Красные партизаны на востоке России 1918–1922. Девиации, анархия и террор

В Иркутской губернии уголовный Михеев (турок по национальности, «был общим любимцем среди бывших уголовных ссыльных черемховцев») стал председателем Черемховского совета, но очень обиделся на статью в иркутской газете, где его прямо назвали уголовником, и «ушел от работы на время, ругая всех политиков и проклиная законы». В состав Черемховского совета входил и некто Кузнецов – «коллега» Михеева по каторге (оба погибли летом 1918 года в боях с белыми)⁵³⁹. В начале 1918 года уголовники, заявив о принадлежности к анархизму, образовали и совет, и Красную гвардию в селе Троицком Голуметской волости Черемховского уезда, вскоре вызвав своими бесчинствами восстание крестьян.

Причастные к убийствам нередко проникали в большевистские правоохранительные структуры. Типичная в данном смысле фигура – К. А. Лихтарович (1897–1937). Этот белорус из дворян города Вильно, имевший среднее образование и участвовавший в мировой войне, за убийство генерала на Юго-Западном фронте 14 февраля 1917 года был осужден к расстрелу, но вскоре оказался помилован в связи с амнистией. Вступил в РСДРП(б), с мая по июнь 1918 года служил в Красной гвардии, будучи членом следственной комиссии и следователем по особо важным делам Бийского совдепа. С 18 июня 1918 года по 1 января 1920‐го сидел в тюрьме, следственной комиссией Временного Сибирского правительства был осужден на 15 лет каторги. В 1920 году являлся временно исполняющим должность секретаря Бийского уездного ревкома, начальником Бийской горуездной милиции. В 1922 году Лихтаровича исключили из РКП(б) за служебные преступления и нарушение партдисциплины⁵⁴⁰.

Чисто уголовные преступления ответственных коммунистов начались немедленно после захвата власти. Известный большевик и член Красноярского совета рабочих и солдатских депутатов Бляшко, в прошлом сотрудник газеты «Красноярский рабочий», 26 ноября 1917 года в пассажирском поезде на перегоне Зыково–Сорокино убил с целью ограбления девушку. Избитого толпой и арестованного, его, однако, вскоре освободили под денежный залог. Позднее Красноярский народно-революционный трибунал приговорил убийцу к незначительному наказанию – полутора годам заключения с заменой штрафом в 6 тыс. рублей. А 25 декабря 1917 года «распоряжением совдепа на свободу из Красноярской тюрьмы вышли арестанты, содержавшиеся за кражи и самогоноварение»⁵⁴¹.

Убийства не мешали карьере. Георгий Абросимов, работавший в 1917–1918 годах секретарем Хабаровского крайсовета, вспоминал (в 1962 году) об убийстве священника как об «интересном случае». Осенью 1917 года, в период выборов депутатов Учредительного собрания, этот молодой агитатор расклеивал в Хабаровске большевистские плакаты и вступил в конфликт со священником Михайловым: «Прочитав плакат, поп… обозвал [меня] „нехристем“, „германским шпионом“, „богоотступником“ и т. д. <…> Я не выдержал (молодость, горячность, усталость) – выстрелил в него. <…> Что ж, одним гадом на свете стало меньше»⁵⁴².

Уголовные убийства совершали и первые лица регионов. Показательна судьба В. И. Устиновича, большевика с 1904 года, который, несмотря на скверную репутацию в революционной среде, в 1918 году стал председателем Алтайского губисполкома и начальником барнаульской Красной гвардии. Удачно бежавший от белых после переворота, он получил назначение начальником мобилизационного отдела штаба Северного фронта, а затем возглавил Вологодский горком РКП(б) – как раз в период проведения жесточайшего красного террора: летом и осенью 1918 года в 56-тысячной Вологде было арестовано более 2 тыс. человек⁵⁴³. Кровавая вседозволенность прямо сказалась на облике первого коммуниста Вологды. Пригласив вечером 21 октября к себе в номер гостиницы якобы для работы с документами сотрудницу аппарата губисполкома, 22-летнюю Клавдию Димакову, пьяный Устинович ее изнасиловал. Утром жертва пригрозила насильнику: «Ты жить не будешь, вино было отравлено» (за несколько дней до этого в Вологде одна из жительниц отравила шестерых красноармейцев). Невменяемый от спиртного, Устинович тут же выстрелил Димаковой в лоб и убил наповал. Преступника почти сразу исключили из партии, а 3 ноября 1918 года он был спешно расстрелян по приговору Реввоентрибунала 6‐й армии⁵⁴⁴.

Новая власть повсеместно выглядела сборищем уголовников (идейных и обычных), призывавших громить «буржуев» и уничтожать «врагов народа». Продовольственные отряды из революционных солдат и матросов, во множестве и с неограниченными полномочиями посылаемые Лениным и Свердловым из Петрограда и Москвы в провинцию, нередко заодно свергали местную власть и устанавливали советские порядки. Так, в декабре 1917 года советскую власть в Кустанае ввел прибывший за хлебом отряд из 50 балтийских матросов во главе с В. М. Чекмарёвым⁵⁴⁵. Известны и карательные набеги красногвардейцев на те местные органы власти, которые игнорировали большевистские распоряжения либо свергали советы. В декабре 1917 года отряд екатеринбургских и уфалейских красногвардейцев внезапным налетом объявился в Тюмени и разогнал «кулацкий совет». За четыре дня своего пребывания в Тюмени красные забрали у местного населения золотые монеты и вещи (примерно на 20 млн рублей) и увезли в Екатеринбург⁵⁴⁶.

В Вятке некоторое время действовали сразу три пришлых вооруженных отряда, что породило целый ряд болезненных конфликтов. Так, летучий отряд Л. Журбы, по воспоминаниям большевика П. Федяева, в феврале–марте 1918 года без ведома Котельнического уездного исполкома «взыскивал с буржуазии контрибуцию, проводил конфискацию товаров и продуктов, расстреливая грабителей без суда и следствия…». В Котельничах Журба незаконно расстрелял 20 горожан и собрал с населения 312 тыс. рублей. Глава Уральского облисполкома А. Г. Белобородов сообщил, что Журба получил огромные полномочия от центральной власти и арест его невозможен. Следствие поэтому пришлось проводить «осторожно», причем выяснилось: «…имеется целая сеть преступных организаций, которая связана с Пермью». Белобородов известил В. И. Ленина, Н. И. Подвойского и Л. Д. Троцкого о деятельности Журбы, но мер к задержанию последнего принято не было⁵⁴⁷. Очевидно, что здесь сработал ленинский принцип опоры на «людей потверже» – им всегда находилось применение.

В конце марта 1918 года вятские большевики постановили реорганизовать местную Красную гвардию, пронизанную уголовным элементом и занимавшуюся самочинными арестами, обысками и конфискациями⁵⁴⁸. Как заявил один из расследователей, весной 1918 года в Вятке «…власть была гнила. Да и не власть то была, а пьяная компания, развращавшая матросов»⁵⁴⁹. Вятский советский работник в апреле 1918 года восклицал в письме к секретарю Совнаркома В. Д. Бонч-Бруевичу: «Из кого состоят Советы и Красная гвардия? Здесь [в Пермской губернии] я нагляделся, это всё отбросы общества, хулиганы, воры, пьяницы, убийцы»⁵⁵⁰.

Не очень многочисленные сибирские революционеры местного происхождения были маргинальными людьми, отвергавшими правила общежития и спокойно относившимися к уголовщине. В алтайской Волчихе, насчитывавшей к 1917 году 1350 дворов, проживали осужденные в период первой русской революции большевик Семён Усырев и его брат, Павел Усырев (эсер с 1904 года, отбывший 12-летнюю каторгу, член Учредительного собрания), а также неграмотный местный крестьянин Дмитрий по кличке Моргун, который ранее отбыл ссылку в Нарыме. Население Волчихи помнило бурный период первой русской революции, что, по словам мемуариста, вылилось в те «практические мероприятия 1914 года, во время мобилизации», которые проводили, «разбивая винные лавки, гоняясь за лесной стражей и полицией». Таким образом, многие села к 1917 году имели своих хорошо знакомых «вождей»⁵⁵¹, готовых к погромам и классовой резне именно как к «практическим мероприятиям».

Бывало, что местные советы спокойно относились к уголовным шайкам или персонам, не препятствуя их бесчинствам. Схваченный и осужденный еще при самодержавии «знаменитый» уголовник Дзюрга весной 1917 года оказался по амнистии на свободе и организовал новую шайку, неплохо уживавшуюся с красными властями Енисейской губернии. Эта банда, совершившая до 30 убийств, долго наводила ужас на жителей северной части Минусинского уезда. И только после бегства красных летом 1918 года Дзюрга был сразу арестован на руднике «Юлия» и доставлен в Минусинск⁵⁵². Один из видных сторонников большевиков в уездном городе Берёзове Тобольской губернии, бухгалтер П. И. Сосунов, в марте 1918 года подрался в кинотеатре с солдатом, «ярым монархистом», и застрелил его из револьвера, причем от одного из выстрелов также погиб посторонний человек. Избежав наказания, Сосунов вскоре участвовал в большевистском перевороте⁵⁵³.

Большевики по всей стране сознательно использовали криминал в своих целях, взамен разрешая ему грабежи и насилие. В мае–июне 1918 года Шадринский уезд Пермской губернии был охвачен огнем крестьянских восстаний. Мемуарист писал про «аресты, обыски, расстрелы… грабежи, выпуск из тюрьмы уголовных преступников, даже таких, как Петров и Кокшаров…»⁵⁵⁴. Действительно, М. Х. Петров (матрос-анархист, бывший член ЦК Балтфлота, местный комиссар административно-уголовного отдела) и Н. В. Кокшаров (уездный комиссар народного образования) в апреле 1918 года были арестованы за грабежи шадринских «буржуев». Тем не менее, чтобы справиться с нарастающим социальным протестом, шадринские большевики разрешили этой двоице набрать из местных уголовников добровольческий «Прорывной партизанский отряд левых эсеров и анархистов», помогли вооружить и экипировать его. В июне 1918 года в отряде Петрова было 70 штыков, что составляло 8% общей численности войск красных на Шадринском направлении⁵⁵⁵. Составленный из случайных и криминальных персонажей отряд пьянствовал, в боях почти не участвовал и вскоре разбежался, причем арестованных «прорывников» белые со временем отпустили под денежный залог. Для характеристики шадринских следственных и военных красных властей отметим, что изъятое у Петрова при аресте золото и серебро бесследно исчезло; через год с небольшим Петров вернулся в Шадринск и был повышен в должности, подвизаясь уездным военкомом⁵⁵⁶.

Жестокость новых порядков неуклонно нарастала. Даже в сравнительно «вегетарианские» первые месяцы 1918 года, когда органы ВЧК были слабы, произвол большевистской власти, опиравшейся на отряды красногвардейцев и милицию, не ограничивался массовыми реквизициями, конфискациями, закрытием оппозиционных газет, произвольными арестами. Уже в конце 1917 года и начале 1918‐го красные с исключительной жестокостью истребляли офицеров, священников, интеллигенцию, казаков на территориях Крыма⁵⁵⁷, Придонья, Украины, Туркестана, уничтожив тысячи людей. В других регионах террор разгорался медленнее, но не было в России таких мест, где не происходили бы многочисленные самосуды на почве имущественной и политической вражды⁵⁵⁸.

Например, одним из первых актов уничтожения большевиками своих противников в Прикамье стало тайное убийство в Кунгуре в ночь на 6 (19) февраля 1918 года (с последующим утоплением тел в проруби) супругов Агеевых за якобы «участие в заговоре против Советской власти». Видный местный деятель и благотворитель А. Г. Агеев возглавлял Кунгурское отделение партии кадетов. Дом Агеевых был разграблен; заодно с ними убили еще семерых горожан. Руководил расправой начальник карательного отряда и будущий видный пермский чекист А. Л. Борчанинов⁵⁵⁹. А на городском кладбище Оренбурга, по сведениям местных эсеров, менее чем за полгода большевистского правления оказалось погребено до 400 расстрелянных офицеров и чиновников⁵⁶⁰.

Казачество было атаковано не только на юге, но и на Урале и в Сибири. Пресловутые «посланцы промышленных центров и рабочих поселков», выбивавшие продовольствие, особенно жестоко обращались с казачьим населением. Вытеснив 18 января 1918 года из Оренбурга верные атаману Дутову силы, большевики сразу произвели аресты «врагов», в которые зачисляли без разбора всех «бывших»; в течение одного дня в Оренбурге арестовали свыше 100 офицеров, часть которых позднее была расстреляна⁵⁶¹. В начале 1918 года на территории Оренбургского казачьего войска хозяйничали десятки красногвардейских отрядов. Делегатами I Оренбургского губсъезда Советов они прямо именовались «бандой хулиганов»⁵⁶². Верхнеуральский и Троицкий уезды, где казаки усиленно отбивались от продотрядов, получили за это красный террор не только с казнями по малейшему поводу, но и с артобстрелами станиц – к началу лета 1918 года «было сожжено около 4 тыс. жилых и хозяйственных построек в 19 станицах». Современный автор оценивает террор продотрядов как «составную часть войны города против деревни», сопротивлявшейся большевикам⁵⁶³.

В июне 1918 года главнокомандующий партизанскими силами на Южном Урале подъесаул И. Д. Каширин издал следующее воззвание:

В контрреволюционных станицах и поселках не оставлю камня на камне. Думай, пролетарий, и вырезай ножами, косами, прокалывай вилами, руби топорами эту сволочь, что идут за чехословаками во главе с мерзавцами-офицерами. В доказательство того, что говорю не слово, а дело, привожу пример восставшего во главе с кучкой бандитов поселка Кидышевский, который артиллерийским огнем революционных войск, моих отрядов уничтожен дотла. Казаки-богачи и господа офицеры, знайте: мы не расстреливаем вас, нет, нам жалко пуль на такую сволочь, как вы, мы рубим вас и отдаем на съедение собакам⁵⁶⁴.

Коммунисты жестоко преследователи и националистов, уклонявшихся от их влияния. В феврале 1918 года Цвиллинг приказал арестовать организаторов башкирских добровольческих отрядов в Таналыково-Баймаке. «…Прибывший 21 февраля из Орска отряд красногвардейцев под командой Баранова… после всевозможных пыток расстрелял арестованных», которых было «от 20 до 25 человек, в том числе 2 члена Башкирского правительства, военный врач, прапорщик Магазов и юрист Идельбаев, 4 польских офицера и солдаты добровольческого отряда». Перед расстрелом пьяные красногвардейцы издевались над арестованными, после расстрела шевелившиеся «были добиты и заколоты штыками»⁵⁶⁵.

Если взять другие национальные районы России, то на территории Восточного Туркестана большевики не пускали мусульман в органы власти и вооруженной рукой в январе 1918 года ликвидировали Туркестанскую (Кокандскую) автономию, причем февральский штурм Коканда русско-армянскими отрядами закончился убийством порядка 3 тыс. человек, разрушением и сожжением почти всей мусульманской части города, которую предварительно и с разрешения командования красные войска грабили в течение трех дней⁵⁶⁶. Секретарь ЦК КП(б) Туркестана И. Сольц писал, что в ходе восьмидневных боев за Кокандскую автономию, охарактеризованных им как бойня безоружных полупролетарских и мелкобуржуазных мусульманских масс, «родилось басмачество как широкое национальное движение, направленное против русской власти»⁵⁶⁷.

Вскоре последовал авантюристический поход председателя СНК Туркреспублики Ф. И. Колесова с целью захвата Бухарского эмирата. Появление красногвардейских частей в Бухаре и окрестностях сопровождалось массовыми грабежами, мародерством и убийствами мирного населения, которое в итоге оказалось крайне озлоблено против русских. Командующий группой войск РККА в Фергане М. Сафонов, анализируя причины роста повстанчества, отмечал, что «ограбленные родственники убитых и изнасилованных, избитые» превращались в кровных мстителей, примыкая к басмачам⁵⁶⁸.

Рано началась Гражданская война и на территории современного Казахстана. Семиреченский войсковой атаман А. М. Ионов писал в апреле 1919 года А. В. Колчаку о драматических последствиях столыпинского переселения в область до 200 тыс. «отбросов Европейской России», главной движущей силой которых стала зависть к зажиточным казакам и крестьянам-старожилам⁵⁶⁹. В Семиреченской области с конца 1917 года велась почти непрерывная борьба красногвардейских отрядов (преимущественно из новоселов) с формированиями Семиреченского казачьего войска. Против казачества шла война на уничтожение. Когда в апреле 1918 года казаки во главе с хорунжим Бортниковым совершили налет на город Верный, освободив войскового атамана, в ответ по решению областного совнаркома был проведен террор против интеллигенции и «богатого класса»: в Верненской тюрьме убили до 40 человек, в том числе члена Турккомитета О. А. Шкапского, видного общественника, «исключительно энергии которого Семиречье обязано введением городских и земских самоуправлений»⁵⁷⁰.

К концу мая 1918 года советские войска за отказ отдать хлеб разгромили казачьи станицы, примыкавшие к Верному. В станицах красные убивали всех офицеров, священников, интеллигентов, многих рядовых казаков. В Больше-Алматинской станице каратели вывели всех сдавшихся мужчин на площадь и расстреляли. Разграбив хозяйства, большевики сожгли станицы, выселки и хутора, оставив без крова 6 тыс. семей. Для окончательного подавления в Северное Семиречье из Верного в начале июня был направлен красногвардейский отряд И. Е. Мамонтова численностью в 1200 сабель. Двигаясь на север, каратели оставляли «реку крови от истребления казаков и их сочувственников»: 19 июня произвели массовые казни в станице Копальской, затем разгромили три крупных селения на тракте от Сергиополя к китайскому городу Чугучаку (станицу Урджарскую и старожильческие села Маканчи и Бахты), причем остававшиеся на месте жители были перебиты, а «окрестные киргизы (казахи. – А. Т.), не успевшие откочевать, вырезаны большевиками включительно до грудных младенцев»⁵⁷¹.

В богатом поселке Маканчи (Ивановское) красные 14 июля убили всех обнаруженных женщин и детей, забросав их телами колодцы, а сам поселок сожгли. Разложение трупов в жару сделало уничтоженное селение в полном смысле мертвым местом: из белых частей 16 августа 1918 года докладывали, что занять сожженный Маканчи не удалось, поскольку там «все… заполнено трупами и даже в колодцах, почему подойти к Маканчам нельзя». В этом поселке был «зверски сожжен» и член Учредительного собрания алашординец Отунчи Альджанов. Больше всего пострадала Садырская волость Лепсинского уезда, где вырезали свыше 5 тыс. жителей. Военные сводки белых отмечали: «Большевиками уничтожены целые киргизские волости»⁵⁷².

Бешеное вырезание казахского населения Семиречья объяснялось не только его враждебностью к большевикам, но и свежей памятью о жестокостях восстания 1916 года⁵⁷³, когда в Туркестане пострадало 8 тыс. русских семей, из которых 6 тыс. потеряли все имущество (особенно в Семиречье). Дипломатический чиновник писал, что дома беззащитных русских переселенцев Семиречья казахами сжигались, имущество расхищалось, «мужское население беспощадно вырезалось, а женщины и дети уводились в горы, где подвергались всяческим надругательствам…»⁵⁷⁴. В Семиреченской области за 1916 год было сожжено 1300 усадеб, убито 1905 русских, а 1105 пропало без вести (в основном исчезли женщины, уведенные в плен)⁵⁷⁵. Вернувшиеся с фронта в 1918 году русские крестьяне-переселенцы яростно мстили казахскому населению за разорение своих хозяйств в ходе восстания.

Сведения о невиданном красном терроре в Семиречье немедленно и широко распространились. Российский консул в Урумчи А. Л. Дьяков телеграфировал в Пекин 19 июня, что большевики «…в Верном и уезде учинили зверства[,] небывалые доселе нигде. Каторжане заседают комиссарами, грабят, убивают противников, сжигают живьем и насилуют массу женщин. Ужас Семиречья небывалый. Китайских подданных мусульман перебито пока свыше тысячи». О том же писал и российский консул в Кульдже: большевики Семиречья – лица с уголовным прошлым, которые поголовно истребляют казаков и мусульман, сжигают живьем брошенных при бегстве женщин⁵⁷⁶. Местное казачество и представители казахской Алаш-Орды 29 июня 1918 года телеграфировали в штаб Степного Сибирского корпуса, Семиреченскому войсковому атаману и в Алаш-Орду: «В Верненском уезде совершенно уничтожены станицы Малая, Большая, Каскелен, Тастак, некоторые киргизские, старожильческие селения. Большая часть населения без различия полов, возраста вырезана большевиками… По декрету облсовета казаки лишены звания, земли и общественных прав и киргизы ограничены в правах»⁵⁷⁷.

В ответ белые, разгромившие отряд И. Е. Мамонтова, не брали пленных, уничтожали население переселенческих сел, поддержавших большевиков (из 150 тыс. новоселов Семиречья от 10 до 15 тыс. присоединились, по данным М. Тынышпаева, к большевикам), а впоследствии так объясняли упорство красных, яростно защищавших город Верный: «Среди казаков (наиболее богатая часть населения), считавших себя собственниками края, была пропаганда уничтожения всего не казачьего населения. Это известно всему краю. Поэтому теперь большевики на все призывы сложить оружие отвечают: „Отступать нам некуда… сдаваться не можем, потому что нас перебьют безоружных“»⁵⁷⁸.

В июне 1919 года комитет экономической политики колчаковского правительства отметил, что к весне убытки оседлого населения области составили 185 млн рублей, а одних казахов при уничтожении целых аулов было убито до 10 тыс.⁵⁷⁹ Тем летом в районе селений Петропавловское и Черкасское были сосредоточены беженцы – члены семей большевиков, окруженные войсками Б. В. Анненкова, – до 40 тыс. душ на 40 квадратных верстах. В конце августа генерал-майор Н. М. Щербаков сообщал, что накал противостояния старожилов и новоселов на Семиреченском фронте приобрел крайние формы: «…буквально все бабы и дети принимают участие в борьбе… при атаках бабы с вилами прикалывают наших раненых. Я сам лично наблюдал, когда дети занимались подносом патронов и т. д.»⁵⁸⁰

Большевики подтверждали, что конфликт в Казахстане не подчиняется их идеологическим схемам. Работник Главного штаба войск Туркреспублики, обследовав в июле 1919 года Семиреченский Северный фронт, докладывал: «…борьба происходит не партийная, а просто вражда казаков с крестьянством, людей, борющихся за идею коммунизма, слишком малый процент». Фронтовой лектор Трофимов сообщал в политотдел Семиреченского Севфронта, что «о партии и ее задачах большинство армейцев или совсем никакого представления не имело, или имело уродливые, невыгодные для партии понятия…», причем «настроение громадного большинства фронтовиков… было остро-враждебным»⁵⁸¹.

Ниже мы оспорим мнение известного исследователя М. В. Шиловского о том, что «первая» советская власть в Сибири «при всех ее изъянах и пороках не практиковала массового насилия, прежде всего в силу своей слабости»⁵⁸². Так, большой кровью сопровождалось установление советской власти в Иркутске. Юнкера и казаки с 8 по 17 декабря 1917 года вели в городе жестокие бои с большевиками, на стороне которых выступило немало уголовников. Красногвардейцы не только обстреливали Иркутск из орудий, но и совершили массу грабежей, поджогов, убийств и изнасилований. Подкрепления красных, задавивших юнкеров численностью, прибывали порой без оружия, но зато с четкими планами мародерства, пустыми мешками и повозками. В результате боев погибло свыше тысячи человек, включая до 200 гражданских лиц⁵⁸³.

Чтобы заставить сдаться «буржуев», черемховские анархисты зажгли центр Иркутска. Красный штаб «ворчал на это, что черемховцы допускают недопустимые приемы борьбы, что в другое время это было бы подведено под ст[атьи] уголовных законов. Но черемховцы знали, что цель оправдывает средства…»⁵⁸⁴. Другой мемуарист рассказал о беспощадности и к своим, когда юнкера «…человек пятьдесят [наших] пленных посадили на крышу своего штаба, чтобы мы не обстреливали его. Обстрел мы не прекращали. Человек двенадцать убили»⁵⁸⁵.

Бессудные расправы при «первой» советской власти происходили повсюду и в городах, и в сельской местности, а отношение к многочисленным арестованным изначально не отличалось гуманностью. В конце января 1918 года солдаты 39‐го полка в Томске самосудом убили и ранили 10 арестованных. Вышедший из Иркутска в январе 1918 года небольшой красный отряд, достигнув Киренска, мародерствовал и расстрелял целый ряд местных жителей⁵⁸⁶. А крупный отряд черемховских рабочих-анархистов, выступивший в конце 1917 года на Иркутск, публично, с целью «воспитания» своих отрядовцев, расправился в пути с тремя пойманными разведчиками: «После допроса офицеры были расстреляны при всех черемховцах…» (здесь же автор мемуаров указывал, что впоследствии сами черемховцы, захваченные белыми в плен, мирно содержались в Иркутске в качестве заложников)⁵⁸⁷.

Пробиравшихся на Дальний Восток к Г. М. Семёнову весной 1918 года офицеров и кадетов часто вылавливали и расстреливали: на станции Слюдянка (в 100 верстах от Иркутска) было уничтожено до 400 офицеров⁵⁸⁸. В достоверность этой цифры, приведенной А. В. Колчаком, верить можно: так, 12 марта на этой станции по распоряжению комиссара Дашкова были задержаны и расстреляны девять кадетов Иркутского корпуса в возрасте от 13 до 16 лет и прапорщик Вторушин⁵⁸⁹.

В Омске в ответ на огромную, почти 10-тысячную религиозную процессию 18 февраля 1918 года, протестовавшую против ареста епископа Сильвестра и намерений властей конфисковать ряд церковных зданий, красные объявили город на осадном положении и в течение трех дней разгоняли стихийные митинги протеста, избивая горожан прикладами винтовок. При подавлении беспорядков красногвардейцы совершили «дикое убийство» дьякона Н. Цикуры⁵⁹⁰, а находившийся в Омске продовольственный отряд петроградских матросов на месте расстрелял, по признанию властей, без всякого суда и следствия нескольких протестовавших⁵⁹¹.

В резолюции о борьбе с контрреволюцией Омский совет пригрозил, что все активные противники советской власти «будут беспощадно расстреливаться отрядами Совета на месте преступления»⁵⁹². С другой стороны, местные власти испытали некоторое смущение именно из‐за подобных бессудных убийств и грабежей со стороны матросского карательного отряда. Председатель Западно-Сибирского совета рабочих депутатов Н. Н. Яковлев инициировал принятие резолюции, осуждавшей матросские самосуды; характерно, что эсеры-максималисты выступили против подобного осуждения крайних мер борьбы с классовыми врагами⁵⁹³.

В марте 1918 года начальник штаба Красной гвардии В. Злобин с карателями «1‐го Северного морского отряда» юного латыша-эсера М. А. Запкуса по подозрению в организации антисоветского восстания расстреляли в Тюмени «близ каталажной тюрьмы без соблюдения формальностей 14 горожан, среди которых были помощник начальника уголовной милиции Кальченко и прапорщик Сарычев». Действовавший под черным знаменем отряд Запкуса установил в Тюмени советскую власть и конфисковал ценности у зажиточных горожан (вскоре уральские власти арестовали Запкуса, но его судьба, как и судьба награбленного золота, до сих пор неизвестна)⁵⁹⁴. В июле вся Тюмень хоронила двух замученных сыновей видного горожанина А. И. Колокольникова, младшему из которых было 14 лет: после экзекуции еще живые юноши были брошены в тюремный колодец и забросаны землей⁵⁹⁵. К маю того же года относятся сообщения меньшевистской прессы о пытках и порке резиной в красной Тюмени; там же комендант, прапорщик Битюгов, был в июле опознан местными как виновник арестов и расстрелов многих офицеров⁵⁹⁶.

После крестного хода в Тобольске 15 апреля 1918 года был арестован возглавлявший протестное шествие епископ Гермоген (Долганёв), жестоко убитый два месяца спустя. А в Туринске тем летом было объявлено военное положение, и прибывший из Тюмени красногвардейский отряд юнца В. В. Моторина «прежде всего ограбил купцов, объявив реквизицию золота, серебра, меди „и всего прочего“», а потом «стал наводить на жителей страх своей бестолковой… стрельбой на улицах в кого попало»⁵⁹⁷.

Весной того же года томские коммунисты практиковали постоянные аресты подозрительных, объявили город на осадном положении и угрожали в случае мятежа снести его артиллерийским огнем. Красные патрули стреляли во всех, кто осмеливался идти по улице ночью⁵⁹⁸. Член областной организации штабс-капитан Лаптев в Томске, будучи арестован большевиками, подвергся пыткам, но не выдал товарищей. В конце мая томские чекисты схватили несколько членов подпольной офицерской организации: прапорщика С. Н. Николаева, поручиков С. Прохорова-Кондакова и Максимова, вольноопределяющегося эсера И. П. Иванова, священника (бывшего офицера) Н. А. Златомрежева. После пыточного допроса их зверски убили конвоиры-красногвардейцы, бросив трупы в Томь (у Иванова был выбит глаз, у Прохорова-Кондакова – оба глаза выколоты)⁵⁹⁹. А в Барнауле 11 июня, при подавлении выступления офицерской организации, были добиты раненые повстанцы и погибли от рук красногвардейцев некоторые жители, непричастные к мятежу⁶⁰⁰.

Вообще, самосуды процветали повсеместно и продвигались как снизу, так и сверху. Низы самостоятельно уничтожали уголовных преступников и тех, кто подозревался в каком-либо криминале; советские верхи инициировали расправы над политическими врагами и снисходительно относились к бессудной ликвидации уголовных. Многочисленные примеры крестьянских расправ описывала тогдашняя пресса: например, в январе 1918 года в селе Боровлянка Барнаульского уезда мужики схватили четверку хулиганствовавших подростков и самосудом обезглавили троих, а четвертому порезали шею и проломили череп. В старообрядческом (!) селе Верх-Убинском Змеиногорского уезда только за Масленицу было убито семь человек, из‐за повального пьяного хулиганства стало опасно вечером выйти на улицу, а одного молодого крестьянина за изнасилование (или только попытку) самосудом удавили прямо в волостном правлении⁶⁰¹. Демобилизованные наводили порядок как могли: в одном из забайкальских сел вернувшиеся солдаты вынесли смертный приговор дезертиру, арестованному в пьяном виде и сознавшемуся в убийствах. Его казнили прямо в зале волостного правления, а потом произвели, согласно публикации в газете, «чистку среди местных патентованных хулиганов»⁶⁰².

Делопроизводитель Каинского совдепа вспоминал о событиях первой половины 1918 года и первых шагах большевиков: «Было хорошо, но были самосуды, учиняемые массами над винными и невинными»⁶⁰³. Минусинский большевик писал об организации трибунала в городе в декабре 1917 года: «Отсутствие в деревнях какой бы то ни было судебной власти и возвращение с фронта деморализованных, распущенных солдат, про[из]водило массу преступлений, заставивших крестьян прибегать к самосудам, стихийно пронесшимся по всему уезду»⁶⁰⁴. Руководители Тарского уездного совета в апреле 1918 года телеграфировали вышестоящим властям: «Положение критическое. Происходят самосуды. Погромы. Судебный аппарат нормально не функционирует»⁶⁰⁵.