Loe raamatut: «Святая преподобномученица Елисавета Федоровна (Романова). Жизнеописание. Акафист»

Блажен, кто в дни борьбы мятежной,

В дни общей мерзости людской,

Остался с чистой, белоснежной,

Неопороченной душой.

Сергей Бехтеев

Жизнеописание

Не всякому поколению суждено встретить на своем пути такой благословенный дар Неба, каким явилась для своего времени Великая Княгиня Елизавета Феодоровна. Это было редкое сочетание возвышенного христианского настроения, нравственного благородства, просвещенного ума, нежного сердца и изящного вкуса. Она обладала чрезвычайно тонкой и многогранной душевной организацией. Самый внешний облик ее отражал красоту и величие ее духа: на челе ее лежала печать прирожденного высокого достоинства, выделявшего ее из окружающей среды. Напрасно она пыталась иногда под покровом скромности утаиться от людских взоров: ее нельзя было смешать с другими. Где бы она ни появлялась, о ней всегда можно было спросить: «Кто эта блистающая, как заря, светлая, как солнце?» (Песн. 6:10).

Архиепископ Анастасий[1]

Великая Княгиня Елизавета Феодоровна, супруга Великого Князя Сергея Александровича, брата Императора Александра III, была дочерью Великого Герцога Гессен-Дармштадтского Людовика IV и его супруги Алисы, дочери Королевы Виктории Великобританской. Она родилась в 1864 году. Младшая ее сестра Алиса стала впоследствии супругой Императора Николая II – Императрицей Александрой Феодоровной. Великая Княгиня лишилась матери четырнадцати лет и воспитывалась при дворе своей бабушки,

Королевы Виктории, в духе английской сдержанности и холодности.

П. Балуева-Арсеньева [2]

На образование духовного облика Великой Княгини, по собственному ее признанию, имел большое влияние пример Елизаветы Тюрингенскоой… Современница Крестовых походов, эта замечательная женщина соединяла в себе глубокое благочестие с самоотверженной любовью к ближним. Ее супруг считал ее щедрость расточительностью и иногда преследовал ее за это. Постигшее затем Елизавету раннее вдовство обрекло ее на скитальческую, полную лишений жизнь. После она снова получила возможность всецело посвятить себя делам милосердия. Высокое почитание этой царственной подвижницы еще при жизни побудило Римскую Церковь в XIII веке причислить ее к лику своих святых. Душа Великой

Княгини с детства была пленена светлым образом ее прабабки.

Протопресвитер М. Польский [3]

…Богатые от природы дарования [Елизаветы Феодоровны] изощрены были широким многосторонним образованием, не только отвечавшим ее умственным и эстетическим запросам, но и обогатившим ее сведениями практического характера, необходимыми для каждой женщины в домашнем обиходе. «Нас с государыней (то есть Императрицей Александрой Фео-доровной, ее младшей сестрой) обучали в детстве всему», – сказала она однажды в ответ на вопрос, почему ей известны все отрасли домоводства.

Архиепископ Анастасий[1]

Она поражала своим внешним обликом, выражением своего лица – это была сама скромность, необыкновенно естественна, не сознавая этого, она была исключительна. Глубоко вдумчивая, всегда спокойная, ровная…

М. Белевская-Жуковская [4]

Я так и вижу ее такой, какой она тогда была: высокой, строгой, со светлыми, глубокими и наивными глазами, с нежным ртом, мягкими чертами лица, прямым и тонким носом, с гармоническими и чистыми очертаниями фигуры, с чарующим ритмом походки и движений. В ее разговоре угадывался прелестный женский ум – естественный, серьезный и полный скрытой доброты.

Морис Палеолог [5]

Она так женственна; я не налюбуюсь ее красотой. Глаза ее удивительно красиво очерчены и глядят так спокойно и мягко. В ней, несмотря на всю ее кротость и застенчивость, чувствуется некоторая самоуверенность, сознание своей силы.

К. Р. [6]

…Она являлась пред людьми всегда со светлым, улыбающимся лицом. Только когда она оставалась одна или в кругу близких людей, у нее на лице, особенно в глазах, проступала таинственная грусть – печать высоких душ, томящихся в этом мире.

Протопресвитер М. Польский [3]

15 июня 1884 года, 20-ти лет от роду, она бракосочеталась с Великим Князем Сергеем Александровичем. <…> Свадебное путешествие Сергей Александрович и его супруга совершили в Иерусалим, где он основал Императорское Палестинское общество для обслуживания и приюта многочисленных русских паломников, до этого безбожно обкрадывавшихся и эксплуатировавшихся местным населением. Кроме того, они заложили на Елеонской горе храм в честь святой Марии Магдалины.

Н. Балуева-Арсеньева [2]

По обоюдному желанию супруги хранили чистоту, так как еще до свадьбы благочестивые жених и невеста решили жить как брат и сестра. Этот союз был удивительно счастливым, поскольку супруги имели глубокое духовное родство.

Из книги, посвященной памяти Вел. Кн. Сергия Александровича [7]

…Великая Княгиня прибыла в Россию в то время, когда последняя под крепким скипетром Александра III достигла расцвета своего могущества и силы, и притом в чисто национальном духе. С свойственной ей любознательностью и нравственною чуткостью молодая Великая Княгиня стала внимательно изучать национальные черты русского народа и особенно его веру, положившую глубокий отпечаток на наш народный характер и на всю нашу культуру. Вскоре Православие покорило ее своей красотой и богатством внутреннего содержания, которое она нередко противопоставляла духовной бедности опустошенного протестантства. <…> И Великая Княгиня по собственному внутреннему побуждению решила присоединиться к Православной Церкви.

Архиепископ Анастасий [1]

«Я, наконец, решила присоединиться к вашей религии и хочу сделать это к Пасхе, чтобы иметь возможность причаститься на Страстной неделе. <…> Я, наконец, почувствовала, как же это было нехорошо – отстраняться от беспокойств и от мучительных разговоров со старыми друзьями, которые я для вида продолжала, и быть перед миром протестанткой, когда моя душа уже принадлежала Православной вере. Это была ложь перед Богом и людьми, очень большой грех, и я в нем сердечно раскаиваюсь».

Из письма Елизаветы Феодоровны к Николаю II от 5 января 1891 года [8]

Когда она сообщила о своем намерении своему супругу, у него, по словам одного из бывших придворных, «слезы невольно брызнули из глаз». Глубоко тронут был ее решением и сам Император Александр III, благословивший свою невестку после святого миропомазания драгоценной иконой Нерукотворного Спаса.

Архиепископ Анастасий [1]

Великая Княгиня – протестантка – за свое сравнительно недолгое пребывание в России успела изучить и оценить Православие, которое она, очень верующая и подготовленная, решилась принять. Был назначен день, и в апреле 1891 года состоялось это духовное торжество, которое произвело неизгладимое впечатление на присутствующих: новый член Церкви с чистейшей душой казалась не от мира сего!.. Присоединение произошло в церкви Сергиевского дворца. Можно предполагать, что это важное решение было принято Елизаветой Феодоровной под влиянием мужа, Великого Князя Сергея Александровича, глубоко верующего человека. Конечно, они соблюдали все посты, говели несколько раз в году.

М. Белевская-Жуковская [4]

Семь лет ее брака прошли в полном расцвете петербургской придворной жизни, и чтобы угодить мужу, она собрала вокруг себя светское общество, и это общество ею восхищалось. Но подобный образ жизни ее мало удовлетворял. По занимаемому ею положению она обязана была присутствовать на всех официальных приемах, но они представляли для нее интерес лишь постольку, поскольку она могла использовать некоторые связи на пользу своей благотворительной деятельности, которую она уже в то время начинала проявлять. В Москве все быстро усвоили навык постоянно на нее опираться, ставить ее во главе новых организаций, выбирать в патронессы всех благотворительных учреждений.

Протопресвитер М. Польский [3]

В этой деятельной и блестящей жизни Елизавета Феодоровна имела свою роль. Она была любезной хозяйкой на великолепных приемах в Александровском дворце и в Ильинском; она усердно тратила средства на множество дел благочестия и милосердия, на школы и на искусства. Живописная обстановка и нравственная атмосфера Москвы глубоко действовали на ее восприимчивость. Ей разъяснили однажды, что провиденциальной миссией царей является осуществление Царства Божия на русской земле; мысль, что она, хотя бы в малой части, содействует этой задаче, возбуждала ее воображение.

Морис Палеолог [5]

…Война с Японией! Все балы и приемы были отменены. Спешно устраивались лазареты для раненых, открывались мастерские для шитья белья и заготовки бинтов. Мы все усердно начали шить белье и проходить курсы сестер милосердия. <…> Великая Княгиня устроила в Большом Кремлевском дворце склад Красного Креста помощи раненым, который она ежедневно посещала.

П. Балуева-Арсеньева [2]

…К началу Японской войны она уже была хорошо подготовлена для того, чтобы сыграть главную роль в великом патриотическом движении, в котором приняло участие все русское общество, постоянно заботясь о раненых солдатах, как в госпиталях, так и на фронте, вдали от их домашних очагов. Великая Княгиня была вполне поглощена этой работой, она всюду успевала, заботилась обо всем том, что могло восстановить силы и предоставить всякие удобства солдатам. Не забывала она и духовные нужды русских людей, посылала им походные церкви, снабжала всем необходимым для совершения богослужении. Но самым замечательным ее достижением, и только ее одной, была организация женского труда, в состав которой входили женщины всех слоев общества, с высшего до низшего, объединенные ею в Кремлевском дворце, где были устроены надлежащие мастерские. С утра до вечера, за все время воины, этот деятельный улей работал на армию, и Великая Княгиня радовалась, видя, что обширные, позолоченные дворцовые залы едва хватали на работниц. единственный, не употреблявшийся на эту цель зал, был Тронный зал. Весь день Великой Княгини проходил за этой работой, вскоре принявшей грандиозные размеры.

То было целое Министерство своего рода. Москва боготворила свою Княгиню и выражала ей глубокую признательность ежедневной посылкой в ее мастерскую всякого рода подарков для солдат, и число тюков, отправленных таким образом на фронт, было колоссальное. Личность ее была до такой степени вдохновляющей, что даже самые холодные люди загорались пламенем от соприкосновения с ее пылкой душой и с необычайной энергией шли на благотворительную деятельность.

Протопресвитер М. Польский [3]

4(17) февраля 1905 года Великая Княгиня пришла в склад раньше обыкновенного, сказав, что она сговорилась встретиться с Великим Князем в генерал-губернаторском доме, чтобы отобрать там остававшиеся личные вещи. Сергей Александрович последнее время старался выезжать один, без адъютанта, ввиду увеличивающегося числа угрожающих писем. В этот день Елизавета Феодоровна была особенно свежа и красива в светло-голубом платье. Около 12 часов, простившись с нами, она пошла в Николаевский дворец. Мы оставались работать. Вдруг страшный взрыв потряс все здание дворца; окна Георгиевского зала, где мы работали, задребезжали.

Н. Балуева-Арсеньева [2]

В обычное время, между 2 и 3 часами дня, 4 февраля его высочество [Великий Князь Сергий Александрович] выехал в карете, как всегда один, из Николаевского дворца, направляясь в генерал-губернаторский дом. <…> Когда карета поравнялась с воротами Окружного суда, раздался взрыв страшной силы, поднявший густое облако дыма. Через момент мчались лошади с изломанной, исковерканной каретой без кучера, которого отбросило на мостовую в двадцати шагах от взрыва, всего израненного. Лошади были остановлены по выезде из Кремля. Когда рассеялся дым, представилась ужасающая картина: щепки кареты, лужа крови, посреди коей лежали останки Великого Князя.

В. Ф. Джунковский [9]

Великий Князь был буквально разорван на куски. Сила взрыва была так велика, что отдельные части тела были разбросаны далеко по сторонам. Одну руку нашли по ту сторону Кремлевской стены на крыше маленькой часовни Спасителя. Великая Княгиня, упав на колени, стала собирать в свой платок останки тела мужа. Одна старушка принесла ей найденный ею палец с обручальным кольцом; другой человек подал ей цепочку с нательным крестом и образками, всю окровавленную. Елизавета Феодоровна крепко зажала ее в своей руке. Из Кремлевского склада принесли санитарные носилки и на них положили останки Великого Князя, покрыв их солдатской шинелью. Великая Княгиня приказала отнести их в Чудов монастырь, где была отслужена первая панихида.

Н. Балуева-Арсеньева [2]

…Кучера Андрея Рудинкина, очень тяжело раненного – у него оказалось на спине более 100 ран, – отвезли в Яузскую больницу. <…> Немного спустя Великая Княгиня, в сопровождении меня, навестила его в больнице, поехав в светлом платье, дабы скрыть от него, что Великий Князь убит, так как доктора сказали, что лучше пока его не волновать. Андрей Рудинкин трогательно, забывая сильные боли, расспрашивал Великую Княгиню о Великом Князе, и она настолько мужественно брала [все] на себя, что не выдала своего горя и волнения.

<…> 7 февраля скончался от ран кучер Великого Князя Андрей Рудинкин. Великая Княгиня с лицами свиты присутствовала на отпевании и затем шла за гробом пешком от Яузской больницы до Павелецкого вокзала (3 версты), ведя под руку вдову. <…> Панихиды [по Великому Князю] служились все время, почти без перерыва, с утра до вечера. Великая Княгиня пожелала, чтобы народу не делали какие-либо стеснения, и Кремль был открыт для свободного прохода всем. Великая Княгиня получала массу писем <.. > ни одно письмо не осталось без ответа.

В. Ф. Джунковский [9]

«В тяжком испытании, ниспосланном мне Господом, истинным утешением служит мне то теплое, искреннее сочувствие, которое встречаю вокруг себя. Ваши сердечные слова, ваше участие проникли мне в душу. Благодарю вас, мои дорогие сотрудники и сотрудницы. В молитвах черпаю силы со смирением переносить мою великую скорбь, а в совместной с вами дальнейшей работе на пользе страждущих да поможет мне Господь находить утешение. Елисавета».

Телеграмма в Кремлевский склад [10]

Но, к сожалению, были и такие письма, которые я прямо сжигал, не докладывая, письма эти, почти все анонимные, были полны ругательств по адресу покойного Князя, а в некоторых были угрозы относительно Великой Княгини.

В. Ф. Джунковский [9]

На второй или третий день мученической кончины Великого Князя ее высочество, движимая христианским чувством всепрощения, решилась поехать навестить убийцу своего мужа – Каляева, который содержался в то время в Серпуховском полицейском доме. <…> Какой был разговор у Великой Княгини с Каляевым – неизвестно, так как присутствовавших при этом не было. С кратких слов Великой Княгини можно было только заключить, что это свидание доставило удовлетворение христианскому чувству Великой Княгини, что сердце Каляева было затронуто: он взял от нее иконку и поцеловал ее руку. Через несколько дней, когда первое впечатление у Каляева, очевидно, прошло и заговорил в нем ум, а не сердце, он, чувствуя себя как бы виноватым в своей слабости перед своей партией, написал Великой Княгине письмо, полное неуважения и упрека. Многие в то время осуждали Великую Княгиню, что она решилась на такой шаг, но кто знает Великую Княгиню, тот отлично поймет, что иначе Великая Княгиня поступить не могла. Она, по своему характеру всепрощающая, чувствовала потребность сказать слово утешения и Каляеву, столь бесчеловечно отнявшему у нее мужа и друга.

В. Ф. Джунковский [9]

По смерти своего мужа она разделила все свои драгоценности на три части: одна из них была возвращена казне, другая часть была распределена между ближайшими ее родственниками и третья, самая обильная часть, пошла на пользу благотворительной деятельности. Великая Княгиня ровно ничего себе не оставила, не исключая и своего обручального кольца.

Протопресвитер М. Польский [3]

Через некоторое время мы заметили в Великой Княгине некоторую перемену: она стала живее интересоваться делами склада, взгляд ее стал не таким напряженным и далеким от жизни, как будто она нашла какой-то интерес и какую-то цель в жизни. Говорили, что она хочет удалиться от света и посвятить себя богоугодным делам. Она купила в Замоскворечье на Большой Ордынке дом с большим участком земли. Там должна была возникнуть община диаконисс. Ее мечтой было учредить такую общину по примеру древних апостольских времен.

Н. Балуева-Арсеньева [2]

Не все, однако, были способны правильно понять и оценить происшедшую в ней перемену. Надо было пережить такую потрясающую катастрофу, как ее, чтобы убедиться в непрочности богатства, славы и прочих земных благ, о чем столько веков говорит

Евангелие. Для общества решимость Великой Княгини распустить свой двор, чтобы удалиться от света и посвятить себя служению Богу и ближним, казалась соблазном и безумием. Презрев одинаково и слезы друзей, и пересуды, и насмешки света, она мужественно пошла своею новою дорогой.

Протопресвитер М. Польский [3]

«Я же приняла это не как крест, а как дорогу, полную света, которую указал мне Господь после смерти Сергея и стремление к которой уже много-много лет назад появилось в моей душе. Не знаю когда – кажется, мне с самого детства очень хотелось помогать страждущим, прежде всего тем, кто страдает душой. Желание это во мне росло, но в нашем тогдашнем положении, когда мы должны были принимать у себя, делать визиты, устраивать приемы, ужины, балы. я не могла целиком посвятить этому жизнь, другие обязанности были важнее. <…> Это выросло постепенно и теперь обрело форму, и многие из тех, кто знал меня всю жизнь и видят меня здесь, вовсе не удивились, а сочли эту перемену лишь продолжением того, что началось раньше, и я поняла это так».

Из письма Елизаветы Феодоровны к Николаю II от 18 апреля 1909 года [8]

Продолжительный траур по Великом Князе, когда она замкнулась в свой внутренний мир и постоянно пребывала в храме, был первой естественной гранью, отделившей ее от обычной до сих пор жизненной обстановки. Переход из дворца в приобретенное ею здание на Ордынке, где она оставила для себя две очень скромные комнатки, означал полный разрыв с прошлым и начало нового периода в ее жизни.

Отныне ее главной заботой стало устройство общины, в которой внутреннее духовное служение Богу органически соединено было бы с деятельным служением ближним во имя Христово. Это был совершенно новый для нас тип организованной церковной благотворительности, поэтому он обратил на себя общее внимание. <…> Великая Княгиня не только хотела одушевить нашу благотворительность духом Евангелия, но и поставить ее под покров Церкви и через то приблизить к последней постепенно самое наше общество, в значительной своей части остававшееся еще тогда равнодушным к вере. <…> Быть не от мира сего и, однако, жить и действовать среди мира, чтобы преображать его, – вот основание, на котором она хотела утвердить свою обитель.

Архиепископ Анастасий [1]

В Москве, на Ордынке, ею был куплен большой участок земли с домом и другими строениями. Все было целесообразно переоборудовано: создана была большая домашняя церковь, устроены больница, помещение для сестер и службы. Себе Великая Княгиня оставила только три комнаты. Все было очень скромно. Ее маленькая светлая келья была увешана образами, вместо кровати стояла узкая скамейка, на которой она спала без матраца.

М. Белевская-Жуковская [4]

«Ни одной минуты я не думаю, что совершаю подвиг, – это радость, я не вижу и не чувствую своих крестов по безмерной милости Божией, которую я и всегда к себе видела. Я жажду отблагодарить Его.

Те несколько сестер, что живут со мною, хорошие девушки, очень верующие, – но ведь и все наше служение основано на вере и живет ею. Батюшка их наставляет, три раза в неделю у нас бывают замечательные лекции, на которые приходят и гостьи. Потом еще на утреннем правиле батюшка читает из Евангелия и говорит краткую проповедь и т. д. Я опекаю их, мы разговариваем. <.. > В нашей жизни очень много от монастыря, я нахожу это необходимым».

Из письма Елизаветы Феодоровны к Николаю II от 18 апреля 1909 года [8]

«В двух словах о том, как проходит наш день: утром мы вместе молимся, одна из сестер читает в церкви в полвосьмого; в восемь часы и обедня, кто свободен, идет на службу, остальные же ухаживают за больными, или шьют, или еще что. <…> В полпервого сестры во главе с госпожой Гордеевой садятся обедать, а я ем у себя одна – это мне по душе, и, кроме того, я нахожу, что, несмотря на общежитие, некоторая дистанция все же должна быть. В посты, по средам и пятницам у нас подается постное, в другое время сестры едят мясо, молоко, яйца и т. д. Я уже несколько лет не ем мяса, как ты знаешь, у меня все тот же вегетарианский режим, но те, кто к этому не привык, должны есть мясо, особенно при тяжелой работе. <.. > После обеда некоторые выходят подышать воздухом, потом [все] заняты делом; чай подается в четыре, ужин в полвосьмого, потом вечерние молитвы в моей молельной. Спать в 10».

Из письма Елизаветы Феодоровны к Николаю II от апреля 1909 года [8]

Одежда сестер и Елизаветы Феодоровны была одинаковая: серая холщовая, а по праздникам – белая.

М. Белевская-Жуковская [4]

Она заказала рисунок одежды для своей общины московскому художнику Нестерову. Одежда эта состоит из длинного платья тонкой шерстяной материи светлосерого цвета, из полотняного нагрудника, тесно окаймляющего лицо и шею, наконец, из длинного покрывала белой шерсти, падающего на грудь в широких священнических складках. Оно производит, в общем, впечатление строгое, простое и чарующее.

Морис Палеолог [5]

Стремясь быть во всем послушной дочерью Православной Церкви, Великая Княгиня не хотела воспользоваться преимуществами своего положения, чтобы в чем-нибудь, хотя бы в самом малом, освободить себя от подчинения установленным для всех правилам и указаниям церковной власти: напротив, она с полною готовностью исполняла малейшее желание последней, хотя бы оно и не совпадало с ее личными взглядами. Одно время, например, она серьезно думала о возрождении древнего института диаконисс, в чем ее горячо поддерживал митрополит

Московский Владимир, потом мученик Киевский, но против этого по недоразумению восстал епископ Гермоген (в то время Саратовский, после – мученик Тобольский), обвинив без всяких оснований Великую Княгиню в протестантских тенденциях (в чем потом раскаялся сам), он заставил ее отказаться от взлелеянной ею идеи.

Протопресвитер М. Польский [3]

«…Я хотела бы объяснить свою точку зрения. Это начинание должно занять «определенное место» в Церкви, иначе оно так и будет колебаться, и после моей смерти, кто знает, скорее всего, будет преобразовано в монастырь или в «светскую общину». <.> И ведь есть традиции «диаконисс по одеянию». <.. > Мы просили о [присвоении] имени «диаконисс», что по-гречески означает «служительницы», то есть служительницы Церкви, чтобы сделать наше положение в стране возможно более ясным: мы – организация Православной Церкви. А в интервью Гермогена, опубликованном в газетах, нам брошен резкий упрек в подражании протестантизму, тогда как мы трудимся под прямым руководством митрополита, в постоянном непосредственном контакте с епископами. В нашу «обитель» приезжали старцы из самых разных и очень строгих монастырей и «пустынь», и мы получали их молитвы и благословения. <…> Священный Синод почти единогласно поддержал наше предложение, это установление сочли совершенно приемлемым, в такой организации Церковь сейчас остро нуждается».

Из письма Елизаветы Феодоровны к Николаю II от 1 января 1912 года [8]

11 апреля 1910 года был великий день: принятие пострига настоятельницы; незабвенный день: величие в простоте, в новую жизнь, в полной отдаче себя Христу Спасителю.

М. Белевская-Жуковская [4]

«Через две недели начнется моя новая жизнь, благословенная в Церкви. Я как бы прощаюсь с прошлым, с его ошибками и грехами, надеясь на более высокую цель и более чистое существование. Помолись за меня, дорогой! <.. > Для меня принятие обетов – это нечто еще более серьезное, чем для юной девушки замужество. Я обручаюсь Христу и Его делу, я все, что могу, отдаю Ему и ближним, я глубже ухожу в нашу Православную Церковь и становлюсь как бы миссионером христианской веры в дела милосердия».

Из письма Елизаветы Феодоровны к Николаю II от 26 марта 1910 года [8]

9 апреля во вновь оборудованной Марфо-Мариинской обители сестер милосердия, устроенной на средства Великой Княгини Елизаветы Феодоровны, состоялось посвящение на служение Богу и ближнему Великой Княгини и 18 сестер обители. В храме обители было отслужено торжественное всенощное бдение епископом Трифоном [Туркестановым] в сослужении настоятеля храма, отца Митрофана Сребрянского и других священников. Перед великим славословием Великая Княгиня и 18 сестер обители дали торжественный обет посвятить себя служению ближнему.

А на другой день, 10 апреля, Великая Княгиня дала обет управлять основанной ею обителью. В этот день в 9.30 часов утра прибыл митрополит Владимир [Богоявленский]. После встречи началась обедня. <…> На малом входе с Евангелием протодиакон храма Христа Спасителя подвел Великую Княгиню к алтарю. Положив три земных поклона, Великая Княгиня подошла к митрополиту Владимиру и на его вопрос дала ответ управлять Обителью милосердия в духе Православной Церкви до конца дней своей жизни. Митрополит, сняв с Великой Княгини крест и покрывало сестры, прочитал особую молитву и, возложив на нее настоятельский крест и покрывало, провозгласил «акссиос» (достойная). <…> С этого дня Великая Княгиня совсем поселилась на Ордынке, покинув Николаевский дворец, и вся ушла в заботы о своем новом детище – обители настоящего милосердия, в полном смысле этого слова.

В. Ф. Джунковский [9]

Очень знаменательно само наименование, какое Великая Княгиня дала созданному ею учреждению, – Марфо-Мариин-ская обитель: она предназначалась быть как бы домом Лазаря, в котором так часто пребывал Христос Спаситель. Сестры обители призваны были соединить и высокий жребий Марии, внемлющей вечным глаголам жизни, и служение Марфы, поскольку они опекали у себя Христа в лице Его меньших братий.

Протопресвитер М. Польский [3]

Через два года сестер было уже около ста человек, и притом из всех сословий. Радостно было это лицезреть. <…> В саду воздвигнули храм Покрова Пресвятой Богородицы по ростовскому образцу. Обширный и великолепный; иконы, фрески – письма художника Нестерова и других. Во время богослужений храм бывал переполнен. Место Великой Княгини находилось в сторонке, куда, никому не мешая, она входила. <…> Отец Митрофан Сребрянский был ей во всем ценным помощником. Она сама показывала пример: первая на службах, в больнице обители она сама ходила за больными, принимала посетителей, навещала бедных, беседовала с сестрами, наблюдала за уходом за детьми в приюте Ордынки. Бдительности ее не было конца. Если было нужно, оставалась на всю ночь в больнице около тяжелобольных после операции; присутствовала на всех операциях и всегда была у одра умирающих. Спала лишь четыре или три часа в сутки. Питалась очень мало и исключительно вегетарианской пищей. Поражала своей бодростью.

М. Белевская-Жуковская [4]

Какую наша матушка жизнь вела! Подражала преподобным, тайно носила власяницу и вериги, спала на деревянной лавке. Однажды к ней одна из новеньких сестер среди ночи вбежала (матушку разрешалось в любое время звать в случае необходимости) и увидела, как она «отдыхает». Матушка ей только одно сказала: «Душенька, когда входишь, надо стучать». <…> Пост у нее был круглый год, и рыбу не ела. По великим праздникам, когда архиереи съезжались, положит себе на тарелку кусочек. В двенадцать часов ночи, после дневных трудов вставала на молитву, потом обходила свою больницу. Кому-нибудь из больных плохо – оставалась рядом, ухаживала до утра. Умирали все только на ее руках. И Псалтирь ночами по усопшим читала одна. Как-то картошку перебирать, сестры заспорили, никому не хочется, – матушка молча оделась и пошла сама. Тогда уж за ней все побежали. Молитвенница она была особенная – стояла на молитве не шелохнувшись, как изваяние. Часто видели ее во время службы в слезах. Она потом сделала подземный храм, посвященный Небесным Силам, прямо под алтарем, и во время Литургии уходила туда, чтобы ее не видели.

Да, какая-то сила в ней необыкновенная. Какая-то светлость от нее исходила. Чувствовалось, что человек другой земли, другого мира, – она дышала иным миром, жила неземным. И так всегда чувствовалось в ее близости, что человек не от мира сего.

Монахиня Надежда [12]

Самые тяжелые больные поступали в личное ведение Великой Княгини. Она, как правило, выполняла ночные дежурства при них, утешала, ободряла их и молилась с ними.

Н. Балуева-Арсеньева [2]

«У нас не много больных, так как мы берем пациентов, чтобы на практике учиться лечить разные случаи, о которых идет речь в лекциях докторов, и для начала взяли только легких [больных], сейчас все более и более трудные [случаи], но, слава Богу, больница наша просторная, светлая, сестры очень преданы своему делу, и больные прекрасно идут на поправку».

Из письма Елизаветы Феодоровны к Николаю II от апреля 1909 года [8]

Главные госпитали Москвы быстро обнаружили благотворные результаты лечения в госпитале Великой Княгини, вмещавшем в себе не более 15 пациентов, и самые безнадежные случаи всегда направляли сюда. Приводим один пример. Кухарка бедного домохозяйства пострадала ожогами от опрокинутой ею керосиновой печки, ожоги покрывали все ее тело за исключением ладоней и ступней. Привезена она была к Великой Княгине из одного городского госпиталя, уже захваченная гангреной. Великая Княгиня собственноручно перевязывала ей раны. Это причиняло такую острую боль пациентке, что Великой Княгине приходилось все время останавливаться для успокоения и подбодрения пациентки. Перевязывание занимало по два с половиною часа два раза в день. Платье Великой Княгини проветривалось вслед за тем, так как оно было пропитано противным запахом гангрены, но перевязывание ран из-за этого не останавливалось. Женщина, в конце концов, вылечилась, к изумлению докторов. Все известные хирурги преклонялись перед лечением Великой Княгини и обращались к ней за помощью, когда им надлежало произвести особенно серьезную операцию. Великая Княгиня содействовала хирургу бесподобным спокойствием и сосредоточенностью внимания к каждому его движению. Она успешно всегда подавляла в себе всякое чувство естественного отвращения, удовлетворяясь, видимо, одним сознанием того, что сумела оказаться полезной.

В числе учреждений всякого рода она основала одно – для неизлечимых чахоточных женщин наибеднейшего класса, и навещала этот «мертвый дом» два раза в неделю. Зачастую пациентки выражали ей свою признательность обнимая ее, не задумываясь над опасностью заразы, но она ни разу не увернулась от их объятий.

Протопресвитер М. Польский [3]

Один день в неделю она проводила в Кремле, разбирала почту. (В этот день она шла через обительский сад на Полянку и стояла службу в храме Григория Неокесарийского, там она в шесть утра начиналась, кончалась рано. Так не было дня, чтобы она пропустила Литургию.) На ее имя писали множество прошений. В ответ на эти письма матушка посылала сестер. В какие каморки, какие углы шли! Матушка сама на Хитров рынок ходила. <…> Одинокие старухи, калеки всякие, мальчика помню расслабленного. Обеды бесплатные. Толпы бедных кормили каждый день, выдавали на дом и для семей. Лекарства, больница, амбулатория – все без оплаты. Лучшие профессора принимали и операции делали.

Работу безработным находили, курсы оплачивали. Например, мать семейства умеет шить, а машинки нет – покупали машинку. А на Рождество огромную елку устраивали, и кроме сластей – одежда разная теплая, валенки для бедных детей. Все сестры своими руками обслуживали и шили, матушка великая сама для детей вязала. У моей крестницы до сих пор одеяльце ею связанное хранится.

Монахиня Надежда [12]

С наступлением войны [Первой мировой] она с полным самоотвержением отдалась служению больным и раненым воинам, которых посещала лично не только в лазаретах и санаториях Москвы, но и на фронте. Клевета не пощадила, однако, ее, как и покойную Императрицу, обвинив их в излишнем сочувствии к пленным раненым германцам. Великая Княгиня перенесла эту горькую незаслуженную обиду с обычным ее великодушием.

Когда разразилась потом революционная буря, она встретила ее с замечательным самообладанием и спокойствием. Казалось, что она стояла на высокой, непоколебимой скале и оттуда без страха смотрела на бушующие вокруг нее волны, устремив свой духовный взор в вечные дали.

Архиепископ Анастасий [1]

В первый день революции, 1 марта 1917 года, взбунтовавшаяся толпа окружила ее дом, к которому также подъехал экипаж, полный людей, большею частью из выпущенных на волю арестантов, пришедших за ней, чтобы доставить ее в зал Городской думы в качестве германской шпионки. Она услала всех испуганных женщин в заднюю часть дома и вышла к пришедшим к ней людям. «Что вам от меня нужно?» – спросила она. «Мы пришли за вами, чтобы предать вас суду, у вас спрятано оружие, и германские князья скрываются в вашем доме». – «Войдите, – сказала она, – ищите везде.» <.. > Она собрала сестер в церкви для пения молебна. Затем, обращаясь к революционерам, сказала: «Войдите в церковь, но оставьте ваше оружие у входа». Они последовали за нею. После молебна она подошла ко кресту… Под влиянием ее необычайного спокойствия они пошли за нею и приложились ко кресту. «Теперь идите за поисками того, что вы думаете у меня найти». Священник отец Митрофан Сребрянский пошел с ними, и они вскоре вернулись к шумящей вне монастыря толпе со словами: «Это монастырь, и ничто больше». Обаяние всего ее облика было так велико, что невольно покорило даже революционеров. <…> «Очевидно, мы недостойны еще мученического венца», – ответила настоятельница сестрам, поздравлявшим ее со столь благополучным исходом первого знакомства с большевиками. Но этот венец уже недалек был от нее. <.. > В то время как большевизм окончательно разнуздался, в апреле 1918 года Великая Княгиня отправила одному старому другу нижеследующие строки: «Необходимо направить все мысли на чудную нашу страну, чтобы узреть все совершающееся в ней в настоящем свете, и иметь возможность сказать: «да будет Твоя воля», когда наша возлюбленная Россия подвергается полному развалу. Помните, что Святая Православная Русская Церковь, – против которой не устоят и врата ада, – все еще существует, и существовать будет до скончания веков. Те, которые могут в это верить, без сомнения узрят сокровенный луч, сияющий сквозь мрак в самый разгар бури. Но все же я уверена в том, что карающий Бог – Тот же Любящий. Я часто читаю Библию за последнее время, и если мы верим в Высшую Жертву Бога Отца, пославшего Сына Своего на смерть и воскресение для нашего спасения, то чувствуем мы одновременно и присутствие Святаго Духа, осеняющего нам путь, и наша радость будет вечной даже при условии, если наши ограниченные людские сердца и умы пройдут через путь тяжелых испытаний. Подумайте о буре – в ней имеются одухотворяющие, так же как и ужасающие элементы; одни боятся от нее укрыться, другие поражаются ею, глаза же некоторых открываются, и они видят в ней величие Божие. Не является ли это правдивой картиной нынешнего времени. Мы работаем, молимся, надеемся, и каждый день все более и более чувствуем в себе высшее сострадание. То, что мы живем, является неизменным чудом. Другие люди начинают понимать то же самое, и они приходят к нам в церковь, чтобы найти покой для своих душ.» <.> У нее не было и тени озлобления против неистовств возбужденной толпы: «Народ – дитя, он неповинен в происходящем, – кротко говорила она, – он введен в заблуждение врагами России».

Она пишет одному из старых друзей: «Россия и ее чада в данный момент не ведают, что делают, наподобие больного ребенка, которого каждый во много раз [больше] ценит в таком состоянии, чем когда он весел и здоров. Каждый стремится облегчить его страдания, помочь ему и научить его терпеливо переносить все невзгоды. Это как раз то, над чем я с каждым днем все больше задумываюсь».

Не приводили ее в уныние и великие страдания и унижения, выпавшие на долю столь близкой ей Царской Семьи. «Это послужит к их нравственному очищению и приблизит их к Богу», – с какою-то просветленною мягкостью заметила она однажды. <…> Но наступившие страдания могли бы быть избегнуты, если бы она этого пожелала, но Великая Княгиня пошла на сей путь добровольно. Весною или летом 1917 года шведский министр приехал в Москву по особому поручению Германского Императора, чтобы посоветовать Великой Княгине покинуть Россию, где ужасающие происшествия должны были неминуемо совершиться. Шведский министр, будучи представителем нейтральной державы, был принят Великой Княгиней и настаивал на ее последовании совету Германского Императора. Она внимательно выслушала его и ответила, что ей тоже казалось, что ужасающие времена не за горами, но что она решила разделить судьбу той страны, которую она считала за свою, и не может оставить на произвол судьбы сестер своей общины.

Протопресвитер М. Польский [3]

Накануне дня ее ареста она встала на клирос, что было неожиданно для всех, и пела вместе с сестрами. Всех поразила сила и красота ее голоса. Приехали за ней на третий день Пасхи, – Иверская Божия Матерь, престольный праздник. Тут же вся обитель узнала, сбежались все. Она попросила дать ей два часа – все обойти, сделать распоряжения. Дали полчаса. Молились в больничной церкви вместе с батюшкой, а как стали ее забирать, сестры кинулись к ней: «Не отдадим мать!» – вцепились в нее, плач, крик. Кажется, не было сил, чтобы их оторвать. Повели ее к машине вместе с келейницей Варварой, батюшка стоит на ступенях, слезы градом по лицу, и только благословляет ее, благословляет. И сестры бежали за машиной, некоторые прямо падали на дорогу. Вскоре письмо мы от нее получили, а во второй раз – письмо для всех, батюшке, и 105 записочек, по числу сестер. И каждой – по ее характеру изречение из Библии, из Евангелия и от себя. Всех сестер, всех своих детей она знала! Позже еще посылка пришла – булочки для всех нас.

Монахиня Надежда [12]

С дороги матушка Елизавета послала сестрам обители два письма:

«…Мы очень хорошо едем. Везде снег. Не могу забыть вчерашний день, все дорогие, милые лица. Господи, какое страдание в них, о, как сердце болело. Вы мне стали каждую минуту дороже, как я вас оставлю, как вас утешить, как укрепить? Помните, родные мои, что я вам говорила. Всегда будьте не только мои дети, но послушные ученицы. Сплотитесь и будьте как одна душа – все для Бога – и скажите, как Иоанн Златоуст: слава Богу за все…»

«…О, как вы теперь будете совершенствоваться в спасении, я уже вижу начало благое, только не падайте духом и не ослабевайте в ваших светлых намерениях, и Господь, Который нас временно разлучил, духовно укрепит. Молитесь за меня, грешную, чтобы я была достойна вернуться к моим деткам и усовершенствовалась для вас и чтобы мы все думали, как приготовиться к вечной жизни.»

Н. Е. Пестов [13]

Ее увезли в Алапаевск близ Екатеринбурга, куда были до нее сосланы Великие Князья Сергей Михайлович и Иоанн Константинович, Князья Игорь и Константин Константиновичи и сын Великого Князя Павла Александровича от второго брака, 20-летний Князь Владимир Палей.

Н. Балуева-Арсеньева [2]

Первые четыре недели узники пользовались относительной свободой: они посещали церковь, работали в огороде и гуляли в близлежащем поле.

Е. Е. Алферьев [14]

Было какое-то общение с населением, потому что к здравствующим членам Царственного Дома из вещей Великой Княгини попало полотенце деревенского грубого полотна с вышитыми голубыми цветами и надписью, орфографию которой сохраняем: «Матушка Великая Княгиня Елисавета Феодоровна не откажись принять по старому русскому обычаю хлеб-соль от верных слуг Царя и Отечества, крестьян Нейво-Алопаевской волости, Верхотурскаго уезда».

Протопресвитер М. Польский [3]

8 (21) июня, по приказу из Екатеринбурга, неожиданно произошла резкая перемена к худшему. В этот день был установлен тюремный режим; у заключенных отобрали все имущество и деньги; сестра Екатерина, Круковский и Калинин были удалены. Из посторонних были оставлены только верная келейница Великой Княгини монахиня Варвара и Ф. М. Ремез. В таких условиях прошел почти месяц. <…> Поздней ночью 5 июля, в день памяти Преподобного Сергия Радонежского, узников разбудили и под предлогом перевозки в более безопасное место посадили в крестьянские повозки и повезли по направлению к Верхне-Синячихинскому заводу. Здесь обоз остановился, и узники подверглись избиению. Великий Князь Сергей Михайлович был убит выстрелом из револьвера в голову. Все другие были тяжело ранены ударами ружейных прикладов и живыми брошены в глубокую шахту под названием «Нижняя Селимская».

Е. Е. Алферьев [14]

…Сего 1918 года, 1 октября, я лично допрашивал жителей села Антоновки, Веру и Николая Кондратьевых, которые показали, что перед побегом из Верхотурья лично видели гибель Великих Князей Константиновичей, Палея, а также Великой Княгини Елизаветы Феодоровны, у шахты Ниж-не-Сениченской. Причем в шахту глубиной 70 аршин были брошены вышеупомянутые лица живыми, головами вниз. <…> Великая Княгиня Елизавета Феодоровна, стоя на коленях у шахты, молила о пощаде Князей, хватаясь за руки и ноги, целуя их. На что ей сказали: «Последней будешь ты кинута!» – что и исполнили, кинув головой вниз на лед. За ней были кинуты две бомбы.

Из материалов следствия [15]

На следующий день пламенные революционеры делают попытку добить свои жертвы – второй раз убивают их. Вниз кидают крупные камни, бревна. Но шахта уже сильно завалена, и у них ничего не выходит. Снизу по-прежнему несутся молитвы и пение псалмов. <…> На третий день председатель ЧК берет у местного фельдшера большой кусок серы, революционеры зажигают его и бросают на дно шахты, а верх шахты забрасывают досками и бревнами, засыпают землей, то есть третий раз убивают свои жертвы.

О. Платонов [16]

8-го октября трупы Князей и состоявших при них служителя Феодора Михайловича Ремеза и монахини Варвары Яковлевой были подняты из шахты. Они оказались в цельности, и проведенная тогда же медицинская экспертиза позволила установить, что алапаевских заключенных, перед тем как бросить в шахту, жестоко избивали.

Из материалов следствия [15]

Расследование показало, что Великая Княгиня сделала перевязку Князю Иоанну Константиновичу, будучи сама тяжело ушиблена. <…> Около тела Великой Княгини – две неразорвавшиеся гранаты, а на груди икона Спасителя. Великая страстотерпица пела себе и другим надгробные или благодарственные и хвалебные Богу песни до тех пор, пока для нее не зазвучали уже райские напевы.

По распоряжению адмирала Колчака тела Великой Княгини и всех других убиенных с нею 1 ноября 1918 года были торжественно похоронены в Алапаевском соборе. При приближении красных (в июле 1919 года), они были перевезены сначала в Иркутск, а отсюда 28 февраля 1920 года были направлены в Китай.

<…> 3 апреля в Пекине после заупокойного богослужения гробы были опущены в склеп храма Преподобного Серафима Саровского на кладбище нашей Духовной миссии. Отсюда уже, заботами сестры Великой Княгини, Маркизы Миль-форд-Хевен, принцессы Виктории, с которой они были связаны при жизни особенно тесными узами, ее гроб вместе с гробом сестры Варвары был доставлен через Шанхай и Суэц в Палестину.

Протопресвитер М. Польский [3]

По рассказу очевидца, при перекладывании тела Великой Княгини из деревянного гроба в цинковый для отправки в Иерусалим все присутствовавшие были поражены состоянием ее тела: Великая Княгиня лежала в гробу, как живая, как будто ее только что похоронили; от нее словно шло сияние. Даже еловая веточка, найденная на ее груди, была свежая и зеленая, точно только что сорванная.

Н. Балуева-Арсеньева [2]

15 декабря 1920 года тела обеих, неразлучных до конца страдалиц [Великой Княгини Елизаветы и инокини Варвары] были торжественно встречены в Иерусалиме английскими властями, греческим и русским духовенством, многочисленною русской колонией и местными жителями. <…> Усыпальницей для Великой Княгини избрана как бы нарочито для этого приспособленная крипта под нижними сводами русской церкви святой Марии Магдалины в Гефсимании. Сама эта церковь, построенная в память Государыни Марии Александровны, супруги Императора Александра II, ее Августейшими детьми, не чужда почившей: последняя присутствовала вместе с В. К. Сергием Александровичем на ее освящении в 1888 году и, говорят, выразила желание закончить дни своей жизни при этом храме. Так ей понравилось это место.

<.. > Близкая свидетельница долгих лет жизни Великой Княгини, графиня А. Олсуфьева пишет: «Зная ее очень хорошо, я могу с уверенностью сказать, что славила она Всевышнего за свои страдания, которые она приносила в жертву за спасение душ ее убийц. Я верю так же твердо, как я верю в загробную жизнь, что Елизавета Феодоровна никогда не произнесла ни одной жалобы и славила Господа за предоставленную ей возможность – мученическим путем занять приготовленное для нее место среди его избранных. Она была подобна первым мученикам христианства, погибшим на римских аренах».

Протопресвитер М. Польский [3]

Краткое жизнеописание преподобномученицы елисаветы составлено на основе следующих источников и документов: