Ваш Андрей Петров. Композитор в воспоминаниях современников

Каждый из нас пережил свое «Сотворение мира»

МИХАИЛ БАРЫШНИКОВ

танцовщик

Андрей Петров был и остался частью той доброй памяти, которая связывает меня с Ленинградом-Петербургом. В последний раз мы встретились с Андреем в Нью-Йорке в 1998 году. Прошло уже больше четверти века со времени премьеры балета «Сотворение мира», где я танцевал партию Адама, а у меня во время нашей встречи было ощущение, что мы живем не так уж далеко друг от друга и в наших человеческих взаимоотношениях за эти годы по существу ничего не изменилось.

Каждый из нас в своей жизни и в профессии пережил свое «сотворение мира». Тот мир, который сотворил своей музыкой Андрей Петров, по-моему, очень похож на своего создателя. И потому об этом очень питерском человеке, повстречавшемся мне в начале пути, я вспоминаю со светлым и легким чувством.

«Сотворение мира», 1971

В «Осеннем марафоне» моего героя зовут Андрей Павлович

ОЛЕГ БАСИЛАШВИЛИ

актер

Музыка Андрея Петрова слита с тем временем, в котором он жил. Его песни переносят нас в середину 1960-х, в 1970-е годы – и мы живо вспоминаем ту эпоху. Но, в отличие, к примеру, от «Рио-Риты», его песни, звуча сегодня, могут характеризовать и нынешнее время. Они не остались в двадцатом веке, их, думаю, хватит и на век двадцать первый.

Я вообще считаю, что Андрей Павлович Петров до конца не оценен музыкальными критиками как песенный композитор. Ведь его вклад в песенную культуру нашего народа просто громаден. И если бы не было песен, которые он написал, может быть, сегодняшняя жизнь текла бы по другим законам. Так он влиял на сердца и души слушающих его людей.

Но я говорил пока только о песнях, а он ведь еще и симфонический, и театральный композитор. И вот однажды довелось мне услышать и пережить его музыку, находясь словно внутри ее. Андрей Павлович позвонил мне и предложил принять участие в первом исполнении его поэтории «Пушкин». В этой премьере мне отводилась роль чтеца. Должен признаться, это было тяжелейшее испытание. Я вообще не люблю такого рода концерты, они только выпивают кровь из человека и ничего не дают взамен. Но в том случае мне на редкость повезло.

Началось с того, что я пришел к Андрею Павловичу домой, чтобы послушать поэторию в авторском исполнении. Он сел за инструмент, стал играть, петь и говорить. Но я из всего этого ничего не понял, кроме того, что вступать мне со стихами будет безумно трудно. Да и само исполнение не произвело на меня сильного впечатления. Зато когда я пришел на оркестровую репетицию и услышал то же самое в симфоническом исполнении, то был глубоко потрясен. Есть такие секреты у музыкальных мастеров – как они переливают свои сочинения в звучание тромбонов, виолончелей, скрипок. Это чудо какое-то, непостижимое для меня. Когда я все это услышал, у меня мурашки по коже пошли. Там было что-то такое, чего даже умный человек порой не понимает, читая Пушкина…

Андрей Павлович сам составил список пушкинских стихотворений, которые должны были в этой поэтории звучать. И они чудесным образом перекликались с музыкой, жили с ней во внутреннем единстве. И мне еще предстояло включиться во все это, – не испортив ни Пушкина, ни Петрова. За моей спиной сидел громадный симфонический оркестр. К моему огромному счастью, за дирижерским пультом стоял Юрий Темирканов, и его эмоциональное соучастие в моей чтецкой партии очень мне помогло. Он как-то умел объединять поэзию с музыкой и одно в другое переливать.

Я почувствовал, что являюсь частью этого симфонического оркестра, что я – не просто чтец, а особый исполнитель, который вступает в момент, когда музыка из нотной записи переходит в музыку звучащего слова. Для меня музыкальный строй поэтории открыл очень многое в Александре Сергеевиче, в его поэзии. Как часто глубинные слои того, что написано у Пушкина, проходят мимо нашего сознания! Мы Пушкина учили в школе, в институте, а потом, когда начинали вчитываться, то выяснялось, что мы совсем не так его понимали, что многое в нем таится, сокрытое, как гигантская часть айсберга под водой. И вот эту подводную гигантскую часть Андрей Петров выводил на свет – четко, точно и в то же время очень осторожно.

Как же я волновался в день премьеры! К вечеру волнение стало нарастать. И когда уже перед концертом я подошел к служебному входу в «Октябрьский», у меня вдруг мелькнула мысль – а что, если… там кусты такие стоят, вот спрятаться в кустах, нет меня – и всё, что хотите, то и делайте. Потому что у меня сердце буквально изо рта выскакивало от ужаса и страха.

Ну а во время концерта, когда я все-таки справился со своим состоянием, мне было одновременно и очень трудно, и очень легко. Трудность заключалась в том, чтобы ничего не испортить, вступить вовремя и именно с той ноты, которой оркестр закончил свой эпизод. Мне предстояло суметь не вырваться, не спрятаться, а быть как бы продолжением оркестра и, закончив читать, передать музыкантам эстафетную палочку, словно из меня вышла эта музыка, как будто она из моей души исходит. Самым большим откровением в поэтории оказалась для меня встреча с музыкальной поэзией Андрея Петрова.

Потом в Кировском театре я увидел балет «Пушкин» на ту же музыку. Признаться, спектакль не произвел на меня такого впечатления. В концерте, который занимал меньше времени, чем балетное представление, все было очень сконцентрировано. А в балете шли повторы, и музыка, как мне показалось, несколько размылась. Но все равно было здорово!

Ну а в своей музыке для кино Андрей Павлович – вообще абсолютный гений, что там говорить! Если бы не его музыка к фильму «Путь к причалу», картина потеряла бы половину своего обаяния. Эти склянки, которые там бьют, ввергают нас в пучину просоленной, морской, русской нашей бездарной жизни и в то же время напоминают о людях, которые служат родине, не думая об этом!.. За его музыкой возникает то, чего, может быть, в картине и не было, но что удивительным образом дополняет ее. Я уже не говорю о том, что Георгий Данелия – прекрасный режиссер и, конечно, фильм очень хороший. Но здесь музыка не является чем-то второстепенным, она существует на равных, а порой, может, и выходит на первое место.

Кадр из фильма «Осенний марафон» (1979). Бузыкин – О. Басилашвили, Алла – М. Неёлова

Или рязановские фильмы… Допустим, «Служебный роман». Ведь та мелодия, которую часто повторяют по радио, телевидению, абсолютно точно связана с местом и временем действия фильма. Вот чудо таланта Андрея Петрова: он мог совершенно точно выразить время и место! Эта музыка невозможна была бы в ленинградском фильме, потому что это – музыка московская, связанная с углом Кузнецкого моста и Петровки.

Однажды я ему сказал: «Никак не могу понять, Андрей Павлович, как вы вызываете в душе музыкальные образы?» Он пытался объяснить, но я так ничего и не понял. Все же догадываюсь, что само возникновение такой музыки связано с самым высоким поэтическим началом. Пушкин слышал какой-то шум, который заставлял его брать перо и словно бы расшифровывать этот шум, как сгусток поэзии. Мандельштам просто слышал стихи и торопился записать то, что слышал. Каждый настоящий поэт является как бы приемником того, что находится в эфире. Более чувствительная душа настроена на эту волну и воспринимает то, что диктует Космос, Бог. Вот я приписываю Андрея Петрова именно к такого рода людям. Ему диктовали, его рукой водили, конечно, разум и душа, но в то же время эта музыка поэтическая нисходила к нему свыше, и он успевал только записывать, исправляя, удивляясь тому, что он что-то неточно записал. Но это все действительно исходило оттуда, как у любого большого композитора.

Мне известно, на какие самоограничения подчас он шел. Вот, к примеру, фильм «Осенний марафон». Я присутствовал при разговоре, когда Георгий Данелия заказывал ему музыку. Разговор был такой: музыка в принципе в фильме и не нужна, сказал режиссер. Она нужна как метроном, который отсчитывает бессмысленно прожитое героем время. И вдруг появилась эта мелодия: там-пам-пам, тампам-пам… Метроном, или будильник, или часы на руке, неумолимо отсчитывающие время, которое уходит, уходит, уходит – и никогда больше не вернется… Какое самоподчинение композитора автору фильма! Но, ограничив себя, он абсолютно точно выразил то, что хотел режиссер.

Кстати, моего героя Бузыкина в «Осеннем марафоне» зовут Андрей Павлович. Я наблюдал за манерой поведения Петрова и, конечно, ни в коей мере не стремился ее копировать, но эта мягкость поведения, улыбка вечная на устах, несколько даже виноватая (а в чем виноватиться – великий композитор!), но все же чуть виноватая улыбка и заикание его, которое, как мне казалось, шло от излишнего почтения к собеседнику, – это все свойственно и моему Бузыкину.

С Олегом Басилашвили. 1997

Поэтому его и назвали Андреем Павловичем. А кепка, в которой я ходил, – это кепка, подобная той, которую носил Александр Моисеевич Володин. Так что тут два персонажа слиты воедино – Володин и Петров. Ну, конечно, и я в том числе, как исполнитель. И Данелия – тоже, поскольку он фильм пытался снять о своей судьбе. Так что вот такая история… После просмотра «Осеннего марафона» Андрей Павлович сказал мне: «Европейская картина».

Замечательную музыку написал он к «Небесам обетованным». И вот что удивительно: она настолько точно выражает то, что происходит в картине, что я эту музыку даже не помню. Она вошла в плоть картины и в ней растворилась. Это тоже дар – так войти и остаться, как будто ее и нет. Мелодия для скрипки словно вырастает из плоти картины и пронизывает ее. Это гигантский дар самоограничения и нежелания показать себя с глянцевой стороны, дар большого художника.

И вот сейчас, когда его нет с нами, никто эту пустоту не заполнил. Но о нем можно сказать пушкинской строкой: «Нет, весь я не умру…». Я убежден, что его музыка будет звучать всегда, потому что она адресована напрямую человеческой душе, а душа в любых временах очень чутко воспринимает все то, что отмечено искрой Божьего дара.

Рыцарь мелодии

АЛЕКСАНДР БЕЛИНСКИЙ

режиссер

Как летит время! Это произошло больше полувека назад. Позвонил мне один композитор. Сознательно не называю его фамилии. Он был интеллигентнейшим и образованнейшим человеком. Но, как выяснилось, этого мало для сочинения мелодичной музыки. Подчеркиваю: мелодичной. Музыки без ярко выраженной, запоминающейся мелодии не может быть в спектакле или кинокартине. Особенно в оперетте. Говорю со всей ответственностью, работая в этом жанре ни много ни мало более шестидесяти лет.

Так вот, композитор предложил мне поставить в Театре музыкальной комедии оперетту «Жили три студента» по пьесе А. Зака и И. Кузнецова «Слепое счастье». Приглашение было подтверждено тогдашним художественным руководителем театра Юлием Осиповичем Хмельницким. Он назвал мне по телефону авторов музыки – Андрея Петрова и того композитора, который позвонил мне накануне. Балет Андрея Петрова «Станционный смотритель» я видел в Кировском (ныне снова Мариинском) театре на выпускном спектакле Хореографического училища. Там очаровательно танцевали под мелодичную музыку Галина Покрышкина и Игорь Чернышев. Главное в этой музыке было тончайшее проникновение в гениальный первоисточник Пушкина. Ощущение стиля XIX века вообще являлось отличительной чертой музыки Андрея Петрова.

А. Петров покупает билет на «Сотворение мира». 1971

Собрались мы в Театре музыкальной комедии у тогдашнего главного дирижера Михаила Петровича Воловаца, пианиста, что называется, от Бога. Композитор, которого я не называю, очень долго рассказывал, что он имел в виду, сочиняя свою музыку. Затем сыграл что-то весьма невыразительное. Ну а Петров просто отдал дирижеру клавир трех номеров. Воловац сел за рояль. Он играл с листа, как никто до него и после него. Номера назывались: «Когда экзамен на носу», «Песня Лики» и каскадный дуэт «Лавровый лист». Тогда еще не было слова «хит», а слово «шлягер» уже выходило из моды. Воловац облизывался, как кот на сметану, приговаривая: «Как вкусно!» То же самое происходило на первой оркестровой репетиции. А на премьере все номера Андрея бисировались. Как жаль, что Петрову (как и Кальману) не везло с либретто оперетт, но номера из них исполняются по сей день во главе с арией Волны-Задунайской, сочиненной для великой актрисы оперетты Г. В. Богдановой-Чесноковой.

А вот с балетом – другое дело. Невозможно объяснить, почему не идет музыкально-хореографический шедевр «Сотворение мира» в постановке Н. Касаткиной и В. Василёва. Вспомним незабываемую премьеру этого балета с Ириной Колпаковой, Михаилом Барышниковым, Юрием Соловьевым, Валерием Пановым. Да и сейчас найдутся отличные исполнители во главе с Дианой Вишневой.

Я решил снять фильм-концерт по знаменитым номерам Андрея Петрова. Он знал, что моя любимая музыкальная форма – вальс. Приглашая меня на премьеры своих новых сочинений, он всегда говорил: «Не беспокойся, там будет вальс». Я не боюсь преувеличения. По количеству сочиненных им прекрасных вальсов Андрей Петров стоит рядом с гениями Сергеем Прокофьевым и Дмитрием Шостаковичем. В моем фильме «Голубые города» звучит поистине волшебный вальс из кинофильма «Берегись автомобиля». Я взял степ и танго из кинофильма «Зайчик», и Гали Абайдулов поставил отличные танцы. Что же касается исполнителей песен, то их имена я не раскрывал Андрею до первой оркестровой репетиции. Когда он вошел в студию, его глазам предстали Кирилл Лавров, Николай Караченцов, Людмила Сенчина, Эдита Пьеха и… сама неповторимая Нани Брегвадзе, прилетевшая из Тбилиси. Андрей с дивным гитаристом Димой Кижаевым тут же бросились вносить поправки в клавир.

«Голубые города» – это мелодический пир. Андрей Петров был и остается верным рыцарем мелодии, как основы музыкального сочинения. Пример тому – «Уличные мелодии в смокингах», сочинение для оркестра. Слава богу, что существует диск с отличной записью оркестра под управлением Александра Дмитриева. На эту музыку я сочинил либретто кинобалета. Мы договорились о его постановке. Теперь, надеюсь, это будет фильм, посвященный светлой памяти замечательного мелодиста.

Пресс-конференция в редакции газеты «Санкт-Петербургские ведомости». 2005. Фото С. Грицкова

Во-первых – совесть, а во-вторых – мудрость

БОРИС БЕРЕЗОВСКИЙ

музыковед

Мальчишки довоенных лет по многу раз бегали смотреть кино «Чапаев». В моем же детстве таким «Чапаевым» стал фильм «Человек-амфибия». Хорошо помню, как выйдя из зала, я, совершенно ошарашенный, тут же купил билет на следующий сеанс. А назавтра вновь пошел на «Человека-амфибию» – так потрясла меня музыка из этого фильма.

Мне тогда было лет тринадцать-четырнадцать. Я заканчивал музыкальную школу по классу фортепиано, пытался играть на трубе, подбирал по слуху эстрадные песни и джазовые темы. В магазинах продавались ноты с облегченными фортепианными переложениями классических джазовых пьес. Автором многих из этих переложений являлся А. Петров. Я был абсолютно уверен, что это тот самый Петров, который и написал музыку к «Человеку-амфибии». Много лет спустя я как-то поинтересовался у Андрея Павловича – не его ли это работа. Оказалось, что нет. Автором тех переложений был другой Петров, однофамилец по имени Аркадий. Мог ли я тогда представить, что когда-либо буду работать под началом Андрея Петрова и что именно он сыграет столь существенную роль в моей судьбе?

Ну а наше личное знакомство состоялось в конце лета 1990 года. Причем, в ходе этой первой встречи произошел поистине анекдотичный эпизод: Андрей Павлович вынужден был предъявить мне свой паспорт. А дело было так.

Я тогда сотрудничал с газетой «Смена» в качестве внештатного музыкального обозревателя. В те памятные августовские дни весь коллектив редакции бастовал у Мариинского дворца – было и такое в те перестроечные времена. И вот прямо на площади ко мне подходит заместитель главного редактора, кстати, тоже Андрей Петров, и говорит: «Борис, Андрею Павловичу Петрову исполняется 50 лет. Надо взять у него интервью». Лучшего редакционного задания для музыкального обозревателя и быть не может.

Звоню Андрею Павловичу, представляюсь. Договариваемся о встрече, и я впервые оказываюсь у него дома на Петровской набережной. Сидим мы, разговариваем – и вдруг я чувствую, что в хронологии идут какие-то смешные нестыковки. Причина этих нестыковок заключалась в том, что я поверил заму главного редактора и был уверен, что Петрову в сентябре исполнится 50 лет.

Когда же Андрей Павлович сказал, что ему стукнет 60, я отказался верить – столь молодо он выглядел. Тогда-то Андрей Павлович и принес паспорт. Этот эпизод он часто вспоминал потом не без улыбки.

В результате в «Смене» вышел мой большой материал, очень понравившийся юбиляру, о чем он мне не преминул сказать по телефону. Я думаю, что с этого и началось наше дальнейшее сотрудничество.

Как раз в те дни созрела в городе идея возрождения Филармонического общества Санкт-Петербурга, которую энергично пробивал музыковед Михаил Григорьевич Бялик. От него во всех инстанциях долго отмахивались, но он-таки всех достал. И вот однажды меня пригласил к себе директор Филармонии Борис Михайлович Скворцов, под началом которого я много лет работал в Главном управлении культуры, и без обиняков спросил, кто бы, на мой взгляд, мог возглавить это Общество. Перебрав несколько фамилий, я с уверенностью ответил, что есть только одна кандидатура: Андрей Петров.

Спустя несколько дней звонит мне Андрей Павлович и просит, не откладывая, зайти к нему в Союз композиторов. Я грешным делом решил про себя, что поводом явилась какая-то моя очередная публикация. Порой кого-то резко поругаешь, выступишь с излишней критикой, обидишь – всякое бывало в обозрениях.

Но Андрей Павлович меня прекрасно принимает и сообщает о том, что решено возродить Филармоническое общество и что он дал согласие стать его председателем. Услышав это, я обрадовался и начал поздравлять его с таким решением. И тут он спрашивает: не соглашусь ли я с ним поработать в должности ответственного секретаря. Для меня это был… взрыв бомбы. Придя в себя, я искренне сказал, что был бы счастлив, но при одном условии: если будут деньги. Я до того уже немного занимался бизнесом и знал, что затевать что-то серьезное без денег не имеет смысла. На что мне Андрей Павлович ответил, что государственного финансирования не будет, и деньги надо поискать самим. На том и порешили.

Я долго искал спонсора и, наконец, нашел его – им стал банк «Санкт-Петербург». Президент этого банка – Юрий Иванович Львов – узнав, что во главе возрожденного Общества встал Андрей Петров, сразу же дал свое согласие на поддержку нового начинания. Так мы и начали работу. Ну а в 2000 году Андрей Павлович позвал меня работать и в Союз композиторов в качестве продюсера фестиваля «Петербургская музыкальная весна», а затем и на должность ответственного секретаря. Тут уж мы еще больше сблизились. Редкий день мы с ним не разговаривали по телефону или не встречались. Обычно он мне сам звонил примерно в полдесятого утра и обговаривал текущие задачи.

Человеком он был удивительным. Очень уравновешенным и доброжелательным к людям. Я всегда поражался тому, как внимательно он слушал собеседника, стараясь вникнуть в суть проблемы; как принципиально воздерживался от выводов до тех пор, пока не выслушивал все стороны, участвующие в конфликте.

О той невероятной скромности, которая была присуща Петрову, можно рассказывать бесконечно. Общепризнанный мэтр, руководитель Союза композиторов, Почетный гражданин Санкт-Петербурга мог, к примеру, позвонить мне и радостно сообщить: «Ансамбль „Дайджест“ сделал обработки моих песен. Приезжайте вечером в „Петербургконцерт“, я тоже там буду, вместе и послушаем».

Приезжаю – Андрей Павлович уже в зале. Вокальный квинтет «Дайджест» исполняет его «Романс о романсе» на стихи Беллы Ахмадулиной. И действительно, с ума можно сойти от аранжировки Дмитрия Сереброва – всего пять голосов, но как звучит гармоническая вертикаль! Андрей Павлович говорит после концерта: «Я бы в жизни так не сделал. Ну, просто не слышу такую гармонию». И в этом признается знаменитый композитор! Да кто из авторов на такое способен? Пожалуй, никто. А вот Андрей Павлович не стеснялся.

Еще пример. Как-то сидим мы на концерте в Филармонии, перед которым Леонид Евгеньевич Гаккель говорит вступительное слово. Как всегда, говорит блистательно, а главное – предельно содержательно. Петров тихонько спрашивает: «Боря, вы об этом знаете?» – «Нет». – «И я не знаю. Двоечники мы с вами, Боря».

Особенно мне нравилось в Андрее Павловиче то, что в разговорах с ним о его музыке не надо было врать. Он действительно ценил откровенность. К примеру, у Петрова есть Фортепианный концерт. Моя оценка этого произведения была не очень высокой. Он это прекрасно знал и не сердился. Но, в то же время, у него есть вещи, которые я, без преувеличения, боготворю: музыка к балету «Сотворение мира», симфония-фантазия «Мастер и Маргарита», Второй струнный квартет – совершенно выдающиеся сочинения.

Правда, не все академическое творчество Петрова мне так близко. Порой казалось, что он писал симфонии и оперы лишь потому, что было надо. Но его песни и романсы – это просто чудо! Конечно же, Андрей Петров – волшебник лирической песни. И в этой сфере его творчества очень многое совершенно непостижимо! Когда пытаешься анализировать нотный текст песен и романсов Андрея Петрова, невольно вспоминаешь блистательную фразу музыковеда Бориса Каца «о небанальных банальностях» Петрова в его киномузыке и песнях. Смотришь ноты – ничего особенного вроде бы и нет. Разве что едва заметный сдвиг в мелодике, гармонии, оркестровке, ритме. Но в этом самом «чуть-чуть» и кроется волшебство!

У Андрея Павловича очень много музыки, но аналитические исследования этой музыки практически отсутствуют. Вероятно, анализировать ее очень непросто. И я догадываюсь – почему. У большинства наших композиторов многое идет от технологического мастерства. Выстраивая ткань своих сочинений, они волей-неволей выявляют свою стилистику, свое композиторское мышление. Петров же часто, особенно в мелодике, шел от наития. По сути дела, он был мелодистом, поцелованным Богом. Никто из наших академических мэтров, даже под страхом смертной казни, таких мелодий не создаст. Если бы могли – давно бы написали.

Тот же принцип Андрей Петров исповедовал и при написании сочинений крупной формы. Меньше всего он был технологом по «выращиванию» симфонических и оперных полотен. В своих симфониях он, прежде всего, шел от мелодического тематизма, связанного с литературными ассоциациями. И не случайно все его симфонии написаны «по прочтении» какого-либо литературного произведения.

В это трудно поверить, но мэтр Петров, иногда осознавая свое НЕДОзнание (и такое бывало), не стеснялся спросить у коллег, посоветоваться с друзьями.

Но и сам никогда не отказывал коллегам в совете, всегда готов был внести конструктивное предложение. Отношение Петрова к новой музыке было весьма своеобразным. Бывало, выйдет после той или иной премьеры в концертном зале Дома композиторов и спрашивает: «Боря, как вам?» Я, как правило, отмалчиваюсь – неловко как-то сразу раздавать оценки. А он и говорит: «Если это – музыка, то я – не композитор, а если это – не музыка, то зачем я сидел и слушал?»

Но в то же время официально он никогда не позволял себе сказать: «Это плохо… Это не годится… Это не то». Он исходил из другого постулата. «В нашем Союзе, – говорил он, – состоят только талантливые и очень талантливые композиторы». Такая уж у него была установка.

Доза удовольствия: сигарета после работы, под чашечку кофе. На даче. 2005

Причем в последние годы это стало выливаться, быть может, даже в некоторую крайность. Раньше на заседаниях творческих секций Союза композиторов новые сочинения горячо и нелицеприятно обсуждались. Случалось, их резко критиковали, а бывало – правда, реже, – и хвалили. Но в начале 1990-х этот принцип как-то незаметно сдал позиции. Четыре ведущие секции трансформировались в одиннадцать секций и ассоциаций, и атмосфера большинства из них стала чересчур комплиментарной. Но Андрей Павлович считал, что в нашем деле нет пророков и ярлыки навешивать не надо. Жизнь сама все поставит на место. Может быть, он был прав, а может быть, и нет. Во всяком случае, отрицательных оценок он не давал никогда.

Многие композиторы были ему близки. Некоторые – особенно. Он очень любил Бориса Тищенко, Валерия Гаврилина. Ценил Александра Кнайфеля. Более сдержанно относился к музыке Сергея Слонимского, хотя и отдавал дань его мастерству и таланту. И Слонимский это чувствовал. Между ними было какое-то недопонимание. Вместе с тем уже после кончины Петрова я как-то поинтересовался у Сергея Михайловича объемом его новой симфонии. И он ответил: «Ну, ваш шеф ведь говорил, что больше двадцати минут сегодняшняя публика академическую музыку воспринимать не в состоянии. Вот я и следую его завету». И, быть может, в этом шутливом ответе Слонимского была не только шутка. Во всяком случае, все его последние симфонии длятся не более 25 минут. И никаких проблем с восприятием – легко, доступно, а мне так даже иногда и «голодно»…

Однако формула «все хорошо» отнюдь не означала, что у Петрова не было своего мнения по поводу сочинений его коллег. Когда Большой театр привез в Санкт-Петербург нашумевшую оперу Леонида Десятникова «Дети Розенталя», оценки разошлись. К примеру, заместителю Петрова – Григорию Корчмару – опера очень понравилась: его пленило множество аллюзий и реминисценций. Я же пыхтел от возмущения, хотя Десятникова люблю – талантливейший композитор, – но в этой опере он был мне неинтересен. И Петрову не понравилось. Он улыбнулся и сказал: «Московские понты!» Вот так – не музыкально, а эмоционально – Петров обозначил свое отношение к этой опере.

Очень много мне рассказывал Петров о Хренникове – о том, как Тихон Николаевич, глава Союза композиторов СССР, учил его, молодого председателя Союза ленинградских композиторов, азам руководства. Пересказать все это трудно, но один из характерных эпизодов описать попробую.

Звонит Хренников из Москвы: «Андрей, такого-то числа секретариат. У нас один тут сотворил такое! Будем гнать его из партии и из Союза. Каленым железом будем выжигать. Обязательно приезжай!» Петров кладет трубку, нервничает: как быть, как вести себя на том секретариате? Проходит некоторое время, и уже Петров звонит Хренникову с вопросом: состоится ли секретариат в назначенное время? В ответ же слышит: «А, ты про этого? Каленым железом! Но мы тут решили на месяц перенести. Приезжай обязательно!» Через месяц Хренников вновь поминает «каленое железо», но говорит, что должен срочно лечь в больницу. Секретариат вновь переносится. Проходит еще месяц, все утихает, вопрос спускается на тормозах. Вот так (или примерно так) Хренников уходил от острых решений, оберегая тем самым своих коллег, хотя на него и давили сверху.

Андрей Павлович, по его словам, далеко не сразу, но тоже овладел этим искусством и стал настоящим асом на своем посту. К примеру, наш Союз композиторов – единственный творческий союз в стране, которому удалось полностью сохранить свое имущество. Когда все вокруг распродавалось и разворовывалось, петербургские композиторы сумели сберечь и Музфонд, и Дом творчества в Репине, и свой Дом на Большой Морской. И в этом немалая заслуга Петрова.

К счастью, Андрей Павлович был консерватором, и на новые, подчас сомнительные веяния не сразу откликался. Он говорил: «Спокойно! Надо все обдумать, взвесить, и не торопиться». Чудовищная нищета тех лет провоцировала продать и то, и это, чтобы как-то выжить. Но Петров от таких решений умело уходил. Виртуозно сохраняя прекрасные отношения с властями, он в нужный момент обращался к ним за помощью. И власти, заслуженно любившие его и в прежние, и в новые времена, как правило, в помощи не отказывали.

Во всех внутренних конфликтах, которые – что тут скрывать – хоть и не часто, но случались, Петров умел и твердость проявить, и показать характер. В начале 1990-х группа молодежи вдруг решила найти себе нового лидера и сменить власть в Союзе композиторов. Конечно, ничего у них не получилось – Петров с соратниками сумели удержать бразды правления. Но переживал Андрей Павлович страшно. И, тем не менее, сохранил самообладание, проявил себя умелым стратегом, никогда не опускаясь до сведения счетов.

Вообще Петров был «тихарильщиком» и открывался крайне редко. Умел отмалчиваться и как бы не слышать вопросов. Бывало, не поймешь, о чем он думает. Мы с Григорием Корчмаром научились понимать его по еле уловимым нюансам. Петров прошел такую школу общения с властями, с коллегами, друзьями и недругами, что никогда не выказывал своих чувств открыто. Меня же за излишнюю открытость ругал часто: «Ну к чему, Борис, такая эмоциональность?! Мы все равно сделаем так, как надо. И нечего вскипать! Нечего на чью-то глупость или обидные слова реагировать. Каждому свойственно ошибаться. Вам тоже. Если вы даже сто раз правы, не надо показывать это сразу…»

Правда, и хвалил нередко. Он считал, например, что мне нет равных в составлении различных писем, документов, справок. «Вам надо бы открыть свою консалтинговую контору и назвать ее „Даю советы“, – говорил Петров. – Тогда вы стали бы миллионером». Сам же Андрей Павлович писать бумаги очень не любил и всячески старался уйти от этого неблагодарного занятия.

После кончины Петрова мы все действительно осиротели. И были очень испуганы – не знали, как быть и что делать. Но главное – всем нам хотелось сохранить тот дух и стиль Союза, которые были заложены Петровым и тщательно им охранялись. Удалось ли это нам – жизнь покажет. По крайней мере, мы стремимся к этому и стараемся, чтобы ничего не поменялось, не сломалось, не пропало.

Когда он был жив, мы знали: случись что, Андрей Павлович найдет выход. К примеру, спонсоры его просто обожали. А когда его не стало, многие из них сказали мне: «Знаем, ты – хороший парень. Но ты ведь не Петров!» И мы лишились нескольких финансовых источников. К счастью, нас поддержала Валентина Ивановна Матвиенко – выделила из резервного фонда средства на ремонт электрики, на два новых концертных рояля. Жаль, Андрей Павлович их не увидел. Он так мечтал о новых инструментах, но просить деньги стеснялся.

Исполнение вокально-симфонических фресок «Петр Первый» в Капелле. 1985

Очень любил Андрей Павлович наш Дом творчества в Репине, особенно зимой. Как он говорил, снег закрывает нищету и ничто не раздражает. Уезжая в Репино, он, практически не выходя из коттеджа, упорно работал. Причем в последние годы работал трудно. Жаловался: «В молодости не успевал записывать все то, что приходило в голову. А сейчас приедешь – тут тебе и комфорт, и рояль, а вот прежнего запала нет». Но он садился и работал.