Loe raamatut: «Если перевернуть страницу»

Антология

Font:

Серия: Антология Живой Литературы (АЖЛ)

Серия основана в 2013 году Том 21

В оформлении обложки использована картина Ирины Муравъевой-Пушник «Парадизио».

Все тексты печатаются в авторской редакции.

Предисловие

Миры на песчаной отмели – знакомые, привычные и такие хрупкие… А на обратной стороне листа?

I. А на обратной стороне листа

Алексей Береговой
г. Москва

Автор сборников стихов и публицистики. Начинал в советское время, но столкнулся с жесткой идеологической цензурой.

Из интервью с автором:

Поэзия – это, наверное, язык жизненного опыта, затрагивающего глубины чувственного бытия, где нет места лишнему, тривиальному, лживому. Все мои увлечения – живопись, путешествия, подводное плавание – приводят в конечном счете к обогащению моего внутреннего поэтического восприятия мира. В данном сборнике читателю представлена выборка из сборника «Многоточия».

«О, знал бы я, в тревогу дня…»

О, знал бы я, в тревогу дня
Вонзаясь скрежетом терпенья,
Как слов сквозящая струя
Слагается в стихотворенья.
О, знал бы я, что мир как есть —
Необъясним и бесконечен,
Как существующее здесь —
Всего лишь обороты речи.
О, знал бы я, как одинок
Постигший внутреннюю тайну,
Как среди вырвавшихся строк
Смысл пробуждается случайно.
О, знал бы я, как суть вещей
Беспрекословна и бездушна.
Но я не знал и жил как все —
Наивно, медленно, послушно.

«В тихой тайне рыданий…»

В тихой тайне рыданий
Затаенная грусть,
В пустоте ожиданий
Такт шагов наизусть.
В тесноте одиночеств
Спит увядший цветок,
И разорваны в клочья
Серпантины дорог.
В глубине сожалений
Ни свобод, ни преград,
Только странные тени
По карнизам скользят.
В лабиринтах надежды
Завывает метель,
Жизнь как будто бы между —
И ни ночь, и ни день.
На границе сомнений
Все не то, все не так,
Безразличие лени —
Для судьбы верный знак.
На простуженных ветках
Мнутся нежные сны,
И, застывшие в клетках,
Души просят весны.

«Разбиваются тени…»

Разбиваются тени
О пустые мосты,
Разливаются стены
В зеркала пустоты.
Дождь шифрует ответы
Ветер рвет паруса
Под вуалью рассвета
Время дремлет в часах.
Небо шепчет обманы
Вещих снов глубины,
Окунаясь в туманы
Тает призрак луны.
Время ищет растраты
В мутной тайне окна,
Передернуты карты,
Вместо слов – тишина.
В тесноте гулких улиц
Открывается высь,
И смоля, и сутулясь
Город падает в жизнь.

«О, эта музыка, в которой…»

О, эта музыка, в которой
Любовь, растерянность и боль,
И чувства кажутся опорой,
И вера властна над судьбой.
О, эта музыка, вонзаясь
В тяжелый мир иглой звезды,
Омыта теплыми слезами
Неразбиваемой мечты.
О, эта музыка прозрений,
Сметя надежду на исход,
Уносит в тайну измерений,
Где смерти жизнь не признает.
Казалось, в пустоте без места
Не удержать своей души,
О, эта музыка из детства
Сквозь пальцы в никуда спешит.

«Нет времени на страх и славу…»

Нет времени на страх и славу,
На одиночество и фальшь,
На месть, на глупые забавы,
На суеверия и блажь.
Нет времени на пустословье,
На бесполезность суеты,
Любовь, рoвняя с нелюбовью,
Нет времени для красоты.
Нет времени на злость и слабость,
На прошлое, на всякий вздор,
На все, что было и осталось
Невысказанным до сих пор.
Нет времени на расставанье,
На горькую тоску утрат,
На знание и на незнанье,
На всех, кто беден и богат.
Нет времени на ожиданья,
На предсказуемость причин,
На ревность правообладанья,
Когда любовь в душе молчит.
Нет времени на неизбежность,
На сложность всякой простоты,
И в вымыслах одних и тех же
Нет времени для пустоты.
Нет времени на постоянство,
На радость жизни и печаль
У безграничного пространства
Нет времени на все, что жаль!

«Случится так или иначе…»

Случится так или иначе —
Случайный взгляд, смущенный вздох,
И сердце радостно заплачет,
И на душе – переполох.
Шаги на перекрестке улиц,
Весенний ветер ей в лицо,
Пути петляли и сомкнулись
В неразделимое кольцо.
Рука в руке – еще мгновенье
Затопит нежностью волна
Любовь рождает вдохновенье,
Плодит иллюзии Луна,
Свобода не имеет мненья,
Когда в сердцах бушует страсть,
И как в иное измеренье
Нам суждено в любовь упасть.

«Где-то сны нетерпенья…»

Где-то сны нетерпенья
Гонят волны души,
И упав на колени
Ночь за днем не спешит.
Где-то смех, где-то слезы,
Сквозь молчание речь,
Где-то грозные грозы,
И себя не сберечь.
Где-то цель, где-то случай,
Словно луч в облаках,
Властным призраком участь
Топит жизнь как река.
Где-то время сомнений,
Где-то путь перемен,
Шаг по узкой ступени
То к свободе, то в плен.
Где-то месть, где-то жалость,
Где-то радость и боль,
Мне ж как чудо досталось
Быть любимым тобой!

«Сгорает ночь в малиновом сиропе…»

Сгорает ночь в малиновом сиропе,
За черным лесом прячется луна,
И время тишину торопит
И комкает обрывки сна.
Колючий взгляд опустошенных окон,
Шаги, бегущие по лестнице тайком,
И падающий в солнце локон,
И близкое так далеко.
И сердцу б вырваться из внешней фальши,
Любовь безмолвствует в плену причин,
Не важно, что случится дальше,
Душа обмануто молчит.
И явное уже неоднозначно,
Как часто жизнь предпочитает ложь?
И тихо утро на ступеньках плачет,
Кто прав, кто виноват – не разберешь…

«Здесь некуда спешить…»

Здесь некуда спешить,
Здесь время надломилось,
Здесь не берет души
Ни боль, ни злость, ни милость.
Здесь не о чем мечтать,
Здесь жизнь не происходит,
Здесь душит пустота
И память о свободе.
Здесь некого винить,
Здесь было то, что было,
Здесь рвется судеб нить,
И тишина постыла.
Здесь не пугает страх,
Здесь гложет неизбежность
И в бесконечных снах —
Растраченная нежность.
Здесь нечего терять,
Здесь не к чему стремиться,
И только милый взгляд
Сквозь ржавчину оград
Во тьме кромешной мнится.

«Шум шагов, грохот лестниц…»

Шум шагов, грохот лестниц,
Жженый шорох машин,
Этот город так тесен,
Этот город спешит.
И в искусственных стенах
Инженерных сетей
Рвутся души из плена
Городских новостей.
В этом городе мало,
Не исчезнуть в толпе,
Мне тебя не хватало
В безрассудной судьбе.
Заблудившись в метели
Белых дней ноября,
Наши звезды блестели,
Отпустив якоря.
Город-лед, город-тайна
Распахнул тишину,
И как будто случайно
Мы упали в весну.

«Падут сиреневые тени…»

Падут сиреневые тени
В объятья тишины.
И поцелуи полетели
В глаза весны.
Щемящий шелк прикосновений
И влажность плеч,
И в нежном выдохе мгновений
Бессильна речь.
Ни времени, ни расстояний
В смятенье глаз,
И сердце рвущееся ранит
Ознобом ласк,
И на закат звериной воли
Ведут ветра,
И близость тоньше сна и боли
Отхлынувшее стихнет море
Вчера, вчера…

«Колючий снег…»

Колючий снег,
    Слеза пощечин,
Печаль потерь,
    Листок упал,
Мир обезличен,
    Обесточен
Распался в серебре зеркал.
    Колючий снег
В ладонях лужи,
У неизвестности в плену,
Бессилен и обезоружен,
Мир опускается ко дну.
Колючий снег,
    Зов вдохновенья,
Свобода ищущей души,
Тюрьма и чувственность терпенья.
Кто много видел – не спешит.
Колючий снег —
    Конец-начало —
Лови погасшую упавшую звезду.
Любовь безумствуя молчала,
Предчувствуя, как тень, беду.
Горячий снег – что в настоящем?
Жизнь коротка, а смерть глупа,
Мир ежится в ознобе спящем,
Не ведая, куда попал.

«Дождись! Твои волосы пали…»

Дождись! Твои волосы пали
Лучами янтарной зари,
Твои неземные печали
Уже далеко от земли.
Без жертв невозможны победы,
Нет счастья без слез и потерь,
И жизнь настоящая где-то,
Куда заколочена дверь.
Судьба не прощает ошибок,
След памяти – путь без причин.
Одна – в море слов и улыбок.
Мир времени призрачно зыбок
Сжигает остаток ночи…
И сердце тревожно молчит.

Воспоминания о зиме

Снега. Словá тревогу бьют,
Вмерзая в строчки.
Снега прохода не дают
Поодиночке.
Снега. Так немощен уют
Квартирных кресел.
Снега висят, снега снуют,
И мир так тесен.
Снега уносят в холода
Крупицы страсти,
И кажется, что навсегда
Исчезло счастье,
И вычеркнут из жизни миг
Всего, что было…
И взгляд к бессилию привык,
И даль заныла.

«Что же дальше за сном и надеждой…»

Что же дальше за сном и надеждой,
За чертой одинокой души,
Что же там в темноте безмятежной
Необъятная ночь ворошит.
Что же дальше за вымыслом счастья,
За пустым сожаленьем потерь,
Что же там за границей безвластья
Вне привычного – здесь и теперь,
Что же там, где конец и начало,
Замыкая без времени круг,
Рассекая пространство лучами,
Бесконечность, любовь и случайность,
Жизнь и смерть
Превращают в игру.

«Нетерпеливый вздох созвучий…»

Нетерпеливый вздох созвучий
Холодной ясности пучин,
И, понадеявшись на случай,
Живая музыка излучин
Струной серебряной журчит.
Предельная вина иллюзий
В сквозящем промежутке чувств,
Как жертва на зеркальном блюдце
Вскипает горизонт прелюдий
Кровавым замыслом искусств.
Прозрачным мотыльком порхая
Над смертной сутью бытия,
Безумие, как сон вдыхая,
Впиваясь в пустоту стихами
Безмолвствует душа моя!

Осень

Когда распахнутое солнце
Коснется пепельной зари,
И тьма на глубине колодца
Тоской осенней отболит.
Когда шершавые аллеи
Как змеи не жалеют кож,
И одиночество сильнее,
И ветер словно острый нож.
Когда становится привычкой
Терять и не жалеть потерь,
И день зажжен промокшей спичкой,
И прячется бездомно тень.
Когда, заштопанный крестами
Случайно уцелевших стай,
Холодный свет, судьбу верстая,
Стирает в памяти места.
Когда разлука необъятна
И сердце топит пустота,
Твой взгляд зовет меня обратно
Начать все с белого листа,
И отступает пустота.

«Белый сумрак дрожит ожиданьем…»

Белый сумрак дрожит ожиданьем,
Необъятная тишина
Незамеченными следами
Повисает над пропастью сна.
Сумрак бредит, предчувствуя вечность,
Превращаясь в таинственный страх
Жизнь безвременна и быстротечна,
Как свеча в бесконечности млечной,
Как улыбка на тонких губах.
Дыры в космос – открыты сознанья,
Там мгновенья – здесь тысяча лет,
Там, где, путая сны и желанья,
Смерти нет и бессмертия нет —
Только свет, ослепительный свет…

«Со дня распущенных проталин…»

Со дня распущенных проталин,
Подснежников и полусна,
В распахнутые крылья спален
Рвалась безумная весна.
Стыдливой смелостью владея,
Красавица казалась пьяной,
Из окон на нее глазели
Стеклянные зрачки изъяна.
Но стоило того – родиться,
С зарею заново воскреснуть,
Когда трепещущие птицы
Душе не находили места.
Сгорая в тесноте игривой,
Звеня мелодией объятий,
Весна трясла цветущей гривой
И вздохом раздувала платья.
И плыли звезды к изголовью,
Сводя с ума любым ответом
Души́, испуганной любовью,
Стремящейся, как в пропасть,
к Свету!

«В каждом вздохе – весна…»

В каждом вздохе – весна,
В каждом взгляде – намек,
В перекрестке окна
Мельтешит мотылек.
Золотая душа
Пьет янтарный озноб,
Вечно огненный шар
Вязнет в пропасти проб,
Тает лед, тает ночь,
На плечах алый плед,
И ручьями не прочь
Опоясаться свет.
Целовать зеркала
Ясных глаз, мокрых щек
Ты меня позвала —
Остальное не в счет.
На продрогшем пути
Время втоптано в грязь,
Значит – снова цвести,
Значит – жизнь, значит – связь.
Хрусталями капель
Истекла словно сон,
И весна, словно зверь,
Пьет как кровь небосклон.

Светлана Броновицкая
г. Москва

Окончила Московский колледж управления и права. Первая официальная публикация была в восьмом томе Антологии Живой Литературы издательства «Скифия» – «За границами снов». Публикаций до этого не было, не считая участия в литературных конкурсах на различных сайтах и в журналах.

Из интервью с автором:

Прожив многое из «официальных галочек» жизни, потеряв и приобретя, построив и разрушив, ты начинаешь понимать, что важное зачастую совсем не важно, а поверхностное – глубже чем кажется… Что приносят с собой прожитые годы? Людей, события, места. Новые и старые. Мне они приносят места и события из моих собственных миров. Я стараюсь не слишком увлекаться – все-таки реальную жизнь никто не отменял. Поэтому иногда судьбы реальных и нереальных героев перекликаются. И мне это очень нравится. Это мои правила, для этого и существуют именно эти миры.

Люди и не очень, их просьбы и обещания, или Сидите дома на Самайн

Первый снег пошел на Самайн. Он не был легким и пушистым. Мокрая и тяжелая субстанция становилась ледяной кашей на дороге. Машина не слушалась, видимость была нулевая.

Я сбросила скорость до десяти километров в час. Ехать все равно придется – мне надо попасть в Псков к утру. Да и ночевать в чистом поле в этой местности сейчас небезопасно – можно и не проснуться утром. Хотя вроде бы оживленная трасса, большие деревни…

Но я прекрасно чувствую могильный холод межвременья, ласковую и сладкую мглу дня мертвых. Этот туман не развеять и не объехать. И Е77 в любой момент может оказаться проселочной дорогой без домов по бокам. И я даже не замечу поворота в никуда. Может быть, стоило остаться в Изборске, куратор в музее уговаривал меня не рисковать ночной поездкой по такой дороге и в такое время. Но что-то манило меня обратно, в Псков. Я не смогла объяснить это ни куратору ни себе, просто села за руль и повернула ключ. Самайн, вообще – не лучшее время для путешествий. Для обычного человека. Но кто сказал, что это относится ко мне тоже? Две клинические смерти в анамнезе перечеркивают нормальность, даже если она выдавалась при рождении. И день мертвых уже много лет – мой день. Я вижу и слышу прошлое и будущее, я связываю их в один клубок, чтобы весь следующий год вязать из этой пряжи свою жизнь. От Самайна до Самайна. Я всегда живу между берегами реки забвения. Но именно в этот день вижу мост и могу зайти на него. Может быть, я увижу тех, кто давно ушел и больше никогда не вернется. Если они захотят. Может быть, зыбкая картинка покажет что-то из будущего – предупредит и обезопасит. Вечность плавно ведет меня по моей дороге, не отпуская на другой конец моста. Наверное, я что-то не успела сделать, что-то сказать, с кем-то встретится. Не знаю. Я давно не спрашиваю – почему. Я принимаю происходящее как есть.

Тень через лобовое стекло заставила меня резко нажать на тормоз. Скорость была не большая, но дорога в ледяной каше, машину понесло. Я вцепилась в руль и лихорадочно вспоминала уроки экстремального вождения. Лет пять назад близкий друг силой привел меня туда и заставил пройти все – от и до. Ноги сами собой вспоминали на какие педали жать, руки крутили руль без участия головы – наверное, курсы все-таки были хорошими. Машина встала как вкопанная на краю обочины. Или это уже было что-то иное?

Маленькая ладошка стучала в боковое стекло. Я замерла. Стук не прекращался. Закрыв глаза, я нажала на кнопку стеклоподъемника. В салон машины потянуло холодом и туманом. И прелой травой и еловыми шишками. Приехали, не иначе как кикимора какая в гости зовет.

– Открывай глаза сестра, я не обижу.

Голос как будто детский. Осторожно выдохнув, я открыла глаза. У боковой двери машины стоял мальчик лет десяти. Как из фильмов про классическую русскую деревню – светлые волосы, голубые глаза, холщевая рубаха. Ага. Под снегом. Только вот снег на него не падает. Он отдельно, а снег отдельно.

– Я не боюсь, что ты меня обидишь. Кто ты?

– Конечно не боишься, ты уже умирала два раза в этом круге. Чего тебе боятся. Мне нужна твоя помощь. Раз уж ты сумела сюда зайти, я просто обязан попросить тебя. Помоги мне не умереть.

– Тебе? Но раз ты здесь, значит уже ушел с того берега.

– Нет. Сегодня Самайн, ты забыла? Я могу быть и там, и здесь. Как ты сейчас. Но я там – в этом круге, не верю ничему, не слышу предостережений, если и дальше так пойдет – то на следующей неделе я уйду. А мне нельзя. Я должен сделать то, зачем пришел в этот раз. Помоги мне не уйти.

– Но как, если ты там ничего не слышишь?

– Так ты же вернешься. Я не прошу тебя ничего мне там рассказывать. Ты просто не должна отпустить меня именно в ту ночь из дома. Хочешь привяжи, накорми снотворным, не знаю, напои до беспамятства. Я не должен сесть за руль и вообще не должен выйти из дома. А когда ночь пройдет, все понемногу выправится, и я смогу исполнить что должен – я это видел сегодня. Я стоял здесь и ждал – может кто-то сумеет перейти к нам. И ты смогла. Это знак. Помоги мне.

– Но как я узнаю тебя там? И как найду? Ты же примешь меня за сумасшедшую.

Очертания мальчика за дверцей машины понемногу начали расплываться – и вот уже передо мной молодой мужчина, длинноволосый и красивый, те же голубые глаза, прозрачные и бездонные. Только взгляд совсем другой – гордый, надменный и презрительный. И как я должна такого где-то задержать??

– И где тебя искать?

– В Пскове. Ты же едешь именно туда. Я приду к тебе сам. Постараюсь сделать так, чтобы тебе не пришлось меня искать. Ночь с третьего на четвертое – ты должна удержать меня дома именно тогда. Если у тебя все получится, я обязательно отблагодарю тебя. Верь мне. Такие услуги не забываются никогда. Если ты сейчас закроешь глаза, я попробую быстро вернуть тебя на твой берег. Хотя кто его знает, какой именно – твой…

Я послушно зажмурилась. Воздух понемногу менялся, туман как будто стал не таким плотным, и я открыла глаза. Моя машина стояла на обочине, посреди какой-то деревни, где-то метрах в 200 от нее остановился черный джип, навстречу бежали несколько мужчин.

– С Вами все в порядке? Мы видели, как Вашу машину занесло, Вам плохо?

Наверное, мой бледный вид убедил сердобольных дяденек, что мне просто стало нехорошо, я послушно уступила место за рулем одному из них, послушно подставила руку под какую-то фигню для измерения давления и так же послушно проглотила таблетку. Все было как в тумане. Нет, не в том, шишкинском, из которого вышел мальчик в холщевой рубахе. Туман был в моей голове, он словно окутал ее, как огромное банное полотенце, и все происходило как будто сквозь него. В себя я пришла только на стойке регистрации в гостинице, – мой сопровождающий спрашивал про паспорт – без него меня отказывались заселить в гостиницу. Помотав головой, я попыталась вспомнить – а что вообще происходит. Так. Я в Пскове. Приехала на своей машине. Но за рулем был этот дяденька, который просит мой паспорт. А какого лешего он делал за рулем моей машины? Мальчик… Точно. Мальчик просил помешать ему уйти из дома, кажется, с третьего на четвертое ноября. И встретить этого мальчика, который не мальчик, я должна в Пскове. То есть, я правильно приехала. Теперь надо вспомнить, где моя сумка. И позвонить домой, сказать, что я останусь в Пскове до четвертого ноября. Он же говорил про ночь с третьего на четвертое?

– Простите, Вы останетесь до четвертого? Может паспорт все-таки найдете?

Оказалось, все это время я рассуждала в слух, а милый сердобольный дядька, который меня привез, вслушивался в мой бред.

Нашлась сумка, нашелся паспорт, меня проводили в номер и на пальцах объяснили, что я могу остаться до четвертого числа, и что утром придет врач меня осмотреть. По-моему, дядька выдохнул, когда выходил из номера.

Я осталась один на один с Самайном, ночью и своими мыслями. Ну и мальчиком с того берега, куда ж теперь без него. Он сказал, что придет сам. Остается только ждать. Но я видела его взгляд – как я смогу доказать что-то такому человеку? Он и азбуке то с таблицей умножения не верит, не то что мне. Что я должна сказать, чтобы он согласился? Что сделать? И почему день мертвых в этом году обернулся для меня практически невыполнимым обещанием странному существу, которое я видела впервые в жизни…

Утром меня разбудил стук в дверь. Нет, не так – барабанная дробь в дверь. Как я уснула накануне – я не помнила. Глаза я открыла под дверные выстукивания на кресле у окна. Мышцы затекли, ноги, естественно, не ходили. Кто спал в кресле – тот поймет.

А за дверью стоял вчерашний мальчик. В белом халате и с большим пластиковым коробом – врачи на скорой с таким приезжают. Бездонный и надменный взгляд прозрачных голубых глаз, небрежный блондинистый хвост за плечами – то ли рокер, то ли художник, но никак не врач…

– Я позвал администратора, но Вы сумели встать сами. Что ж, одной проблемой меньше. Вы должны лечь, я сделаю кардиограмму.

Ни здравствуйте, ни как вы себя чувствуете, ни даже – «я – Вася Петров»… Мда…

– Вы, простите, кто? И с какого перепугу я должна позволять Вам делать мне кардиограмму? Я не вызывала скорую, не просила сделать этого администратора, что вообще происходит?

– Вчера ночью Вам стало плохо за рулем. Вашу машину занесло. Мой хороший приятель подобрал Вас, привез сюда и по доброте душевной попросил меня утром провести осмотр. Вы вообще ничего не помните?

– Помню я все. Вы кардиолог?

– Да. Моя клиника через два дома от гостиницы. Смею Вас уверить, одна из лучших в городе. Разочарованы не будете.

Вот оно. Мне должно быть плохо. Очень плохо. Настолько, что он будет сидеть со мной до четвертого числа, а потом я смогу уехать домой.

Но моя кардиограмма оказалась превосходной. И пульс, и давление в норме. В конце осмотра адонис от медицины смотрел на меня с еще большим презрением. Он молча собрал свои инструменты и собрался уходить.

– Вы что, уходите?

– У меня нет ни одной претензии к Вашему самочувствию, Вы в полном порядке. Просьбу друга я выполнил. У меня нет причин задерживаться.

– Есть. Мне же было плохо вчера – просто так подобные вещи не случаются. Я должна пройти полное обследование. У Вас в клинике есть стационар? Вы должны положить меня туда.

Мне показалось, что он разглядывает таракана, глядя на меня. Более презрительно смотреть было бы просто невозможно. Что за человек, откуда берутся такие.

– В моей клинике нет стационарного отделения, и даже если бы оно было, я не вижу повода рекомендовать Вам госпитализацию. Вы можете обратиться к своему врачу, когда вернетесь домой. Это будет более правильно.

– Но домой я поеду за рулем. И путь от Пскова до Москвы неблизкий. А если мне опять будет плохо по дороге? Вы можете гарантировать мне, что я без несчастных случаев доберусь до дома?

– Вы можете отправиться домой на поезде или автобусе. В самом крайнем случае вызвать такси или водителя для собственного автомобиля. И вообще, я врач, почему Вы заставляете меня думать над решением Ваших проблем? Ко мне они не имеют никакого отношения.

– Вы – врач, а я – Ваш пациент.

– Вы не мой пациент. И Вы вообще не пациент, если уж на то пошло – с Вами все в порядке.

– Нет, не в порядке, мне стало плохо за рулем, а вдруг это повториться, Вы должны найти причину.

– Да ничего я Вам не должен, что за глупые споры в конце концов. Я Вас осмотрел. Отклонений от нормы не нашел. Мой долг врача выполнен, и не надо мне читать нотации и рассказывать о моем долге и клятве Гиппократа, – к Вашему случаю он точно не имеет отношения. И вообще – Вы уверены, что Вам вчера было плохо? Мой приятель не последний человек в Пскове, и он недавно развелся, ничего не хотите мне еще рассказать?

Вот тут ступор нашел на меня. За золотоискательницу меня точно принимают первый раз в жизни. Лет мне явно не двадцать, пластики на лице и ниже не наблюдается – так что его вывод для меня был как минимум странен.

– Не делайте большие глаза. Мой приятель не любит типаж роковых красоток ни белых, ни черных, скорее библиотечных серых мышей – так что Вы как раз в его вкусе, иначе он не прибежал бы ко мне с утра пораньше с криками о помощи.

Отлично. Без меня меня женили. Роковая встреча на дороге. Она пронзила его в самое сердце в ночь на Самайн. И жили они долго и счастливо, и умерли в один день. Ни больше, ни меньше.

– Есть что сказать? Нет, тогда до свидания.

Дверью он не хлопнул, но видимо очень хотел – воздух в комнате дрожал, понемногу рассеивая его гнев и негодование. Мое поведение он явно не одобрял, доверия я ему не внушила, и как выполнять его же собственную просьбу теперь – я просто не представляла. Перебирая в голове все мыслимые и немыслимые способы, я завязывала узлы один за другим, но узор никак не хотел складываться. Нет у меня реальных идей. Ну то бишь они, конечно, есть. Как это – я и без идей, только вот ни одна из них в жизнь не воплотится, судя по отношению господина доктора ко мне.

В дверь номера постучали. Не так как утром – не барабанная дробь, а, скорее, осторожный вопрос – можно ли войти? За дверью оказался мой вчерашний спаситель. Я смутно помнила, что он из себя представляет, но после утренних откровений моего доктора посмотрела на дяденьку под другим углом. Как мне показалось, мужчина был не молод – хорошо за пятьдесят, и в принципе ничего примечательного в его внешности не было – классический университетский профессор или, не знаю, адвокат, что ли. Очки в тонкой оправе, небольшая бородка, хороший английский пиджак в клетку. Ничего из ряда вон – ни швейцарских часов на руке, ни итальянских ботинок на ногах. Ну то есть увидев его на улице или где-то еще, за объект вожделения юных меркантильных дев я бы его явно не приняла. Ну уже хорошо. Может, он все-таки более адекватен, чем его приятель медик.

– Я прошу прощения, Сэм сказал, что с Вами все в порядке. Но он как-то странно себя вел, и я решил заглянуть сам. Сэм не из приятных собеседников, но отличный врач, если он сказал, что все в порядке – его мнению можно доверять.

– Проходите пожалуйста, я еще не успела поблагодарить Вас за помощь – ни вчера, ни сегодня. Как Вас зовут?

– Константин. А Вы – Оксана? Я просто заполнял за Вас гостиничную форму вчера, поэтому знаю Ваше имя.

– Оксана. По паспорту. Близкие зовут меня Аксиомой или Симой. Давным-давно, с детства. Я историк, мы с куратором разбирали в Изборске новые фонды к выставке, но нужно было кое-что уточнить в Пскове, вот я и вернулась. А дорога видите какая вышла.

– Я иногда читаю лекции в Псковском университете на факультете экономики, а так занимаюсь инвестициями. Я не живу в Пскове постоянно, так, наездами, просто сейчас этот наезд вышел долгим. Мы открывали особую экономическую зону в Псковской области.

– А Сэма Вы давно знаете? И он реально – Сэм?

– Он Семен. Мы знакомы с детства – родители были близкими друзьями. Просто много лет прожил в Америке. Поэтому Сэм более привычно и ему и остальным. Мы почти ровесники, хоть внешне и не скажешь.

– Вообще не скажешь, извините, не хотела обидеть.

– Я уже дано не обращаю на это внимание. Почему, кстати, он был таким злым после того, как вышел от Вас?

Я внимательно посмотрела на Константина. Ласковый внимательный взгляд, легкая полуулыбка, кажется – просто миллион лет знаешь и доверяешь, как кому-то из близких. Может рассказать ему все как есть? Если Сэм так дорог ему, то ведь он же должен мне помочь? Поверит – хорошо, а не поверит… ну, сочтет сумасшедшей, не велика потеря. Не в первый раз, и думаю, не в последний в этой жизни.

– Знаете Константин, я сейчас расскажу Вам историю – и Ваше право верить мне или не верить.

Мой рассказ был не долгим – я уложилась буквально в несколько предложений. И нет, Константин не смотрел на меня как на сумасшедшую. Я бы даже сказала наоборот – он разглядывал меня, как я свеженайденный черепок на раскопках, когда на них попадаю.

– И часто с Вами такое происходит?

– Ну, можно сказать, что каждый Самайн. После двух клинических смертей я и так практически живу между мирами, иногда на Белтейн тоже что-то выстреливает. Ну, то бишь, потом, сопоставляя даты, я поняла, что именно так. Пришлось почитать про колесо года поподробнее. В принципе, я много работала в Изборске – и, естественно, знаю об этих праздниках немного больше рядового обывателя. Но никак не предполагала, что столкнусь с ними в таком контексте.

– Так, а чем Вы Сэма-то разозлили, рассказали ему все?

– Я странная, но не сумасшедшая. Он и сам себе-то не верит, а тут такая сказка. Нет, конечно. Просто попросила его положить меня в стационар – думала, что-нибудь потом нафантазирую, может, так проще будет. Только вот моя кардиограмма оказалась идеальной, и он решил, что я даже к категории пациентов не отношусь. Вы мне поможете?

Константин задумался. Он молчал так долго, что я унеслась своими собственными мыслями далеко за горизонт, так что, когда он заговорил, даже немного испугалась – а что, в комнате еще кто-то есть?

– Я, конечно, математик по натуре и образованию. Ну, почти. И в принципе должен ответить Вам – что за бред Вы себе вообразили. Но мне, как ни странно, очень хочется Вам верить. Потому что мы с Сэмом действительно хорошие друзья, и знать о его предполагаемой смерти и ничего не делать при этом я, естественно, не могу. Так что бред это или не бред – мы узнаем только четвертого ноября. А до этого – мы в одной команде, и я чем смогу обязательно Вам помогу.

– Я хочу Вас предупредить, Константин, Ваш Сэм решил, что моя неприятность с машиной на дороге – это диверсия с целью приобрести свежеразведенного мужчину с хорошими активами. Мне это сказали открытым текстом. Как и то, что я правильно нацелилась – потому как выбранный мною типаж как раз в Вашем стиле, так что нам с Вами туго придется.

Константин рассмеялся. Так беззаботно, и по-юношески, что его «хорошо за пятьдесят» сразу куда-то слетели, а бородка и очки стали казаться карнавальным костюмом.

– Вот теперь я все понял. Не переживайте, его поведение вполне объяснимо. Моя последняя жена появилась как его знакомая, и расстались мы не очень красиво и крайне громко с точки зрения раздела имущества. И как я ни старался ему объяснить, что он здесь вообще не при чем, и подобное могло произойти с любой дамой – с его подачи или без, он считает себя виноватым в случившемся. И, кстати, он отчасти прав относительно типажа. Но до его подсказки я не расценивал Вас с точки зрения объекта вожделения.

– Слушайте, давайте перейдем на «ты». И с вожделением будем разбираться немного позднее – сейчас это как-то неактуально, что бы Сэм об этом не думал.

– Как скажешь, Сима? Я Константин.

Дела в Пскове у меня реально были, просто потусторонние просьбы плавно совпали с моим маршрутом, поэтому мы с Константином договорились встретиться вечером, чтобы подумать, что делать дальше. На календаре было 1 ноября, у нас оставалось пару дней в запасе, так что каждый мог спокойно заняться своими делами. Пятиминутная проблема из моей головы в Псковском музее-заповеднике плавно превратилась в канитель на несколько дней с целой кипой предписаний и разрешений. Я плохо знала здешний персонал – моя работа была в основном с Изборском, поэтому с местной бюрократией пришлось бороться своими силами. Часам к восьми вечера коридоры опустели, а желудок напомнил о том, что весь день его кормят только чаем. Город я не знала совсем, где поесть – оказалось вопросом сложным. Я вышла за ворота и подбросила монетку – направо или налево? Решка вывела меня вниз через сквер к кафе с советским названием «Компот». Милая вывеска и закрытые зонтики (все-таки уже ноябрь) во дворе убедили меня в том, что надо зайти. Скорее всего, голодной не останусь. Так что звонок Константина застал меня за тыквенным супом и сэндвичем в честь поп-дивы, ему пришлось переспрашивать несколько раз – где я, говорить с набитым ртом я не умею. Завтрак и обед, как выяснилось, он тоже пропустил, поэтому к обсуждению насущных проблем мы вернулись часа через полтора, сытые и довольные.