Loe raamatut: «Пряная соль на губах»
Пролог
Отполированный и напомаженный Cayenne Turbo-Hybrid, угольно-черный, с шикарным восьми цилиндровым двигателем, ровно несется по Рублево-Успенскому, минуя Раздоры, лавируя в неплотном ночном потоке и нежно шурша свежей шиповкой по асфальту. Пригнали по заказу на днях, а обкатываю в паскудном настроении… Сон как рукой сняло после телефонного звонка, оставив разве что поднимающуюся злость на собственную беспечность. Пытаясь выровнять дыхание от гнева, сбрасываю скорость у парковки «Mallorka» и оставляю машину, щелкнув брелоком. Охранники прибывают одновременно со мной и грохают крупными шагами ко входу. Вместе мы, наверное, больше напоминаем бригаду из девяностых, но сейчас не до иронии.
– По возможности… тише! – бросаю, но сам слышу, какой глупостью это звучит.
В большом ночном притоне на окраине столицы тихо не может быть априори. Потряхивает на басах даже линейку фонарей у входа. Занесло же сюда мою маленькую дрянь! Вибрация пронизывает осеннюю ночь до самой трассы, а из-под стеклянного купола мелькают частые переборы лазерных лучей.
Толкаю дверь и готов закашляться от удушливого запаха кальяна, чистого табака, океана ароматизаторов и подпрыгивающих на ударниках легких. В юности бы и радовался этой дичи, когда желудок подкатывает к горлу, а в заднице одно сплошное счастье, но сейчас… Обшариваю глазами угол за углом, кучку бодро дрыгающихся подростков одного за другим в поисках ее. Столики, темнота, какую-то сучку зажимают, она даже визжит, но тут же припадочно хохочет, тряся оголенными телесами, переставляя сочными ляжками в сетчатых колготках. Где она? Хочется заорать «Заяц!», но меня просто не слышно в стоящем гвалте и гудеже толпы. Мелькающие ноги, девчачьи тела, задранные майки и мелькающие руки… Неужели моя также вот с задранной майкой где-то в углу?
– Олег Робертович! – один из ребят машет мне рукой, и я устремляюсь за ним, немедля.
Задвинутые жалюзи вип-столика детина умело вскрывает, и моему взору предстает картина маслом. С задранной кофтой-авоськой в коротких шортиках и почти лежа мой Заяц сосется с каким-то чмырем, прижимающим ее, словно шлюху заказную, щупая талию, напрашиваясь под пояс шортиков. Не то, чтобы дар речи теряю, я задыхаюсь в этот момент, но внутри себя здорово благодарен всему, что есть наверху. Ее хотя бы не насилуют, а то, что она творит по дурости своей охрененной, связано лишь с возрастной блажью. Комфортной и обеспеченной блажью!
Охрана взирает на эту картину с лицами, полными безразличия, и молча ожидают приказа. Открывая уже рот, я вдруг замечаю вторую молодушку, такую же, черт знает во что одетую, пинающую парня с размаху по вытянутым ногам.
– Пусти ее, кретин! Ларка! – ее голос вовсе не пьяный, больше надрывный, пытающийся победить всеобщий грохот и инструментальный фон.
Парень с чумной головой, поставленной торчком по середине и слегка зеленоватой, нехотя отваливается от Лары, шаря пьянющими глазами, и та встает, шатаясь, но первая тянет ее за руку к выходу.
– Лар, очнись! Мне не донести тебя, – просит девка, хлопая подругу по щекам.
Золотистые волосы рассыпаются по плечам, в голосе нет и грамма скабрезности или наигранности. Взгляд мельком скользит по ее лицу, и оно непривычно живое, идущее вразрез всему и всем, что встречал последнее время. Уж и забыл, когда видел Ларку-то без толстенных бровей и мраморного напудренного носа, который сейчас, единственный, выглядит прилично, по сравнению с размазанными глазами и припухшими от засосов губами.
– Пап… я объясню, – хмуро бубнит прокуренным басом моя бестолковая дочь, пялясь на меня осоловело и бесстрашно, даже безразлично. Еще бы! И пальцем не тронул до сих пор, а ведь уже пора, пока, как говорится, не стало поздно.
Они наконец-то обе дошагали своими худыми ногами до выхода и остановились передо мной с охраной. Я не знаю, что сказать, яростно втягивая противный воздух и выдыхая, потому что крик и вопли не нужны мне самому, человеку при должности и возможностях. Однако, концерт по заявкам стоит закачивать. Поправляю средним пальцем очки на переносице, сжимая губы в злой ухмылке. Над собой, ухмылке, дураком!
– В машину… – цежу сквозь сжатые зубы, сжимая кулаки, чтобы не двинуть с горяча своей дочери по физиономии.
Они тащатся, периодически сталкиваясь с другими такими же нетвердо идущими, и мне до одури охота надавать подзатыльников обеим сучкам! Вторая, бодрая, которая лупанула парня, видимо, и звонила полчаса назад с телефона Ларки и сообщила «Mallorka! Нам нужна помощь!» А че не Крит, Сомали? Я не сошел с лестницы в своем доме, слетел, как подорванный, и ломился, наплевав на стопку штрафов за превышение скорости. А у них тут междусобойчик, бля*! Ладно, хоть действительно обе целы. Идиотки малолетние!
– Ко мне садись! – уже не церемонюсь с Ларисой, хватая ее под локоть и бросая на заднее сиденье своей машины. – И ты туда же!
Испуганное перемазанное тушью лицо, как у панды, с цепкими яркими глазами невнятного цвета. Она послушно упаковывается рядом с Ларой. Отмечаю, что ноги у девки от ушей, стройные, худенькие, только у Лары короткие кожаные шорты-трусы, а у девчонки черные джинсики в обтяжку. Хлопнув дверью машины, я занимаю место за рулем, кивая «отбой» охране.
– Адрес твой? – поглядываю на девчонку, сжавшуюся в комок сзади.
– Зачем? – бесцветно спрашивает, глядя в окно.
– Отвезу тебя домой, пока целая! – отвечаю, не желая церемониться.
Молчит, пялясь на пролетающие фонари вдоль шоссе. До меня не сразу доходит причина этого молчания. Кажется, Ольга собиралась уехать, значит…
– Вы хотели переночевать у Ларкиной матери?
– Наверное, – отвечает нехотя, но отдаю должное, что голос у нее не пьяный, в отличие от Лары, которая что-то бормочет, улегшись на сиденье.
Ухмыляюсь их наивной и дурацкой выходке, и жму на газ, чтобы быстрее оказаться дома. В городской квартире я появляюсь редко, только когда очень уж скучаю по воплям и нравоучениям Ларкиной матери и тещи. Мать ее! Отвезу этих куриц за город и завтра от души прополощу мозги одной и второй, раз такие большие и самостоятельные, должны выдержать! Мерное рычание двигателя успокаивает, и к моменту остановки машины во дворе дома, с заднего сиденья доносится мерное сопение.
И хер ли с вами делать? Открываю аккуратно дверцу, но незнакомая девица тут же просыпается и тянется за сумочкой. Схватив ее и набросив на плечо, она тянет Лару на выход, но та уже давно в отключке.
– Погоди, – говорю ей, обходя машину и открываю дверцу с противоположной стороны.
Беру Ларку на руки и несу к крыльцу, поглядывая на ковыляющую за нами незнакомку. В отблеске уличного фонаря ее лицо с размазанной тушью выглядит демонически и смешно одновременно. Надо ж так гульнуть?! Хотя… я тоже был таким, добрых двадцать с небольшим назад. «Если на утро не стыдно, херово гуляли!» – помнится, говорили ребята, которые теперь пузом столы казенные подпирают.
Девчонка спотыкается и падает на лестнице на колени. Мне кажется, что я видел ее уже с Ларой. Это же та, что лежала на ковре в гостиной! Точно она, только выглядит сейчас как оборванка и это лицо ее перепачканное.
– Всего три ступеньки, а? Шевелись! – шиплю на девчонку и вспоминаю, что ключи от дома в кармане брюк. – Эй, как тебя там! Вытащи ключи с этой стороны.
С трагическим выражением лица, она подходит и запускает руку в карман пиджака. Замираю, разглядывая ее лицо со свежими слезами, проложившими две дорожки по щекам. Нежные мягкие черты, почти детские и светлые глаза.
– Карман брюк! – восклицаю, раздраженный.
Одернув руку, она испуганно смотрит на меня, но собирается с мыслями и запускает руку в брючный карман. Аккуратно вытаскивает ключи, будто они хрустальные, и снова поднимает глаза, не зная, что делать дальше с электронным чипом-ключом.
– Проведи! Да не так! – приходится поправить на ходу повисшую руку Лары, – Вставляй! – негодующе шиплю на нее, глядя, как дрожащие руки делают все наоборот. – Проводи уже!
Наконец, дверь отворяется, и я прохожу в гостиную, следуя оттуда по лестнице наверх, в Ларкину комнату. Как было здорово, нести ее маленькую, заснувшую вот так в машине, в комнату с розовыми стенами и большим Тигрой и Зайцем из мультика про Винни-Пуха. Конечно же, Тигрой был я, а она моим любимым Зайцем. Тогда она была ласковой и послушной. А потом я возглавил холдинг, и Заяц отдалилась, выросла, улетела на другую планету, оставив вместо себя обозленного и протестующего против всего подростка, который как нарочно, вил веревки из моих нервов, внося еще больший разлад в наши с Ольгой отношения.
Да их и не было уже, но перевернуть все, к чему я шел долгие годы при бракоразводной дележке, не собирался. Vivre tant quil y a de la vie! (с франц.: Живи, пока есть жизнь!) Опускаю дочь на кровать, стаскивая кроссовки на толстой платформе, и укутываю пледом. Мгновение разглядываю ее и выхожу, прикрывая плотно дверь. Привычка осталась, уложив ее маленькой, закрывать дверь всегда, потому что с Олей мы частенько цапались, не стесняясь в выражениях… Давно, все было давно, а сейчас…
Потираю устало шею и собираюсь тоже прилечь, как вдруг вспоминаю о второй девчонке. Ноги сами несут вниз, на первый этаж, но у входной двери никого не оказывается. Прохожу в гостиную и вижу ее, спящую сидя на диване, откинув голову на спинку. На кресле лежит плед, и я раскрываю его, набрасывая на незнакомку, поднимая ее ноги на диван.
– Н-не надо! Не трогай меня! – сонно потягиваясь, но просыпаясь и подскакивая.
– Чего орешь как дура? Никто тебя не трогает! Шляются не пойми где… – ворчу, как старая перечница, аж самому тошно.
– Не твое дело, кто где шляется! – отрезает, огрызаясь, ну, один в один, как Ларка!
– Мое, ссыкуха! Что ей, что тебе – годов сколько? Если титьки отросли, то мозги-то нет! – выдаю то, что обычно вываливаю на Ларку при таких вот разборах полетов.
– Да пошел ты! – она бросается к выходу, но я преграждаю ей путь.
