Loe raamatut: «Люди без совести»

I

СВОБОДА

 
               С полупрожеванной ногой,
               хромой, испуганный, нагой
               сбежал поэт от каннибала.
               У людоеда был уют,
               но то, что все тебя жуют
               заколебало.
 

МОЛИТВА

 
Я наступил на торт на свадьбе друга,
я написал бумагу на отца.
О, Господи, когда мне станет туго,
не отверни огромного лица.
 
 
Мне сорок лет, и все, чего умею,
играть на телефоне «в поезда».
Давным-давно я сел тебе на шею,
и еду, блин, неведомо куда.
 
 
Курю табак, увы, смотрю порнушку,
несчитаны серьезные греси.
Спаси мою испорченную душку,
и чашу, если можно, пронеси.
 
 
Ведь я твой раб, и раб твоих посланцев,
чего не скажешь, о моих друзьях.
При встрече, покажу тебе засранцев,
которым и неведом божий страх!
 

47

 
         Мужчина сорока семи
         отягощен женой, детьми,
         собакой, банковским кредитом…
         И хорошо, а то взлетит он
         туда, где свет и облака
         смешала мощная рука.
 

НАМ С ТОБОЙ

 
Я ничего не понимаю.
Четыре сбоку, девять с краю.
Поёт артист, крошится сыр.
Над нами, видно, шутит мир.
 
 
Его простого притяженья
не знают наши отношенья.
А как узнают, я боюсь,
совсем загнётся наш союз.
 
 
Союз Елены и Париса,
союз Баранины и Риса,
союз Пастушки и Быка,
союз Весны и Ветерка.
 
 
Весна идёт. Пастушка плачет.
Безумный Бык куда-то скачет —
рога, повадки наглеца,
пока без жёлтого кольца.
 
 
Куда-то мимо едут люди:
мужчины думают о чуде,
для женщин чуда вовсе нет:
мужчины и обед.
 
 
И с первым справится сложнее,
оно упрямей и нежнее.
И продолжается борьба
за звание раба.
 
 
Мы в ней участвуем и знаем,
что ничего не понимаем.
 

БИЗНЕСМЕН

 
Я такой бизнесмен, что везде нахожу свою выгоду.
У меня есть, ни много ни мало, стратегия, план.
Всуе не суечусь, и за курсом валюты не прыгаю:
мне острейший финансовый нюх от рождения дан.
 
 
На все деньги, что мама дает, покупаю юани я.
Для меня это круче, чем ваш драгоценный металл.
Кто-то скажет: «Дурак». Кто-то скажет: «У малого – мания».
Я же к русско-китайской войне сколочу капитал.
 

«Ветер веет…»

 
Ветер веет,
мать болеет,
полотенце унесло.
Я без денег,
понедельник
и какое-то число.
 
 
За окошком
по дорожкам
ходят люди до метро.
Эти лица
не решится
описать мое перо.
 
 
Ты несчастный
я несчастный
этой ветреной зимой.
Это, братец,
случай частный,
частный случай,
Боже мой…
 

МЕЛОЧЬ

 
           Идет мужчина при параде,
           с утра побрившийся станком.
           Идет он, прямо скажем, к бляди,
           с которой он едва знаком.
 
 
           Все просто в мире происходит,
           отец с утра налево сходит,
           присядет вечером с детьми
           и почитает книжку
           о том, как лошадь, черт возьми,
           укачивает мышку.
 

«Гоголь, Боткин, Айвазовский и Панов…»

 
Гоголь, Боткин, Айвазовский и Панов
катятся в коляске на четыре места.
Еду во Флоренцию. У Айвазовского медальон
в котором по пояс писана невеста
Боткина. Играют в преферанс.
У кучера качается голова.
Группа итальянок на обочине поёт романс,
путаясь в языках и на ходу вспоминая слова.
А слова простые, очень простые: чувство,
томление, отношения между полами…
Там же и крестьяне, любящие искусство,
в чёрных шляпах с огромными полями.
И так хорошо, что хочется умереть,
ей Богу, и умертвить весь мир.
Знаю, что будет на третье
у Гоголя – макароны, масло и сыр.
 

СЮЖЕТ

 
            Если есть в мире радость —
            она начинается здесь.
            Если есть в мире гордость —
            она не находит ответа…
            Человек беспокойный
            не может ни пить и ни есть,
            не придумав себе в утешение
            другого сюжета.
 
 
            У него на бумаге
            куда-то плывут корабли
            и целуются пары
            напротив сухого фонтана,
            он не видит земли,
            он специально не видит земли.
            И заметит её слишком поздно,
            а может быть, рано.
 
 
            И проснувшись от боли,
            захочет за жизнью идти,
            придавая значение
            каждому малому шагу.
            Но опять забывая
            о выбранном кем-то пути,
            он сидит и в надежде на чудо
            марает бумагу.
 

ЛОЖНЫЕ ДРУЗЬЯ ПЕРЕВОДЧИКА

 
Было страшно этой ночью, как
никогда еще. Дело в том,
что Ложные Друзья Переводчика
пришли глаголом поджечь мой дом.
 
 
Один сутулый.
лицо, как блин.
Родился под Тулой,
кличка «Between».
 
 
Второй: кадык вперед,
кривая шпага.
Два шага пройдет,
упадет,
встанет, и снова два шага.
 
 
Третий, как Аполлон Бельведерский,
но очень маленький, и очень мерзкий.
 
 
И вот он кладет
с моими грехами кривой листочек.
А я ему: «Ты, идиот,
я вообще-то не переводчик»!
 

МОСКВИЧ

 
   Вслед за новым законом умеренный стон.
   Утром в «ЦУМе» кочевник вернул «Вюиттон».
   Незнакомые люди в уборной.
   Черный хлеб… Подозрительно черный…
 
 
   Вот бездетная пара на йогу идет.
   Я боюсь за неё: упадет, пропадет!
   Ведь москвич – он пугливей мышонка,
   у него лишь айфон да мошонка.
 
 
   На работе – запара, а дома – загон.
   Так от смеха трясется тяжелый вагон.
   На перроне привычная слякоть.
   Я – москвич, и мне хочется плакать.