Купидон на вишне. Большой переполох в Лувре

– Это возможно только в том случае, если Генри уже ответил свой урок из катехизиса. Тот, который задал вам на этой неделе его преподобие отец Монтегю, – ответила королева, не дожидаясь, когда Генриетта прочтёт письмо до конца, но тут маленькая принцесса внезапно нашла в себе отвагу, чтобы возразить:

– Но матушка! Луи пишет, что это доставит ему удовольствие. Нехорошо лишать нашего доброго кузена такой радости из-за уроков. Отец Монтегю может подождать. А король Франции – нет!

– Мы поговорим об этом позже! – королева властным тоном пресекла эту смелую попытку и обратила величественный взгляд в сторону притихшего посланника:

– Мы передадим наш ответ его величеству позже, сударь!

– Вы можете передать ему нашу благодарность, граф, – мило улыбнулась Генриетта – полная противоположность холодной и отстранённой от всего, что её окружало, Генриетты-Марии.

– Могу ли я обнадёжить моего короля? – де Вивонн успел переглянуться с наблюдающими за этой сценой девушками из немногочисленной свиты вдовствующей королевы Англии, и тогда только вспомнил о придворных манерах. – Его величество со всем нетерпением ждёт вашего согласия, – повторил он уже с большей уверенностью и, картинно помахав перед собой шляпой, отвесил на прощание галантный поклон.

– И он получит наш ответ! Возможно, что и согласие. В своё время, – непререкаемым тоном ответила королева Генриетта-Мария и жестом указала де Вивонну на дверь. – Вы свободны, сударь! Её высочество приняла во внимание всё, что вы передали нам от имени вашего короля. Подайте мне это письмо, Генриетта!

Она протянула руку за королевским посланием, словно не замечая того, что де Вивонн всё ещё стоит позади её кресла.

Поражённый таким отношением к себе лично и к королю в особенности, Луи-Виктор, не скрывая обуревавших его эмоций, развернулся и решительным шагом направился к выходу. Только на пороге прежде, чем выйти за дверь, он задержался. Обернувшись, он отвесил прощальный поклон в адрес маленькой принцессы. С весёлой улыбкой в лучистых глазах Генриетта не переставала смотреть ему вслед, упрямо вздёрнув подбородок.

Воистину вдовствующая королева Англии умела наживать себе недоброжелателей, при этом навлекая неприязнь не только лично на себя, но и на всё своё немногочисленное окружение! Мудрено ли, что толпы восхищённых поклонников и даже хоть немного заинтересованных в судьбе её детей сподвижников покойного короля Карла Первого не стремились попасть на приём к Генриетте-Марии! Несмотря на свою молодость, де Вивонн был хорошо осведомлён о том, как на самом деле обстояли дела при так называемом английском дворе. Собственно, его уже перестали так называть после того, как её сын – король-изгнанник Карл Второй перебрался в Кёльн, а вслед за ним уехали и большинство дворян, эмигрировавших из Англии, захваченной кромвелистами. А ведь когда-то, по словам отца Луи-Виктора – герцога де Рошешуара, королева Генриетта-Мария была не только признанной всеми ослепительной красавицей, но и слыла необычайно просвещённой женщиной, умеющей увлечь и очаровать своих собеседников! Она сумела привлечь ко двору покойного супруга – короля Англии – самых известных и блестящих представителей европейской культуры. Покровительствуя художникам, драматургам и литераторам, она превратила английский двор в процветающий и яркий мир искусств. Как же сильно изменили её годы лишений и потерь! Встреча со вдовствующей королевой Англии поразила де Вивонна гораздо больше, чем он сам того ожидал.

Возвращаться к Людовику ни с чем было унизительным само по себе, а с ответом, который дала королева Генриетта-Мария, и подавно! Поэтому де Вивонн вовсе не спешил в Лувр и намеренно обходил все дорожки в садах Тюильри, выбрав самый долгий маршрут. Не замечая крепчающего мороза и ледяного ветра, который задувал даже под плотно запахнутый меховой плащ, он задумчиво прогуливался под окнами восточного крыла Лувра, где его и догнал принц Генри Стюарт.

Воспользовавшись уловкой о якобы срочном вопросе, который необходимо было задать гувернёру, обучавшему его классическим языкам и изящной словесности, Генри сбежал из душного приёмного зала. Наспех накинув на плечи всего лишь старый суконный плащ с воротником, подбитым жестким волчьим мехом, принц оббежал все уголки в обширных садах Тюильри в поисках де Вивонна.

– Подождите, сударь! – выкрикнул он на бегу, издалека завидев фигуру королевского посланника. – Вы ведь граф де Вивонн? Вы – Луи-Виктор, сын герцога де Рошешуара де Мортемара? Не так ли? – продолжал он на бегу, догоняя графа.

– Да, это я! Боюсь, что меня не представили вам, – не скрывая досады, не останавливаясь, ответил ему де Вивонн. Но услышав частое дыхание у себя за спиной, он остановился из почтения к принцу королевской крови.

– Я знаю, что ваш отец – герцог де Рошешуар, ратовал за помощь французских войск в войне моего отца с Парламентом. Мне очень жаль, что вам пришлось испытать на себе холодный приём моей матушки!

– Отнюдь! Её величество – сама любезность, – не без иронии ответил де Вивонн, но улыбнулся, увидев протянутую к нему руку принца. Не мешкая ни секунды, он ответил на этот дружеский жест, про себя удивившись крепости рукопожатия:

– Анри! Ведь Генри по-французски – это Анри, не так ли? Для вас я хочу быть просто Анри! И вашим другом, если вы не имеете ничего против! – с жаром выпалил принц, и в его пылкости Луи-Виктор заметил близкое сходство с характером его кузена – Филиппа Анжуйского.

Пожав руку де Вивонна, Генри отступил на два шага назад, собираясь вернуться в Тюильри.

– Я прошу вас передать его величеству, что я и моя сестра Генриетта будем рады встрече с ним. Мы будем на прогулке! С превеликим удовольствием!

– Я передам!

Короткая фраза в ответ на слова принца прозвучала вовсе не так дружелюбно, как ему хотелось бы, и Луи-Виктор с досадой прикусил губу. Всему виной была вовсе не гордость Рошешуаров, и не обида, о которой он успел забыть, а ледяной ветер, сильные порывы которого заставили его ещё плотнее запахнуть плащ.

– Прошу, передайте моё почтение её высочеству! – стараясь перекричать сильные порывы ветра, выкрикнул де Вивонн уже вдогонку удаляющемуся принцу.

Он напрочь забыл о холодном приёме и словах, произнесённых королевой Генриеттой-Марией, думая лишь о необычном поведении принца и принцессы. Теперь-то он точно знал, что расскажет Людовику не о том, как его приняла королева, а о том, что сказала в ответ на его приглашение Генриетта, и о том, что попросил его передать Генри. Разве не этого ждал от него Людовик? И даже если королеве вздумается помешать принцу и принцессе явиться на встречу в садах Тюильри, это будет всецело на её совести, а не пренебрежением, выказанным её детьми, и уж точно это случится не по вине королевского гонца!

Эти мысли окончательно вытеснили гнетущий и неприятный осадок в душе, который остался у него после встречи с королевой. Де Вивонн и не заметил, как подгоняемый ветром с прогулочного он перешёл на быстрый шаг, а потом и вовсе стремглав побежал напрямик по снегу, пересекая обширный внутренний двор.

На скользких, заледеневших ступеньках парадного крыльца он едва не сшиб с ног зазевавшегося лакея. Влетев в просторный зал главного вестибюля Лувра, де Вивонн, ураганом пронёсся в сторону Большой галереи. Не разбирая дороги, он мчался сквозь толпу придворных через приёмную прямо к дверям королевских покоев, на бегу стряхивая хлопья снега с плаща и с полей шляпы.

Глава 3. Королевские гонцы. Безупречность
Лувр, восточное крыло дворца, 12.12.1653 г.

Опытные путешественники говорят, что скорость, с которой мы можем достигнуть цели своего похода, зависит вовсе не от выбора кратчайшего маршрута, а от умения находить обходные пути. Граф де Сент-Эньян был одним из тех, кто знал наперёд, где и как можно обойти толпы придворных и просителей аудиенций в королевском дворце, так как мог прекрасно ориентироваться в расположении всех залов, покоев, галерей и коридоров Лувра. Ему были знакомы тайные переходы между покоями, даже и те узкие коридорчики, о которых ничего не подозревали слуги и гвардейцы, охраняющие дворец. Поэтому на своём пути от покоев короля к восточному крылу он предусмотрительно обходил стороной те залы и галереи, где в это же самое время дня собирались многочисленные толпы. Граф с невозмутимым видом неторопливо лавировал между суетливо сбившимися в кучки сплетниками и кумушками из числа придворных, которые повсюду сопровождали высокопоставленных вельмож, а также спешащими со срочными поручениями гонцами из прислуги, которые за день успевали пробежать по дворцовым коридорам расстояния, какие армия на марше не покрыла бы и за неделю. Выбирая узкие, полутёмные коридоры, граф не обращал внимания на то, что сопровождающий его паж едва успевал протиснуться между толпящимися в коридорах придворными. А те, хотя и с готовностью расступались перед господином обер-камергером, тотчас же плотно смыкали ряды, стоило ему пройти мимо. Любители строить глубокомысленные выводы буквально из воздуха, а также сочинители сплетен – все они тут же спешили поделиться своими догадками о том, куда именно направил свои стопы господин де Сент-Эньян. Ведь всем известно, что граф принадлежал к узкому кругу близких друзей короля. Увлёкшись этими пересудами, никто не посчитал нужным уступить дорогу личному пажу графа, который спешил вслед за своим господином. Его, словно тень, будто бы и не замечали вовсе, ведь он был всего лишь пажом, – ещё один юнец, питающий надежды на успех в придворной карьере!

– Не принимают! Заняты они! – резко прозвучал хриплый от криков голос.

Принадлежал он неприметному на вид молодому человеку, облачённому в костюм скромный, если не слишком дешёвый для взыскательного и привычного к изяществу и роскоши вкуса придворного. Он стойко держал оборону у входа в небольшой зал, который был выделен для проведения репетиций ансамбля Малых скрипок, который был сформирован по особому указу короля.

– А я требую пропустить меня! – тут прозвучало цветистое итальянское ругательство, при звуке которого даже у графа де Сент-Эньяна, многое слыхавшего на своём веку, порозовели щёки.

– Да что ты о себе возомнил, сморчок? Да ты хоть представляешь себе, кто я такой?

Замедлив шаг, граф неспешно приближался к ним, издали наблюдая за этой нелицеприятной сценой. Между тем попытки грузного мужчины прорваться сквозь живой заслон у дверей от звучной брани на смеси французского и итальянского языков перешли к решительным действиям.

– Ты ещё пожалеешь, что связался с Мандолини, коротышка! – проревел он, всей своей массой надвигаясь на стража.

Но прежде, чем продолжить атаку, толстяк избавился от ноши – огромных размеров футляра, в который он мог бы с лёгкостью впихнуть и своего противника. Бережно, будто это был ковчег со святыми дарами, он прислонил футляр к стене, и только после этого вплотную подступил к вжавшемуся в дверь молодому человеку, внезапно оказавшись на целую голову выше его и почти вдвое шире в плечах.

Опасаясь, как бы из этой нелепой ссоры не разразился нешуточный скандал, де Сент-Эньян властным тоном окликнул противоборствующие стороны:

– Господа, я прошу внимания!

Лица мужчин выражали единодушие в одном: ни один, ни другой не собирались уступать, и словесная ссора неизбежно должна была перейти в жестокую схватку, проще говоря, в драку. Но если допустить это, то шум у дверей в репетиционный зал неминуемо приведёт к праведному негодованию самого Люлли – человека, наделённого талантом настоящего творца, а поэтому обладающего и чуткой натурой, не переносящего любые посторонние шумы и помехи во время своей творческой деятельности. Он обладал бурным темпераментом истинного сына Италийского полуострова! Вспышки его гнева всякий раз приводили к громким и будоражащим воображение придворных и парижан последствиям, замять которые было далеко не так просто. А уж если волна нелицеприятных слухов о новой экспрессивной выходке флорентийца не замедлит разлететься по всем приёмным и галереям Лувра, то и первые известия о них непременно дойдут до сведения кардинала-министра, а также и до ушей королевы Анны Австрийской. Придворные сплетники будут смаковать эти слухи, пересказывая их из уст в уста. И конечно же, каждый постарается преподнести в самом нелицеприятном свете как облик самого музыканта, так и характер покровительствующего ему короля.

Словом, в этой пустой склоке совершенно непримечательных людей граф де Сент-Эньян предвидел бурю новых упрёков и неприятностей как для Люлли, так и для самого Людовика, и, конечно же, неминуемую угрозу срыва, нависшую над новым замыслом балетного представления. Принимая всё это во внимание, граф чувствовал себя обязанным вмешаться в спор и предотвратить едва не начавшуюся драку.

– Что? – оглянувшись, толстяк, назвавшийся Мандолини, увидел вошедшего со стороны галереи, ведущей из центрального крыла дворца вельможу.

Господин обер-камергер не нуждался в представлении. Ведь по властному тону его голоса, уверенной манере держаться, а также по костюму из дорогой ткани и голубой орденской ленте, надетой через плечо, невозможно было не догадаться о важности его положения и принадлежности к королевской свите.

Мандолини сделал шаг в сторону. Но не отступил, а только попытался уступить важному вельможе проход к двери, чтобы затем, усыпив бдительность стража, и самому протиснуться в зал. И всё же из желания показать, что он не лыком шит и не позволит первому же встречному отдавать ему приказы, толстяк бесцеремонно выставил вперёд ногу, перекрывая проход к двери.

– А вы, сударь, кто такой?

– Это граф де Сент-Эньян – обер-камергер его величества! – выпалил подоспевший за графом паж, и смело встал между своим господином и невеждой из глухой провинции, который не знал элементарных правил вежливого поведения при дворе и дворцового этикета.

– Полагаю, вы желаете получить аудиенцию у господина Люлли, сударь? – спокойно стягивая перчатки по очереди с каждой руки, спросил де Сент-Эньян, давая тем самым понять, что инцидент был исчерпан после того, как его представили по всем правилам дворцового этикета. – Не желаете ли для начала назвать мне ваше имя? И попросите уже доброго господина Скармаччо доложить о вас. Уверяю, что он не откажет в вежливой просьбе.

– Да я сам… Зачем это мне посылать кого-то вперёд? Я и сам могу сказать за себя, – отступив ещё на один шаг, Мандолини протянул руку к прислонённому к стене громоздкому футляру.

– Это ваш инструмент, сударь? Вы – виолончелист?

– Да, ваша милость, – польщённый вниманием к его драгоценному инструменту, толстяк без дальнейших просьб отступил от двери и бережно взял футляр. – Это моя Чиччона. Она проделала путешествие вместе со мной из самого Милана! У меня имеются рекомендательные письма от епископа и от капельмейстера собора Сан-Джованни на имя директора королевского ансамбля Малых скрипок. Вот, они у меня здесь же!

– Стало быть, к маэстро Люлли? – уточнил де Сент-Эньян, наблюдая за сменой выражения лица миланца.

Этот наводящий вопрос был тотчас же воспринят им в штыки:

– Да чтобы я представлялся какому-то там флорентийскому выскочке? Мандолини стоит большего! Пусть сам директор королевского ансамбля примет меня!

– Как интересно, – проговорил граф и с лёгкой усмешкой посмотрел на грузную фигуру виолончелиста. – Ну что же, посмотрим, примет ли господин директор вас и ваш драгоценный инструмент.  Может быть, он даже согласится прослушать вас для приёма в королевский ансамбль Малых скрипок. Сударь, будьте любезны, пропустите нас! – заметив нерешительность стража, он кивнул ему. – Я здесь от имени его величества.

Толстяк молча сопел, а при упоминании о короле ссутулился, сделавшись в полтора раза меньше. Несмотря на крупные габариты, он сумел протиснуться вслед за графом в едва приоткрытые двери и с любопытством вытянул, насколько мог, короткую бычью шею, чтобы заглянуть через плечо этого благородного господина.

В зале полным ходом шла репетиция, и никто из музыкантов не услышал ни звука отворяемой двери, ни объявления о приходе высокого посетителя. Расположившиеся полукругом, скрипачи играли музыкальный пассаж, повинуясь ритму, который задавал дирижёр, стоящий перед ними точно в самом центре зала. Он размахивал руками увлечённо и самозабвенно, почти с диким остервенением, устремив отрешённый взгляд куда-то вверх. Казалось, будто он мог видеть сами небеса сквозь выбеленный плафон, верхние этажи, и даже через густую пелену из снежных облаков, собравшихся в небе над Парижем!

Де Сент-Эньян пересёк весь зал, остановился возле окна, и, повернувшись спиной к оркестру, опёрся руками о подоконник, заледеневший от холода, который проникал в зал сквозь многочисленные щели в оконных рамах. Граф внимательно слушал игру оркестра, не скрывая удовольствия от прекрасной музыки, и благожелательно улыбался. Он ни разу не шелохнулся до тех пор, пока не стихли финальные аккорды.

Наконец, когда замолкли струны последней скрипки, тишина, воцарившаяся в зале, показалась настолько же пронзительной, как и только что сыгранный пассаж из нового героического марша, сочинённого к предстоящим празднествам.

– Кто посмел? – громко выкрикнул дирижёр и обернулся к дверям, испепеляя гневным взором переминающегося с ноги на ногу толстяка, державшего в руках огромный футляр.

– Я – Мандолини из Милана, – проговорил тот хриплым, будто осипшим от внезапной жажды голосом. – С рекомендациями для господина директора.

Люлли, а это был именно он, посмотрел на него свысока и небрежным взмахом тонкой кистью руки указал ему на угол, противоположный от того места, где стоял граф де Сент-Эньян:

– Ждите там! Я сам позову вас, когда закончу.

Краснея и отдуваясь, толстяк поплёлся и встал в указанном ему месте. Видимо он уже понял свою ошибку в отношении личности господина директора ансамбля и был этим крайне смущён. Более того, он выглядел весьма напуганным. Ведь Люлли – тот самый флорентийский выскочка, и был директором ансамбля Малых Скрипок! И это он всего лишь одним росчерком пера мог лишить любого всякой надежды стать придворным музыкантом!

– Ещё раз, господа! Начнём с третьего такта. И пятая скрипка слева! Я слышу, как вы всё время отстаёте. Если у вас есть другие устремления, кроме как играть в королевском ансамбле, то убирайтесь! Прочь! На выход! – выкрикнул он, при этом указывая вовсе не на дверь, а на окна.

Заметив расположившегося там де Сент-Эньяна, Люлли мгновенно стушевался и оставил своё место в центре зала. Едва ли не в два прыжка он подлетел к господину обер-камергеру, сияя самой счастливой улыбкой.

– Чему я обязан радости видеть ваше сиятельство?

– Многому, мой дорогой Люлли! – граф ответил ему кивком, с достоинством приняв почтительный поклон в свой адрес. – Очень многому!

– Всё что угодно, месье!

– Во-первых, его величество ждёт вас нынче же после обеда. На прогулке в садах Тюильри, – проговорил граф, не торопясь передать всё, что Людовик ожидал от своего придворного композитора.

– Если такова воля его величества! – с готовностью ответил Люлли и повторил поклон. – Желает ли король, чтобы мы играли для него во время прогулки?

– О нет, что вы! – поспешил возразить де Сент-Эньян, краем глаза уловив беспокойство музыкантов. – Мороз и ледяные ветры – не лучшие спутники для вашей прекрасной музыки, мой дорогой Люлли. Нет! Будет достаточно, если в компании с вами к этой королевской прогулке присоединится и мэтр Бошан.

– Бошан? – в чёрных глазах флорентийца сверкнули огоньки нешуточной ревности. – А что же потребуется от него?

– От вас обоих потребуется внимание ко всему, что пожелает сказать вам король. И готовность приступить к воплощению его новых замыслов!

Хотя граф и не слыл любителем напускать туман в отношении своих собственных намерений, и обычно оставался предельно открытым с собеседниками, но, представляя интересы короля, иной раз он не упускал случая произвести на слушателей максимально эффектное впечатление. Он сделал несколько шагов по залу, при этом с лёгким изяществом скользя по гладкому паркету на самых кончиках туфель. Демонстрируя великолепное владение телом, он балансировал на одной ноге, медленно вытягивая вверх другую ногу, плавно покачивая при этом руками. В довершение ко всему, он непринуждённо и легко исполнил разворот, распростёр руки в стороны и отвесил грациозный поклон перед замершей в восхищении публикой.

Впечатленные этой спонтанной импровизацией, музыканты не скупились на аплодисменты, используя для этого кто ладони, а кто смычки, которыми они постукивали по струнам скрипок.

– Не хотите ли вы сказать, что речь пойдёт о новом балете, ваше сиятельство? – едва слышно спросил Люлли, боясь поверить улыбнувшейся ему долгожданной удаче.

– Именно так, мой дорогой месье!

Любезный тон и внешняя непринуждённость графа слегка успокоили музыканта. Он резким движением поправил упавшие на глаза пряди чёрных кудрей и оглянулся в сторону притихших в изумлении скрипачей.

– Синьоры! Господа! Нас пригласили исполнять музыку для постановки королевского балета!

– Берите выше, мой дорогой, – поправил его де Сент-Эньян. – Его величество задумал приготовить необычное представление для святочного вечера. Новый балет! Это постановка «Триумфа богов Олимпа». Она будет представлена как танцевальное шествие. Вам предстоит написать марши и музыку к танцам и самому шествию, а в дополнение к ним несколько гимнов для хора. Ведь вы справитесь, не так ли? Даже несмотря на нехватку времени? Во всём остальном – средства, музыканты и танцоры – его величество просил вас не ограничивать себя ни в чём ради грандиозного воплощения этого замысла.

– Время, месье граф, не имеет значения! О нет! Если сам король дарует нам своё благоволение!

Пафос, с которым была произнесена эта фраза, несколько обескуражил музыкантов, которые уже предвидели настоящий кошмар ежедневных и еженощных изматывающих репетиций. По их лицам было видно, что готовность Люлли, скорее, пугала их, а никак не воодушевляла. И только продолжавший стоять в углу Мандолини разразился громкими аплодисментами, выкрикнув во всю глотку:

– Браво, маэстро! Воистину мы создадим самый красивый и блистательный балет! Мы сыграем музыку, которую не слышали ещё ни при одном дворе! Нигде во всей Европе!

Люлли посмотрел на смельчака, сурово хмуря тонкие брови.

– Кажется, это ваш новый музыкант. Он прибыл из Милана с особыми рекомендациями, – представил виолончелиста граф де Сент-Эньян, а сам лёгкой походкой, почти пританцовывая на ходу, направился к выходу. – И я рекомендую его вам! – добавил он, остановившись на секунду в дверях, – у него необычайное рвение. Возможно, что оно подкреплено и недюжинным музыкальным талантом. И не забудьте, дорогой Люлли! Король будет ждать вас и мэтра Бошана в садах Тюильри. Прошу вас не опаздывать, мой дорогой маэстро!

И уже выйдя из зала, де Сент-Эньян вполголоса проговорил, обращаясь к самому себе и к дожидающемуся в коридоре пажу:

– Хм, маэстро! А ведь недурно звучит, а? Почему бы и нет!