Loe raamatut: «На крейсерах «Смоленск» и «Олег»»

Б. К. Шуберт

Font:

О Борисе Карловиче Шуберте и его воспоминаниях

Очередная книга серии «Помни войну» также посвящена Цусиме. Но не только. Основную ее часть составили мемуары Бориса Карловича Шуберта, описавшего как поход эскадры Рожественского и сражение с японским флотом, так и ряд очень интересных эпизодов – плавание по штормовой Атлантике на старом крейсере II ранга «Крейсер» в январе – феврале 1904 г., отношение к России и ее морякам жителей Канарских островов и Дании, «сонное царство» в порту Императора Александра III в марте – апреле 1904 г., ночной «визит» к аванпорту неизвестных миноносцев. И, наконец, – крейсерство бывших пароходов Добровольного флота «Смоленск» и «Петербург» в Красном море, о котором написано столь немного.

Борис Карлович Шуберт родился 10 мая 1880 г. в Санкт-Петербурге. Нам не удалось точно установить первоначальное гражданство его отца, Карла Карловича. Известно лишь, что в 1866 г. он окончил петербургское училище Св. Анны, после чего высочайше утвержденным 5 июня 1866 г. предложением Комитета министров ему дозволено было вступить в подданство России и определиться на гражданскую службу. После двухгодичной работы в Одесской пограничной портовой конторе К. К. Шуберт перевелся в столичный Почтамт, где с марта 1874 г. занимал должность младшего цензора, проверяя отправления на иностранных языках. 2 июня 1880 г., всего через три недели после рождения Бориса, коллежский советник Карл Карлович Шуберт скончался в возрасте 39 лет. Его вдова, Пелагея Александровна (урожденная Пономарева, дочь потомственного почетного гражданина), осталась с тремя сыновьями на руках (старший, Константин, родился 9 декабря 1876 г., а Александр – 4 октября 1878 г.)¹. В таких условиях, с минимумом средств к существованию, имелась лишь одна возможность дать детям хорошее образование – определить их в училища «на казенный кошт». В 1889 г., не достигнув и 13 лет, поступил в Морское училище Константин. Избравший тот же жизненный путь Борис подал документы в то же заведение (в 1891 г. переименованное в Морской кадетский корпус) в более зрелом возрасте – почти в семнадцать. 6 мая 1901 г. он надел погоны мичмана, став в списках личного состава флота Шубертом 2-м (1-й номер носил брат, окончивший учебу в 1896 г.)².

Морская служба Б. К. Шуберта началась на Черном море – он был вахтенным начальником старого крейсера I ранга «Память Меркурия» с мая 1901 по май 1903 г., причем с октября 1902 г. преподавал в Черноморской учебной команде строевых квартирмейстеров. Когда подошла пора обучения очередной смены в практическом плавании, Борис Карлович, в мае 1903 г., был отправлен с ротой учеников в Кронштадт, на крейсер II ранга «Крейсер». В момент начала Русско-японской войны старый корабль под командованием талантливого офицера капитана 2 ранга А. Г. фон Витте совершал атлантическое плавание. Преодолев сопротивление стихии, корабль в марте 1904 г. прибыл в Либаву. Вскоре Шуберт был возвращен на Черноморский флот, где, казалось, никакие просьбы о направлении на войну не могли изменить судьбы вахтенного начальника эскадренного броненосца «Двенадцать апостолов». И вдруг – шанс, дарованный судьбой. Мичман назначается штурманом на пароход Добровольного флота «Смоленск», отправляющийся в секретную экспедицию. Корабль проходит Босфор и Дарданеллы, пересекает Средиземное море и, миновав Суэцкий канал, в Красном море поднимает Андреевский флаг. Его цель – задержание судов, везущих из Европы в Японию контрабандные грузы. Как известно, операция пароходов «Петербург» и «Смоленск» завершилась неудачей – под влиянием дипломатических демаршей Великобритании задержанные «купцы» были отпущены, а русские суда ушли в Либаву.

Действия «Петербурга» и «Смоленска» неоднократно освещались в исторической литературе, в том числе в последние годы³. Однако сделанное Б. К. Шубертом описание их одиссеи позволяет добавить в картину живых красок, тем более что эти мемуары, во-первых, единственные, написанные непосредственным участником тех событий, а во-вторых, по неясной причине не использовались авторами упомянутых работ.

Как известно, «Смоленск», под новым именем «Рион», вошел в состав «догоняющего отряда» эскадры вице-адмирала З. П. Рожественского. Под командованием командира крейсера «Олег» капитана 1 ранга Л. Ф. Добротворского корабли кратчайшим путем, через Суэцкий канал, прошли на Мадагаскар для соединения с основными силами. Во время этого плавания, 20 января 190 г., мичман Б. К. Шуберт был переведен на должность вахтенного начальника на «Олег». На этом корабле молодой офицер принял участие в Цусимском сражении 14–1 мая 190 г., был ранен осколком в голову. Уже в нейтральной Маниле стало известно о том, что еще 17 апреля Борис Карлович получил очередной чин – лейтенанта. По окончании войны, когда «Олег» возвращался на Балтику, Шуберт уже исполнял обязанности старшего штурмана. А 4 сентября 1906 г. вышел в запас⁴.

Истинных причин этого шага мы, видимо, никогда не узнаем. Надо полагать, молодому человеку, пережившему трагедию гибели родного флота и матросские бунты, просто хотелось остаться один на один со своими мыслями и доработать составленные в Севастополе летом 1906 г. воспоминания, в основу которых легли ведшиеся ранее записи. Возможно, его побудила взяться за перо и развернувшаяся на страницах ряд а газет острая полемика на тему: был ли уход крейсеров контр-адмирала О. А. Энквиста в Манилу бегством с поля боя? Страстные ответы бывшего командира «Олега» Л. Ф. Добротворского практически не печатались центральными газетами (а много ли людей читало «Котлин», в котором публиковались статьи в защиту русских моряков?)5. Впрочем, молодого офицера запаса интересовало не только прошлое, но и будущее – в чем причины поражений, как их избежать, как удержать в повиновении личный состав? В итоге, в 1907 г., в Петербурге вышла в свет его книга «Новое о войне. Воспоминания о морских поход ах 1904–190 гг.», скромно подписанная Б. Ш-т.

13 августа того же 1907 г. лейтенант Б. К. Шуберт вернулся на военно-морскую службу. Грудь его украшал орден Св. Станислава 3-й степени с мечами и бантом, пожалованный 18 июля 1907 г. за отвагу в сражении. Дальнейшая служба Бориса Карловича была связана преимущественно с Балтикой и Петербургом. Не все, конечно, проходило гладко. Так, летом 1909 г. на крейсере «Диана» кадетами Морского корпуса была утрачена секретная шлюпочная сигнальная книга, и ответственный за ее хранение старший штурманский офицер Б. К. Шуберт спустя полтора года предстал перед Кронштадтским военно-морским судом. Благодаря ряду смягчающих обстоятельств, приговор, вынесенный 2 мая 1911 г., не был суров – все ограничилось выговором⁶. В том же 1911 г., с июня по сентябрь, Шуберт исполнял обязанности старшего офицера крейсера «Диана», после чего был надолго прикомандирован «для занятий» к Морскому Генеральному штабу. Дальнейшие сведения о нем крайне скудны – 1 августа 1917 г. переведен в Черноморский флот, после революции эмигрировал. В 1940-е гг. проживал в Буэнос-Айресе, являясь старшим из находившихся там морских офицеров (кстати, главой местной русской колонии в то время был известный генерал-лейтенант А. В. фон Шварц, участник оборон Порт-Артура и Ивангорода). Скончался летом 1948 г.

Воспоминания Б. К. Шуберта написаны неплохим языком, они информативны и эмоциональны (к сожалению, это сочетание в мемуарах встречается далеко не всегда). В то же время в них немало спорных, дискуссионных моментов и оценок.

Автор выступает если не апологетом, то страстным защитником командующего эскадрой вице-адмирала З. П. Рожественского (которому и посвящена книга), не желая видеть его ошибок и превознося организаторские способности и мобилизующее влияние на личный состав. Безусловно, можно согласиться с его подходом – в Цусимской катастрофе следует винить все руководство флота, в течение многих лет вольно или невольно готовившее поражение, нельзя ограничиваться поиском «стрелочника». В то же время и Рожественский совершил немало промахов, как накануне войны по должности и. д. начальника Главного морского штаба, так и во время похода и боя эскадры. Они неоднократно и подробно разбирались исследователями⁷. Мы приведем здесь лишь одно мнение, высказанное в официальном труде по истории войны: «В действиях начальника эскадры, как в ведении боя, так и в его подготовке, трудно найти хотя бы одно правильное действие. Подчиненные ему флагманы действовали вяло и без всякой инициативы. Адмирал Рожественский был человек сильной воли, мужественный и горячо преданный своему делу, умелый организатор снабжения и хозяйственной части, превосходный моряк, но лишенный малейшей тени военного таланта. Поход его эскадры от Петербурга до Цусимы беспримерен в истории, но в военных операциях он проявил не только отсутствие таланта, но и полное отсутствие военного образования и боевой подготовки, качества, которые он не сумел сообщить и своей эскадре»⁸.

Вызывают сомнение и некоторые другие мысли автора, в частности, старание представить 97 % русских матросов ненавистниками моря. Оставим на совести мемуариста и несколько пассажей о «еврейско-революционном» характере I Государственной Думы. Складывается впечатление, что для большого числа офицеров того времени это было нормой – искать причины поражения флота, не обращая внимания на кризис государственного строя, приписывая все потрясения революции 1905–1907 гг. евреям и непонятно откуда взявшимся левым партиям.

Мы сочли нужным поместить в книгу несколько приложений. Во-первых, это рапорты командиров пароходов «Смоленск» и «Петербург» о крейсерстве в Красном море и Индийском океане, а также мичмана В. А. фон Шварца, командовавшего захваченным английским пароходом «Malacca». Во-вторых, в издание включена брошюра капитана 1 ранга Л. Ф. Добротворского «Крейсер I ранга “Олег” в бою 14-го мая 1905 г. у острова Цусима»⁹. Она существенно дополняет сделанное Б. К. Шубертом описание участия корабля в сражении, но авторы расходятся в оценке некоторых важных моментов. Так, в брошюре упорно отстаивается бездоказательная версия о гибели части судов русской эскадры от атак японских подводных лодок.

Полагаем, что книга Б. К. Шуберта совершенно незаслуженно обойдена вниманием читателей и исследователей. Одной из причин, безусловно, является ее библиографическая редкость.

При переиздании мы старались вносить лишь самую минимальную правку, исправляя стилистические погрешности. Авторские примечания помещены в круглых скобках в тексте, редакционные – в конце книги. В связи с тем, что написание названий кораблей японского флота в труде Б. К. Шуберта и приложениях нередко расходится, они везде приведены к единому стандарту. В качестве образца при этом был принят известный справочник С. Сулиги «Корабли Русско-японской войны. Выпуск 2. Японский флот» (Якутск, 1995).

Примечания

1. Формулярный список К. К. Шуберта см.: РГАВМФ. Ф. 432. Оп. 5. Д. 8272. Л. 2–5.

2. Константин Карлович Шуберт окончил также Морскую учебно-стрелковую команду (1899) и Артиллерийский офицерский класс (1907), являлся штурманом 2 разряда (1905). Его служба прошла на Черном море: и. д. старшего офицера линейного корабля «Евстафий» (1907–1908) и «Три Святителя» (1908–1910), командир эсминца «Заветный» (1910–1914), транспорта «Березань» (с 1914). С 11.09.1916 являлся начальником 6-го дивизиона миноносцев. За боевые отличия награжден орденами Св. Владимира 4 степени с мечами и бантом (23.02.1915), Георгиевским оружием (18.10.1916) и произведен в капитаны 1 ранга (06.12.1916). В конце осени 1917 г. прибыл в Ростов и рядовым вступил в Георгиевский полк формировавшейся белой армии. Активно участвовал в Гражданской войне, в том числе на Каспийском (весной 1919 г. – флаг-капитан штаба командующего флотилией, начальник отряда судов) и Черном (с 15.10.1919 – и. д. командира дредноута «Генерал Алексеев») морях. В эмиграции проживал в Королевстве СХС (1921 г.) и в Париже (1928); дата и место смерти не известны.

3. См., например: Золотарев В. А., Козлов И. А. Русско-японская война 1904–1905 гг. Борьба на море. М., 1990. С. 130–140; Стежко П. А. Дело парохода «Malacca» // Гангут. Сб. ст. СПб., 1997. Вып. 12-бис. С. 23–34; Крестьянинов В. Я. Крейсера Российского императорского флота. 1856–1917 гг. Ч. 2. СПб., 2000. С. 42–47.

4. Послужной список Б. К. Шуберта см.: РГАВМФ. Ф. 417. Оп. 4. Д. 4953. Л. 7–17.

5. Подробнее см.: Добротворский Л. Ф. Уроки морской войны. Кронштадт, 1907. С. 1–41. РГАВМФ. Ф. 407. Оп. 1. Д. 5723. Л. 1–6.

6. Определенную роль, вероятно, сыграло заступничество командующего Действующим флотом Балтийского моря вице-адмирала Н. О. фон Эссена.

7. См., например: Русско-японская война 1904–1905 гг. Работа исторической комиссии по описанию действий флота в войне 1904–1905 гг. при Морском Генеральном штабе. Кн. 7. Тсусимская операция. Пг., 1917; Крестьянинов В. Цусима. СПб., 1998; Грибовский В. Ю., Познахирев B. П. Вице-адмирал З. П. Рожественский. СПб., 1999.

8. Русско-японская война 1904–1905 гг. Кн. 7. Тсусимская операция. Пг., 1917. С. 218.

9. Брошюра не подписана, но в ее состав включен рапорт старшего офицера крейсера капитана 2 ранга С. А. Посохова. Это дало возможность составителям библиографических справочников всю брошюру также приписать тому же автору. Исследования показывают, что в статье C. А. Посохова «Воспоминания о Цусимском бое» (в сборнике: «С эскадрой адмирала Рожественского». Прага, 1930; переиздание: СПб., 1994. С. 72–81) действительно имеются некоторые текстовые заимствования из брошюры. В то же время в брошюру вошли большие фрагменты из рапорта Л. Ф. Добротворского, опубликованного в «Сборнике донесений о Тсусимском бое 14 мая 1905 г.» (СПб., 1907), что дает возможность считать автором именно его.

Новое о войне
Воспоминания о морских походах 1904–1905 годов

Зиновию Петровичу Рожественскому, своему бывшему командующему и учителю, с глубоким уважением посвящает свои воспоминания
Автор

Я чувствовал грозу; она была уж близко – Насыщен воздух был, стояла в море мгла, И тучи темные спустились низко, низко… Я долго ждал грозу и вот, она прошла.
Лейтенант С[лучевский]

Начало военных действий между Россией и Японией, равно как и окончание их, застали меня вдали от родины, первое – на островах Атлантического океана, второе – на островах Тихого. За этот промежуток времени мне случилось возвратиться в Либаву на учебном корабле, затем плавать на вспомогательном крейсере, посланном для поимки пароходов, везущих грузы военной контрабанды в порты Японии, и, наконец, на боевом крейсере, состоявшем во второй эскадре Тихого океана. На последнем я участвовал в бою при Цусиме, после которого пробыл в Маниле до ратификации мирного договора и на нем же вернулся в Россию в марте текущего (1906-го. – Прим. ред.) года.

За время этих плаваний я вел краткий конспект всего того, что мне казалось интересным и достойным внимания, и теперь на досуге, пользуясь имеемым материалом и услугами памяти, описал свои впечатления за минувшие два с лишним года.

Считаю своим долгом заметить, что в изложении происходивших перед моими глазами событий я брал их такими, какими они мне представлялись, не считаясь с причинами, их вызвавшими. Поэтому многие факты, выставленные в моем рассказе, благодаря их всестороннему позднейшему освещению, уже усвоены читающей публикой в более полной форме, чем та, которая предлагается мною. Но я и не преследовал трудной задачи исследования и критики событий и, рассказывая о них, прошу читателя войти в положение простого участника-исполнителя, каковым я был в минувшей эпопее.

Русское общество уже более или менее знакомо с действиями нашего флота во время минувшей войны. Я пополняю эти сведения воспоминаниями о плавании на одном из вспомогательных крейсеров, вышедших из Черного моря, в июне 1904 г., о действии которых, наделавших в свое время столько шуму во всем мире, до сих пор было так мало известно. Затем, касаясь 2-й эскадры Тихого океана, о пребывании в которой, несмотря на всю тяжесть службы, у меня сохранились самые светлые воспоминания, я не мог не остановиться на личности командующего эскадрой, адмирала Рожественского.

Людской суд над человеком, не оправдавшим ожиданий общества, неумолим, какова бы ни была причина его виновности. Старая восточная поговорка говорит, что «пока ты богат, знакомых у тебя полна поднебесная, обнищай – и все тебя оставят», и меня поражает, как верно эта печальная правда сказалась в данном случае. Но мы, почти вся без исключения молодежь эскадры, любили своего начальника и высоко ценили его. Решительность адмирала, его строгость, прямота и честность, связанные с истинным благородством, качества редкие в наш век и привлекающие всякого, завоевали и наши сердца. Адмирал был далек от искания популярности, и нашел ее: он был суров, за массой дела, только при экстренных случаях объезжал суда – он привлек наши симпатии и всякое краткое посещение им корабля, малейшая благодарность, давали нам новые силы переносить тяжесть похода. С ним, казалось, ничего не было невозможного – судьба решила иначе…

Тяжело было нам, пережившим ужасный погром, мириться с сознанием, что теперь все погибло, но мы никогда не забывали бывшего своего командующего, теперь тяжело раненного и уже в плену испытавшего на себе всю горечь приведенной мною выше истины. Ошибаться свойственно всякому, а времена чудес миновали безвозвратно. Отчего же Рожественскому не хотят простить его ошибок и требуют от него чудес, так как только наличие таковых могло бы отвратить неминуемую гибель наших кораблей, обреченных на нее заранее целым рядом промахов, небрежных и преступных деяний за последние десять лет существования нашего флота?

Но что было, того не вернешь. Впредь надо быть умнее и приложить все усилия, чтобы доказать миру, что все постыдное, случившееся в минувшие годы, не только больше не повторится, но и в недалеком будущем, когда Россия окрепнет, придет наш черед торжествовать, и снова на нашей улице будет праздник.

Поставив себе такую цель, будущее не страшно, а заманчиво. С заветом адмирала Макарова «помни войну» и постоянной мыслью о сотнях героев, покоящихся на дне Корейского пролива и взывающих о реванше, Россия не может не вернуть с лихвой утраченного обаяния и смоет тяготеющий над нею позор!

Севастополь, июль – август 1906 г.

I

Объявление войны застало меня в Лас-Пальмасе – главном городе острова Gran Canaria группы Канарских островов. Я состоял тогда на крейсере II ранга «Крейсер», в сущности, устаревшем парусном клипере, плававшем с учебной целью, с учениками Черноморской учебной команды строевых квартирмейстеров.

В Лас-Пальмасе, или верней в его гавани La Luz, отстоящей от города в 4–5 милях, «Крейсер» находился с 14 декабря 1903 г., придя сюда с острова Мадера, и сделал этот переход почти исключительно под парусами, воспользовавшись услугами начинающегося пассата. Пользуясь удобной стоянкой и прекрасной погодой, с приходом в Лас-Пальмас было приступлено к чистке и окраске корабля с расчетом привести его к предстоящим праздникам Рождества Христова в блестящий вид, который он понемногу утратил за время предшествовавших переходов, из которых ни один не обходился без свежей погоды. Сами праздники прошли как и всегда – с традиционной елкой, командным спектаклем, приемом местных знакомых, поездками в живописные окрестности города и посещениями городского театра, – не скучно и не весело, с более частыми воспоминаниями о далеких своих, там, за океаном, встречающих праздник при других условиях и обстановке.

После Нового года возобновились занятия и учения. Бывать в городе приходилось теперь довольно редко, чему способствовала еще его отдаленность от места нашей стоянки. Поэтому офицеру, отправляющемуся в город, давались всевозможные поручения от всей кают-компании, причем непременно вменялось в обязанность привозить как можно больше иностранных газет и журналов, как местных, так и европейских, которые потом и разбирались почти нарасхват. Дело в том, что хотя на корабле и получались русские газеты, но они доходили до нас через 2–3 недели по выходу в свет, в зависимости от пароходов, и доставлялись поэтому неравномерно и неаккуратно.

Между тем, в воздухе чувствовалось что-то тяжелое, грозное. Политический горизонт заволокло черными свинцовыми тучами; непогода должна была ударить, откуда – все понимали отлично, но когда?.. С двадцатых чисел января английская печать открыто заговорила о скором столкновении своей восточной союзницы с «северным колоссом», и нисколько не стесняясь, высказывала свою симпатию первой, как вступающей в борьбу за свою свободу. Но можно ли было придавать серьезное значение этим трескучим статьям, зная любовь англичан к бряцанью оружием, не имея с другой стороны решительно никаких подтверждений из России о близящейся катастрофе?

25 января один из наших офицеров, вернувшись из города, привез известие, что во всех кафе, так же как и английских отелях, вывешена телеграмма Рейтера, сообщающая о разрыве дипломатических отношений между Россией и Японией. Офицер рассказывал, что испанцы, падкие вообще до всяких политических новостей, только и говорят, что о полученном сегодня известии; знакомые, а потом и совсем чужие, узнав в нем русского офицера, жали ему руки, выражая при этом уверенность, что если начнутся военные действия, японцам несдобровать. До поздней ночи пересуживалось в кают-компании сегодняшнее известие и его вероятные последствия. В его правдоподобности не сомневался никто, несмотря на то, что оно исходило из источника, вообще не пользующегося доверием: воздух был слишком насыщен, чтобы могло обойтись без грозы. Полученная на другой день официальная телеграмма из Петербурга подтвердила Рейтеровское сообщение.

Вслед за тем каждый новый день приносил известия одно другого невероятнее и печальнее. Внезапная атака Порт-Артура, следствием которой явились тяжелые повреждения «Ретвизана», «Цесаревича» и «Паллады», – атака, которую, по словам тех же Рейтеровских телеграмм, русские прозевали, пируя на берегу¹; бой «Варяга» и «Корейца» и гибель этих судов в Чемульпо; стремительное наступление японской армии…

Верить всему этому так не хотелось, а с другой стороны, не было никакого основания считать эти новые сообщения ложными, или хотя бы преувеличенными, так как первое, о разрыве дипломатических отношений, казавшееся также сомнительным, подтвердилось так быстро. И мы, заброшенные среди океана, на далеком западе, томились этой неизвестностью и необходимостью сидеть сложа руки, в то время, когда там, на противоположном конце земного шара, уже полилась русская кровь и братья наши умирали, взывая о помощи. Особенно неприятно было принимать разных должностных лиц и командиров, стоявших в гавани иностранных судов, приезжавших к нам на крейсер с выражением своих соболезнований. Они спрашивали, какие известия имеем мы от своего правительства, и несказанно удивлялись, получая ответ, что кроме первого – об отозвании послов, никаких. Некоторые даже этому и не верили, думая, что русские секретничают.

Действительно, упорное молчание из Петербурга становилось непонятным. Конечно, разговоры о войне и о быстро сменяющихся теперь событиях, стали постоянными в кают-компании; сколько было споров, предположений, догадок! Помню, как-то вечером, взвешивались и сравнивались шансы на море – наши и японские. «По моему мнению, господа, – сказал я, – мы потеряем на море все, и одна надежда у нас на армию». Целая буря негодования обрушилась на меня за эти слова: такого пессимизма не разделял никто. Увы, потом оказалось, что я был прав с моим невольным пророчеством.

30 января, в 5 ч дня пришла давно ожидаемая телеграмма из Петербурга, и, хотя она только чрезвычайно лаконично извещала о начале военных действий, все же на душе стало как-то легче, так как томительная неизвестность теперь немного прояснялась. Сейчас же новость эта была объявлена команде, после чего отслужили молебен; настроение было приподнятое. Последующие дни прошли в ожидании подтверждения или опровержения из России тех грустных известий, которые для иностранцев сделались уже неоспоримым фактом, а также инструкций – когда и куда идти. По утвержденному высшим начальством маршруту, «Крейсер» должен был простоять в Лас-Пальмасе до половины февраля, затем пойти на Азорские острова, откуда возвращаться в Россию, с заходом в Шербур и Копенгаген. Казалось, что теперь, вследствие изменившихся обстоятельств, маршрут этот терял смысл, что возвращаться нужно скорее и притом кратчайшим путем; но почему же так медлила ожидаемая инструкция?

Наконец, в полдень, 4 февраля, она была получена, состоя из двух слов – «немедленно возвращаться», и через час на крейсере уже было приступлено к погрузке угля. Уголь принимали кроме ям еще и на палубу; принимали воду, провизию, кончали расчеты с берегом. По всем приготовлениям было видно, что поход будет продолжительный, но в каком порту предстоит ближайшая остановка, командир (капитан 2 ранга Александр Густавович фон Витте. – Прим. ред.) держал пока в секрете. На другой день, в 5 ч дня, «Крейсер» снялся с якоря и, выйдя за мол, лег на север. со всех стоявших в гавани военных и коммерческих судов неслись крики «ура» и звуки русского гимна; все мачты расцветились сигналами – пожеланиями счастливого плавания и удачи, и, когда в голубой дали скрылся силуэт гористого острова, всем на корабле стало известно, что путь наш лежит в г. Виго, где по телеграфу заказан уголь, для дальнейшего следования в Россию.

Нужно ли говорить, как рвались мы все вперед, на далекий север, как хотелось нам, чтобы наш старичок корабль делал не 10 узлов (узел – морская миля – 1 3/4 версты. Идти 10 узлов – значит идти со скоростью 10 миль в час. – Прим. авт.) – из-за противного ветра мы шли пока под парами, – а 15–20! Но, увы, на другой день, благодаря засвежевшему за ночь ветру, мы подвигались уже с трудом, со скоростью 3–4 узла и идти прежние 10 казалось нам счастьем. Затем стало еще хуже. Ветер зашел (ветер «зашел» – значит, что он стал более противным относительно курса корабля; «отошел» – наоборот. – Прим. авт.), и так как слабой машине «Крейсера» стало не под силу выгребать против огромной океанской зыби, мы вступили под паруса, а вследствие этого пришлось изменить курс и идти на West, в сторону от желаемого направления. 7-го курс несколько исправился – ветер отошел; 8-го погода стихла совершенно, и мы вступили под пары. 9-го, после полудня, задул попутный ветер; этим сейчас же воспользовались: поставили все наличные паруса и до вечера следующего дня шли очень недурно.

К ночи 11-го начало свежеть; ветер заходил, и все предвещало близкий шторм. 12-го и 13-го – шторм. Двигаться к цели стало совершенно невозможным, и «Крейсер», под самым ограниченным числом парусов, несся куда-то на SO. В 4 ч дня решено было испытать последнее средство – лавировать под парами и парусами, чтобы хоть сколько-нибудь подвигаться вперед. Перебой винта был страшный, крейсер до самой фок-мачты зарывался в налетавшие волны, но все же мы шли теперь более или менее к цели, со скоростью 4–5-ти узлов и были довольны. Так прошли два дня, в течение которых ветер не унимался, и лишь в ночь на третьи сутки погода начала успокаиваться; мы легли на настоящий курс и вечером, 16 февраля, встали на якорь на рейде города Виго.

Если я скажу, что в Виго испанцы встретили нас радушно, я буду не прав, – они нас прямо-таки чествовали. «Крейсер» с его экипажем был здесь хорошо известен, так как каждый год посещал Виго и простаивал подолгу в его чудной бухте, столь удобной для всевозможных рейдовых учений. За этот поход мы простояли здесь с половины сентября до половины ноября, причем местное население относилось к нам как нельзя лучше. Теперь нам были особенно рады. Местные власти ничего не имели против того, чтобы «Крейсер» принял полный запас угля и припасов; газеты выпустили по нашему адресу приветственные статьи, в которых упоминались по фамилиям все офицеры корабля, с самыми неожиданными и лестными подробностями частной жизни каждого, а фантазия одной – «Noticiero de Vigo» – дошла до того, что она поместила кроме всего прочего заметку, что к «Крейсеру», по приходе его в Россию, присоединятся еще два таких же корвета, находящихся пока в постройке, и сформированная таким образом дивизия предназначена для совместных операций на Дальнем Востоке.

Почтенная газета была по-видимому не высокого мнения о наших морских силах! На берегу, куда ни покажешься, – приветствия, рукопожатия, крики «evviva Russia». В кафе, куда мы зашли вечером, публика потребовала русский гимн, появилось шампанское и полились длинные речи на испанском языке, со всевозможными пожеланиями. Пришлось отвечать тем же; но каково же было наше удивление, когда, желая заплатить за выпитое, мы услыхали в ответ, что от нас денег не возьмут, так как все уже уплачено! Наш уход из Виго был назначен на 19 февраля. За три дня стоянки были пополнены запасы по всем частям и сделаны исправления повреждений, причиненных последним штормом, и теперь все с нетерпением ждали съемки с якоря, так как было известно, что командиром получена какая-то телеграмма из России, содержание которой он хотел нам сообщить лишь по выходе в море.

Стоял ясный, тихий день. Теплые лучи солнца ярко освещали живописно расположенный город, с господствующей над ним цитаделью; с одной стороны его тянулись цепи гор, теряясь в прозрачной дали, с другой – расстилался безмятежно дремлющий залив, сливаясь за горизонтом с ласковым голубым небом. Было довольно холодно, но, благодаря тишине воздуха и припекавшему уже солнцу, этого не ощущалось. Со всех сторон крейсер был окружен шлюпками, полными народа, выехавшего на рейд сказать нам свое прости, – на некоторых была музыка. Когда, подняв якорь и медленно развернувшись, мы направились к выходу, вся масса шлюпок двинулась за нами; заиграла музыка, раздались восклицания и напутствия, отчетливо раздававшиеся в ясном воздухе. Затем, понемногу шлюпки стали отставать одна за другой и вскоре остались все позади, в полосе дыма, выбрасываемого из трубы прибавившего ход крейсера; с них долго еще махали платками и шляпами. Наконец все исчезло, и, пройдя остров, замыкающий бухту, крейсер вышел в океан.