Иван сзади споткнулся, упал на колени. Я обернулась, чтобы помочь ему. Вспыхнул свет, длинные лампы мигали стробоскопом, иногда – в такт музыке. Дальняя стена частично обвалилась, в прорехах виднелась земля, комья её сыпались на пол, из них выступало чёрное и мокрое, переплетались гибкие сочлененья, в комнату вваливались сгустки блестящей тьмы, извивающиеся клубки змей. Вода поступала толчками, словно кровь.

Я обхватила Ивана, силясь поднять, но он безвольно повис в моих руках, как кукла и прошептал:

– Прости меня.

Свет погас и музыка оборвалась.

В вакууме тишины комья осыпались в воду. Перехватило горло, я прижалась к Ивану и перестала дышать. Он сипло выдохнул, вдохнул и забормотал сначала неразборчиво, потом громче и наконец проговорил утробным, хриплым басом: «Агггрххххаллаа-гшшш». И снова замер, поник, ссутулив плечи.

Рядом плеснула вода, что-то ползло к нам в темноте. Я тихонечко заскулила: «Го-о-о-споди»… В этот момент далеко наверху раздался треск, будто небо раскололось, прогрохотало по стенам снаружи и грянулось оземь.

Бесконечно высоко над нами распахнулась дверь и в рыжем проёме появилась тёмная фигура с керосиновой лампой. Мы как испуганные дети, спотыкаясь, взобрались по ступеням. Отец Игорь смотрел за наши спины, глаза его были сосредоточены и злы. На груди блеснул рукоятью меча крестик.

– Уходите, – он пропустил нас и ушёл по ступеням вниз. Я не стала оглядываться и выскочив на улицу, прикрыла старую тяжёлую дверь, успев лишь услышать пение отца Игоря. Он пел низким густым голосом, словно рокот покатился волной.

В церковном дворе, между веток и сора, лицом вниз лежал ангел. Мы потоптались возле, я заглядывала в лицо Ивана, но он не видел меня, слепо бродил туда-сюда; дрожал, закусив губу. Бледная мокрая рука сжимала чёрный обломок. Грохнула дверь – отец Игорь поднялся во двор по замшелым ступеням. Лицо его неясным пятном маячило на фоне серой стены, ряса полоскалась на ветру чёрным крылом, он шатался как пьяный, но направился к нам, поднимая лампу выше.