Loe raamatut: «Лжепророк»

Font:

Richard A. Knaak

Diablo: The Sin War. Book Three. The Veiled Prophet

The Sin War Book Three. The Veiled Prophet, World of Warcraft, Diablo, StarCraft, Warcraft и Blizzard Entertainment являются товарными знаками и/или зарегистрированными товарными знаками компании Blizzard Entertainment в США и/или других странах.

Все прочие товарные знаки являются собственностью соответствующих владельцев.

* * *

Настоящим героям – всем моим читателям, служащим в Вооруженных Силах.

Пролог

…Итак, после уничтожения главного храма Церкви Трех, после исчезновения ее главы, Ульдиссиан, сын Диомеда, и его эдиремы двинулись по миру, очищая землю от прочих следов сей нечестивой секты. Ярче яркого пылало на их пути пламя праведного возмездия, истребляя все, что осталось от Культа Трех.

Однако Собор Света по-прежнему сохранял силу и власть, и пустоту, возникшую там, где некогда проповедовали приверженцы Трех, не преминули заполнить посланцы Пророка. Нет, вступать с эдиремами в противоборство они даже не помышляли, но неизменно следовали за ними, помогая местным жителям отстроиться заново, а заодно предлагая и утешение.

На подобные вещи, столь обыденные и заурядные, Ульдиссиан закрывал глаза, ибо полностью сосредоточился на собственных крепнущих силах, уверенный в том, что Собору не выстоять против борющихся за правое дело. Сражаясь с фанатиками и демонами, он не понимал, к чему исподволь стремится ангел Инарий, известный людям в образе юного красавца, духовного вождя Собора Света. О помощи в низвержении Церкви Трех, оказанной ангелом Ульдиссиану, не ведали даже дракон Траг’Ул и отрекшийся от Инария сын, нефалем по имени Ратма.

Но если таков был их грех, не менее грешен оказался и сам Инарий, не заметивший, что о борьбе за душу мира, именуемого Санктуарием, стало известно кое-кому еще… а между тем эти «кое-кто» вполне могли пожелать забрать добычу себе, либо взять да уничтожить все без остатка.

И, разумеется, никто на всем белом свете – ни таинственный лже-Пророк, ни даже сам Ульдиссиан – еще не понимал, во что медленно, но неуклонно превращается старший из сыновей Диомеда…

Из «Книг Калана»

том двенадцатый, лист первый

Глава первая

Под пронзительный визг человека посреди пентаграммы Зорун Цин сотворил новое заклинание, при помощи коего искусно избавил тело пытаемого от очередного лоскута кожи. Лоскут – ровно три на три дюйма – сам собой, без малейшей заминки, свернулся в трубочку, оставляя на обнаженном теле кровоточащую рану, являя взору мускулы и сухожилия. Ручейки крови, потекшие вниз, смешались с алыми лужицами, во множестве украшавшими каменный пол.

Сухопарого, бородатого мага кровавые кляксы на каменных плитах ничуть не волновали. Кровь эта будет собрана позже, для прочих надобностей, никак не касающихся насущных материй, интересующих темнокожего кеджани в данный момент. Подумать только: Совет Кланов сумел прекратить внутренние распри на столь долгий срок, чтоб упросить его выяснить все возможное о заполонившем окрестные земли войске фанатиков, наделенных невероятным могуществом!

Нет, дело состояло вовсе не в том, что этим, как они сами себя именуют, «эдиремам» удалось одолеть могущественную Церковь Трех. Напротив, избавлению от этой влиятельной секты, отнявшей у заклинателей изрядную долю власти, кланы магов были очень и очень рады. Именно Церковь Трех и стала одной из главных причин первых раздоров меж кланами, немедля сцепившимися друг с дружкой в борьбе за остатки этой власти.

Встревожил кланы настолько, что им наконец-то удалось хоть в чем-то столковаться, простой факт: основную массу эдиремов составляли ничему не обученные простолюдины. Все это были крестьяне, поденщики и так далее, однако ж их предводитель сулил им возможности, коих маги достигали лишь ценой ежедневного кропотливого труда на протяжении большей части отпущенного срока жизни. Вдобавок, их манера использования собственных сил свидетельствовала о беспечности, о безрассудстве, крайне опасном во множестве отношений. Таким образом, эдиремы являли собой источник несомненной угрозы, и угрозу сию надлежало ограничить жесткими рамками.

И кто же справится с этим лучше, чем кланы магов? Уж под их-то строгим надзором эти таинственные силы непременно будут должным образом изучены и использованы.

– Итак, повторяю, – проскрежетал Зорун. – Ты видел, как пришлые до основания, голыми руками, разрушили храм! Какие слова они при том произносили? Какими жестами сопровождали их?

– Н-не знаю! – завопил пленник. – К-клянусь, не знаю!

Человек этот был лыс, как колено, но телом, несмотря на допрос, еще крепок. Некогда он служил в храмовой страже и оказался одним из немногих счастливцев, ускользнувших из лап фанатиков. Дабы выследить хотя бы этого типа, Зоруну пришлось потратить не одну неделю – так глубоко уцелевшие церковники забились по норам.

– К-клянусь: так и было! Они… ничего такого не делали!

Мановением руки кеджани велел лоскуту кожи окончательно отделиться от тела. Пленник вновь испустил страдальческий вопль. С нетерпением дождавшись, пока крик не утихнет, перепоясанный оранжевым кушаком маг заговорил снова.

– Напрасно ты полагаешь, что я поверю, будто они способны добиться цели, всего-навсего повелев желаемому совершиться. Магия действует совершенно иначе. Для этого требуется сосредоточенность, определенные жесты и долгие упражнения.

Но пленник лишь со стоном перевел дух. Нахмурившись, Зорун Цин медленным шагом двинулся вокруг пентаграммы. В восьмистенной комнате, где он с самого утра допрашивал бывшего стража, царил безупречный порядок и чистота. Каждый сосуд, каждый свиток пергамента, каждая вещь, наделенная волшебными свойствами, были разложены по полкам в строгом, раз навсегда заведенном порядке. Порядок и аккуратность Зорун полагал первоочередным залогом успеха в тайных искусствах. Не в пример кое-кому из других магов, он не позволял хламу взять над собою верх, а пыли да паутине – уподобить его святая святых свинарнику.

К безупречности кеджани стремился и во всем, что касалось его самого. Его коричневая, свободная в плечах блуза и складчатые штаны неизменно были дочиста выстираны. Бородку он всегда содержал определенной длины, надлежащим манером остриженной, и даже редеющие седины, умащенные маслом, искусно, волосок к волоску, зачесывал на затылок.

Возможно, предпочитаемый Зоруном образ жизни в какой-то степени объяснял его настойчивость в постижении секрета фанатиков. Они несли в мир небрежность, беспорядок, а основой их чародейства, судя по всему, служили чувства, мимолетные прихоти. Правду сказать, когда совет обратился к нему с этим делом, Зорун уже втайне от всех начал вникать в положение. Разумеется, совету он о том не сообщил: иначе ему могли отказать в удовлетворении перечня выдвинутых им встречных требований, не говоря уж об обещании большего в случае успеха.

Нет, никаких «в случае». Успеха Зорун добьется непременно.

– Ты видел предводителя асценийцев, так называемого Ульдиссиана уль-Диомеда. Это правда?

– Д-да! Да! – завопил храмовый страж, едва ли не радуясь возможности ответить хоть на какой-то вопрос. – Видел! Бледный такой! Говорят, из крестьян… происходит!

– Копающийся в земле, – с презрением пробормотал чародей. – Чуть выше животного…

Пленник над пентаграммой невнятно забулькал, возможно, соглашаясь с сим утверждением.

– Говорят, храм разрушил именно он, в одиночку. Ты это видел?

– Н-нет!

Ответ раздосадовал Зоруна пуще прежнего.

– Тогда ты напрасно отнимаешь у меня время.

Небрежный жест – и окровавленный пленник ахнул, сдавленно захрипел, дернулся, пытаясь дотянуться до горла, чудовищно вспухшего вокруг кадыка. Однако если б даже плененному стражу было позволено поднять руки (чего чары мага ему, естественно, не позволяли), то и тогда помешать чарам Зоруна он бы не смог.

Невнятно вскрикнув напоследок, страж разом обмяк, и Зорун, наконец, позволил мертвому телу рухнуть на пол, где оно весьма неопрятным образом распростерлось поверх пентаграммы.

– Терул!

На зов в комнату, волоча на ходу ноги, вошел огромного роста, плечистый кеджани с необычайно крохотной головой, одетый только в простую блузу. Лицо его очень напоминало мордочки небольших обезьянок, почитаемых многими жителями нижних земель как святыня, хотя, на взгляд Зоруна, божественного в них было не более, чем в его слуге. Терул обладал иным достоинством – превосходно, без лишних вопросов, исполнял прямо отданные приказания, за что и был уведен магом из городских трущоб.

Терул вопросительно хрюкнул (подобные звуки вполне заменяли ему речь) и в знак почтения склонил перед хозяином крохотную головку.

– Тело.

В подробности Зоруну вдаваться не требовалось: слуга и без того прекрасно понял, чего от него хотят. Легко, будто перышко, подхватил Терул мертвого стража, не обращая внимания на то, что извозился в крови. Хозяином великан был обучен мыться и чиститься всякий раз по завершении дела.

Все так же волоча ноги, Терул вынес труп в коридор. Сточных туннелей в недрах столичного города, Кеджана, имелось великое множество. Все они в итоге вели к реке за городскими стенами, а уж там дикие дебри земель, также названных древними Кеджаном, поглотят любые отбросы.

Взглянув на лужу крови и оставленный Терулом кровавый след, Зорун пробормотал заклинание и начертал в воздухе надлежащие знаки. Сколь же безмерное удовлетворение чувствовал он, глядя, как алая жидкость без сучка и задоринки течет к пентаграмме, не оставляя ни капельки на полу! Многие ли из членов совета способны исполнить этакий трюк? Сие заклинание Зорун оттачивал до совершенства на протяжении десяти лет…

Маг недовольно поморщился. Несомненно, этот Ульдиссиан уль-Диомед мог бы проделать то же одним-единственным взглядом.

«Нет, так быть не должно… а если уж должно, подобными силами надлежит обладать мне, а не какому-то глупцу из простонародья!»

Подхватив плащ, Зорун покинул свою святая святых. Теперь ему требовалось кое-кого навестить, дабы разжиться кое-какими вещицами, необходимыми для дальнейших трудов, а это означало довольно щекотливые переговоры, сделки, о которых он отнюдь не желал извещать нанимателей. Секреты любого мага стоят куда дороже обычных монет либо самоцветов. Цена их исчисляется жизнями.

И если замыслы Зоруна сбудутся как задумано, одной из этих жизней станет жизнь асценийца по имени Ульдиссиан.

* * *

– Ты должен поговорить с братом, – настаивал Ратма. В его обычно ровном, бесстрастном голосе слышались нотки тревоги. – Чем ярче проявляется его сила, тем беспечнее он становится.

– И что же нового я ему скажу? – пожав плечами, откликнулся Мендельн.

Оба они были разительно схожи, но в то же время совсем не походили один на другого. Ратма превосходил ростом большинство людей. Безупречные черты лица его словно вышли из-под резца искуснейшего ваятеля, необычайную, не свойственную никому из живых бледность кожи особенно ярко подчеркивал черный плащ с капюшоном и черные же одежды.

Мендельн уль-Диомед, не в пример ему, роста был среднего и лицом – куда проще. Родился он в крестьянской семье, хотя сам склонности к земледелию не проявлял. Из-за широкого носа он в сравнении с собеседником казался себе сущим уродом, а его темные волосы рядом с черной как смоль шевелюрой Ратмы словно светлели сами собой.

Однако и поведением, и речью, и даже одеждой они напоминали братьев куда больше, нежели Мендельн с Ульдиссианом. Одевался Мендельн точно так же, как Ратма, а кожа его, хоть и слегка розоватая, была гораздо бледнее типичного цвета – особенно для асценийца, которому давным-давно, подобно брату с Серентией, следовало бы пропечься под солнцем до черноты, не хуже жителей нижних земель.

Впрочем, столь близкому сходству Мендельна с Ратмой удивляться не стоило. Ратма выбрал младшего из сыновей Диомеда себе в ученики, и теперь ему первым из смертных предстояло ступить на путь, пройденный сыном ангела и демонессы.

– Он думает, будто поступает весьма целесообразно, – продолжал Мендельн. – Церковь Трех, дескать, вновь пробуждается к жизни, вынуждая его извести всех их присных под корень. И ему, и многим другим это кажется вполне разумным. Тут ему даже я в логике отказать не могу.

Полы плаща Ратмы взвихрились, всколыхнулись, хотя вокруг не чувствовалось ни ветерка. Плащ его нередко казался живым существом, но так ли это, Мендельн ни разу не спрашивал.

– Но из-за всего этого он не замечает затей отца, – напомнил рослый нефалем.

Ратма был Древним, одним из первого поколения рожденных в мире, известном немногим избранным под именем «Санктуарий». Подобно ему, все это поколение являло собою потомство беглецов, оставивших кто Небеса, кто Преисподнюю, отрекшихся от их вечного противостояния и объединившихся в поисках новой жизни.

Новую жизнь они на время обрели в ими же сотворенном мире, надежно укрытом от взоров обеих великих сил. Однако общее дело в итоге привело беглецов к погибели. Близкое знакомство повлекло за собою смешение крови, от коего и родилось на свет поколение Ратмы – то есть, первых людей.

Поначалу новорожденные казались созданиями вполне безобидными, но когда они начали демонстрировать силы – безграничные силы, ничуть не похожие на силы родителей, ангел Инарий, вожак беглецов, объявил их выродками. Лишь с великим трудом нескольким из товарищей удалось удержать его от немедленных действий. В конце концов и он, и прочие беглецы сговорились разойтись, удалиться каждый в свою святая святых, и там тщательно, всесторонне обдумать участь собственных чад.

Вот только одна из них решение уже приняла. Возлюбленная самого Инария, демонесса Лилит, украдкой выследив прочих демонов с ангелами, истребила их поодиночке. Поддавшись безумным амбициям, она сочла себя единственной спасительницей рожденных беглецами детей, а, следовательно, единственной, имеющей право определять их судьбу.

Судьбу, отводящую ей роль повелительницы всего сущего.

Вот только Инария она весьма, весьма недооценила. Узнав о вероломстве Лилит, он изгнал демонессу из Санктуария, а затем изменил гигантский кристалл, называемый Камнем Мироздания и сотворенный, дабы укрывать Санктуарий от взоров извне, так, чтоб его воздействие подавляло присущие детям силы, пока они не угаснут настолько, словно никогда не существовали.

Некоторые из поколения Ратмы, из так называемых нефалемов, возмутились… и были сокрушены. Остальные рассеялись, разошлись кто куда, а самому Ратме волей-неволей пришлось скрываться вне границ обитания смертных. За многие сотни лет большая часть ему подобных повымерла, а новые поколения росли, ведать не ведая о том, чего лишены – о принадлежащем им по праву крови.

Но больше уж этому не бывать…

Отвернувшись от Ратмы, Мендельн задумался над услышанным. Разговор их шел в глубине кеджанских джунглей, в изрядном удалении от того места, где необъятное воинство Ульдиссиана устроилось на ночлег. В воздухе веяло запахом дыма, но доносился он не от громадного лагеря – скорее, со стороны Урджани, небольшого городка в половине дня ходу к югу. Туда, к одному из малых храмов, Ульдиссиана привел след нескольких уцелевших жрецов, после чего он и спалил помянутый храм дотла.

– Об ангеле брат помнит прекрасно, – после долгой паузы отвечал Мендельн. – Ничуть не хуже, чем о Лилит.

Невзирая на всю уверенность Инария в собственных силах, из изгнания демонесса ухитрилась вернуться. Отвлеченный проникновением в его мир посланцев Преисподней, ангел не заметил ее неспешных, неприметных манипуляций с Камнем Мироздания. Между тем, манипуляции те вывернули его намерения наизнанку, пробудив внутренние силы во множестве людей, населяющих Санктуарий ныне. Из них-то Лилит и выбрала в качестве собственной пешки Ульдиссиана, подхлестнув его силу при помощи кровопролития и похоти.

В итоге, однако ж, склонить его на свою сторону демонессе не удалось. Ульдиссиан дал ей бой в главном храме, и, хотя ее тела не извлекли из-под громады развалин (что только и осталось от монументального сооружения), все, включая Ратму, были уверены: Лилит наконец-то мертва. Однако в памяти Ульдиссиана, когда-то любившего ее в образе девушки Лилии, демонесса, к несчастью, осталась навеки.

– За это я могу лишь попросить у него прощения. Я знал о коварстве матери не хуже, чем о ханжестве отца… однако многие годы, многие поколения не предпринимал ничего. Только трусливо прятался.

«Трусливо прятался»… такого о Ратме, определенно, сказать было нельзя, но утешать наставника Мендельн не стал. И все же…

– Я непременно еще раз напомню ему о миссионерах, посланцах Собора. Не так давно ты говорил, что они уже изрядным числом стекаются в Урджани, а мы ведь ушли оттуда совсем недавно. Выходит, их послали туда из самого Великого Собора еще до нашего появления?

– И уже не впервые, Мендельн, уже не впервые. Как будто отец узнает, куда двинется Ульдиссиан, прежде него самого.

– Об этом я тоже упомяну.

Но уходить Мендельн пока не спешил. Внезапно он заозирался, оглядел заросли, точно ожидая, что из кустов прямо на них обоих прыгнет какой-нибудь зверь.

– Нет, я его вовсе не прячу, – заметил Ратма, и в голосе его – в кои-то веки – послышалось раздражение. – И вовсе не притворяюсь, а в самом деле не знаю, где сейчас твой друг Ахилий. Мы с Траг’Улом искали его, как могли, но охотник исчез без следа.

– Но ведь это ты поднял его из могилы!

– Я? Я только слегка повлиял на положение дел. Из мертвых Ахилия вернул ты, Мендельн. Способность вернуться ему сообщил твой дар и твоя связь с царством посмертия.

Предпочитая не начинать заново прежнего спора, Мендельн отвернулся и двинулся прочь. Ратма его не окликнул. Судя по обыкновениям наставника, Древний уже растворился в сумраке.

Общих подозрений касательно исчезновения Ахилия не высказал вслух ни один. Как-то раз, в прошлом, за обсуждением такой возможности, Мендельн едва окончательно не пал духом. Что проку изменять мир, если этому миру вскоре настанет конец?

Судьба охотника казалась брату Ульдиссиана слишком уж очевидной. Следов демонов вблизи от последнего известного местонахождения Ахилия Ратма не нашел. Полное отсутствие каких-либо следов могло означать лишь один поворот из двух. Во-первых, Ахилия мог изловить Инарий, дабы каким-то образом воспользоваться им против них, – и если это так, то дела плохи. Но, сколь это ни ужасно – особенно на взгляд Серентии, в сравнении со вторым вариантом развития событий первый выглядел куда предпочтительнее.

Что, если охотник похищен каким-то другим ангелом?

Чем это кончится, знали все. В Преисподней о Санктуарии знали уже не одну сотню лет. Демоны Санктуарий не тронули, так как рассчитывали использовать людей для преломления хода вековечной войны. Дабы взять под крыло сородичей Мендельна, повелители демонов, Великие Воплощения Зла, создали Церковь Трех. Не сочти Инарий, полагающий Санктуарий со всеми его обитателями своим, сей акт за личное оскорбление – может статься, род людской уже шел бы на битву с сонмами ангелов.

Но теперь, если о существовании Санктуария прознали на Небесах, владыки Небес наверняка развяжут войну за обладание им, или попросту уничтожат, чтоб демонам не достался. То, что при этом погибнут тысячи живых душ, ни одну из сторон не интересует.

«Ахилия необходимо найти, – решил Мендельн, достигнув границы лагеря. – Крайне необходимо, ради всех нас!»

Размышления младшего из Диомедовых сыновей оказались грубо прерваны незримой преградой, внезапно возникшей у него на пути. Потирая ушибленный нос, Мендельн увидел двух человек, появившихся перед ним, точно из ниоткуда – смуглолицего уроженца нижних земель в компании товарища, подобно всем асценийцам, рядом с местными жителями казавшегося бледным, как полотно. В этом втором Мендельн узнал одного из день ото дня убывающего числа партанцев, первых последователей Ульдиссиана. Теперь их осталось вряд ли более сотни, хотя прежде насчитывалось во много раз больше. Ранее прочих принявшим сторону брата, партанцам, к несчастью, пришлось столкнуться с множеством невероятных опасностей еще до того, как у них появился хоть какой-то шанс по-настоящему войти в силу.

– Ах! Прости нас, мастер Мендельн! – выпалил партанец. – Откуда же нам было знать, что это ты!

Второй эдирем боязливо закивал в знак согласия. Рожденные хоть среди джунглей нижних земель, хоть в лесах земель верхних, почти все Ульдиссиановы ученики относились к Мендельну с почтением и страхом. Страх им внушала стезя Мендельна, прямо касавшаяся смерти и мертвых, ну, а почтение… да, тут уж ему вполне хватало ума понять, что причиной тому – только родство с предводителем.

Как ни странно, с некоторых пор горстка соратников начала приходить к нему для обучения, но их интересом Мендельн не слишком-то обольщался. Все дело лишь в нездоровом любопытстве к некоторым сторонам его дара… по крайней мере, так он объяснял происходящее себе самому.

– Вам вовсе ни к чему извиняться, – сказал он караульным. – Я ведь ушел, никому не сказав ни слова. Вы поступили так, как вам было приказано.

Отворив перед Мендельном путь, караульные с явным облегчением проводили его взглядами, но он сделал вид, будто ничего не заметил.

Казалось, миновав караульных, младший из сыновей Диомеда вошел в некое новое царство: все вокруг разом исполнилось волшебства. Повсюду над необъятным лагерем сияли разноцветные сферы энергий, будто приготовленные к какому-то празднеству. Вот только нити ни одну из них, подобно ярмарочным воздушным шарам, не удерживали: сферы просто парили над головами создателей. Без костров тоже не обошлось, однако костры были разведены не ради освещения – скорее, для приготовления пищи.

Разноцветными шарами дело вовсе не ограничивалось. Чем дальше Мендельн углублялся в толпу, тем чаще взгляд его натыкался на самые разные проявления волшебства. Один из смуглолицых уроженцев нижних земель сотворил мерцающий ток магической силы, свивавшийся кольцами подобно змее. Другой эдирем, по соседству, силой мысли удерживал в воздухе множество мелких камешков, порхавших, словно в руках невидимого жонглера. Третья, белокурая партанка, сотворив из ничего копье, с безукоризненной точностью метнула оружие в отдаленное дерево. Вонзившись в ствол, копье задрожало и тут же рассеялось, а метательница немедля создала себе новое.

То были лишь несколькие из бессчетного множества примеров. Чары, творимые эдиремами, весьма и весьма отличались одни от других и сложностью, и мощью, но одна мысль о том, что творят их совсем неприметные с виду люди, выходцы из самых разных каст, мастера самых разных ремесел, освоившие нечто, прежде доступное лишь горстке избранных, внушала Мендельну неподдельный восторг… и в то же время нешуточное беспокойство. Простым людям вроде него надлежало всю жизнь добывать себе пропитание тяжелым крестьянским трудом. Становиться могущественными волшебниками им не полагалось.

Вот это его и тревожило – даже при виде некоего изобретательного парнишки, сотворившего для младших братишек с сестренками (да, в Ульдиссиановой «армии» хватало и ребятни) рой разноцветных бабочек, разлетевшихся во все стороны. На поверку множество следующих за братом отличались потрясающим невежеством относительно собственных возможностей. В лучшем случае, дар свой они полагали чем-то вроде орудия труда, сродни той же мотыге, никак не способным ни обернуться против них же самих, ни жестоко изувечить товарища.

«Но, может статься, я к ним слишком строг, – рассудил Мендельн. – Они ведь уже не раз бились за то, во что верят, вынужденные истреблять врагов, желающих сделать из них рабов, послушных марионеток».

И все же недобрые предчувствия не унимались. Несмотря ни на что, Мендельн полагал магию предметом, подлежащим вдумчивому изучению и сугубой осторожности, осмотрительности в обращении. На его взгляд, до пользования магией, прежде всего, следовало дорасти, проникнуться уважением к таящимся в ней опасностям.

Но вот впереди замерцал неяркий, уютный лазоревый свет. Мендельн замедлил шаг, однако после недолгих колебаний направился к нему. Опасаться его творца Мендельну было незачем: в конце концов, это всего-навсего Ульдиссиан.

Присутствие брата чувствовалось даже здесь, среди немыслимого изобилия магии. Вокруг пятачка, где Ульдиссиан расположился на ночлег, собралась немалая толпа. Эдиремы обступали старшего из Диомедовых сыновей так плотно, что разглядеть его Мендельн не мог, однако мыслью нащупал Ульдиссиана безошибочно, и без колебаний двинулся в толпу. Немедля заметив его, эдиремы принялись расступаться.

Пройдя едва полпути, Мендельн наконец-то увидел Ульдиссиана воочию.

Обладатель светлых, песчано-русых волос, крепко сложенный, выглядел брат в точности как сельский житель, крестьянин, каковым и был от рождения – и, надо сказать, весьма неплохим. Широкоплечий, с квадратной челюстью, поросшей коротко остриженной бородой, старший из братьев отличался своеобразной грубоватой красотой, обаянием, привлекавшим к нему людей. На высокомерных жрецов либо пылких пророков, привычных для многих его последователей, он не походил ни единой чертой. Он был одним из них, из простого народа, так же, как и они, преуспевал и терпел неудачи, а еще пережил тяжелейшую из утрат, потеряв всех родных, кроме Мендельна, во время чумного поветрия. В те времена Ульдиссиан, ища спасения для близких, обращался к одному миссионеру за другим, но помимо пустословия да намеков на пожертвования не получил ничего. Это-то горе и породило в нем неизбывную ненависть к сектам наподобие Церкви Трех и Собора еще до того, как обе затеяли на него охоту.

Сидя на бревнышке, Ульдиссиан что-то истово втолковывал собравшимся. Мендельн, даже не вслушиваясь в его слова, безошибочно понял: брат воодушевляет учеников, а заодно объясняет, что значит следовать его пути. Да, речи его звучали весьма достойно, вот только Мендельнов брат слишком уж часто не следовал собственным наставлениям сам. Казалось, в последнее время Ульдиссиан утратил власть над своей невероятной мощью, и теперь она повелевает им, а не он ею.

Последним примером подобного послужил Урджани. Изначально Ульдиссиан замышлял взять тамошних жрецов живьем, а вовсе не убивать, об истинных повелителях, владыках демонов, их расспросить собирался… Однако когда один из них в отчаянной попытке отсрочить неизбежное ударил по эдиремам – да и удар-то нанес пустяковый, без труда отраженный, Ульдиссиан, охваченный яростью, ударил в ответ.

Останки жрецов, взорвавшихся изнутри, разбросало на дюжину ярдов вокруг, а Ульдиссиан даже глазом не моргнул, будто так и намерен был поступить с самого начала.

– Они служили Трем.

Этим доводом брат обрывал все увещевания Мендельна. В Урджани он с теми же словами велел спалить последний из храмов дотла – чтоб-де о нечестивой секте и памяти никакой не осталось.

И вот теперь тот самый, кто походя разорвал на части разом несколько живых душ и предал огню их храм, сердечным кивком дал приверженцам понять, что пора расходиться. Сияние над ним приугасло, однако по-прежнему оставалось довольно заметным.

После того как все разошлись, рядом осталась только Серентия, дочь торговца по имени Кир, одним из первых павшего жертвой Ульдиссиановых сил. Естественно, в этом старший из братьев был не повинен: постигшие деревню бедствия втайне подстроила все та же Лилит. Синеглазая, черноволосая, Серентия была очень и очень красива. Некогда бледная, кожа ее, подобно Ульдиссиановой, покрылась бронзой загара. В отличие от братьев, носила она свободные складчатые одежды, на манер жителей нижних земель, ни на минуту не расставалась с любимым копьем, и красоту ее (по крайней мере, на взгляд Мендельна) портила разве что жутковатая целеустремленность во взгляде.

– Мендельн! – Поднявшись, Ульдиссиан приветствовал брата, как будто тот отсутствовал не один день. – Ты где пропадал?

– Там… за пределами.

Радость старшего брата заметно померкла.

– А-а… И кто на сей раз? Дракон, или ее отродье?

Под «нею» имелась в виду демонесса, Лилит.

– Да, Ратма. Насчет отца предостерегал, и…

Окружавший Ульдиссиана лазоревый ореол ярко вспыхнул, заставив случившихся неподалеку вздрогнуть от неожиданности, однако все они поспешили отвести взгляды в сторону.

– Как всегда! Уж не думает ли он, будто я за отцом его совсем не слежу? Чем всякий раз удирать в темноту, нашептав очередных ужасов, Ратма лучше бы с нами пошел – все больше толку!

Ореол сиял ярче и ярче. В сердце Мендельна зашевелилась злость, однако младший из сыновей Диомеда взял себя в руки.

– Ульдиссиан, ты сам знаешь: Ратма рискует не меньше нашего… а за то, что он – сын Лилит, ненавидеть его ни к чему. Он сам сожалеет об этом сильнее, чем ты в силах вообразить.

Лазоревое сияние вновь приугасло. Ульдиссиан шумно перевел дух.

– Да, да… твоя правда. Прости, Мендельн. Последние несколько дней оказались слишком уж длинными, ты не находишь?

– По-моему, дни становятся все длинней и длинней с каждым вздохом.

– Соскучился я по хозяйству, по ферме…

– И я, Ульдиссиан. Даже я.

Тут и Серентия, наконец, подала голос.

– А об Ахилии вестей нет? – щурясь на Мендельна, спросила она.

– Ты же знаешь: были бы хоть какие-то – я бы сразу сказал.

Серентия стукнула оземь древком копья. От места удара по земле разбежались кругами алые волны энергии. Мощью Серентия превосходила всех Ульдиссиановых учеников. Одна беда: сил ей в немалой мере придавала тревога о судьбе охотника, и чем дольше он пропадал неведомо где, тем безогляднее она ими пользовалась. Та же беспечность в последнее время сделалась общей чертой большинства эдиремов, но, кажется, кроме Мендельна, человека среди них относительно постороннего, никто этого не замечал.

– Ахилий найдет возможность вернуться к тебе, – вмешался Ульдиссиан. – Найдет, Серри, не сомневайся.

Однако Серентия его уверенности не разделяла.

– Если б он мог, уже был бы с нами!

– Вот подожди, и сама убедишься.

С этим Ульдиссиан обнял ее за плечи, чем в давние времена вогнал бы дочь Кира в краску. Серентия обожала его с самого детства, а любовь к Ахилию обнаружила в сердце лишь незадолго до того, как их храбрый друг пал в бою с демоном по имени Люцион.

– А за ангелом, – добавил Ульдиссиан, повернувшись к Мендельну, – я, как и сказал, приглядываю в оба, но сам посуди: чем он может нам угрожать? Что может нам противопоставить такого, чего не могла Церковь Трех? Ратма так долго прятался от всех на свете, что теперь ему трудно себе представить…

От края лагеря донесся предостерегающий вопль, а за ним – целый хор злобных криков, и эти новые голоса принадлежали вовсе не эдиремам.