Loe raamatut: «Поэзия Крыма»

© Издательство «Знакъ», 2019

Поэзия Крыма
(Предисловие)

Благодатная страна! Благословенная страна!

На маленьком клочке земли такое пышное сочетание всего, чем гордится природа: изменчивое многоцветное море – симфония красок и звуков, скалистые горы, ароматные степи, водопады и горные потоки, неустанно поющие песни, и звонкие ручьи, бегущие по весёлым и шумным долинам; тёмные пещеры – эти подземные храмы с гулкой тишиной, с влажными арками и колоннадами, с органами из сталагмитов, с тонким кружевом и тяжёлою бронзой; скалы, оборвавшиеся в глубокие пропасти и скалы, бежавшие к морю, как огромные звери, окаменевшие в беге своём; янтарные берега, дружные с морем; степные травы, вереск и сосна, металлические буки, гордые кипарисы, блестящие магнолии, воздушные глицинии и яркий ковёр радужных цветов…

А надо всем южное небо с крупными цветами звёзд, прозрачный воздух, лёгкий, благоухающий, розовые сумерки и тёмные жгучие ночи, и вечная ясность.

И, как бы остановилась весна и грезит цветами: и в лёгкой пляске несутся цветы… Скромные подснежники, нежные фиалки, гибкие глицинии, стройные розы, пьяные гвоздики, мраморные хризантемы, нежные фиалки, скромные подснежники.

Какой-то цветочный круговорот – яркий и вдохновенный.

И рассыпались по снежным долинам изящные города с кудрявыми садами и томными парками, приютились на склонах гор и холмов небольшие татарские деревушки со строго очерченными минаретами.

Какие нервные, прихотливые контрасты: больной, задумчивый и приехавший любить и наслаждаться природой и жизнью; горный первобытный татарин и европеец, изысканный, тонкий; кипучая жизнь и тихая смерть, углублённый ум и зыбкая поверхностная душа…

Вакханалия пышной природы и жизни создала из Крыма редкий бриллиант, трепетный, переливчатый; природа и жизнь стянула на небольшое пространство всё, что у неё было красивого, радостного и скорбного и здесь, в Крыму, создала свой пантеон…

А люди, увлечённые природой, входят в калейдоскоп и переливаются в смене лиц и одежд, здоровых и больных, гаснущих, расцветающих и цветущих.

И вот – поэты, чуткие, глубже воспринявшие природу и жизнь, запечатлели свои настроения, свои переживания в музыкальных стихах.

Они пришли разные, с своеобразными душами и создали ряд танцующих образов и звуков.

Подойдите к ним ближе, остановитесь над ними, над их восприятиями, и поэты заразят Вас своими переживаниями, углубят Вас, а тогда и море, и небо, и скалы, и берега, цветы и любовь – всё будет цельнее, глубже. Поэты создадут гамму настроений, заставят пережить полнее и цельнее всю красоту, всё обаяние, всё разнообразие Крыма. И многое, что скользнуло бы по мозгу, затаится в его извилинах, начнёт расти и расцветёт в прекрасный цветок очарования…

К. Милль

К. Бальмонт

Аюдаг

 
Синеет ширь морская, чернеет Аюдаг.
Теснится из-за моря, растёт, густеет мрак.
Холодный ветер веет, туманы поднялись,
И звёзды между тучек чуть видные зажглись.
Неслышно ночь ступает, вступает в этот мир,
И таинство свершает, и шествует на пир.
Безмолвие ей шепчет, что дню пришёл конец,
И звёзды ей сплетают серебряный венец.
 
 
И всё полней молчанье, и всё чернее мрак.
Застыл, как изваяние, тяжёлый Аюдаг.
И ночь, смеясь, покрыла весь мир своим крылом,
Чтоб тот, кто настрадался, вздохнул пред
                                                  новым злом.
 

Крымская картинка

 
   Всё сильнее горя́,
   Молодая заря
На цветы уронила росу.
   Гул в лесу пробежал,
   Горный лес задрожал,
Зашумел между скал водопад Учан-Су.
   И горяч, и могуч,
   Вспыхнул солнечный луч,
Протянулся, дрожит, и целует росу,
   Поцелуй его жгуч,
    Он сверкает в лесу,
   Там, где гул так певуч,
   Он целует росу,
А меж сосен шумит и журчит Учан-Су.
 

В. Бенедиктов

Близ берегов

 
В широком пурпуре Авроры
Восходит солнце. Предо мной
Тавриды радужные горы
Волшебной строятся стеной.
Плывём. Всё ближе берег чудный,
И ряд заоблачных вершин
Всё ближе. У кормы дельфин
Волной играет изумрудной
И брызжет искрами вокруг.
Вот пристань. – Зноем дышит юг,
Здесь жарко-сладок воздух чистый,
Огнём и негой разведён,
И как напиток золотистый
Из чаши неба пролит он.
Там – в раззолоченном уборе
Границ незнающее море
С небесной твердью сведено,
А тут – к брегам прижаться радо,
И, только именем черно,
Слилось лазурное оно
С зелёным морем винограда.
К громадам скал приник залив,
И воды трепетные млеют,
И, рощи лавров отразив,
Густые волны зеленеют.
 

Потоки

 
Не широки, не глубоки
Крыма водные потоки,
Но зато их целый рой
Сброшен горною стеной —
И бегут они в долины,
И чрез камни и стремнины
Звонкой прыгают волной,
Там виясь в живом узоре,
Там теряясь между скал,
Или всасываясь в море
Остриём змеиных жал.
Смотришь: вот земля вогнулась
В глубину глухим котлом
И растительность кругом
Густо, пышно развернулась.
Чу! Ключи, ручьи кипят, —
И потоков быстрых змейки
Сквозь подземные лазейки
Пробираются, шипят;
Под кустарником кудрями
То скрываются в тени,
То блестящими шнурами
Меж зелёными коврами
Передернуты они,
И открыты лишь частями,
Шелковистый режут дол,
И жемчужными кистями
Низвергаются в котел.
И порой седых утёсов
Расплываются глаза,
И из щелей их с откосов
Брызжет хладная слеза:
По уступам в перехватку,
В пересыпку, в перекатку,
Слёзы те бегут, летят,
И снопами водопад,
То в припрыжку, то в присядку,
Бьёт с раската на раскат;
То висит жемчужной нитью,
То, ударив с новой прытью,
В перегиб и в перелом
Он клубами млечной пены
Мылит скал крутые стены,
Скачет в воздух серебром,
На мгновенье в безднах вязнет
И опять летит вперёд,
Пляшет, отпрысками бьёт,
Небо радугами дразнит,
Сам себя на части рвёт…
 

В. Брюсов

I

 
Звезда затеплилась стыдливо,
Столпились тени у холма;
Стихает море; вдоль залива
Редеет пенная кайма.
Уже погасли пятна света
На гранях сумрачных вершин, —
И вот в селенье с минарета
Запел протяжно муэдзин.
 

II

 
У перекрёстка двух дорог
Журчанье тихое фонтана;
Источник скуден и убог;
На камне надпись из Корана.
Здесь дышит скромный кипарис,
Здесь дремлет пыльная олива,
А ручеёк сбегает вниз,
К прибрежью вольного залива.
 

III

 
Где подступает к морю сад,
Я знаю грот уединённый:
Там шепчет дремлющий каскад,
Там пруд недвижен полусонный.
Там дышат лавры и миндаль
При набежавшем тихом ветре,
А сзади, закрывая даль,
Уходит в небо пик Ай-Петри.
 

IV

 
День растоплен; море сине;
Подступили близко горы.
Воздух чист, и чёткость линий
Утомляет взоры.
Под столетним кедром – тени,
Отзвук утренней прохлады.
Слушай здесь, отдавшись лени,
Как трещат цикады.
 

V

 
Кипит встревоженное море,
Мятутся волны, как в плену;
Померк маяк на Ай-Тодоре,
Вся ночь приветствует луну.
Луна державно делит море:
То мрак, то отблесков игра.
И спит в серебряном просторе
Мир парусов из серебра.
 

VI

 
Волны приходят и волны уходят,
Стелются пеной на берег отлогий,
По морю тени туманные бродят,
Чайки летят и кричат, как в тревоге.
Много столетий близ отмели дикой
Дремлют в развалинах римские стены,
Слушают чаек протяжные крики,
Смотрят на белое кружево пены.
 

VII

 
Обошла тропа утёс,
Выше всходят буки.
Позади лесные звуки,
Крики птиц и диких коз.
Впереди редеет лес,
Камни у вершины,
Ветра свист, полёт орлиный,
Даль земли и даль небес.
 

VIII

 
Небо чернело с огнями,
Море чернело без звёзд.
Плотно обложен камнями
Был изогнутый объезд.
Вниз виноградник по скату
Тихо спускался; толпой
Кустики жались брат к брату…
Помнишь? мы шли той тропой!
 

И. Бунин

Учан-Су

 
Свежее веет воздух горный,
Невнятный шум идёт в лесу:
Поёт весёлый и проворный
Со скал летящий Учан-Су!
Глядишь – и точно застывая,
Но в то же время ропот свой,
Свой лёгкий бег не прерывая, —
Прозрачной пылью снеговой
Несётся вниз струя живая, —
Как тонкий флер, сквозит огнём,
Скользит со скал фатой венчальной
И вдруг и пеной, и дождём
Свергаясь в чёрный водоём,
Бушует влагою хрустальной…
А горы в синей вышине!
А южный бор и сосен шёпот!
Под этот шум и влажный ропот
Стоишь, как в светлом полусне!
 

В крымских степях

 
Синеет снеговой простор,
Померкла степь. Белее снега
Мерцает девственная Вега
Над дальним станом крымских гор.
Уж сумрак пал, как пепел сизый,
Как дым угасшего костра, —
Лишь светится багряной ризой
Престол Аллы – Шатёр-Гора.
 

После дождя

 
Всё море – как жемчужное зерцало,
   Сирень с отливом млечно-золотым,
И как тепло перед закатом стало,
   И как душист над саклей тонкий дым.
 
 
Вот чайка села в бухточке скалистой
   Как поплавок… Взлетает иногда —
И видно, как струёю серебристой
    Сбегает с лапок розовых вода,
 
 
У берегов в воде застыли скалы,
    Под ними светит жидкий изумруд.
А там, вдали – и жемчуг и опалы
    По золотистым яхонтам текут.
 

Штиль

 
На плоском взморье – мёртвый зной и штиль.
Слепит горячий свет, струится воздух чистый.
Расплавленной смолой сверкает чёрный киль
Рыбацкого челна на мели золотистой.
 
 
С нестройным криком голых татарчат
Сливается порой пронзительный и жалкий,
Зловещий визг серебряной рыбалки…
Но небо ясно, отмели молчат.
 
 
Разлит залив зеркальностью безбрежной,
И глубоко на золоте песка,
Под хрусталём воды, сияет белоснежный
Недвижный отблеск маяка.
 

На винограднике

 
На винограднике нельзя дышать. Лоза
Пожухла, сморщилась. Лучистый отблеск моря
И белизна шоссе слепят огнём глаза,
А дача на холме, на голом косогоре.
Скрываюсь в дом. О, рай! Прохладно и темно,
Все ставни заперты… Но нет, и здесь не
                                                  скрыться —
Прямой горячий луч блестит сквозь щель в
                                                         окно —
И понемногу тьма редеет, золотится.
Ещё мгновение – и приглядишься к ней,
И будешь чувствовать, что за стеною – море,
Что за стеной – шоссе, что нет нигде теней,
Что вся земля горит в сияющем просторе!
 

На даче

 
Луна ещё прозрачна и бледна.
Но розовеет пепел небосклона —
И золотится берег. Уж видна
Тень от узорной туйи у балкона.
 
 
Пойдём к обрывам. Млеющей волной
Вода переливается. И вскоре
Из края в край под золотой луной
Затеплится и засияет море.
 
 
Ночь будет ясная, весёлая. Вдали,
На рейде, две турецких бригантины.
Вот поднимают парус. Вот зажгли
Сигналы – изумруды и рубины.
 
 
Но ветра нет. И будут до зари
Они дремать и медленно качаться,
И будут в лунном свете фонари
Глазами утомлёнными казаться.
 

С обрыва

 
Стремнина скал. Волной железной
Здесь плоскогорье поднялось
И над зияющею бездной,
Оцепенев, оборвалось.
 
 
Здесь небо ясно, – слой тумана
Ползёт под нами, как дракон, —
И моря синяя нирвана
Висит в пространстве с трёх сторон.
 
 
Но дико здесь. Как руки фурий,
Торчит над бездною из скал
Колючий, искривлённый бурей,
Сухой и звонкий астрагал.
 
 
И на заре седой орлёнок
Шипит в гнезде, как василиск,
Завидев за морем спросонок
В тумане сизом красный диск.
 

Океаниды

 
В полдневный зной, когда на щебень,
На валуны прибрежных скал,
Кипя, встаёт за гребнем гребень,
Крутясь, идёт за валом вал, —
 
 
Когда изгиб прибоя блещет
Зеркально вогнутой грядой
И в нём сияет и трепещет
От гребня отблеск золотой.
 
 
Как весел ты, о буйный хохот,
Звенящий смех Океанид,
Под этот влажный шум и грохот
Летящих в пене на гранит!
 
 
Как звучно море под скалами
Дробит на солнце зеркала
И в пене, вместе с зеркалами,
Клубит их белые тела!
 

Дия

 
Штиль в безгранично-светлом Ак-Денизе.
Зацвёл миндаль. В ауле тишина
И тёплый блеск. В мечети на карнизе,
Воркуя, ходят, ходят турмана.
 
 
Пригретый лаской солнечного света,
Сегодня в полдень слаще и грустней,
Задумчивей, чем прежде, с минарета
Пел муэдзин… И всё следил за ней.
 
 
Дышал он морем, тонким ароматом
Садов в цвету, теплом небес, земли…
А Дия шла по каменистым скатам,
По голышам меж саклями – к Али…
 
 
К Али? О, нет. На скате под утёсом
Журчит фонтан. Идут оттуда вниз
Уступы крыш по каменным откосам
И безграничный виден Ак-Дениз,
 
 
Она уж там. Но весел и спокоен
Взгляд карих глаз. Легка, как горный джинн,
Под шелковым бешметом детски-строен
Высокий стан… Она нальёт кувшин,
 
 
На камне сбросит красные папучи
И будет мыть, топтать в воде бельё…
– Журчи, журчи, звени, родник певучий!
Она глядится в зеркало твоё.
 

Граф П. Бутурлин

Крымские песни

I

 
На мягкой синеве полуночных небес,
   Как семь алмазов, искрятся стожары;
В объятьях тёмных гор, где дремлет тёмный лес,
   Лениво грезя, замерли Байдары.
 
 
Исчезла жизнь, и сон – и вечный сон царит;
    Лишь только изредка в дали туманной,
В таинственной дали, протяжно прозвучит
    Обрывок песни жалобной и странной.
 

II

 
О, верно, верно, вы давно забыли
Тот славный вечер у Гурзуфских скал!
На небе тучки алые застыли, —
Недвижные, как будто ветер спал, —
И в бледном море, где волна дремала,
   Румяный отблеск их играл,
Как розовый отлив средь бледного опала…
Казалось, сумерек сиреневая тень
   Мрачила, летний, не осенний день!
Сидели мы, где плющ и виноград покрыли
   Когда-то с гор скатившийся обвал,
      Где а́йвы плод благоухал
   И жёлтый дрок так дерзостно сиял.
Сидели мы одни, о чём-то говорили…
И по небу скользил тончайший серп луны…
   Вы всё забыли, нет сомненья,
(Он так давно померк, тот вечер упоенья),
   И я забыл, как забывают сны,
      Наш тихий спор без увлеченья,
Да понимал ли я, что милые уста
Шептали в этот час, – час нежный, как мечта?
Мне слишком хорошо всё помнится блистанье
Той молодой луны, плодов благоуханье,
    И жёлтый дрок… и ваша красота!
 

III

 
Бледное море под бледным дождём!
Грустен сегодня напев твой смиренный;
Нет ни угроз, ни отчаянья в нём:
Точно печали поры отдалённой
(Блёклые грезы о блёклом былом!)
     Вспомнило море…
 
 
   Старое, старое, полузабытое горе!..
О, и в душе сиротливой моей
Старое горе опять пробудилось, —
Прежде, – давно, – на весне моих дней,
Пышной надеждой оно засветилось…
Нет и следа от потухших лучей!
     Ропщет ненастье!
   Старое, старое, полузабытое счастье!..
 

IV

 
Волны бросаются жадной грядой;
    Буря шумит и растёт непогода.
Берег исчезнет под чёрной водой:
Волны бросаются жадной грядой.
С хохотом дико сливается вой,
    Словно безумно страдает природа;
Волны бросаются жадной грядой,
    Буря шумит и растёт непогода.
 

V

 
В тени кипарисов угрюмых
   Блестят жемчугом миндали,
Счастливые юной отрадой,
   Отрадой воскресшей земли.
 
 
Грустят о зиме кипарисы:
   Бывало, от этих ветвей,
От зелени этой печальной
   Казалась земля веселей.
 
 
Теперь кипарисы забыты
   В весенней отраде земли:
Они безобразно чернеют!..
   Блестят жемчугом миндали.
 

VI

 
Ночь кончилась уже; давно рассвет сереет,
    Но дню как будто лень открыть свои глаза.
Последняя звезда дрожит и чуть светлеет,
    Как неупавшая ещё с ресниц слеза.
    В ущельях Яйлы на верхушках леса
Туман цепляется, как тонкая завеса.
 
 
   Но кончился рассвет; от крайних волн победно
   До высшего хребта, как розовый поток,
Сверканье хлынуло, и ночи призрак бледный
    На западе исчез; весь в пурпуре восток…
   И свежий воздух дышит сладострастьем,
И жизнь не кажется трудом, а только счастьем.
 

VII

 
Чуть рябится, всё проникнуто лучами,
   Фиолетовое море;
Плещутся дельфины резвыми стадами
   На просторе;
 
 
И вокруг утёсов строем безмятежным,
   Гимн таинственный рифмуя,
Вал за валом умирает с звуком нежным
   Поцелуя.
 
 
Хмурятся утёсы, как во дни ненастья.
   Что им яркость волн, иль ласка!
Словно сердце, для которого и счастье —
   Только сказка!
 

VIII

 
   Хоть в Ялте крокусы ещё не зацвели,
В горах фиалками леса благоухали
    И в горы далеко с тобою мы пошли.
    Последний снег белел над Учан-Су вдали;
Залив у наших ног синей был синей стали;
   Дул свежий ветер, – волновал леса
    И взбил тебе так мило волоса!
 
 
Нам было хорошо, и мы не говорили:
Да и к чему слова!.. о, крепко мы любили.
 
 
   Ты помнишь ли тот день? Таких лазурных дней
Не видит Север наш холодный и ненастный.
 
 
   Весна прелестна там под мягкой синевой,
   Как очи русых дев, сребристо-голубой;
Но старца дочь она и плод любви бесстрастной.
   Её, почти без солнца и без нег,
   Не тёплый дождь родит, а талый снег.
 
 
А наше счастие? оно ль не роза юга?
Не там, не там, – а здесь мы поняли друг друга.
 

IX

 
Фруктовые сады меж тёмными лесами
   По скатам Яйльских гор в сиянии луны
   Белеют лёгкими, как бабочки, цветами.
И, мило убрана той дымкою весны,
   Как ха́нша юная чадрою серебристой,
    Таврида нежится у дремлющей волны,
И, глядя в мраке вод на лунный след лучистый,
   Влюблённо слушает, как первый соловей
    Поёт свой первый гимн полуночи душистой.
О чём, о, птиц поэт, о, мощный чародей,—
   Загадочный рапсод, то страстный, то
                                                печальный, —
   Поёшь ты в тайнике скрывающих ветвей?
Увы! кто может знать! А песнь в ночи
                                                   кристальной
    Звенит и ширится: за трелью льётся трель
   И ночь звучна тобой, о, лирик идеальный!
О, пой, о пой ещё… про сладострастный хмель
   Любви и юности, про счастье иль про горе…
    Не всё ль равно? лишь пой!.. Вокруг цветёт
                                                         Апрель,
Луна меж звёзд плывёт в безоблачном просторе,
   Пахучий воздух спит и вздохами волны
   Напеву твоему так нежно вторит море;
И в этот дивный час, средь чуткой тишины,
   Ты нужен, как душа, как смысл, как выраженье
   Красы, которой мир и небеса полны.
Пой, пой, ещё… твоё живое вдохновенье
    Не только ночь живит; но и людских сердец
   Усталость ты бодришь, даруя упоенье.
Ты каждому твердишь, о, вкрадчивый певец,
   Ту сладостную песнь, ту сказку упованья,
   Которой жаждет он, как отдыха боец:
Где скорби слышатся ответные рыданья,
   Там счастью чудится надменною мечтой,
    Что с ним ликуешь ты всей бурей ликованья.
Пой! тонет жизнь, как чёлн под ярою волной,
   И грёза вдаль летит, оперена тобой!..
 

X

 
О, море, о песенник – море!
О, дымчато-синие скалы!
О, рощи, где с лаврами шепчется ветер
Про чудную быль героических дней! —
Восторгов неведомых сладость
Вы, щедрые, мне даровали,
 

 
И путник случайный у ног кипарисов
Тавриды я сердце своё схоронил!
В стране долгих зорь и метелей,
На родине нашей унылой,
Я вспомню с мучительной радостью пленных
И солнце, и вас… и её поцелуй!