «национально-освободительного» движения против реального или предполагаемого расового угнетения, такие как борьба индейского крестьянства Латинской Америки, российских чеченцев или сражающихся против Израиля палестинцев;

5) неожиданные акты агрессии против соседних государств либо, анонимно, против Соединенных Штатов со стороны стран, слабых во всех иных отношениях, но сумевших изготовить оружие массового уничтожения и найти способы его доставки;

6) приобретающие все более разрушительный эффект террористические операции подпольных групп против целей, возбуждающих у них особую ненависть; повторение того, что произошло 11 сентября в Соединенных Штатах, а в конечном итоге – теракты с использованием оружия массового уничтожения;

7) кибернетические атаки, анонимно предпринимаемые государствами, террористическими организациями или даже анархистами-одиночками против операционной инфраструктуры высокоразвитых обществ в расчете погрузить их в состояние хаоса.

Общеизвестно, что инструментарий насилия становится все разнообразнее и доступнее. Он охватывает широкую палитру средств – от сверхсложных систем оружия, в частности различных типов ядерных вооружений, разрабатываемых для выполнения специфических военных задач и доступных лишь нескольким государствам, до менее эффективных, но столь же смертоносных ядерных зарядов, предназначенных для массового уничтожения городского населения; от ядерных боеприпасов до химического (менее смертоносного) оружия и бактериологических веществ (прицельное применение которых затруднено, но поражающий эффект которых обладает высокой динамикой самораспространения). Чем беднее государство или чем изолированнее группа, готовящаяся использовать оружие подобных видов, тем вероятнее, что они прибегнут к хуже всего поддающимся контролю и наименее избирательно действующим средствам массового уничтожения.

Таким образом, дилеммы глобальной безопасности первых десятилетий XXI столетия качественно отличаются от дилемм века XX. Традиционная связь между национальным суверенитетом и национальной безопасностью разорвана. Впрочем, традиционные стратегические соображения, конечно же, остаются основополагающими для безопасности Америки, поскольку в ситуации крушения международной структуры потенциально враждебные США крупные государства – такие как Россия и Китай – по-прежнему могли бы нанести колоссальный урон американской территории. Более того, коль скоро ведущие государства не прекратят совершенствовать имеющиеся вооружения и разрабатывать новые их виды, поддержание технологического превосходства над ними будет и впредь оставаться важным императивом национальной безопасности США.

* * *

Размышляя о влиянии нового положения на проблемы безопасности, важно не упустить из виду то, о чем уже говорилось выше. Америка представляет собой общество, преобразующее мир, более того – источник революционных импульсов, подтачивающих построенный на началах суверенитета международный порядок. В то же время она является традиционной державой, которая сама, односторонними методами защищает свою безопасность, поддерживая – не только в собственных интересах, но и в интересах всего мирового сообщества – международную стабильность.

Вторая задача заставляет творцов американской политики концентрировать внимание на традиционной для США роли оплота глобальной стабильности. Несмотря на новые реальности всеобщей взаимозависимости и растущую озабоченность международного сообщества такими новыми глобальными проблемами, как экологическое неблагополучие, глобальное потепление, СПИД или бедность, ничто не имеет столь кардинального значения для сохранения мира во всем мире, как мощь Америки. Чтобы убедиться в этом, достаточно задаться простым гипотетическим вопросом: что сталось бы, если бы Конгресс США постановил незамедлительно вывести американские вооруженные силы с трех главных плацдармов их зарубежного базирования – из Европы, с Дальнего Востока и из района Персидского залива?

С уходом оттуда США планета, вне всякого сомнения, почти немедленно оказалась бы во власти стихии политического кризиса. В Европе часть государств бросилась бы лихорадочно перевооружаться и искать особых соглашений с Россией. На Дальнем Востоке, по всей вероятности, вспыхнула бы война на Корейском полуострове, а Япония приступила бы к капитальному перевооружению, не преминув обзавестись в том числе и ядерным потенциалом. В зоне Персидского залива доминирующие позиции захватил бы Иран, внушая страх сопредельным арабским государствам.

Ввиду вышесказанного у Америки имеются две долгосрочные стратегические альтернативы: либо начать процесс постепенного, тщательно контролируемого преобразования собственного превосходства в саморегулирующуюся международную систему, либо положиться главным образом на национальную мощь в расчете на то, что страна сумеет обезопасить себя от международной анархии, которая могла бы последовать за ее отказом от своих обязательств.

В ситуации выбора между двумя этими вариантами большинство американцев инстинктивно склоняются к некоей комбинации политики односторонних действий и интернационализма. Наиболее консервативные сегменты американского общества и национальных элит отдают явное предпочтение всемерному сохранению верховенства Америки – выбор, отражающий интересы традиционных структур власти и ориентированных на оборону секторов американской экономики. Готовность же передать часть власти партнерам – единомышленникам в вопросах строительства глобальной системы безопасности – более свойственна тем элементам американского общества, которые обычно ассоциируются с либеральными идеями и для которых стремление к социальной справедливости внутри страны предполагает аналогичную ориентацию на международном уровне.

Превосходство, однако, не означает всесилие. Какую бы стратегическую формулу ни избрала Америка, ей придется тщательно продумать, какие регионы мира принципиально важнее с точки зрения ее безопасности, каким образом лучше определить и отстаивать свои интересы и какова допустимая для нее степень международного порядка. Задача тех, кому надлежит вынести суждения по всем этим вопросам, чрезвычайно осложняется не только двойственной природой глобальной роли Америки, но и непрерывными изменениями в международной сфере.

Хотя национальное государство формально остается главным субъектом на мировой арене, интернациональная (а не международная в традиционном смысле) политическая жизнь все больше приобретает форму трансграничного, беспорядочного и часто сопряженного с насилием глобального процесса.

В этих условиях ядро глобального пространства политической стабильности и экономического благосостояния составляют Соединенные Штаты и Европейский союз. Выплеснувшиеся наружу в связи с проблемой Ирака острые трансатлантические разногласия не должны заслонять того, что Европа, по своей природе ориентированная на многостороннее сотрудничество, и Америка, тяготеющая к самостоятельной линии, идеально подходят для глобального брака по расчету. Действуя в одиночку, Америка может первенствовать, но ей не достичь всемогущества; Европа, действуя аналогичным образом, может наслаждаться богатством, но ей не преодолеть своего бессилия. Эта истина осознается по обе стороны Атлантики. Америка, даже несмотря на ее однобокую сосредоточенность на терроризме, нетерпеливость в отношении союзников, уникальную роль в сфере глобальной безопасности и представление о своей исторической миссии, понемногу все же приспосабливается к постепенному развитию региональных и других международных консультативных механизмов. Ни Америка, ни Европа не добились бы столь внушительных успехов друг без друга.

Жизнеспособность этого ядра глобальной стабильности зависит от соответствующей повестки дня американо-европейского взаимодействия, которая не должна исчерпываться разделяющими стороны вопросами. И такая повестка дня имеется – ее самым неотложным пунктом является остро необходимое трансатлантическое сотрудничество в стабилизации ситуации на Ближнем Востоке. Если такое совместное стратегическое начинание не будет предпринято, интересы безопасности и Америки, и Европы в Ближневосточном регионе пострадают. А объединенные усилия позволят привнести в атлантические отношения общую геополитическую цель.

* * *

В более долгосрочной перспективе единой магистральной задачей останется расширение Европы, которому более всего способствовала бы политическая и географическая взаимодополняемость структур ЕС и НАТО. Расширение есть наилучшая гарантия таких неуклонных изменений в ландшафте европейской безопасности, которые позволят раздвинуть периметр центральной зоны мира на планете, облегчить поглощение России расширяющимся Западом и вовлечь Европу в совместные с Америкой усилия во имя упрочения глобальной безопасности.

Расширение ЕС и НАТО является логическим и неизбежным результатом благоприятного исхода «холодной войны». После исчезновения советской угрозы и освобождения Центральной Европы от советского господства сохранение НАТО в качестве оборонительного союза против уже несуществующей советской угрозы не имело бы никакого смысла. Кроме того, отказаться от продвижения в Центральную Европу значило бы бросить на произвол судьбы по-настоящему нестабильный пояс не очень благополучных и плохо защищенных европейских государств, зажатых между процветающим Западом и охваченной смутой постсоветской Россией, со всеми вытекающими отсюда потенциально разрушительными последствиями для всех сторон.

У Европейского союза и НАТО нет выбора: чтобы не утерять приобретенные в «холодной войне» лавры, они вынуждены расширяться, даже если с вступлением каждого нового члена нарушается политическая сплоченность Евросоюза и осложняется военно-оперативное взаимодействие в рамках атлантической организации. Что касается ЕС, то раскол между так называемой «старой Европой» и «новой Европой» рельефно выявил возросшие трудности становления общей европейской внешней политики. В ответ Франция и Германия могут попытаться сколотить внутри ЕС неофициальную группу, призванную говорить и действовать от имени Европы, однако в ближайший период Европейскому союзу как таковому предстоит оставаться в гораздо большей степени экономической, нежели политической реальностью.

В рамках НАТО усилия в области военно-оперативной взаимодополняемости и интеграции также получат иное направление. Интеграция регулярных национальных армий в целях территориальной обороны была оправдана, когда Западной Европе угрожало потенциальное нападение со стороны СССР. Теперь, когда задачи территориальной обороны потеряли первостепенное значение, интегрировать 26 национальных армий бессмысленно. Поэтому НАТО сосредоточит внимание на уточнении конкретного вклада каждого союзника, а также на развитии и укреплении по-настоящему боеспособных интегрированных сил быстрого реагирования для проведения операций за пределами территории членов альянса.

Расширение НАТО и Россия

Расширение как ЕС, так и НАТО будет продолжаться. С очередной его волной по мере отступления Востока и наступления Запада опасности, порождаемые наличием геополитически «ничейной земли», просто отодвигаются в восточном направлении.

Экспансия не обязательно означает бесконечный процесс механического приема все новых и новых членов, вплоть до китайских границ. В сфере безопасности могут потребоваться гораздо более длительные периоды развития сотрудничества между НАТО и вероятными кандидатами на вступление в эту организацию, углубления военно-политических связей и усиливающейся вовлеченности альянса в укрепление региональных договоренностей по вопросам безопасности. В каких-то случаях эти процессы могут завершиться присоединением к НАТО, в других случаях речь пойдет о совместном участии отдельных членов этой организации и стран, не входящих в ее состав, но тесно ассоциированных с альянсом, в проводимых под эгидой НАТО операциях безопасности. Хорошим примером является развертывание в польском оккупационном секторе на территории Ирака украинских подразделений, тыловую поддержку которых осуществляет НАТО.

В любом случае с завершением второго крупного расширения состава Атлантического союза подвести окончательную черту под этим процессом не удастся. Украина объявила о своем твердом намерении добиваться в будущем членства в НАТО (а также на определенном этапе – приема в ЕС). Хотя она вряд ли сумеет в скором времени удовлетворить установленным критериям, очевидно, что со стороны альянса было бы стратегически неразумно пренебрегать чаяниями Украины, рискуя разжечь тем самым имперские амбиции России. Соответственно, процесс целенаправленного поощрения Украины к подготовке к вступлению в НАТО (которое могло бы состояться до окончания текущего десятилетия) станет следующим логичным шагом.

Сходные соображения применимы и к неустойчивому Кавказскому региону. Прежде входивший в орбиту исключительного имперского контроля России, он в настоящее время насчитывает три независимых, но плохо защищенных государства (Грузию, Армению и Азербайджан), а также множество мелких этнических анклавов Северного Кавказа, все еще находящегося под властью России. Терзаемый изнутри острыми этническими и религиозными противоречиями, регион к тому же традиционно является центром борьбы за влияние между Россией, Турцией и Ираном. В постсоветский период к этим давним конфликтам примешалось интенсивное соперничество вокруг раздела энергетических ресурсов Каспийского моря. Кроме того, не исключено, что весьма многочисленное азербайджанское население северо-западного Ирана подольет масло в огонь региональных пожаров, потребовав воссоединения со своей недавно получившей независимость и имеющей лучшие шансы на процветание родиной: вопрос, вероятно, лишь в том, когда это случится.

Никто из трех традиционных претендентов на главенствующую роль в этом пространстве, то есть ни Россия, ни Турция, ни Иран, не обладает сейчас такой мощью, чтобы в одиночку навязать свою волю региону в целом. Даже совместного выступления двоих из них против третьего игрока, скажем России и Ирана против Турции, было бы недостаточно, поскольку в глубине сцены проступают силуэты еще двух фигур – Соединенных Штатов (присутствующих здесь через посредство НАТО, одним из ведущих членов которой является Турция) и Европейского союза (вступления в который Турция добивается). Между тем без энергичного вмешательства извне тлеющее на Кавказе пламя внутренних социальных, политических, этнических и религиозных конфликтов не только не угаснет, но и, судя по всему, будет приводить к периодическим вспышкам насилия, как это уже неоднократно случалось после 1990 года.

Все большая очевидность этого положения может даже заставить Россию признать, пусть и скрепя сердце, что ее интересам скорее соответствовала бы та или иная форма взаимодействия с евроатлантическим сообществом, направленного на превращение Кавказа в более стабильный, приверженный сотрудничеству и процветающий регион. За годы, прошедшие после распада ее исторической империи, Россия испытала две кровопролитные войны, которые она с жестокостью вела против рвущейся к независимости Чечни, и они не только нанесли огромный урон моральной репутации России, но и продемонстрировали физические пределы ее способности вести имперскую войну в послеимперскую эпоху.

* * *

В данных обстоятельствах как Грузия, так и Азербайджан, чьи руководители уже открыто выразили интерес к перспективе вступления в Атлантический союз, скорее всего, активизируют усилия, добиваясь официального членства в этой организации. Тогда вряд ли останется в стороне и Армения; с удвоенной энергией возобновится поиск формулы урегулирования армяно-азербайджанского этнотерриториального конфликта, а это, в свою очередь, облегчит нормализацию турецко-армянских отношений и в итоге откроет дверь для приобщения Армении к НАТО. Дополнительный импульс такому раздвижению географических пределов стабилизирующей миссии НАТО дает, как уже отмечалось, принятое Россией ее собственное стратегическое решение признать верховенство атлантического сообщества в структуре глобальной безопасности. Как только Россия смирилась с неизбежностью, если не с желательностью, дальнейшего расширения НАТО и предпочла подсластить горькую реальность, заявив о своем дружественном равенстве с альянсом в рамках Совета Россия – НАТО, все преграды на пути прогрессирующего проникновения НАТО внутрь бывшего советского пространства рухнули.

К тому же совершенный после 11 сентября прорыв американских военных в бывшие советские республики Центральной Азии – Узбекистан, Казахстан и Кыргызстан – и первоначально неохотное решение Москвы закрыть глаза на этот факт облегчили разным постсоветским государствам выяснение возможностей установления более тесных военно-политических связей с евроатлантическим сообществом во имя совместной борьбы против терроризма.

Государства региона, несомненно, обратили внимание на то, что российское правительство, пожалуй, не без затаенного недовольства, но проявляя немалый реализм, не только молчаливо согласилось с участием Америки в обеспечении безопасности своего доселе священного и неприкосновенного «ближнего зарубежья», но и даже признало ее участие в Совместной декларации Президента В.В. Путина и Президента Дж. Буша о новых стратегических отношениях между Российской Федерацией и Соединенными Штатами Америки от 24 мая 2002 г. Язык документа не оставлял места для двусмысленных толкований: «В Центральной Азии и на Южном Кавказе мы признаем наш общий интерес в содействии стабильности, суверенитету и территориальной целостности всех государств этого региона». Важные геостратегические последствия такого заключения очевидны.

Разумеется, совершенно невероятно, чтобы в ближайшем будущем, например в течение десяти лет, Россия стала членом НАТО. Ей потребуется время, чтобы построить общество, отвечающее предъявляемым к членам организации демократическим критериям, но есть и другие препятствия: свойственная России ностальгическая гордыня и ее традиционная склонность к секретности. Нынешнюю политическую элиту страны слишком больно задевает мысль о том, что прием России в НАТО зависит теперь от голосования ее прежних вассалов – балтийских государств. А российским генералам было бы тяжело стерпеть необходимость допускать натовских контролеров и экспертов к изучению российских военных бюджетов и инспекции вооружений.

И все же в более отдаленной перспективе Россия, возможно, уразумеет, что присоединение к НАТО упрочит безопасность ее границ, в особенности на Дальнем Востоке, где российское население стремительно редеет. Не исключено, что в конце концов это соображение окажется самым убедительным. А в какой-то момент, в зависимости от эволюции Китая, крепнущее сотрудничество России с НАТО по вопросам, касающимся различных конкретных угроз глобальной безопасности (как предусмотрено Советом Россия – НАТО), могло бы заложить фундамент для построения трансъевразийской системы безопасности, которая простиралась бы на значительную часть континента, охватывая даже Китай.

Еще более длительный срок понадобится России, чтобы подготовиться к вступлению в ЕС, если таковое вообще когда-нибудь состоится. Членство в Союзе потребует полной реорганизации социально-экономических и правовых структур этой страны. Здесь не существует коротких путей: речь идет о многоплановом и комплексном процессе, и ни Европейский союз, ни Россия ни в малейшей степени не готовы к подлинной интеграции. Все это, однако, не обязательно является преградой к предварительной частичной координации, направленной на создание самых благоприятных возможностей для обеих сторон в области торговли, инвестиций и все более свободного перемещения рабочей силы и ориентированной на постепенную интеграцию России в европейскую систему. Калининградская область Российской Федерации вскоре окажется целиком в кольце территории членов НАТО и ЕС. Особые договоренности по поводу Калининграда, главным образом об упрощении доступа его жителей в соседние страны, могли бы стать прологом к окружению России (на началах сотрудничества) расширяющимся евроатлантическим сообществом.

* * *

Кремль, несомненно, надеялся, что сближение с Америкой – особенно Америкой, контуженной ударами 11 сентября и, следовательно, более склонной сочувственно отнестись к российским интересам, – принесет ему материальные и геополитические выгоды. Предполагалось, что согласие с США усилит позиции России в диалоге с Китаем, поможет привлечь инвестиции для возрождения российской экономики, укрепить влияние России в пределах ее бывшей империи и к тому же втянуть Соединенные Штаты в затяжной конфликт с мусульманским миром, который отвлечет враждебные помыслы исламских сил от России. Однако, невзирая на подобные прагматические расчеты, сближение с Америкой подразумевало готовность очутиться в одной упряжке с ней, причем слабая сторона была обречена оказаться гораздо более прочно скованной, нежели сильная.

Таким образом, сделанный Россией и единственно доступный для нее выбор, пусть даже продиктованный тактическими мотивами, предоставил Западу стратегический шанс. Он создал предпосылки для прогрессирующей геополитической экспансии западного сообщества все дальше и дальше вглубь Евразии. Расширение уз между Западом и Россией открыло для проникновения Запада, и в первую очередь Америки, в некогда заповедную зону российского «ближнего зарубежья». Но в конечном счете у России просто не остается альтернативы, если она желает сберечь ценнейшее из своих территориальных владений. Неисчислимые природные богатства Сибири – вот что сулит России наиболее радужные перспективы, а без западной помощи Россия не может быть всецело уверена в сохранении своего суверенитета над этой землей.

Соответственно, транснациональные усилия по развитию и заселению Сибири способны стимулировать подлинное сближение между Европой и Россией. Для европейцев Сибирь могла бы обернуться тем, чем Аляска и Калифорния, вместе взятые, стали в свое время для американцев: источником огромных богатств, полем выгодного приложения капиталов, своего рода «эльдорадо» для самых предприимчивых поселенцев.

Чтобы удержать Сибирь, России понадобится помощь; ей не под силу одолеть эту задачу самостоятельно в условиях переживаемого ею демографического спада и новых тенденций в соседнем Китае. Благодаря масштабному европейскому присутствию Сибирь могла бы со временем превратиться в общеевразийское достояние, использование которого происходило бы на многосторонней основе (стоит вспомнить, что Поволжье осваивалось приглашенными для этого немецкими колонистами) и открыло бы перед пресыщенным европейским обществом увлекательную перспективу покорения «новых рубежей».

До тех пор одной из главных задач евроатлантической политики будет оставаться целенаправленная поддержка усилий по консолидации России в качестве постимперской страны, развивающей демократию. Учитывая отсутствие в России глубоко укоренившейся демократической политической культуры, сохраняющиеся у значительной части ее политической элиты имперские амбиции и авторитарные наклонности российских властных структур, серьезные отступления назад здесь все еще возможны. По-прежнему не исключена вероятность поворота к националистической диктатуре.