Loe raamatut: «Уитни Хьюстон. История великой певицы глазами ее близкой подруги»

Font:

Robyn Crawford

A Song for You: My Life with Whitney Houston

* * *

Моей маме Джанет, брату Марти и сестре Робине за вашу вечную любовь. Вы всегда со мной.
Самым удивительным существам на свете – моим детям, Джиллиан и Джереми. С вами моя жизнь обретает новые краски. Вы – моя самая большая любовь.
И, наконец, моей единственной и неповторимой. Той, с кем все мои дни превращаются в приключения, с кем я каждую ночь засыпаю и просыпаюсь на соседней подушке. Моей бесконечной любви, Лизе. Твое лицо во время нашей первой встречи до сих пор стоит у меня перед глазами, и я будто снова и снова набрасываю на тебя свой шарф. Ты – мое все.

Вступление

Почему именно сейчас? Почему я решила написать эту книгу, если могла промолчать и унести свои воспоминания в могилу? Поклонники Уитни Хьюстон наверняка слышали обо мне. Погуглите – и вы найдете мое лицо на фотографиях с мероприятий, а мое имя – в СМИ.

Мы с Уитни познакомились еще подростками и провели вместе двадцать два года, она стала одной из самых популярных и любимых мировых звезд нашего поколения. Это были отношения, благодаря которым я выросла как профессионал, и как личность.

История, которую я собираюсь рассказать – это история доверия и преданности двух женщин. У нас была мечта, которая привела нас из Ист-Оранджа (штат Нью-Джерси) в Нью-Йорк. Эта мечта открыла нам целый мир, в котором мы встречались с суперзвездами и главами государств.

Это история о манипуляции, контроле, жажде власти, неопытности, расе, СПИДе, психических заболеваниях, семейных узах, давлении, которое индустрия развлечений оказывает на женщин, и о том, как важно всегда ставить себя на первое место. Но прежде всего это история прочной дружбы.

Кто-то говорил, что на мою долю выпало больше потерь, чем было задумано. Оглянувшись на свою жизнь, я пробудила очень много прекрасных и болезненных воспоминаний.

Эта книга заставила меня заново пережить смерть матери, брата и лучшей подруги. Позволила оплакать их и взглянуть в лицо страданию, которое я так упорно пыталась предать забвению. Но, несмотря на все это, она дала мне возможность лучше понять близких и поблагодарить их за то, чему я у них научилась.

Поверьте, я изо всех сил старалась держаться в тени и молчать, пока другие в красках описывали нас и наши отношения. В течение девятнадцати лет, с тех пор как я перестала работать с Уитни, от меня неустанно требовали поделиться своей историей. И после ее смерти, а затем и смерти ее дочери я с горечью наблюдала за тем, как искажают ее образ и наследие.

Но сейчас я считаю своим долгом почтить память подруги и прояснить многие моменты, которые касаются ее и моей биографии. Я считаю своим долгом напомнить людям о ее даре. Та Уитни, которую я знала, была великодушной, решительной, бескорыстной, скромной, веселой и уверенной в себе.

Я надеюсь помочь читателям лучше понять личность, которая стоит за внешностью Уитни, за ее голосом и образом. Да, ее история закончилась трагедией, но ее мечта и восхождение к ней были прекрасны. Я обязана своей подруге поделиться ее историей, моей историей. Нашей историей. И надеюсь, она наконец освободит нас.

Глава первая. Я впервые встречаю Уитни Элизабет Хьюстон

Летом 1980 года я ехала на своем черном двадцатидвухскоростном велосипеде Kabuki через Ист-Орандж. Из постели меня вытащил телефон, но разбудить смог только ветер. Звонила школьная преподавательница по баскетболу, тренер Кларк; у нее появилась для меня работа в общественном центре Ист-Оранджа. За несколько минут я собралась и выскочила за дверь. Осенью начинался мой второй год обучения в колледже, и мне хотелось, чтобы тренер Кларк убедилась в том, что я к нему готова. В небе пульсировало летнее солнце. Я мчалась на Главную улицу.

Подъехав к зданию со стеклянным фасадом, я спрыгнула с велосипеда и вошла в тускло освещенный зал, вдоль стен которого были расположены столы и стулья. Зал был заполнен людьми. Тренер Кларк стояла в конце коридора; она улыбнулась, крепко обняла меня, а затем развернулась и вручила мне стопку бумаг, которую я должна была раздать. Кларк могла бы нанять на эту работу кого угодно, но знала, что может на меня положиться.

Я всегда гордилась своими волосами и после мытья обычно просила свою младшую сестру Робину, дома мы ее называем Бина, заплести волосы в косички. А иногда накручивала их на розовые поролоновые валики: когда их вынимаешь, тугие спиральки немного ослабевают, и на третий день получается потрясающее афро. Это был тот самый третий день, так что я, в своих травянистых шортах, светло-зеленой футболке, белых кроссовках Nike и девственно-чистых гольфах, чувствовала себя милашкой.

Я прошлась по залу, сжимая в руках стопку бланков для регистрации вожатых и несколько ручек, и наткнулась на девушку, которую никогда раньше не видела. Сначала я ее не заметила, потому что она прислонилась к стене в последнем ряду. Но когда я протянула ей документы, она остановила меня.

Девушка была одета в красно-сине-серую клетчатую шелковую блузку, облегающие шорты до колен и красные полосатые кроссовки Adidas Gazelle. На шее у нее висело золотое ожерелье с часами, а песочно-каштановые волосы были зачесаны назад и увенчаны козырьком с эмблемой Красного Креста. У нее была персиково-коричневая кожа, а в глазах искрился едва заметный свет.

– Как тебя зовут? – спросила я.

– Уитни Элизабет Хьюстон, – сказала она.

Мня это позабавило. Кто отвечает на такие вопросы полным именем и фамилией? Я спросила, где она живет, и она ответила, что в Doddtown, напротив McDonald’s. Там жили мои двоюродные братья, и я у них часто ночевала. Более того, я работала в этом самом McDonald’s в первый год средней школы. Позже в тот день я узнала, что Уитни ходит в частную школу для девочек и поет. Ее мать основала группу Sweet Inspirations, которая работала на подпевке у звезд вроде Элвиса Пресли и Ареты Франклин. А Дайон Уорвик была ее кузиной.

Прежде чем двинуться дальше, я оглянулась на Уитни и сказала, что присмотрю за ней. Понятия не имею, почему мне захотелось так сказать.

И как это я никогда раньше о ней не слышала?

Летом вожатые водили детей на мероприятия в различные парки Ист-Оранджа. Я решила поработать с группой от шести до одиннадцати лет в Коламбиан-парке, который располагался рядом с моей старой школой, на той стороне города, где жила Уитни. Она тоже выбрала это место. Я работала по утрам, а к полудню освобождалась, чтобы тренироваться на баскетбольном корте всю вторую половину дня. Уитни назначили смену сразу после меня, так что я передавала ей детей и уходила по своим делам. Когда я возвращалась с игры, она отпускала группу по домам и мы шли гулять.

Мне было девятнадцать, Уитни вот-вот должно было исполниться семнадцать. Я понятия не имела, к чему приведут наши с ней отношения, но чувствовала, что лето 1980 года обещает быть чудесным. Уитни Элизабет была милой и сдержанной, и очень соблазнительной. Внешне она держалась грациозно и уверенно, но в глубине души была такой же, как все девушки в этом возрасте. Поразительно красивая, она совсем этого не чувствовала и часто критиковала свою внешность. Я не могла понять, откуда взялась такая неуверенность в себе.

Однажды, в самом начале нашей дружбы, я на машине подъехала к белому дому ее матери в Кейп-Коуде. Уитни стояла в дверях, стройная, в футболке и хлопчатобумажном джемпере, накинутом на плечи. Я улыбнулась, зная, что она это заметит. На ней были самые ужасные джинсы, которые я когда-либо видела, с широкими клешами от колена. Думаю, Уитни увидела, как я ухмыляюсь, потому что, запрыгнув внутрь, она спросила:

– Что?

Я нехотя ответила, взвешивая каждое слово, чтобы ее не обидеть:

– Ух ты… Вот это джинсы. Они ничего… но… почему ты их надела?

Она приперла меня к стенке, и я сдалась:

– Мы должны купить тебе новые.

– Ну и какие же?

– С прямыми штанинами.

Уитни продолжила бормотать, что у нее слишком высокая талия, колени развернуты внутрь и ноги иксом. Она все говорила и говорила, а я раздражалась, потому что терпеть не могла слышать от нее подобную чепуху. Всего месяц назад, по ее же словам, они с мамой стояли на углу Пятьдесят седьмой и Седьмой авеню перед Карнеги-Холлом, и к ним подошел мужчина со словами: «Наверху есть модельное агентство. Они ищут девушек вроде тебя». В тот же день Click Models подписали с ней контракт.

Поэтому я чуть развернулась на своем водительском кресле и сказала:

– Ты начинающая модель. Видела Шерил Тигс или ту рекламу Charlie с Шелли Хак в черных облегающих джинсах? Когда она бежит минимум по три ярда за шаг? Так вот, ты выглядишь так же!

Уитни улыбнулась и, кажется, расслабилась. Ее улыбка озарила все вокруг, и я тихо обрадовалась, что смогла пробудить в ней это чувство. Всякий раз, пролистывая журналы мод моего брата Марти, я находила в них улыбающуюся Шерил Тигс, счастливую, свежую и уверенную в себе. И хотя все называли ее «девчонкой по соседству», в нашем районе таких девчонок не было. Зато была Уитни. И мне хотелось, чтобы она чувствовала себя такой же красивой, как Шерил Тигс.

Через несколько минут мы уже ехали покупать Уитни ее первую пару облегающих джинсов. Это были славные дни брендов Jordache, Sergio Valente и Gloria Vanderbilt. Большинство девушек, которых я знала, предпочитали модели с накладными карманами, но я никогда не следила за модными тенденциями, предпочитая Levi’s 501, Lee или Wrangler в Universal Uniform Sales на Брод-стрит в Нижнем Ньюарке. Я отвела Уитни в Gap в Willowbrook Mall и выбрала для нее восемь облегающих пар. Мы остановились на темных синих джинсах, достаточно длинных, чтобы сделать небольшой отворот прямо над Gazelle, и захватили еще одни, посветлее, в которых она стала ходить целыми днями, не снимая. Уитни Хьюстон, которую мир будет узнавать по сверкающим платьям, на самом деле была любительницей простых джинсов, футболок, рубашек и кроссовок.

Новая подруга, работа и игра в баскетбол стали для меня настоящим счастьем. Моя жизнь не всегда была такой – в детстве уж точно, когда мы жили в Калифорнии. Это были тяжелые времена, несмотря на то что в Лос-Анджелесе должна была исполниться мамина мечта о доме с белой оградкой. Пока отец служил в армии, она переехала туда из Ньюарка со своим братом и его женой. Папы не было с 1958 по 1963 год, и часть этого времени он служил десантником во Вьетнаме, но никогда это с нами не обсуждал. Вскоре после демобилизации он приехал к маме в Лос-Анджелес – и ее мечте пришел конец. Он начал ей изменять, избивать ее, а вскоре потерял работу. Но сначала у нас появился щенок.

Инцидент со щенком стал моим первым знакомством со смертью. На Рождество, когда мне было пять лет, Бина, Марти и я открывали подарки – вдруг отец сунул руку в карман куртки American Airlines и вытащил оттуда маленького волнистого светло-коричневого щенка. Мы запищали от восторга, и на следующий день отправились с соседскими детьми играть на задний двор. Щенок резвился и карабкался на нас. Папа собирался ехать на работу, сел в свой белый Bonneville и, прежде чем закрыть дверь, крикнул нам отойти в сторону. Мы сделали, как нам было велено, но никто не подумал забрать щенка.

И вдруг я увидела нечто ужасное: папа дал задний ход и нечаянно раздавил собаку. Он очень расстроился. Даже позвал маму, чтобы она завела нас в дом, а он мог убрать его и уехать.

Родители переехали в одноэтажный дом с тремя спальнями и белой штукатуркой, сверкавшей в лучах палящего солнца. У моего брата Марти была своя комната в передней части дома, а я делила заднюю комнату со своей младшей сестрой Биной. Я думала, что мы богачи, до тех пор, пока однажды мама не услышала, как я хвастаюсь подруге, и не крикнула в окно: «Потише там. Все мы тут в одной лодке».

Однажды, когда мы вернулись домой, мама велела нам не выходить на улицу. Было уже поздно, и в новостях сообщили, что в Уоттсе начались беспорядки. Папа объявил, что собирается пойти с дядей посмотреть, чем там можно поживиться, воспользовавшись хаосом. Мама попросила его остаться.

– Я не хочу сидеть с детьми одна, – сказала она.

Марти было восемь, мне – пять, а Бине, единственной калифорнийской малышке моих родителей, – два.

– Я вернусь, – сказал он и вышел в ночь.

Мама заперла двери и отвела нас в комнату Марти, где мы вместе ждали возвращения отца. Было темно, за окном мелькали черно-белые полицейские машины. Все это время мы оставались в одной комнате, сидели на корточках, выискивали взглядом отца. Ждали.

– Деннис. Деннис должен быть здесь, – сказала мама вслух.

Она всегда дрожала, когда нервничала. Тогда у нее тряслись руки. Я прижалась к ней, чтобы успокоить. Когда отец и дядя наконец вернулись, небо все еще было черным. Они принесли несколько радиоприемников и проигрыватель на восемь дорожек. На маму это не произвело должного впечатления, но ей стало легче. В ту ночь мы все спали в одной комнате.

Родители много спорили о деньгах и неверности отца, и он часто набрасывался на мать с кулаками. Когда мне было шесть лет, он так сильно избил маму металлической насадкой для пылесоса, что полиции пришлось вызывать скорую помощь и везти ее в больницу. Она вернулась домой с подбитым глазом и огромным шрамом на колене, который остался на всю жизнь. Она подозвала нас с Марти к своей кровати и спросила: «Хотите увидеть бабушку?»

Несколько дней спустя она тайком вывела нас из дома в предрассветные часы, и мы полетели в Ньюарк. К тому времени как мы приехали, отец уже звонил маме по телефону с извинениями, а затем помчал на восток в своем белом Bonneville, останавливаясь только для заправки. Она вернулась к нему, избиения продолжились.

Вскоре после этого нам пришлось пережить беспорядки в Ньюарке. На этот раз отец остался дома. Национальная гвардия стояла с винтовками у нашей двери, патрулируя коридоры и внутренний двор здания, и нам не разрешалось выходить на улицу после половины пятого вечера, когда зажигались уличные фонари.

Но все образы заколоченных витрин и сгоревших зданий отошли на задний план, когда я увидела, как отец бросил маму на пол и потащил по коридору квартиры. Я все еще вижу ее лицо и слышу, как она умоляет нас вызвать полицию, пока ее тело и голова исчезают из виду. Это заставило ее уйти от отца навсегда. Как и в прошлый раз, мы сбежали посреди ночи.

Мартин Лютер Кинг – младший писал: «Бунт – это язык неуслышанных». Кто-то может сказать, что ярость моего отца была порождением ярости и разочарования от дискриминации и явной несправедливости, которые привели к бунтам в Лос-Анджелесе и Ньюарке, и, хотя в этом есть доля правды, я не могу его этим оправдать. Никогда не забуду страх в голосе матери и выражение ее лица, когда он врывался в дом – пиная двери, хватая ее и бросая на пол, с рыком и руганью, – в то время как Марти и я умоляли его остановиться, а маленькая Бина, испуганная и ничего не понимающая, тянула к нам руки, чтобы кто-нибудь обнял ее и утешил. Большинство телесных шрамов со временем исчезли, но остались шрамы-невидимки – на маме и на каждом из нас.

Джанет Мэри Уильямс Кроуфорд начала заново строить свою жизнь, поступила в колледж и получила степень магистра. Когда мне исполнилось одиннадцать, мы переехали в Нью-Джерси. Два года спустя она нашла новые апартаменты с садом в Kuzuri Kijiji, крупнейшем жилом комплексе от черной строительной компании. На суахили его название означает «Прекрасная деревня». Мама рассказала об этом всем своим подругам. Большинство из них были такими же, как она, одинокими женщинами с детьми, и мало-помалу все они перебрались к ней по соседству.

Повзрослев, я поняла, что очень изменилась за эти годы, – и это нормально. В то время как Бина проводила все свободное время на бесконечных вечеринках, флиртуя с мальчиками и увлекаясь макияжем, мне все это было неинтересно. Единственной частью моего тела, на которую я вообще обращала внимание, были мои тощие ноги, из-за которых какой-то парень однажды обозвал меня «мисс Палка».

Когда я пожаловалась маме, она сказала: «Эти ноги тебя носят? Ты ими бегаешь? Вот и скажи спасибо».

Стоило мне распустить волосы так, чтобы они спадали на плечи, мужчины смотрели на меня с таким вожделением, что мне становилось за них неловко. Неудачники. Я же еще ребенок. Выходя из школы, я тут же собирала волосы в хвост.

Мне не хотелось быть похожей на отца, но по моему лицу было сразу видно, что я папина дочка. Несколько раз взрослые мужчины – водители грузовиков или почтальоны останавливали меня на улице и спрашивали: «Не ты ли дочка Денниса Кроуфорда?»

Мой отец был выдающимся спортсменом в средней школе, лучшим замыкающим нападающим в штате Нью-Джерси. Когда стало ясно, что Марти не интересуется спортом, именно я стала смотреть с отцом футбол и наливать ему пиво из бара – мне очень нравилось это делать, потому что нужно было забраться на стул, потянуть рычаг, наклонить бокал и даже сделать глоток-другой пены. Будучи фанатом Miami Dolphins, он объяснил мне, что Giants пришлось непросто, когда они захотели вернуть черного нападающего, и делился другими наблюдениями о черных игроках и спорте. Конечно же, я унаследовала его соревновательный дух, который естественным образом привел меня в спорт.

В 1974 году я пошла в Barringer High School в Ньюарке и почти каждое утро настраивалась на радио WABC, чтобы послушать Bohemian Rhapsody Queen, которую обожала до безумия. После школы я много миль шла домой по Парк-авеню, предпочитая тратить карманные деньги на разные вкусности. В том районе, где Ньюарк встречается с Ист-Оранджем, у магазина спиртных напитков Cooper’s Liquors & Deli, обычно собиралась кучка парней.

Когда я проходила мимо, они могли крикнуть мне вслед что угодно: «Привет, детка», «Иди сюда, крошка». Я продолжала идти вперед, делая вид, что ничего не слышу, и проходила мимо закусочной, где одна женщина продавала восхитительный сладкий картофельный пирог, который делался из белого картофеля вместо батата. Я стала там таким завсегдатаем, что, стоило мне переступить порог, как она тут же подавала мне кусочек.

В субботу утром я вставала пораньше и бежала трусцой из Ист-Оранджа до Северного района Ньюарка, оттуда до парка Бранч-Брук и обратно. Я ездила на велосипеде так далеко, как только позволяли ноги, сначала на том, что с банановым сиденьем, а потом на своем любимом черном Kabuki с золотыми буквами. Я бы поехала на нем куда угодно, лишь бы расширить границы своего мира.

Оглядываясь на свое детство, я понимаю, что концепция любви просто не укладывалась у меня в голове. Я знала, что мама и папа любили меня, но их любовь едва ли могла кого-нибудь вдохновить. Мне хотелось чего-то другого, непохожего на свою семью. Я молилась и боролась за другую жизнь и другую любовь.

И эти молитвы, как и молитвы любого другого подростка о любви, были услышаны. Впервые я увидела Рейнарда Джефферсона, когда сидела на качелях у своего дома. Мы встретились взглядами. Я прочла по его губам, что он спросил у своего брата Дрейтона: «Это кто?» И все закрутилось.

Мне было пятнадцать. Рейнард стал моей первой любовью. Скромный и красивый, моего роста, со сладковатыми губами. Третий и самый младший ребенок в семье, он познакомился со мной вскоре после потери брата, которую очень тяжело переживал. Я появилась как раз вовремя, чтобы облегчить его участь. Он учился в Seton Hall Prep, в нескольких милях от моего дома в Уэст-Орандже, поэтому каждое утро я вставала пораньше, чтобы проводить его на остановку в пяти минутах от моего дома. Каждый день после полудня, возвращаясь домой из школы, я останавливалась у Рейнарда и проводила кучу времени в его комнате на третьем этаже, читая грязные журналы с лучшими позами для секса и обсуждая побег в Калифорнию. Рейнард был прекрасен и относился ко мне с добротой и уважением. Я любила его, и мое пятнадцатилетнее «я» никогда не перестанет его любить.

Мама была не в восторге от моих отношений и, конечно же, заявила мне об этом. По ее мнению, я была чересчур привязчивой, а Рейнард напоминал ей отца – хотя я так и не поняла, почему. Тем не менее она позволила мне сделать собственный выбор, и я решила продолжать с ним встречаться. Когда она спросила, нужны ли мне контрацептивы, я ответила: «Когда я буду готова к сексу, я буду готова забеременеть». Мы с Рейнардом все время целовались, но так и не доходили до конца, потому что мне было страшно.

Мама впервые забеременела в семнадцать, и бабушка по отцовской линии настояла, чтобы мой восемнадцатилетний отец на ней женился, – мы сполна испытали все последствия этого решения на себе. Их брак должен был спасти репутацию семей, обеспечить стабильность и искупить грех добрачного секса. Но вместо этого мою мать больше десяти лет подвергали физическому насилию и обманывали, ее привязали к мужчине, которого она бы никогда не выбрала.

К счастью, мои отношения с Рейнардом были здоровыми, и у меня оставалось время на занятия своими делами. Моя старшая школа была инкубатором многообещающих молодых спортсменов, и колледжи активно набирали студентов из наших футбольных, баскетбольных и бейсбольных команд. Член Зала славы NFL Андре Типпетт ходил со мной на уроки первой помощи; однажды я даже дала ему списать.

Я была активным ребенком, всегда на велосипеде или с баскетбольным мячом, но меня вряд ли можно было назвать «качком». Как любая нерадивая младшая сестренка, я хотела быть похожей на своего брата Марти, который играл на кларнете, виолончели и тенор-саксофоне. Поэтому я взяла глокеншпиль, который мы называли «колокольчиком», и пошла в оркестр. В дни спортивных игр или праздничных парадов в городе на много миль было слышно наших барабанщиков. 250 сильных, раскачивающихся из стороны в сторону молодых людей в одеждах сине-белых королевских цветов маршировали и посылали звуковые волны вверх и вниз по тротуарам и через школьный стадион Ньюарка.

Мне нравилось этим заниматься, и у меня не было желания что-то менять до второго курса, пока три крутые девчонки из университетской баскетбольной команды не заговорили со мной в раздевалке. Они обсуждали друг с другом предстоящие вступительные испытания и новых игроков. Взглянув на меня, уточнили, что видели, как я бросаю мяч на уроке физкультуры, и что мне стоит записаться на отборочные.

– Ты должна попробовать, – сказала капитан.

Это был не вопрос.

– Конечно, хорошо, – улыбнулась я и схватила свои вещи со скамейки.

Подумав, я решила, что мне нечего терять, пришла на отбор и попала в команду.

Тренер Кэрол Ивонн Кларк, которая позже устроит меня на работу, где я познакомлюсь с Уитни, впервые увидела меня на игре против ее команды и вскоре после этого приехала ко мне домой и представилась:

– Я – главный тренер команды Clifford J. Scott High School в Ист-Орандже. Ты отлично играешь. Не думала о колледже? Если перейдешь в мою школу, то у тебя определенно будет больше шансов поступить туда, куда тебе больше всего хочется.

Она меня убедила, поэтому со второй четверти одиннадцатого класса я решила перевестись.

Когда я поделилась хорошими новостями с Рейнардом, первое, что он сказал, было: «Я тебя потеряю. Пожалуйста, не уходи». Тогда я удивилась, а он оказался прав. Не помню точно, как и когда мы стали отдаляться друг от друга, но вскоре после того как я перевелась, все закончилось.

Тем не менее тот год вышел замечательным. В свой первый сезон я набрала больше тысячи очков и привела команду к победе в дивизионе, хотя мы недотянули до полуфинала. Мама работала допоздна, и у нее не было времени приходить на мои игры. Отец вообще отсутствовал, но разговаривал со мной так, словно знал, что происходит в школьном баскетболе. Полагаю, он следил за мной в Star-Ledger и других газетах Нью-Джерси. Придя на одну из моих игр, он сказал: «Тебе надо быть понаглее».

После окончания школы я продолжила играть в знаменитой Лиге Рукер-парка в Гарлеме и путешествовать по стране с Big Heads Нью-Джерси, лучшими баскетболистами штата. Это был отличный сезон – я круто играла и познакомилась со своей близкой подругой Вэл Уолкер.

Меня пригласили в университет Seton Hall из второго дивизиона. Я склонялась к тому, чтобы согласиться, но в тот год летний тур Лиги, на котором свои таланты демонстрировали игроки трех штатов, принимал вуз Montclair State – и я вместе с Вэл, которая претендовала на Всеамериканские награды, оказалась на нем одной из лучших бомбардирш.

После чего Вивиан Стрингер из университета штата Чейни, одна из самых успешных тренеров в истории женского баскетбола студенческой лиги, завербовала меня в качестве пакетного дополнения к Вэл. Мне надоело учиться в черной школе, поэтому я сдала экзамен и выбрала преимущественно белый Montclair. Его команда входила в первый дивизион, занимала третье место в стране и часто выезжала на соревнования.

После многих лет упорных тренировок я знала, что готова играть в студенческой лиге, но тренер почему-то никогда не выбирала меня в основной состав. В хороший день мне удавалось поиграть минуты две-три, а в остальное время приходилось приклеивать зад к скамейке запасных. Когда тренер хмурилась, скрещивала руки на груди и в отчаянии принималась расхаживать взад-вперед перед скамьей, мне хотелось вскочить и крикнуть ей в лицо: «Я здесь, тупица!»

Я плакала от ярости и непонимания после каждой игры. Кроме того, когда так долго сидишь на скамейке, то попросту забываешь, как играть. Когда мама и тренер Кларк пришли на одну из моих игр, обе решили, что Стрингер – просто расистка. Думаю, она не привыкла иметь дело с черными девчонками. Я была первой цветной, попавшей в команду на первом же курсе.

Моим главным убежищем в том вузе были черные женские сообщества: AKA, Phi Beta Sigma, the Deltas. Эти девушки были для меня все равно что старшими сестрами, всегда готовыми накормить и подставить плечо. В их компании я чувствовала поддержку, понимание и ту близость, которых мне так не хватало в команде.

В довершение всего в начале второго курса меня использовали как инструмент для привлечения других черных игроков: Трейси Браун, Шэрон Росс и Бониты Спенс. Мы поладили, но к тому времени я уже решила уйти из команды.

К счастью, тренер из Monmouth пригласила меня присоединиться к ее девчонкам, и я покинула Montclair после первого семестра второго курса. Единственная проблема заключалась в том, что весной мне не могли выплатить стипендию, поэтому я решила найти работу и накопить денег до осени. Бонита Спенс сказала, что в ее родном городе, Атлантик-Сити, набирают персонал в новое казино, и предложила мне остановиться у ее мамы. Я отправилась туда и устроилась охранницей в Bally’s Park Place.

Я ходила на работу в типичной серой униформе из полиэстера, но через три недели ко мне подошел хорошо одетый мужчина, представился, сказал, что наблюдал за мной, и предложил присоединиться к отделу расследований в качестве агента в штатском. Я стала одеваться, как мне хочется – или как было необходимо. Иногда мне сходили с рук слаксы и блузка, но если работа была в баре, то приходилось соответствовать клиентам. Казино давало мне суточные, чтобы я могла смешаться с толпой, так что я покупала на них разбавленные коктейли и подсаживалась к кому-нибудь поболтать.

Наш отдел располагался под входом в грузовой док, за массивной дверью, в кабинете, оснащенном множеством видеокамер. В мои обязанности входило высматривать тех, кто считает карты, ловить зазывал и сравнивать лица клиентов с фото преступников. Иногда меня отправляли в определенный зал казино, где на мониторе видели разыскиваемого человека. Бывали и другие случаи, когда я надевала наушники и записывала разговоры в прослушиваемом гостиничном номере. Я работала по шестнадцать часов в смену и спала днем, а это означало, что у меня не было времени тратить заработанные деньги. Мне нравилось то, чем я занималась.

Шесть месяцев спустя я вернулась в Ист-Орандж с большой стопкой баксов, так что подработка в Центре развития сообщества мне была не особенно нужна, но денег много не бывает. Кроме того, я была многим обязана тренеру Кларк, поэтому когда она позвонила и попросила об услуге, я сразу согласилась. Она и не подозревала, что ее утренний звонок навсегда изменит мою жизнь.

Через несколько дней после знакомства мы с Уитни пошли обедать. Как только мы вышли за дверь и прошли около сорока футов, она вытащила сигарету из нагрудного кармана. Наверное, на моем лице отразилось удивление.

– Да, я курю, – сказала она и следом вытащила косяк.

Теперь я была в шоке. Она не выглядела наркоманкой.

– Так ты, значит, не такая, как все? – спросила я.

Уитни рассмеялась и убрала косяк обратно.

В колледже я несколько раз курила кальян, но на этом весь мой опыт курения заканчивался. В старших классах учитель английского языка пересадил меня на последний ряд за болтовню. Я села напротив парня, который распределял травку по мешочкам, и получила от него небольшую партию. Нужно было продавать наркотики в маленьких розовых пакетиках болельщицам. Я заработала на этом 300 долларов и бросила через две недели. Клиенты и деньги приходили быстро и легко, но я боялась, что меня поймают и моя трудолюбивая мама однажды узнает об этом.

– Можешь звать меня Ниппи, – сказала Уитни.

Отец называл ее так в честь одного зловредного персонажа комиксов.

Я узнавала ее все лучше и лучше. Ниппи сказала, что у нее есть парень по имени Крейг, чья мама пела в составе Sweet Inspirations, – но я его так и не увидела.

У меня же в то время никого не было – если не считать девушки из баскетбольной команды, которая постоянно действовала мне на нервы. Она оказалась ужасной собственницей. Мы обменялись парой поцелуев, и я не считала, что за этим должно последовать нечто большее, пока одна из соседок по комнате меня не просветила. Оказывается, я совершенно не замечала того, что происходит. Как бы то ни было, мама не очень-то переживала по этому поводу и лишь пару раз выразила мне свое неудовольствие:

– Робин, эта девочка пытается сплести вокруг тебя паутину.

– Но, мам, если она хочет погладить мою форму, то почему бы и нет?

Мне потребовалось совсем немного времени, чтобы увидеть то, что видела мама: девчонка пыталась меня контролировать, и мне нужно было найти способ заставить ее ослабить хватку – чем раньше, тем лучше.

Однажды летом я навестила ее в квартире на другой стороне моего комплекса, и она отказалась меня отпускать, загородив дверь. Я пробыла у нее в квартире несколько часов в ожидании, когда Полетт и Вэл зайдут за мной перед тренировкой. Наконец она отступила, я попыталась выбежать на улицу, но она схватила меня за руку. Я врезалась в кирпичную стену и разбила голову до крови.