Узкий коридор

Нарушение табу

Мухаммеду и Чаке пришлось разрушить часть традиционных норм своих обществ, поскольку многие из этих норм ограничивали процесс развития и расширения политической власти. Мухаммед, например, боролся с клановой системой, а Чака корректировал эти отношения и заодно веру в колдовство таким образом, чтобы ослабить конкурирующие источники притязаний на власть. Королю Камеамеа и его последователям тоже пришлось решать сходные задачи и разрушать традиционные нормы, которые им мешали.

Центральным понятием в полинезийских социальных нормах является тапу, или табу (как передал это слово капитан Кук, впервые описавший явление); на гавайском языке оно произносится капу. Этнограф Эдвард Хэнди, первый выдающийся современный знаток Гавайских островов, писал:

В своем фундаментальном значении слово «тапу» («капу») используется преимущественно как прилагательное и означает нечто физически опасное, а потому запрещенное, нечто, чего следует избегать, поскольку данная вещь либо а) имеет божественное происхождение, а значит, этим самым уже требует изоляции от всего профанного и порочного; либо б) порочна, а потому представляет опасность как для обыденного, так и для божественного, и, следовательно, должна быть удалена и от того, и от другого.

По существу тапу означает запрет или ограничение. Различные тапу были широко распространены в полинезийском обществе, где играли важную роль, поскольку предполагалось, что они защищают ману – это проявление сверхъестественной силы в человеческом мире. Хэнди пишет:

Мана проявлялась в людях, в их влиянии, силе, престиже, репутации, в навыках человека, в динамизме его характера, в его уме; но также в различных вещах, в эффективности чего-либо, в «везении», то есть в целом в различных достижениях.

Но каким именно образом можно защитить и сохранить ману? Среди многих запретов особенно примечательны пищевые табу, которые, в частности, предписывали раздельную трапезу для мужчин и женщин; даже еду следовало готовить на разных очагах, а некоторые виды пищи были запрещены для женщин (такие как свинина, некоторые виды рыбы и бананы). Существовали также запреты на определенную одежду и многие другие детали быта. Особенно известны «табу простирания ниц», которые требовали, чтобы простолюдин при появлении вождя немедленно обнажал верхнюю часть тела и падал ниц на землю. Гавайский историк XIX века Кепелино писал:

Что касается тапу простирания ниц перед вождем, то, когда вождь желал пройти куда-то, перед ним шел глашатай, восклицающий: «Тапу! Ложитесь!» И тогда все простирались ниц на пути вождя и вождей-тапу, которые следовали за ним, все облаченные в великолепные плащи из перьев и шлемы.

Особенности клетки норм, которые мы описывали до сих пор, позволяют сделать вывод, что господствовавшие в полинезийском обществе нормы необязательно трактовали всех членов общества как равных, поскольку эти нормы отчасти были определены уже сложившимися отношениями власти. Считалось, что у вождей гораздо больше маны, чем у простолюдинов, поэтому последние обязаны простираться ниц перед первыми. Вожди не только были хранителями богов и их маны; их стали считать прямыми наследниками богов, а наличие капу делало легитимным их доминирование.

По сути дела, мана гавайцев не так уж отличается от тсав народа тив. Вспомним, что наличием тсав точно так же объяснялись различные жизненные аспекты – почему некоторые люди более удачливы, чем другие, или люди ведут себя тем или иным образом. Однако успех обладателя тсав мог объясняться собственными талантами человека или просто тем, что он колдун. В случае же с маной успех человека объяснялся тем, что он избран богами. Несмотря на это существенное различие, система капу по-прежнему была опутана множеством правил и ограничений, предписывающих должное поведение представителей элиты. Несмотря на то, что на Гавайях уже давно начала складываться политическая иерархия, ей было далеко до системы, которая появилась при Камеамеа.

Именно в его правление началась эрозия норм, ограничивающих развитие политической иерархии. Камеамеа назначил своим преемником своего сына Лиолио, который после смерти отца в 1819 году был коронован, получив имя Камеамеа II. Став королем, Камеамеа II решил упразднить систему капу: он был до такой степени уверен в своей власти, что мог решиться на действия, которые не мог себе позволить ни один другой вождь до него. Он начал с отмены табу на совместную трапезу. Вскоре после коронации король устроил праздник, о котором один современник вспоминал следующее:

После того как гости расселись и приступили к трапезе, король дважды или трижды обошел каждый стол, как будто для того, чтобы посмотреть, что происходит за каждым столом; а затем совершенно неожиданно для всех (кроме тех, кто заранее знал обо всем заранее, но хранил секрет) уселся на свободное кресло за женским столом и принялся с аппетитом есть, но было заметно, что он очень взволнован. Потрясенные гости всплеснули руками и разразились криками: «Ай Ноа – тапу нарушено!»

Трудное время

До сих пор мы рассматривали случаи появления политической иерархии там, где ее прежде не было или почти не было. Но воля к власти, преодолевающая сопротивление и подталкивающая общество к скользкому склону, – это не только особенность далекого прошлого. Волю к власти и ее последствия можно наблюдать и сейчас там, где государственные институты формально присутствуют, но неспособны контролировать общество. Именно так и было в Грузии начала 1990-х.

В конце 1980-х годов Советский Союз начал разваливаться. Советские республики, в том числе Эстония, Латвия и Литва, а также Грузия, предпринимали шаги с целью достижения независимости. В 1990 году в Грузии прошли первые по-настоящему свободные многопартийные выборы, на которых коалиция «Круглый стол – Свободная Грузия» победила грузинских коммунистов с перевесом в две трети голосов. В мае 1991 года страна провозгласила независимость от Советского Союза, и лидер «Круглого стола» Звиад Гамсахурдия был избран президентом: за него отдали голоса 85 % избирателей. Новому президенту досталась страна, раздираемая различными политическими фракциями с совершенно различным видением будущего и без всякой надежды на консенсус по поводу дальнейшего развития. Многие национальные меньшинства были обеспокоены перспективой доминирования этнических грузин и начали, в свою очередь, поговаривать об отделении.

В январе 1992 года Гамсахурдия покинул страну, оставив ее столицу Тбилиси фактически в руках двух военных лидеров: главы боевой организации «Мхедриони» Джабы Иоселиани и командира Национальной гвардии Тенгиза Китовани. В какой-то момент в Тбилиси насчитывалось целых 12 вооруженных группировок (с такими красочными названиями, как «Белые орлы» и «Лесные братья»). Грузия формально сохраняла государственность, но по сути ситуация в ней немногим отличалась от «войны всех против всех».

Тенгизу Сигуа, бывшему премьер-министру, отстраненному от должности Звиадом Гамсахурдия, удалось вернуть себе этот пост. Гамсахурдия, находившийся в эмиграции, тем временем продолжал вдохновлять военизированную группировку «звиадистов». В отсутствие эффективного государства Тбилиси пережил вспышку насилия, грабежей, преступлений и изнасилований. Грузия потеряла контроль над Южной Осетией и Абхазией, объявившими о своей независимости, а другие регионы страны, такие как Аджария и Самцхе-Джавахети, оставались полностью автономными. Началась гражданская война. Грузины называют этот период «Трудным временем».

Весной 1993 года лидеры различных группировок попытались найти выход из хаоса. Иоселиани и Китовани контролировали то, что оставалось от грузинского государства, но конфликт продолжался, и им не удавалось восстановить порядок. Кроме того, что немаловажно, полевым командирам требовалось лицо: какой-то уважаемый человек, который имел бы и легитимность в глазах международного сообщества, и доступ к иностранным помощи и ресурсам. Так родился план сделать президентом Эдуарда Шеварднадзе.

Уроженец Грузии Шеварднадзе шесть лет был министром иностранных дел СССР при Михаиле Горбачеве до своего выхода в отставку в 1990 году. В декабре 1992-го он стал председателем грузинского парламента, и было очевидно, что Шеварднадзе, с его обширными связями и огромным международным опытом, представляет собой идеальное лицо новой нации. Идея военных лидеров была проста: Шеварднадзе становится главой государства, а они дергают за ниточки из-за кулис. Сначала они сделали его временно исполняющим обязанности председателя Государственного совета, в который изначально входили четыре человека, включая Иоселиани и Китовани, и который принимал решения только коллегиально. Таким образом можно было наложить вето на любые действия Шеварднадзе. Последний, в свою очередь, назначил Китовани министром обороны, а Иоселиани – главой сил экстренного реагирования, автономной единицы в составе армии. Один из ставленников Иоселиани был назначен министром внутренних дел, и Шеварднадзе регулярно появлялся на публике вместе со всеми этими людьми. Но затем вступил в действие эффект скользкого склона.

Положение о создании Государственного совета допускало принятие новых членов, если за это высказались две трети действительных членов. Шеварднадзе выступил за расширение совета, и поначалу это выглядело довольно безобидно. Вскоре Совет превратился в более многочисленное собрание военных лидеров и представителей политической элиты, манипулировать которыми Шеварднадзе было легче. Затем Шеварднадзе стал назначать выходцев из вооруженных отрядов на посты в государственном аппарате, заботясь о том, чтобы они были лояльны ему лично, а не Китовани с Иоселиани. Он создал систему новых военных формирований с пересекающимися функциями и юрисдикциями: пограничную службу, отряды особого назначения, тбилисскую службу спасения, правительственную гвардию, внутренние войска МВД, отряд особого назначения «Альфа», а также президентскую гвардию, прошедшую подготовку в ЦРУ. К 1995 году численность МВД насчитывала уже 30 000 человек, многие из которых раньше были членами вооруженных отрядов. Этот процесс сопровождался огромной коррупцией и безнаказанностью бывших боевиков, получивших карт-бланш на неофициальные поборы и взятки.

Положение Шеварднадзе укрепил как раз тот фактор, благодаря которому он и получил власть, – способность придать режиму видимость респектабельности в глазах международного сообщества с целью получения помощи и поддержки. И благодаря Шеварднадзе помощь и в самом деле стала поступать. Подлинную респектабельность обеспечивает рыночная экономика, что означает необходимость приватизации и регулирования, Шеварднадзе манипулировал этим, вознаграждая постоянно растущее число своих сторонников в государственном аппарате. По сути, Шеварднадзе следовал древнему правилу «разделяй и властвуй», причем ставки были весьма высоки.

К сентябрю 1994 года президент сосредоточил в своих руках достаточно власти, чтобы использовать силы «Мхедриони» для ареста Тенгиза Китовани. А на следующий год он направил эту организацию против ее собственного лидера Иоселиани. И наконец, Шеварднадзе воспользовался неудавшимся покушением на него в качестве предлога для того, чтобы провести новую конституцию и официально консолидировать в своих руках прежнее неформальное влияние. Грузинское государство было восстановлено, а лидеры военизированных формирований, рассчитывавшие на то, что будут контролировать этот процесс, съехали по скользкому склону.

Почему нельзя обуздать волю к власти

Мы рассмотрели несколько примеров того, как воля к власти уничтожает нормы, призванные сдержать Левиафана. Мухаммед и Шеварднадзе были привлечены в качестве внешних акторов для разрешения внутренних конфликтов. Оба сыграли свою роль блестяще, разрешив споры твердой рукой, установив порядок и мир. Но при этом оказалось, что контролировать обоих труднее, чем рассчитывали те, кто их первоначально пригласил.

Чака, заняв трон зулусского вождества, успешно воспользовался своим положением, чтобы построить более мощную армию и увеличить дееспособность государства и свое личное влияние, а попутно искоренить нормы, которые призваны ограничить подобные попытки консолидации власти. Камеамеа удалось использовать технологии огнестрельного оружия для покорения соперников и построения мощного объединенного государства на Гавайях, где ничего подобного ранее не существовало.

Ни в одном из этих случаев (и ни в одном другом из бесчисленных примеров обществ, некогда живших при Отсутствующем Левиафане) мы не наблюдаем непосредственного перехода к Обузданному Левиафану. Целью разрушения норм тоже нигде не был переход к большей свободе; целью всегда было устранение барьеров на пути к еще более сильной политической иерархии. Исключение, конечно, представляют Афины Темных веков, где, как мы видели в предыдущей главе, удалось построить работающее государство, способное разрешать конфликты, контролировать степень взаимной враждебности в обществе и предоставлять общественные услуги, – но при этом росли и возможности общества с точки зрения контроля над государством и преобразования господствующих норм.

Почему другие общества не добились того же результата? Ответ связан с самой природой норм и институтов, имеющихся на тот момент, когда общество приступает к строительству государства. Во многих случаях безгосударственное общество подчиняется воле к власти, которой обладает харизматический лидер, имеющий к тому же какое-то дополнительное преимущество. У многих подобных лидеров нет мотивации для строительства Обузданного Левиафана, упрочения свободы или установления баланса между силами элит и простых граждан; они стремятся лишь к увеличению собственной власти и к доминированию над обществом. С этой точки зрения афинский Солон был исключением, потому что он пришел к власти именно с тем, чтобы ограничить влияние богатых семейств и элит, то есть обуздание Левиафана изначально входило в его цели. Но в случае с другими строителями государств все было иначе.

Но, возможно, еще более важной отличительной чертой афинского общества служит тот факт, что к эпохе Солона оно уже создало некоторые формальные институты, регулирующие распределение политической власти и разрешение конфликтов. Пусть эти институты и не были совершенными, но они стали основой, отталкиваясь от которой Солон, а за ним Клисфен и другие архонты стали расширять участие общества в политике, одновременно укрепляя именно те из существующих норм, что ограничивали социальную и политическую иерархию. Именно поэтому удалось провести законы о гордыне и остракизме, направленные на то, чтобы отдельные лица не возвышались слишком уж сильно (и в то же время эти законы ослабляли именно те аспекты существующих норм, что мешали развитию Обузданного Левиафана). Таких институтов не было ни у тив, ни в Медине или Мекке, ни у зулусов или на Гавайских островах эпохи короля Камеамеа. При этом в данных обществах были распространены другие нормы, не позволявшие отдельным лицам сосредоточить в своих руках слишком много власти: угроза обвинения в колдовстве, клановые связи или система капу, регулирующая конфликты и ограничивающая политическую иерархию. И как только воля к власти начинала разрушать эти нормы, ничто уже не могло противостоять силе возникающего государства. Строители государства, как мы видели, быстро реформировали эти нормы в собственных интересах.

Если вернуться к схеме 1 из главы 2, иллюстрирующей в общих чертах нашу концепцию, то мы увидим, что все эти примеры сосредоточены в нижнем левом углу, где в равной степени слабы как государство, так и общество. Без норм и институтов, способных сдерживать начавшийся процесс построения государства, никакого коридора не возникает. Поэтому проявление чьей-либо воли к власти означает, что для общества нет никаких других вариантов, кроме движения в сторону Деспотического Левиафана.

Но не все было так плохо, как можно было ожидать. В некоторых из рассмотренных нами случаев развивающийся Левиафан действительно позволил разрешить конфликты, установил порядок и иногда даже устранял наиболее неприятные аспекты клетки норм – даже если при этом создавал более сильную иерархию, а на смену страху перед насилием в безгосударственном обществе приходил страх перед доминированием только что образовавшегося Деспотического Левиафана. Экономические последствия тоже были неплохими, поскольку улучшалось распределение ресурсов и начинался экономический рост за пределами примитивного типа экономики, как мы увидим в следующей главе, где изучим характер экономики при Отсутствующем Левиафане с его клеткой норм и сравним его с развивающейся экономикой Деспотического Левиафана.

Глава 4. Экономика вне коридора

Дух в амбаре

В 1972 году антрополог Элизабет Колсон изучала обычаи народности гвембе-тонга, населявшей долину Замбези и окрестные территории Южной Замбии и не имевшей государственности до завоевания этого региона англичанами (см. карту 5, стр. 129). Как-то Элизабет сидела во дворе одного из домов, когда в него вошла женщина и попросила у хозяйки дома немного зерна. Обе женщины принадлежали к одному и тому же клану, однако почти не были знакомы. Хозяйка немедленно пошла в амбар и наполнила корзину соседки доверху, так что зерно даже сыпалось через край. Соседка ушла чрезвычайно довольная.

Подобная щедрость в распределении пищи между членами одного клана, рода или другой социальной ячейки характерна для многих безгосударственных обществ. Большинство антропологов и многие экономисты считают это проявлением глубоко укоренившихся обычаев и норм, которые предписывают оказание помощи родственникам. Но у этих обычаев есть и экономическая логика: сегодня ты помог кому-то из своего клана, а завтра, если будешь нуждаться ты сам, кто-то из твоего клана поможет и тебе. Именно так Элизабет Колсон и истолковала подобную демонстративную щедрость.

И лишь позже, когда Колсон увидела, как один молодой мужчина получил очень тревожную весть из дома, она поняла, что в действительности ситуация не такова, как она себе ее представляла. В своих полевых заметках она пишет:

Однажды поздно вечером в его амбаре заметили свет, а потом его жены и брат обнаружили, что на зерно помочились духи. Такое, по убеждению тонга, происходит, только если духи выполняют приказ какого-то колдуна.

Похоже, колдун хочет убить хозяина зерна и членов его семьи. Сам крестьянин жаловался, что у него были большие планы на урожай в этом году, так что он «засеял большое поле и работал на нем с утра до поздней ночи – но пожал лишь урожай ненависти». Хозяйка, щедро отсыпавшая зерно соседке, тут же включилась в обсуждение и стала расспрашивать мужчину, не помнит ли он, чтобы кто-то стоял и рассматривал его хижины и амбары, не просил ли у него зерна и не говорил ли что-нибудь о его запасах. Хозяйка не сомневалась, что кто-то побывал в доме пострадавшего и видел его запасы:

Не стоит им отказывать. Ты же видела, как я отсыпала зерна соседке. Разве я могла отказать ей? Может, она ничего плохого не хотела, но нельзя же знать наверняка. Единственное, что можно тут сделать, – дать ей, чего она просит.

Отказ поделиться зерном означает риск стать жертвой колдовства и насилия. Хозяйка поделилась зерном, потому, что боялась возмездия за нарушение норм, а не потому, что была какой-то особенно щедрой.

Подобная постоянная угроза характерна для общества тонга и даже встроена в структуру их кланов. Например, подгруппа, которая называет себя «тонга, живущими на плато» (Plateau Tonga), разделена на четырнадцать кланов, у каждого из которых есть свои тотемы – животные, которых запрещено употреблять в пищу. Тотемами клана баямба были гиена, носорог, свинья, муравей и рыба. Тотемы клана батенда – слон, овца и бегемот. К числу других запретных животных принадлежали леопард (клан бансака), лягушка (клан бафуму) и даже африканский гриф (клан бантанга). Согласно легендам тонга, подобные пищевые запреты возникли в результате того, что некоторые люди раньше поедали леопардов, но другие люди стали завидовать тому, что у первых много пищи, и поэтому они наслали на них проклятие, и у пожирателей леопардов возникло отвращение к этой пище. Из потомков этих людей и возник клан бансака.

Итак, нормам гостеприимства и щедрости, бытовавшим у тонга, подчинялись не из-за некоего морального императива и не потому, что люди видели в них экономические преимущества, но потому, что тонга боялись насилия и колдовства – не говоря уже о социальном остракизме и других последствиях, грозивших нарушителям этих норм. Тонга жили в безгосударственном обществе, и поэтому у них не было никаких законов или государственных служащих, которые защищали бы их или помогали им разрешать конфликты. Тем не менее уровень насилия у тонга не был чрезмерным именно благодаря наличию норм, предотвращающих и сдерживающих конфликты. Когда к тебе приходит сосед, надо щедро поделиться с ним едой – и это предотвратит потенциальный конфликт.