Loe raamatut: «Никифор»
Нина зябко поёжилась под порывами пронизывающего ветра, наотмашь бьющим пощёчинами холодного дождя со снегом, и сильнее вжалась в стену узкой улочки, прячась под маленьким балкончиком.
Из-за свинцовых октябрьских туч, плотной пеленой укрывших маленький городок Бермград, на улицах совсем стемнело, и лишь свет от разноцветных витрин немного разгонял эту влажную холодную мглу, и отражался в бегущих потоках на мокрых камнях дороги, стекающей от небольшой площади на горе прямо к набережной.
Нина подумала, что там уже, наверное, зажглись большие круглые фонари, засияли желтоватым тёплым светом и соседний город, раскинувшийся на другом берегу, ответил разноцветным миганием маленьких огоньков вдали. От этого река, сливаясь с темно-серым небом, стала напоминать бескрайнее море с плывущим круизным лайнером на горизонте.
Бермград своим стилем отличается от обычных провинциальных городков России. Его словно перенёс сюда злой волшебник, похитив с солнечных берегов Сицилии и теперь город грустил, печально нахохлившись посеревшими домами с некогда яркими и цветными стенами, и с тоской заглядывал заплаканными мокрыми булыжниками узких улиц в серые лица редких прохожих.
Девушка вздохнула, выпустив маленькое облачко пара, и засунула озябшие руки в карманы старенького пальто.
Рассказывали, что некогда градоначальник Бермграда посетил с какой-то надобностью город Бергамо и, восхитившись его солнечными каменистыми улочками, яркими домами и знойным карнавалом, выписал из Италии архитектора, надеясь превратить малопривлекательный уездный город в его русский вариант, сделав туристической меккой для высшего света. Вложив в идею всё состояние, градоначальник прогорел: взыскательная московская элита не видела смысла ехать в какой-то Бермград вместо волнующей и знойной Италии. Разорившийся дворянин, не в силах вынести позора и крайне бедственного положения дел, застрелился, оставив потомкам сереющие стены домов, как напоминание о страстной любви и тщетности надежд.
Другие уверяли, что на самом деле градоначальник никогда не бывал в Италии, а выписал архитектора из Берлина, и тот приехал со своей молодой красивой женой, сицилийкой по происхождению. Не в силах выдержать суровый русский климат, она часто болела и страдала, тоскуя по тёплым берегам отчизны. Пытаясь взбодрить жену и выражая всю любовь к ней, сдержанный немец стал отстраивать город в таком стиле, чтобы облегчить тоску возлюбленной по родине.
Но русское солнце не согрело южную красавицу, и она умерла, зачахнув как редкий тропический цветок, замёрзший на холодных камнях мостовой. Не в силах пережить смерть возлюбленной, архитектор выплыл на лодке в широкое место реки, где та соединялась с небольшой безымянной речушкой, окинул прощальным взглядом своё детище, ставшее могилой для его жены и, повязав на шею огромный булыжник, кинулся в пучину.
Позднее лодку нашли ниже по течению, и обнаружили в ней письмо с последней волей архитектора, просившим переименовать своё творение в Берлинград, в честь своего родного города. Но вода, плескавшаяся на дне, изрядно подмочила бумагу, чернила расплылись, и название превратилось в Бермград, которым и нарекли этот городок, выполнив последнюю волю усопшего.
Нина опять вздохнула: ни одна из этих историй ей не нравилась, потому что обе заканчивались смертью героев, а их город и так был весьма печальным, сутуло грея в своих домах не менее несчастных и угрюмых жителей. Бермград очень нуждался в волшебстве, как дети нуждаются в сказочном сиянии новогодних наряженных ёлок. Чтобы ворвавшаяся на улицы карнавальная магия с шипящим треском лопающихся в небе фейерверков, сумела вновь раскрасить стены домов яркими красками, наполнив сердца мужчин страстью, и поселив прыгающих чертенят в глаза печальных женщин, заставив их кокетливо заправлять пряди волос за ухо и розоветь щеками от восторженных комплиментов.
Нина посмотрела на экран телефона, шмыгнула носом и кашлянула, пытаясь успокоить першение в горле. Забирать Ванюшу из сада было рано, а поношенные сапоги окончательно вымокли и не грели онемевшие от холода ноги.
По-хорошему нужно было идти домой, переодеться в сухую одежду и, укутавшись в плед, выпить горячего чая с мёдом, чтобы прогнать надвигающуюся простуду и полынный вкус во рту после очередного неудачного собеседования.
Но в последнее время в её некогда уютной квартире поселилась такая гнетущая атмосфера, что девушка боялась оставаться дома одна. В пустоте комнат она слышала топот, стуки и грохот падающих предметов. Нина часто просыпалась по ночам, включала свет и, прислушиваясь к этим звукам, сидела на постели, дрожа от страха, только под утро забываясь зыбким тревожным сном.
Часто уезжающий в командировки муж ругал Нину за подобные детские фантазии, говоря, что ничего подобного не замечает. Нина соглашалась с Евгением, списывая происходящее на воображение уставшего от недосыпа ума, и выучив молитвы, мысленно читала их, когда одинокими тёмными ночами страх атаковал её с новой силой.
Словно чувствуя материнские страхи, Ванюша тоже просыпался и плакал от ночных кошмаров, прося оставлять включённой лампу в детской комнате. Евгений ругался, кричал и запрещал Нине делать это, говоря, что не позволит растить из пасынка нюню и рохлю. Она устало протестовала, говоря, что в четыре года у детей подобное случается, и Ванюше ещё можно позволить спать со светом. В ответ муж тыкал её носом в то, что она никак не может найти работу, и поэтому оплата услуг, равно как и всё остальное, лежит полностью на его плечах и следовало бы вести себя гораздо экономнее, а не потакать детским капризам, влекущим за собой ненужные расходы.
Нина умолкала, прикусив губу от обиды, а мрачный как туча Евгений садился за ноутбук и демонстративно игнорировал её. Но не смотря на то, что атмосфера в их доме накалялась всё сильнее, материнское сердце не позволяло ей равнодушно относиться к плачу своего сына, и она, дождавшись когда Евгений засыпал, включала ночник в детской.
Девушка снова поёжилась, плотнее прижимаясь к стене под балкончиком, стараясь укрыться от нарастающего дождя со снегом. Нет, идти домой ей не хотелось. Но можно переждать непогоду в одном из магазинчиков на противоположной стороне улицы. Хотя вряд ли ей позволят просто стоять в заведении, не купив ничего взамен. Она нащупала в кармане несколько монет, оставшихся после проезда – этого даже не хватит на дорогу в следующий раз. Ветер отвесил очередную холодно-колючую оплеуху, и девушка решилась: авось не выгонят? Нина присмотрелась к витринам, решая, где стоит попытать удачу, и наткнулась взглядом на магазин, которого, как казалось ей, она никогда здесь раньше не видела.
На потемневшей от времени деревянной вывеске заковыристыми буквами было вырезано: «Магический магазинчик тётушки Тама-Ри». Под ней располагалась коричневая дверь с витражом, а слева – выполненная в таком же стиле большая витрина, отбрасывающая цветные пятна света на брусчатку.
Пожав в недоумении плечами, Нина поспешила к нему, скользя по булыжникам истёртыми каблуками. Дверь плавно закрылась за её спиной, коротко звякнув латунным колокольчиком, девушка отряхнулась и огляделась.
Стены небольшого помещения были обшиты тёмными деревянными панелями с полками почти до самого потолка, с которого свисали старинные лампы, освещая пространство тусклым светом и придавая вещам налёт таинственности. Посреди зала высились ротанговые стойки, с выложенными на полках шоколадными фигурками в хрустящей прозрачной упаковке, перевязанной золотой ленточкой: мишки, зайчики и пони.
Слева от входной двери, возле большого витражного окна за круглым столиком сидел худощавый пожилой мужчина в чёрном костюме, читал газету, пил чай из фарфоровой чашки и изредка поглядывал на улицу, на пробегающих мимо прохожих. Старомодная фетровая шляпа покоилась рядом с чайником, пускающим из носика тонкую струйку пара.
Справа от двери стояла покатая витрина с круглыми боками и яркими аппетитными пирожными внутри, так и манящими своим кремом и шоколадно-марципановыми украшениями – купи меня! Воздух был насыщен ароматами ванили, мяты, чабреца и какао с тонкой кофейной горчинкой.
«Так это кондитерская!» – подумала Нина.
После шла стойка с высокими барными стульями, а за ней стояла пожилая цыганка с курительной трубкой во рту, и что-то листающая перед собой. Вернее сказать, пожилой её назвать язык не поворачивался: высокая и статная, она хранила ещё следы той жгучей красоты, гордую осанку и пышные волосы с проседью, тугими волнами стекающими из-под платка на плечи и спину. С тем же успехом ей можно было дать как пятьдесят, так и восемьдесят лет. Она, словно увядающая роза, по-прежнему с гордостью прямо держала свою голову, и королевская стать сквозила в каждом её движении.
