Loe raamatut: «Устриц едят живыми. Письмо на тот свет»

Font:

ISBN 978-5-0059-4764-2

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

УСТРИЦ ЕДЯТ ЖИВЫМИ
или письмо на тот свет…

Слово редактора

Когда книга написана сердцем, ее сердцем и читаешь. Когда книга только о любви, даже если ты железный человек и ненавидишь всяческие сантименты, ты понимаешь, что Любовь никогда не перестает. Здесь Любовь, простите, неловкую рифму как кровь. Она сочится из каждой строчки, из каждого слова. Но все неслучайно. Книга написана для того, чтобы ты понял: хотя любовь и смерть часто оказываются рядом, смерти нет. Ее попросту нет. Есть только любовь. Смерть – не для расставания, не для покоя, не для успокоения, а для понимания смысла жизни.

Новая книга Риммы Соколовой – музы, жены, вдовы – ох, лучше бы я ее не читала! Все перевернула во мне – читается на одном дыхании. И плачешь вместе с автором, ревешь в голос, и смеешься. И слышишь голос Володи и его музыку. Но ничего бы этого не получилось, если бы не было Римминых стихов, ее откровенности на разрыв всех аорт и сосудов.

«Самого главного глазами не увидишь». Только сердцем. Только любовью через любовь. Вот об этом книга. О любви. О счастье, пусть и горестном, но настоящем.

Нина Мессман (Одинокова)

Римма Соколова

Я посвятила эту книгу памяти мужа, пианиста и композитора Владимира Игоревича Соколова

Научи меня жить без тебя,
Научи, научи!
Когда рушится все за твоей
И моею спиной…
Я прошу тебя, милый, родной,
Не молчи, не молчи!
Как же страшно на грешной земле
Оставаться одной.
Здесь какие-то люди вокруг
Говорят «Ты держись…»
И холодную руку твою
Я сжимаю в своей.
И такая тоска на душе,
Что хоть рядом ложись.
И сочится из ртов лицемерных
Душистый елей.
Но любовь – это Бог. Это Бог!
По-другому – никак.
Ты уж там за меня,
а я здесь за тебя помолюсь.
И к пустому плащу твоему…
Ох, какой ты дурак…
Я всем сердцем своим, всей душою
Всем телом прижмусь…
(написано 20.12.2018)

Глава 1

19 марта 2019 года.

Хожу кругами вокруг стола. Гляжу на компьютер. Уже три месяца прошло, как ты улетел на радугу, а я все не могу прикоснуться к клавиатуре…. Ни разу не села, чтобы начать писать тебе письмо… Письмо на тот свет. Я не могу собраться с мыслями, не могу сосредоточиться. Столько всего свалилось сразу… я не знаю, как жить одной… куда идти… что делать… какие принимать решения… Я ведь умею только рядом с тобой ходить, а точнее за тобой. Ты вел меня все наши десять лет за руку. У нас была одна дорога на двоих. Но это была твоя дорога. Просто однажды мы все-таки встретились и дальше пошли вместе. Теперь я одна. И я одна пойду дальше по твоей дороге, ставшей для меня единственной. И я пока не знаю что меня ждет на этой дороге… Это будет очень долгое письмо…

О чем хочу написать? Да о любви. Больше не о чем. Все остальное не интересно. Для чего мне это надо, для кого? Для себя и для тебя. Мне нужно, тебе нужно, и тому, кто сейчас читает. Воспоминаний много, в голове пока все перемешано. Кроме воспоминаний, события новых дней, выстраивающиеся в логическую цепочку. Писать я буду год… два…, три… а может и больше. Потому что не всегда есть внутренние силы погружаться в воспоминания… Буду писать про светлую и темную память.

Меня преследует страх, постоянный страх, что могу забыть что-то важное, не сказать что-то нужное, запутаться, заболеть и не успеть… Здесь меня посещает шальная мысль, что есть люди, которые, прочитав когда-нибудь эту книгу о твоей, о нашей с тобой жизни, точно скажут «вот падлюга, да лучше бы она заболела и не успела…».

Я улыбаюсь. И молюсь долгой, кропотливой, бесконечной молитвой «Царица Небесная, Пречистая Дева, сохрани от воздушных тревог и бесовских наваждений в темноте, ибо верую по молитве сей святой священномученика Киприана. Силою Животворящего креста Господня и Святой Троицы да погубит, посрамит и уничтожит всякое зло, исходящее из злого сердца и лукавства нечистой силы… ныне, присно и вовеки веков. АМИНЬ».

А со сколькими людьми можно встретиться! Ведь у каждого найдется тайничок с воспоминаниями о тебе – моем Малыше, о моем единственно любимом муже, о патриархе иркутского рока, о Маэстро Владимире Соколове…

Но я не хочу ни с кем встречаться, ведь все уже все сказали… Понимаешь, не хочу. Ты был такой яркий, неординарный и неоднозначный, что о тебе говорили и говорят много… Какой ты красивый и талантливый, сколько ты написал прекрасной музыки к разным спектаклям…. Но это же неоспоримо. Это же так естественно. Ты не смог бы прожить другую жизнь. Ты родился для того, чтобы, вслушиваясь в вечность, записывать ее звуки… Ты так весь устроен.

А есть и такие люди, которые говорят, что ты ничего не значишь. Знаешь, когда ты умер, новое руководство театра сказало, что «как при Соколове было – так больше не будет, все будет по-другому… он же нам не родственник…». И стали разрушать твои идеи и идеалы, прикрываясь твоим именем, когда было выгодно. Ты не представляешь как мне было больно…

Владимир Соколов возле своего театра

А еще говорили, что ты был… Ай, пусть говорят, глупые люди… У них свои «объективные» причины. Они разрушители. Ты таких называл «клопами диванными», а всю их деятельность – «суетливым бездельем».

Я иногда плачу от обиды, а иногда смеюсь над ними. Все понимаю. И знаю, что есть Бог, который все уладит. Я с ним все время разговариваю. С тех пор, как ты вдруг улетел, у меня кроме Бога никого не осталось. Я с ним на «ты».

Я с Богом на «ТЫ»!
Представляете! С Богом! На «ТЫ»!
А кто-то пальцем прокручивает мне висок…
А еще я гуляю сама по себе…
Выращиваю цветы…
И в иголку вставляю не нитку, а волосок…
Что хотите, все могу пришить.
Например, крышу к небу или наоборот.
Господи, Боже мой, как же прекрасно жить!
И на мир глазеть, скрестив руки и раскрыв рот!
Господи, спасибо тебе за все!
И за горы золота и за медь…
И за такую твою нечеловечью ко мне любовь
От которой то ли сдохнуть хочется, то ли умереть…
А пока… не знаю что тебе предложить… Пока!
Может, кофе?…Хотя… ты на ночь его не пьешь…
А может пульку распишем или партию в дурака?
Ты только пообещай, что от меня никогда не уйдешь…

Глава 2

Все все знают… Все как обычно… Но только я знаю какой ты был на самом деле. Настоящий, домашний, одинокий и единственный… в халате и тапочках… Мы с тобой прожили огромную жизнь… Десять лет как один день… Теперь я гуляю сама по себе… по твоей дороге в обнимку с семью ветрами… а ты наблюдаешь за мной со своего облака…

Мы…

За каждой малой буковкой, за каждою строкой
Ты наблюдаешь с облака и машешь мне рукой
А я смотрю на облако, вздыхаю и соплю
Ты далеко, а я тебя еще сильней люблю
Все говорят: «ты отпусти, не мучай его там,
А лучше выпей за него походные сто грамм.
Ты молода, тебе себя не стоит хоронить…»
Я отвечаю: «он еще при жизни бросил пить»
Мне говорят: «сойдешь с ума, давай охолонись»
А я прошу тебя: «ты мне, пожалуйста, приснись»
И ты мне снишься. Вот ведь как. Нас людям не понять.
И говоришь: « как же тебя мне хочется обнять»
И тянем руки мы с тобой друг к другу в мире сна.
Но между нами вдруг встает стеклянная стена.
И мы колотим по стеклу ладонью, кулаком…
Но это там, а здесь звенит будильник на весь дом…

Композитор тоже человек. И жена композитора тоже человек. А без композитора – полчеловека. Особенно если жена – поэт. Извини, но ты сам меня так назвал. Это высокое звание. Быть поэтом это значить жить с обнаженной душой и чтобы сердце болело и не заживало. Терпеть не могу когда меня поэтессой называют. Ты так меня тоже называл, когда злился. И еще хлеще называл «типа поэтесса». А я-то как злилась. Ты умный, всегда знал куда укусить. И твои укусы стали для меня прививкой. Теперь я «и хулу и похвалу приемлю равнодушно». Так что в этом месте меня уже никто не прокусит.

Но, несмотря на эти прививки, мне не нравится, когда говорят «иркутская поэтесса» или «иркутский композитор» или «иркутский художник». Нельзя так, это все местечковое. Композитор, художник, поэт – они вне территории. Они просто есть.

Я теперь часто думаю, как мы с тобой могли ужиться в едином пространстве – два скорпиона, два самодура, две одиночки… Что нас объединяло? Вот это и объединяло – самодурство, самодостаточность, сотворчество, одиночество, единство взглядов. Это ли не любовь?

Любили до ненависти. Подчас искры из глаз летели от такой любви. Все вдребезги. А после сядем и сидим в обнимку, футбол смотрим. Вокруг бардак, а нам хорошо. Вот ведь как бывает…

Как разрушая не разрушить
Таинственность высоких нот…
И закрывая уши слушать
Как пустота сжигает души
И ангел плачет у ворот
Как, стиснув зубы, улыбнуться
(кто виноват и кто не прав…)
На вечный зов не обернуться
К руке любимой прикоснуться,
Схватившись за пустой рукав
Как удержать, как удержаться
На тонкой линии луча…
А не упасть и не сломаться.
Как расставаясь не расстаться,
Махнув рукою сгоряча…

На выставке, посвященной году театра в Иркутском областном краеведческом музее 2019. Костюм, знаменитая черная шляпа, шарф, нотная тетрадь и несколько фотографий со спектаклей Владимира Соколова. Я никогда не могла подумать, что Володины вещи будут жить в музее…

Глава 3

Господи, Господи, вот скажи, зачем ты так все устроил, зачем смерть приходит так неожиданно, нечаянно, случайно. Даже когда уже все понятно, что ничего уже не будет, не состоится. Она при всех раскладах – неожиданна. Мозг все понимает, а сердце не принимает.

И лежит среди белых простыней малюсенький человечек, и строит планы на жизнь. Все равно строит. Ох, неумолима смерть, перед ней еще никто не устоял.

Я тебя отмолю. Я тебя отыграю у смерти.
Я поставлю себя словно фишку на центр стола.
Преферанс на судьбу. Я прошу вас, колоду не метьте.
На распутье дорог моя красная карта легла.
Я тебя отмолю. Как бы не было больно и страшно
Удержаться на кромке холодного, тонкого льда.
Но в ладонях моих поплывет твой кораблик бумажный
И омоет твой призрачный путь ключевая вода.
Я тебя отмолю. Мне до звезд дотянуться не сложно.
Я и к Богу и к черту, колени склонив, припаду.
Все вокруг говорят, что со смертью играть невозможно.
Даже если и так, я у смерти тебя украду…

Владимир Соколов у себя в кабинете на втором этаже. Иркутск Переулок Волконского, 8а. Театр Пилигримов.

Прошу врачей и всех – всех-всех – не говорите Малышу про болезнь, он испугается, начнет думать об этом, у него опустятся ручки. Я ведь знаю его. Он очень – очень сильный, он олигарх духа, но он Малыш. Нет ведь, сказали.

И мы с тобой начали придумывать сказки, друг другу врать. А почему кровь в мокроте? Так ты же упал и ребро сломал, вот оно и зацепилось за какой-то сосудик. А сосудик внутри, его же не перебинтуешь. Потерпи Малыш, мы поправимся. Мы…

Если ты заболеешь, (все может быть)
Я тебе помогу болеть.
Потому что мы знаем, что только вдвоем
Можно уколы терпеть.
Если ты упадешь, упаду с тобой.
Раз упали, давай отдохнем.
Полежим и о чем-нибудь помечтаем.
Отряхнемся и дальше пойдем.
Если вдруг страшный сон приснится тебе,
Ты увидишь пустой вагон,
Сразу вспомни о том, что я рядом с тобой,
А все остальное – сон.
Вдруг получится так, что ты раньше меня…
Ну… раньше меня уйдешь…
Нарисую ромашки на нашем крыльце,
А ты их из тучи польешь.

– Да. Сейчас меня немного подлечат, и точно, к отцу твоему в деревню жить переедем, на свежий воздух, как ты говоришь. Все, я теперь захотел. А квартиру цыганам сдадим, пусть соседей этих на уши поднимут. (А сам смеешься)

– Наконец то!

– Скажи же, что переедем? А отец то не против будет, если я там поселюсь?

– Вот дурак ты. Он сколько раз говорил, тащи своего Вову сюда, воздух чистый. Сто лет проживет. А ты упирался, в центре привык жить. Кому этот центр нужен, пыль и шум. Еще соседи… вечно недовольные. Да, точно цыганам квартиру сдадим.

— Ой, скорее бы уже подлечили. А ты думаешь, химия поможет?

– Да, конечно, поможет. Ты главное ничего не бойся. Тебе самые хорошие лекарства дадут.

— А что врачи говорят, прогноз какой?

— Ну что говорят…, если все будем правильно делать, то проживешь еще минимум пять лет, а может и больше. Божья воля, сам понимаешь….

— Ох, это же целая вечность! (Улыбаешься, довольный) А за пять то лет может уже и лекарство от рака найдут. Скорее уже надо эту химию начать. Нам с тобой обязательно надо «Доктора Живаго» доделать. Там обязательно должна быть моя «Свеча». Скажи, что она там будет.

– Конечно будет, как же без свечи… Эх, Вова, если бы я умела нотки записывать, то ты бы мне сейчас напевал, а я бы записывала.

– Тебе всегда шо попрощщэ… Вот я тебе спою, а ты просто запомни, без записи запомни.

И я запомнила…

Превозмогая пустоту,
с улыбкой на губах танцую
И боль сжимая в кулаке,
я крылья ангелу рисую
Превозмогая пустоту…
Я так хочу дышать тобой
и быть всегда с тобою рядом,
Чтоб не разбилась наша жизнь
под чьим-нибудь
Случайным взглядом…
Я так хочу дышать тобой…
Как сильно я тебя люблю.
Такой любви не знали боги.
Не разлучат нас никогда
обледеневшие дороги.
Как сильно я тебя люблю…
Когда придет прощальный час,
Придет, заламывая руки,
Заплачут небеса о нас
От нежности, не от разлуки.
Когда придет прощальный час…

Владимир Игоревич Соколов

— Ах, Вова… Мы еще столько всего с тобой успеем сделать!

— Не называй меня Вова, мне это не нравится. Хорошо, Малыш.

— Хуиш.

– Фу на тебя.

– Куда пошла?

— В туалет.

– Иди только недолго.

– Хорошо, как получится.

Еле до туалета дошла, слезы градом. При тебе выть нельзя. Ты не поймешь. Чего выть-то, когда впереди вечность. Господи, скажи что делать тоооооо, ну чего ж ты молчаливый такой, ну хоть что-нибудь, знак подай… Врач сказал два-три месяца, а я пять лет. Да и то если лекарство подействует. Ой, господи.

Как я жить-то буду без него. Как же он-то будет, как же он все это примет, как будет уходить? Это же, как в бездну прыгнуть с закрытыми глазами Телефон звонит в кармане. Ты. Вздрагиваю. Быстро мою лицо больничной, резкой, хлорированной водой. Кричишь:

– Ну ты чего, провалилась в канализацию?

– Вова, меня три минуты нет.

– Тебя полчаса уже нет. Иди сюда, только о себе думаешь…

За сутки таких звонков до сорока доходило. Выйду на двадцать минут, десять раз позвонит «Ты где? Ты скоро? Осторожно ходи»…

Почему-то твое время потеряло границы. То ли оно растянулось, то ли расползлось, то ли размылось, то ли вообще остановилось. Твоя минута казалась тебе бесконечной. А моя минута казалась мне долей секунды. Вот ведь как – у тебя расширилось, а у меня сузилась. Почему то…

— Не ори на меня, ты права не имеешь на меня орать.

– Имею, дура.

— Сам дурак.

– Как ты со мной разговариваешь.

– Как заслуживаешь…

— Будет у тебя еще куча времени по туалетам шляться.

– Что ты мелешь, кацап?

– Не смей меня так называть, чертова кукла.

(«Чертовой куклой» дед Александр Федорович Вовину «бабуню» Викторию Иосифовну называл, а она его называла — «кацап». Володе всегда нравилось это вспоминать. И он меня так же называл. Говорил, что я на бабуню похожа). Привыкли так.

На фото в нижнем ряду бабушка Виктория Иосифовна Соколова и актер Смирнов. В верхнем ряду дедушка Александр Федорович Соколов и какой-то актер.

И злимся оба. Но не друг на друга. Пар выпускаем от слабости. Страшно. Так человечки устроены. Тут бы за ручки держаться, вместе набыться, а мы ругаемся на ровном месте. А потом прижмемся друг к другу. Вот ведь правда – вместе густо, а врозь пусто.

Владимир и Римма Соколовы

Это стихотворение я написала от имени Володи… Все было именно так, я только в рифму облекла…

Мне осталось немного, наверно,
Я не чувствую больше сил.
Я тебя ненавидел безмерно.
Потому что безмерно любил.
Я всегда был с тобою надменным.
Экономил зачем-то слова.
Но а ты поведением смиренным
Изводила меня на дрова.
И бросались мы снова и снова
В необузданный этот костер.
Выясняли жестоко, сурово,
Кто, кому и за что нос утер.
Как-то жили. Беспечно и сложно.
Вместе тяжко, немыслимо врозь.
Я считал, что любовь невозможна,
Но тебя мне любить довелось.
Потому что варить не умела,
Всех боялась, при свете спала,
И жила как могла, как хотела,
И еще отвратительно пела…
Вот такие дела.

Бывает, разругаемся, пыль до потолка, посуда вдребезги, ты меня ненавидишь, я тебя ненавижу, все, разводимся. Хлопаю дверями, ухожу. Сама вою, как ты там один. Телефон с собой таскаю. Позвонить порываюсь. Но ведь гордая, куда там. А ты-то какой гордый! Сутки проходят, звонишь. «Муха, быстро приезжай». Еду. Не еду, а лечу. Прижмемся друг к другу, и сидим молча. Нечего сказать. Соскучились. И так десять лет настоящего скорпионьего счастья на раскаленных углях, да на битом стекле…

Слово выпало из строчки
Как по сердцу нож.
Распадаясь на кусочки
Что не соберешь.
Монотонно за окошком
Дождик моросит.
Репетицию разлуки
Вечность не простит.
Плакать будет слишком поздно
Да и ни к чему.
Нам с тобою невозможно
Жить по одному.

Как то опять поругались на сутки (это самое большее, на что нас хватало). Звонишь, ласковый такой. « Приезжай, я тебе платьишко купил красивое, бархатное, с пояском. Надо туфельки еще под него. Но туфельки вместе пойдем покупать, обязательно под цвет, Шмотошница».

– Сам такой. А платьишко какого цвета?

– Ну такое… какашечное.

– А, понятненько. Лечу. Жди.

Много всякого покупал. Идем вместе по магазинам, на что глаз мой упадет, то и покупает. Один если в магазин идет, то обязательно и мне какую-то штучку купит. Чаще всего шарфики, шляпки, телефоны и духи. Духи вообще часто дарил. Однажды даже помаду с тенями для глаз подарил! Себе покупает что-то и мне обязательно.

И живу я теперь в шляпках, шарфиках, телефонах и духах. Куда ни глянь, везде воспоминания о тебе, везде твои подарки. Духи заканчиваются, а флакончики я не выбрасываю. А твои в воздух брызгаю. Тобой пахнет.

А за окном куда-то идет дождь. Я курю и смотрю в даль. Жду…

Я плакать пойду под дождь,
Чтобы не было видно слез,
Чтоб плыла под ногами тень
Поседевших твоих волос.
Я отмою твои следы,
Отыщу их под толщей луж.
У земной, обычной жены,
Неземной, необычный муж.
Пусть дороги размыло. Пусть
Бесконечно идут дожди.
Ты сказал, что потом придешь.
Ты сказал «только очень жди».