Серебро и желатин

Серебро и желатин

Регина Соболева

Редактор

 Борис Панкин

Корректор

 Борис Панкин

Фотограф

 Регина Соболева

© Регина Соболева, 2021

© Регина Соболева, фотографии, 2021

ISBN 978-5-4498-2622-0

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

ЭТАП I

ЭКСПОНИРОВАНИЕ

«я была крошечной гидрой…»

я была крошечной гидрой

плоским червем зиготой

делением клетки игрой

в чужой голове этот кто-то

придумал меня целиком

увидел во сне наигрался

заставил пить чай с молоком

научил целоваться

он представлял мою жизнь

мать отца младшего брата

и первобытную слизь

компота вселенной стаккато

биения сердца и тока горячей крови

зачем он придумал мне

так много боли?

«Земля накренилась набок…»

Земля накренилась набок,

Взбивая рассветную пену,

И поползла по крену

Стрелка из красных ниток.

В небе рождался слиток,

В толще пород воздушных.

И мы выходили слушать

Запахи свежего хлеба.

Как разразилось небо,

Как разошлись обрывки!..

Теплые жирные сливки,

Мягкий пахучий сбитень,

Свеж и горяч и сытен,

Будто разлит повсюду.

Вкусное сладкое чудо

Плавится, тает, жжется.

Тише – сегодня солнце!

Страшное красное солнце,

Что ниспадает с вершины

И ловит лесную тень!

Мама, мы будем тихо,

Мы осторожны будем…

Солнце медовым сгустком

Капало целый день.

Дети, сминая травы,

Песни поют, танцуют…

Солнце до самых пяток!

Светом и имбирем!

Руки цветы целуют,

Слезы в сто тысяч пряток…

И мы с моею подругой

Золото тихо поем.

Зрелые солнца в небе,

Пусть их сегодня много…

Будет, как абрикосов

В июньской и сочной траве!

Этого все мы скопом

Про себя просили у бога

И напролет все утро

Искали его везде.

«Пока не родился, Вселенная…»

Пока не родился, Вселенная

Размером с картонный ящик,

С резиновый детский мячик,

Нелюбимый, зеленый, рыхлый.

А в ящике: китайские карты

Из сокольского картона.

Это настолько огромно,

Что даже совсем не больно.

Больше чем мир на ладони бога.

Больше, чем живой глаз способен.

В ящике – неприятности.

Значки, наклейки и разности.

Булавки, скрепки, камешки,

Пластмассовые солдатики,

Срезанные атласные бантики,

Карты памяти, календари,

Талисман с лабиринтами,

Шишка без зерен и мандарин,

Засохшие цветы, старые ключи,

Жетон для поездки в метро.

Все на полу в детской усыпано

Книгами. Пуговицы, гвозди, иглы.

Пока еще не родился, в мире,

Как в картонной коробке,

Сыро, темно и хочется верить,

Что хотя бы наполовину красиво.

Как если б внезапно

Крышку кто-то откинул.

Иная раса

1.

Мой папа однажды

Пришел с работы

И застрелил маму.

Сам застрелился.

А меня оставил.

Помню, они ругались.

Мама громко кричала.

Лилась в раковину

Вода из-под крана.

Потом мама упала,

И покачнулся пол.

А я забрался под стол.

Между мной и дверью

Были две лужи,

Слитых в одну,

Застывших в углу

Коркой ржавой.

Я сидел под столом два дня

И смотрел на лицо мамы.

2.

В детдоме кормили

Подгоревшей кашей.

Мы мечтали о макаронах.

Нам было страшно.

Нас отпускали гулять.

Куда – не важно.

Мы охотились,

Ловили крыс.

И тогда по субботам

Наедались.

Шутили, смеялись, пели.

Думали о том, куда нас дели,

Во что одели,

Да и зачем в самом деле.

Потом в тишине и вони

Новых уродливых классов

Нас учили священной боли,

Создавая иную расу.

Мы – на них. И они – на нас.

И угрюмо на вопросы учителя

Дружно молчал класс.

«А потом привыкаешь к скрипучим полам…»

А потом привыкаешь к скрипучим полам,

Запахам мокрого дерева, сороконожкам и паукам.

К печному дыму, салфеткам, картинкам,

Вырезанным из журналов «Огонек» и «Мурзилка».

В банке из-под капусты завариваешь траву:

Смородину, жмых, подорожник, крапиву,

Потому что ты – уже взрослый и «юный химик»,

И дома забыл своих роботов, кассеты и видик.

Потом – полоть огород, обирая малину.

Бегать по грядкам за бархатницей и алкиной.

Дразнить соседских гусей и уток.

Мазать йодом укусы соседских гусей и уток.

И прятаться от соседей в какой-нибудь закоуток.

А потом привыкаешь к сверчкам, темноте,

Шепоту дедушки: «Ну говорил же тебе».

Представишь, как завтра соберутся ребята,

И станут из-за гусей дразнить тебя: «Терминатор».

Тихо становится, только трещит ОРТ.

Что ночь? Еще пара часов и – рассвет!

Ждешь петухов, завернувшись в бабушкин плед.

Ты – ловок, умен и красив. Тебе шесть лет.

«я открыл этот мир…»

я открыл этот мир

как открывают постыдную тайну

чужого рождения

с терпкою ноткой полного

удовлетворения

вмиг успокоившись

тяжело дыша

с наслаждением

убаюкиваю малыша

подмигиваю акушеру

эта тайна

чудо как хороша

практически без единого вша

без единой мысли

в колыхаемых ветром ржах

я открыл эту тайну

черной сосущей дыры

в которой не видать ни зги

только в еле-еле

просматриваемые щели

сквозит

«Они когда-нибудь останутся стоять…»

Они когда-нибудь останутся стоять,

Зажав в руках бесплатные пакеты,

Повернув головы друг к другу.

На пустынной парковке в безветрии

Огромной стеклянной обетованной

земли.

Словно памятник застывшим мукам,

Многозначительному молчанию и любви.

И если у каменных глаз нет зрачков,

Взгляды – серая липкая гранитная

крошка.

Всего лишь – каша с сахаром и молоком.

Пакет с сахаром, пачка крупы, молоко.

В прозрачном пластиковом пакете. И все это

лишнее.

Но потом кадр сдвинется с мертвой точки.

Женщина возьмет за руку дочку.

Пакет упадет на землю.

Расплескается молоко.

И люди уйдут домой.

«Радостно на душе по-детски…»

Радостно на душе по-детски.

На мне сарафан из маминой занавески,

Красные бантики и сандальки.

И день такой летний, маленький, жаркий.

Брови в поту, и носки слетают.

Я – в незнакомом городе никого не знаю.

Знаю, что надо суп съедать до конца,

Уважать и слушаться мать и отца,

Не обижать братика, не играть в солдатики.

Кукол одевать, раздевать, укладывать спать.

На улице не бегать, не прятаться, не орать.

Загибаю на обеих руках пальцы.

Учусь считать. А еще мне нельзя драться.

И нужно бережно обращаться с ранцем,

Который больше меня. Заканчиваются пальцы.

Но не заканчиваются мои обязанности…

«Моя мама учила меня рисовать…»

Моя мама учила меня рисовать

Принцесс, спокойно смотревших с листа.

Желтым цветом – корона, синим – глаза,

Розовое лицо, красные губы, тонкий нос

И черная коса с фиолетовым бантиком.

Помню, тогда соревновалась с братиком.

Он изображал сценки из всамделишной жизни

С врачами и большими настоящими шприцами,

Папами-пожарными и мамами-телефонными линиями.

Все это было синее-синее с красными крестами.

И почему-то очень нравилось нашей маме.

Я его хотела сдать в милицию на перевоспитание.

Пусть перестанет пророчить врачей со шприцами.

А я перестану рисовать лица с перекошенными ртами.

Принцесса очень боится. Принцессу зовут Регина

И ей снится, как с нее в больнице снимают кожу

И пришивают другие лица. На каждую сторону света,

Каждому-каждому принцу.

По одному на каждое последующее свидание.

До свидания.

«Выплеснула фрикадельку из тарелки…»

Выплеснула фрикадельку из тарелки,

По столу покатала, потыкала вилкой,

Представила – у фрикадельки детки

Есть. Мамку ждут, им страшно и дико.

Суп холодел, покрывался пленкой,

Жирная ложка застывала в горсти.

Я шептала фрикадельке тихонько:

«Милая, ты уж меня прости!».

Мама меня заперла в квартире.

Канатом прикручена дверь к двери.

Несчастней меня никого в этом мире

Не было в тот день.

«Милая крошка…»

Милая крошка

Сдувает с ладошки крошки

Птичкам, швейцарским летчикам,

Которым все равно,

На что именно гадить.

Я бы хотела погладить

Утенка, который этакой осенью

Вылупился из яйца.

Хотелось бы посмотреть

На мать его и отца.

И выскрести до конца

Из кармана пальто

Все зернышки.

Голуби, ощетинив перышки,

На ветках как яблоки,

Сгнившие с