Loe raamatut: «Конец присутствия»

Любимая песня

Сбывшееся

 
С тех пор, как мы друг друга
поняли, сказать больше нечего.
 
 
Наши в замедленной
съемке рвущиеся сердца.
 

Я черная, бегущая к центру сознания точка

 
Я черная, бегущая к центру сознания одинокая
       точка
я выжидаю в разумной пестроте этого мира
как в клетке
 
 
Я вытолкнут иссушенной, холодной землей
рожден под падающими темными звездами
и поднят наверх над сияющей мрачно Землею
 
 
Я, сгорбившись, сижу на полевом валуне
стрекот кузнечиков:
мортальное остроумие, однако –
 
 
Расставив руки, гляжу на солнце, будто самый
       скорбный приемник его лучей
мое присутствие на земле это последняя спичка
       в уголке рта
моего врага, действие
в моей голове: на перекрестке прижал
усталый фланер к обожженным щекам ладони и –
 
 
Ноги меня не держат, земля к коленям бежит
 
 
Как идут дела? – Я печален
и кругом миражи.
Я учусь умирать, не смиряясь
и не оскудевая, не предпринимая ни единого шага
и не стремясь
я тренирую себя, защищаю себя и предаю
//
 
 
Светлое в мгновение ока темнеет
опускается веко
продолжается деятельная суета за окоемом
 
 
Там, наедине с бесконечностью, я капля
выплюнутая в мировой океан, и мне интересно:
       «Что такое длина волна?»
– я колебался пару секунд, не дольше –
что было делать и кто будет виноват?
 
 
Стоп, сейчас я падаю
обратно в тяжелое кресло
 
 
Я из тех, кто спрашивает: «А не придется по вкусу
       быть меланхоличным?»
 
 
На время, равное одному походу в бар,
легкая меланхолия пригрелась у меня на груди.
Мысли мои суть краткая прогулка сквозь мимолетные
       урбанистические ландшафты на стенах
 
 
Так ты говоришь, гешефты? – Я говорю, дела таковы, что вследствие апокалипсиса мертвая моя голова, сжав в руке невредимое зеркало, вопрошает: «Я это ад или рай или всего лишь определенно скептический череп в очаге новейшей истории? Может быть? Я, последний череп?»
 
 
Ты спрашиваешь, как идут? – Ты заявляешь, что ты
       интересующаяся
собственным разумом вакцина
а вера замок воздушный, чьих стен тебе никак не
       втянуть в свои легкие
ты говоришь твердо, но смутно и мимо меня
ты легла, ты спишь, я слежу за тобой
ты говоришь, мол, воля это лошадка с норовом,
       опрелый язычок лаврового листа
 
 
Ты сидишь на краю постели
глотаешь воду
минуешь двери, идешь вверх по лестнице
ты стоишь на крыше, я вижу ты
берешь себе стул, рукой
подпираешь голову, взгляд –
 
 
между небом и землей – ничего не случается
твои глаза столь ясны – я знаю подземный яд
 

В неадекватных глазах павлина

 
В неадекватных глазах павлина
качаются розового и голубого
цвета мопсы
утомленные пенной ванной
задник образует многоцветная
       клумба орхидей
с нее стартуют пастельные
мотыльки, струясь, стремятся
непрестанно
единым роем сквозь сад за решетчатой высокой
       оградой
 
 
На коврах с вышитыми ратными мотивами
по английскому газону
разложены блеклые дамы, что
пудрятся, целуя друг другу тонкую
кожицу на висках
ароматные лепестки непрестанно заплывают под
       их белые юбки
впадая в общее одушевленные роение
 
 
На самом краю пруда, под плакучей ивой
подставил
свое брюшко солнцу
дельфин
из его дыхала льет яркий
свет, и прямо на птицу
чьих перьев уже достиг
жаркий дельфиний запах – оглушает
//
 
 
Дамы, заткнув бутылки с пивом
охлаждают фарфоровые лбы – а при этом
в пруд уже осыпаются лучащиеся
мотыльки
выдохшиеся, увы
лепестки падают –
их рой заметно редеет
 
 
В холодильнике отдыхает пара пива
в неослабевающих объятиях.
Дамы берут себя
в руки, павлин поворачивается
к ним задом –
мопсы: минимизируют свое дыхание.
 
 
Похоже, режиссура захлебывается.
 

Ex oriente lux

 
В зимнем саду, в кимоно
возникаю из тапочек своих домашних.
Солнце тепло отдает:
Утренние слезы орбиты глаз покидают кометами
 
 
На небо из моего пупа поднимается луна
ее пыль это звезды, ими обездвижен космос
ночь: все больше пыла в Большой Медведице
Большая Медведица это знак, и она судьбоносна
 
 
Исход моего сна возвращает назад пустоту
в ней сухо взрывается неясная тоска. –
свет приходит с востока значит Ex oriente lux
значит, блеск тоже может прийти с востока
 
 
Сижу, согнувшись в плетеном кресле, одной рукой
поддерживаю лоб, любимую чашку держу другой
в ней порошок в ожидании – я тоже жду вместе с ним
того, что на моих бессонных глазах сотворит мне кофе
 

Мигают откуда-то издали

 
Она пудрит старческую кожу
и затеняет молочные усики
он советует старикам бастовать на скамейках
детям устраивать сквоты
 
 
Мигают откуда-то издали ей и ему
дружественными цветами
одна серая звезда и одна красная
 
 
Оба стоят и смотрят
на небо, она гасит свою последнюю сигарету:
вот они расправляют
крылья и взлетают
 
 
Следующим утром:
 
 
По скамейкам в парке
растерты сухие крошки хлеба.
В только что занятых домах
стоя босиком на кухнях сквоттеры
грациозно имитируют жесты вчерашней пары.
 

Я, листок

 
Вот я появляюсь на ветке
я расту, пока –
не поплыву по воздуху…
 
 
несомый ветром
таково мое первое и последнее чувство
свободного падения во –
 
 
Я, листок.
 
 
Гнило и сыро
но я не устаю взывать к милосердию естественного
распада, распевая:
«По возвращению на ветку свою тоскую, где
вылупился из почки, чтобы пойти по миру»
 
 
Я, листок.