Китайская мысль: от Конфуция до повара Дина

Первоисточники

Природа многих текстов Древнего Китая такова, что они открыты для толкования и перетолкования и словно приглашают к комментированию и новым трактовкам. Вместо того чтобы видеть в китайском тексте нечто устойчивое и неизменное, его лучше представлять живым и развивающимся. Многие из имеющихся в нашем распоряжении текстовых источников складывались на протяжении долгого времени, формируя свод комментариев. Условно говоря, чтобы добраться до кремовой начинки торта, нужно сначала справиться со слоями бисквита и глазури. Разумеется, есть набор технических приемов, посредством которых определенным текстам или каким-то их версиям пытаются приписать безоговорочный и финальный авторитет. Например, можно снабдить текст новым комментарием и тем самым предложить продукт, который будет считаться его окончательной версией. Или можно выбить версию текста в камне, таким образом обеспечив ей относительную неизменность. Зачастую китайский текст становится классическим не потому, что имеется его достоверно определяемая оригинальная версия (так называемый уртекст), но из-за того, что редактура и комментарии определенного ученого со временем стали восприниматься как первостепенные и господствующие. Тексты в Древнем Китае часто обретали авторитет благодаря тому, что их начинали ассоциировать с каким-то видным персонажем или цепочкой комментариев. Когда текст связывался с грандиозной фигурой типа, например, Конфуция, он получал своего рода интеллектуальный знак качества на века вперед.

Помимо текстовых источников, которые складывались на протяжении веков и передавались из поколения в поколение, а также материальных источников, которые изыскивают археологи, исследователи-китаисты полагаются на постоянно расширяющийся массив недавно обретенных текстов. В последние десятилетия в Китае – отчасти из-за стремительной модернизации и активного строительства – было найдено беспрецедентное количество манускриптов на бамбуковых планках, деревянных табличках и шелке. Исследования, которые филологи и палеографы (специалисты по древнему письму и рукописям) проводят сегодня на этом богатом материале, показывают, до какой степени загадочным может порой оказаться древнекитайский текст.

Илл. 1.3. Надписи на бамбуке из царства Чу

До изобретения бумаги и книгопечатания самым распространенным способом сохранения текста оставалась рукописная запись иероглифов на бамбуковых планках (и деревянных табличках). Причем писцы могли соскребать верхний слой бамбука, делая исправления в тексте; об этом свидетельствуют ножи и точильные камни, найденные в гробницах. Бамбуковые планки связывались вместе ниткой или шнурком и сворачивались в своеобразные вязанки. К тому времени, как века спустя их начали извлекать из гробниц, шнурки, сохранявшие должную последовательность текста, давно истлели, а сами иероглифы, в зависимости от свойств почвы и уровня влажности, нередко частично стирались или вообще становились нечитаемыми. Задачу восстановления планок и соединения их в изначальном порядке можно уподобить попытке собрать сухие макароны, которые, высыпавшись из пачки на кухонный пол, разломались и разлетелись повсюду. Представьте себе, что текст, изложенный на десятках бамбуковых планок, свернутых в вязанки, грузят на телегу, запряженную быками, и куда-то перевозят. Пары выбоин на мощеной дороге хватит для того, чтобы такая вязанка (в современном китайском языке соответствующее слово по-прежнему обозначает книгу) слетела с телеги и была забыта на обочине. А потом бесчисленные филологи и историки будут столетиями спорить, сколько же фрагментов было утрачено или, наоборот, к какому большому тексту мог относиться тот или иной потерянный кусок. Расхищение гробниц и процветающий черный рынок древностей еще более усложняют задачу. Происхождение некоторых рукописей так и остается неустановленным.

Люди сегодняшнего дня склонны считать, что тексты формируются сугубо теми идеями, которые в них содержатся. Но очевидно, что это не так. Не менее важна физическая история текста. Возьмем, к примеру, граффити. Расположение рисунка и поверхность, на которую он нанесен, сообщают о намерениях художника (или вандала) не меньше, чем сопроводительный текст или техника распыления краски. Аналогичным образом многое можно узнать из того, где был найден древний текст, какие предметы извлекли на свет вместе с ним, как он размещался на своем носителе и где располагался относительно окружающих предметов. Археологи и филологи будущего, несомненно, будут ломать голову над значимостью телефонов, компьютеров и прочих устройств, которые в ходу у наших современников, а также загадочного лексикона сообщений, в них сохраненных. За долгие века китайцы генерировали огромные массивы текстовой критики. И, хотя наука текстовой критики в наше время продвинулась очень далеко, ученые, конечно же, продолжат размышлять о композиции и значении многих и многих источников. Примечательным отличием от предшествующих времен стало то, что нынешний Китай находится на переднем рубеже оцифровки древних текстов. Подвергая дигитализации все большие объемы материала, Китай вышел на ведущие позиции в производстве электронных версий первоисточников. Это значит, что теперь исследователю доступно гораздо больше документов, чем раньше. В наши дни только что обнаруженные манускрипты сначала обсуждаются в исследовательских комментариях в интернете. Современные ученые оказались очень везучими: разнообразие и богатство текстовых археологических находок, сделанных в последние десятилетия, просто поражает. Оно позволяет пересматривать прошлые трактовки текстов, которые практически без изменений воспроизводились на протяжении веков. Оно также помогает филологам понять, где ошибались их предшественники, интерпретируя источники.

Как известно, тексты с легкостью делаются объектами искажений и манипуляций. Следовательно, когда мы изучаем источники Древнего Китая, крайне важно отделять исторические фигуры, ассоциирующиеся с определенными текстами, от идей, содержащихся в этих текстах. Авторство некоторых важнейших произведений китайской традиции либо вообще не установлено, либо прояснено только частично, либо вызывает жаркие споры. О многих великих мыслителях, которых мы будем обсуждать, – в их числе Конфуций и Лао-цзы – достоверных биографических сведений или крайне мало, или вообще нет. Тем не менее их имена, иногда на весьма шатких основаниях, связывают со множеством текстов и широким разнообразием идей. Конфуций – наилучший пример фигуры, которую не раз избирательно и стратегически воскрешали на протяжении всей китайской истории, вплоть до настоящего времени. В предисловии к своему переводу «Лунь юй» (одному из многих, появившихся в последние годы) бельгийско-австралийский синолог и эссеист Саймон Лейс метко подметил, что «Конфуций явно не был конфуцианцем»: он имел в виду то, что во времена империи власти предержащие, как правило, выбирали и превозносили лишь те высказывания Учителя, которые поддерживали подчинение авторитету. Призывы Конфуция критически оценивать правителей или даже восставать против них, если те утрачивали моральный авторитет, благополучно игнорировались.

Многие правительства были бы счастливы опираться на сборник высказываний вроде «Лунь юй», произнося высокопарные речи о том, как им дороги универсальные ценности гармонии, равноправия, справедливого распределения благ, всеобщего образования, социальной мобильности, устойчивого развития, уважения к старшим, прилежания в учебе и служения обществу. Но сказанное, конечно, не значит, что в тех же текстах не могут содержаться и менее приятные для властей идеи, в которых усматривается критика установленного порядка.

Синологи

Китай – его литературу, историю, религию, философию и филологию – изучают специалисты, которых в академических кругах называют синологами. Термин в основном распространен в Европе, где он встречается в университетских программах и фигурирует в дипломах, особенно у исследователей старого Китая. Западные ученые издавна были очарованы китайскими древностями. Миссионеры – доминиканцы и иезуиты – взялись за переводы и толкования китайских текстов еще в XVII–XVIII вв. Но только в 1814 г. в Коллеж де Франс в Париже была учреждена первая европейская кафедра синологии. Ее возглавил Жан-Пьер Абель-Ремюза (1788–1832) – он был медиком, который выучил китайский, восхитившись китайским трактатом о лекарственных травах. Его преемник, Станислас Жюльен (1797–1873), за четыре десятилетия перевел большой объем литературных и исторических трудов. Вслед за этими первопроходцами Франция породила еще нескольких великих исследователей китайской филологии и библиографии, в том числе Эдуара Шаванна (1865–1918) и Поля Пеллио (1878–1945). Другие французские синологи первого поколения рассматривали Древний Китай в основном в историческом и антропологическом разрезе. Среди них стоит выделить Анри Масперо (1883–1945) и Марселя Гране (1884–1940).

Систематическое изучение китайского языка и его грамматики начали немец Георг фон дер Габеленц (1840–1893) и двое шотландских миссионеров-протестантов, Александр Уайли (1815–1887) и Джеймс Легг (1815–1897), которые в XIX в. основали британскую синологию (см. илл. 1.4). Легг известен своим фундаментальным переводом конфуцианского «Пятикнижия». В 1876 г. он был назначен первым заведующим кафедрой китайского языка в Оксфорде. В 1888 г. такая же кафедра появилась и в Кембридже. Ее первые руководители, сэр Томас Уэйд (1818–1895) и Герберт Джайлс (1845–1935), занялись исследовательской работой после завершения дипломатической службы в Китае. Несмотря на взаимную неприязнь между этими специалистами, их имена оказались навечно связанными в названии созданной ими транскрипционной системы Уэйда – Джайлса, которая широко использовалась в англосаксонском мире для переложения китайского на латиницу. Она встречается и до сих пор, хотя более широко сегодня используется пиньинь, который создали в 1950-х гг. Чжоу Югуан и китайское правительство.

Илл. 1.4. Джеймс Легг, переводчик конфуцианского канона, и его китайские помощники

В Северной Америке и прочем англосаксонском мире изучение Китая утвердилось в университетских программах после завершения Второй мировой войны и установления нового геополитического порядка. Джон Фэйрбэнк (1907–1991) из Гарварда стал ключевым деятелем из числа тех, кто превратил синологию в область междисциплинарных исследований. Это преобразование ввело изучение Китая и китайской мысли в круг социальных и политических наук. В дальнейшем академическое исследование Китая, несомненно, будет меняться под влиянием свежих тенденций в развитии науки, откликаясь на новые запросы образовательных программ. Кстати, полезно помнить, что изучение китайской цивилизации, языка и культуры на Западе насчитывает всего двести лет – это очень молодая дисциплина, особенно по сравнению с изучением западных языков или истории других частей света. Пионеры перевода важнейших китайских текстов приступали к своей кропотливой работе, не имея в распоряжении даже базовых инструментов вроде словарей или справочников. Зачастую им приходилось работать без информантов – носителей языка. В предисловии 1865 г., сопровождавшем перевод «Шу цзин», Джеймс Легг высказался вполне пророчески: «Трактовка [конфуцианского] канона станет намного проще, когда найдутся люди, которые, понимая происхождение иероглифов и отслеживая историю каждого из них во всем разнообразии форм, создадут по-настоящему правильный словарь [китайского языка]». Впрочем, при всех трудностях, с которыми пришлось столкнуться первопроходцам, относительная «юность» западных исследований Древнего Китая в сочетании с открытием все новых текстов и артефактов делает их изучение весьма увлекательным занятием. Немногие интеллектуальные начинания способны обеспечить столько же удовлетворения, сколько приносит исследование цивилизации, которая постоянно подбрасывает ученому все новые исторические источники, рукописи и архивы и общество которой меняется такими темпами, какими преобразуется нынешний Китай. Нам между тем пришла пора ознакомиться с некоторыми базовыми понятиями китайской мысли.

Глава 2
Дао и его пути

Представьте, что вы заблудились в большом городе. Как бы вас ни тянуло смотреть по сторонам и любоваться величественными зданиями и красивыми площадями, в такой ситуации главное ваше желание – поскорее выбраться на знакомое место. Стремясь обрести опору в уличном лабиринте, вы пытаетесь обнаружить дорогу, которая вывела бы из центра к окраине. Вы лихорадочно пробуете маршруты и упорно ищете ориентиры. Тем не менее у вас нет абсолютной уверенности в том, что улицы и переулки, по которым вы идете, приведут именно туда, куда нужно. Вы изучаете карту, а также сверяете свои догадки с полицейским и прохожим. Но у каждого из них свое представление о наилучшем маршруте, и они отправляют вас в противоположные стороны. В какой-то момент вы начинаете сомневаться в успехе своих стараний. Но, пока вы пробираетесь сквозь хитросплетения улиц и нагромождение зданий, не переставая осматриваться кругом и слегка тревожась о том, что может поджидать вас за углом, вас вдруг посещает мысль: бродить вот так, не зная цели, – это, оказывается, довольно приятное дело. Вы исследуете новые уголки, перед вами открываются необычные виды, а тревога и стремление поскорее выбраться постепенно утихают. Еще не вечер, и можно, в конце концов, не торопиться. Минуя бульвары, площади, переулки, вы вдруг обнаруживаете, что город, в который вас занесло, невероятно очарователен. На смену ноющему желанию найти выход приходит осознание того, что, пробуя разные маршруты и не зная заранее, куда они приведут, осваиваемый город можно превратить из гнетущей западни в заманчивый парк развлечений. Единственный способ узнать, куда приведет дорога, на которой вы оказались, – это продолжать идти по ней. Вы наконец-то поняли, что суть в самом движении, а не в том, чтобы таращиться в карту или даже пройти весь путь до конца. Вы превратились в странника, которого больше не заботит какая-то конкретная цель путешествия.

Дао

«Дорога», «путь», «направление» – таковы основные значения китайского слова дао. Пожалуй, это самое распространенное и важное слово в китайском философском лексиконе: все китайские мыслители рассуждают о Дао. Но дать ему четкое определение довольно непросто. Китайский иероглиф «дао» состоит из двух графических элементов: один обозначает голову, другой – идею движения, прохождения^[20]. В старинных формах иероглифа можно различить изображение перекрестка. В древние времена он, в частности, использовался в тех контекстах, где речь шла о перенаправлении русла реки, не позволяющем ей затапливать берега. Так что же он означает? Дао можно понять только через совокупность его различных значений: это дорога, путь, метод, формула, искусство. Оно отсылает к учению, толкованию, доктрине. Это существительное и глагол; прокладывание дороги и сама дорога; образ жизни и наставление в том, как жить; размышление и практика.

Илл. 2.1. Различные формы иероглифа «дао»

Выступая основополагающим принципом всего сущего и путем, которому все сущее следует, Дао управляет ходом всех вещей. В нем воплощаются естественные и спонтанные процессы, регулирующие вселенский цикл. Но если вы примитесь искать Дао, то не увидите и не услышите его. Оно бесформенно, но задает форму всему, что есть. Как только вам покажется, что вы готовы определить или назвать Дао, оно ускользнет от вас. В этом смысле Дао загадочно, но не таинственно, составляет первооснову всего, но отнюдь не просто. Оно за пределами словесного описания и рационального мышления. «Дао дэ цзин» начинается так: «Дао, которое может быть выражено словами, не есть постоянное дао. Имя, которое может быть названо, не есть постоянное имя» («Дао дэ цзин», 1). Разумеется, можно попытаться запечатлеть Дао в слове – и этим не раз занимались китайские мыслители и поэты, оставившие после себя прекраснейшие тексты. Но язык всегда будет несовершенным средством для выражения невыразимого. Нельзя разложить Дао на составные части или ингредиенты – оно едино. Это целостность, пронизывающая все сущее и связывающая вместе людей, Небо, Землю. Можно думать о нем как о реальности, процессе, силе, которые поддерживают ход самой жизни. Его нельзя постичь с помощью слов. И чем больше я о нем пишу, тем больше его сущность ускользает от меня. «Тот, кто знает, не говорит. Тот, кто говорит, не знает» («Дао дэ цзин», 56).

Следовательно, искусство приближения к Дао предполагает избавление от суждений. Нужно успокоить ум и отказаться от языка: «Верные слова не изящны. Красивые слова не заслуживают доверия. Добрый не красноречив. Красноречивый не может быть добрым. Знающий не доказывает, доказывающий не знает» («Дао дэ цзин», 81). «Книга пути и благодати» содержит несколько подобных афоризмов, описывающих природу Дао. Сам текст краток, он состоит всего из восьми десятков небольших главок. Его авторство приписывают легендарному персонажу – мудрецу Лао-цзы, который, предположительно, жил в VI в. до н. э. Сегодня, основываясь на извлеченных в ходе раскопок рукописных вариантах текста, можно заключить, что окончательная версия трактата сложилась по крайней мере на два столетия позже. Мы, однако, по-прежнему не знаем, кто, где и почему написал эту книгу. Продолжение же изысканий в этой области, как представляется, пойдет вразрез с нарочито антиинтеллектуальным духом самого текста.

Термин Дао получил известность на Западе в основном благодаря «Дао дэ цзин», но важно подчеркнуть, что принципы Дао описывались и во многих других философских текстах. Так, отрывок из обширной поэмы под названием «Нэй е» («Внутреннее делание»), составивший главу в трактате «Гуань-цзы», объясняет:

Дао – это то, что нельзя выразить словами, оно недоступно нашим глазам и ушам. При его помощи осуществляется духовное и физическое совершенствование. Человек погибает, когда он теряет [дао], и живет, когда он на [него] опирается. Дела терпят неудачи, когда они [в своей основе] не имеют [дао] и увенчиваются успехом, когда они имеют основание [в дао]. Дао – это то, что не имеет корней и стеблей, листьев и цветов. Оно – то, посредством чего вещи рождаются и совершенствуются. Поэтому его и называют дао («Нэй е», 6; «Гуань-цзы», 49)^[21].

Дэ, второй иероглиф в названии «Дао дэ цзин», переводимый здесь как «благодать», обозначает внутреннюю силу или мощь, присущую каждому из нас. Каждый человек обладает определенным запасом свободной индивидуальной энергии, которая позволяет ему действовать и жить, максимально согласуясь с законами Дао. Дэ следует трактовать как возможность приспособить принципы Дао к индивиду или же, напротив, как способ, посредством которого Дао действует в отдельных вещах. Например, чтобы добраться из точки А в точку Б, требуется избрать какой-то вариант передвижения. Животные и люди располагают различным энергетическим потенциалом и, соответственно, разными способами преодоления этого пути: они могут ползти, идти, скакать, бежать, плыть, лететь, перемещаться на лошади, машине, велосипеде и так далее. В сопоставлении с другими биологическими видами люди выделяются тем, что у них есть дополнительный запас свободной энергии, которая позволяет быть креативными и выходить за рамки природных ограничений. Если бы мы жили в полном согласии с Дао времен года, мы вставали бы с рассветом и ложились бы с закатом; то есть зимой наши дни были бы короткими, а летом, напротив, длинными. Но электричество (или до него свечи) позволило удлинить зимние дни, а занавески или ставни помогли сократить летние дни. Иначе говоря, наша свободная энергия позволяет менять режим естественного освещения. Но заниматься этим нужно в меру, чтобы оставаться в ритме Дао: высвобождение свободной энергии индивида должно вписываться в естественный порядок вещей. Если мы на много дней отгородимся от солнечного света или всю ночь проведем под электрической лампочкой, то Дао времен года будет нарушено, и этот разлад с природой может повредить нашему физическому и душевному благополучию.

Из подобного подхода к принципу Дао вытекает следующее: даже если мы не полностью понимаем окружающий мир, у нас, по крайней мере, есть представление о том, что он действует по определенным законам. Нам кажется, что существует какой-то общий порядок, управляющий Вселенной. Наши жизни и окружающий физический мир как будто бы следуют невидимому маршруту. При этом мы не знаем, почему этот маршрут предполагает бесконечное количество направлений, отмеченных бесчисленными изгибами и поворотами. Вот это признание человеческого невежества является принципиально важным. Не спрашивайте, что такое Дао: оно есть то, что вы делаете. Следуя какому-то одному конкретному маршруту, мы в состоянии приблизиться к пониманию того, куда он ведет, но даже если этого не произойдет, то в пути мы приобретем опыт и даже, возможно, оценим свое странствие как раз из-за отсутствия ответа на интересующий нас вопрос. Когда ответ на вопрос: «Что такое жизнь?» – ускользает от нас, китайский философ предлагает задаться другим вопросом: «Как следует жить?» Западная философия и западная наука очень озабочены вопросом «что?». Это полезный вопрос: он, например, позволяет определить воду как дигидрогена моноксид (H₂O). Но, кроме того, вода еще и мокрая, она течет и ее (иногда) можно пить, в ней нуждаются все живые существа. Человек, измученный жаждой, вряд ли найдет утешение в знании молекулярной формулы воды. Крестьяне или инженеры, чья задача – изменить русло реки для того, чтобы она оросила рисовые поля или не затопила город, в первую очередь будут представлять воду как нечто движущееся и текучее. Когда вы принимаете душ, вода вас увлажняет и очищает; когда идет дождь, капли воды мочат вас; когда вы плаваете, вода, в отличие от воздуха, поддерживает ваше тело. Вода есть то, что она делает; да и вообще любая вещь – то, что она делает. Для китайских мыслителей на первый план выходит объяснение того, как вещи овеществляются.

Термин Дао часто связывается с философией, известной как даосизм. В Древнем Китае даосизм обычно ассоциировался с двумя загадочными текстами эпохи Сражающихся царств. Первый из них – упоминавшийся выше трактат «Дао дэ цзин». Второй – трактат «Чжуан-цзы», шедевр китайской литературы, приписываемый Чжуан Чжоу (369–286 гг. до н. э.). Но в более широкой интерпретации в качестве метода или пути Дао применяется не только в вышеописанном космологическом смысле, причем обращаются к этому термину не только те мыслители, которых называют даосами. Дао жизни есть не что иное, как путь, которому нужно следовать от рождения до старости, чтобы поддерживать физическое и психологическое благополучие. Китайские мыслители предлагают множество вариантов следования Дао – прикладных методов, предусматривающих собственные ответы на вопрос «как?». В каждой традиции китайской мысли разработана своя дорожная карта. Ниже будет показано, что для конфуцианцев, подчеркивающих важность социальной этики и вовлеченности в общественную жизнь, Дао предстает прежде всего как «путь человека». Люди, по их убеждению, способны приложить усилия к тому, чтобы сделать путешествие интереснее самой дороги: «Учитель сказал: "Человек может сделать великим путь, которым идет, но путь не может сделать человека великим"» («Лунь юй», 15.28). Что же касается даосских мыслителей, то, по их мнению, хорошую жизнь легче прожить вдали от общества, и поэтому их Дао обозначает либо базовые ритмы природы, либо изначальное единство, которому все принадлежит и в которое все возвращается. Наконец, Дао легистов-законников, которые вдохновляли Первого императора, состоит в том, чтобы соблюдать законы, поддерживаемые системой поощрений и наказаний. В общем, Дао – понятие растяжимое. Оно может включать в себя и управляющий Вселенной универсальный закон, и рецепт правильной человеческой жизни, и, рассуждая более узко, какой-то конкретный метод: путь войны, путь мудреца, путь благородного мужа, путь древних, путь правления, путь тела.

Но давайте вернемся еще раз к Дао, понимаемому в качестве космической силы. Откуда оно берется? Ответ состоит в том, что вселенское Дао было всегда и возрождается постоянно. Мир, в котором мы живем, не таит за собой никакой иной реальности. Маршрутов и теорий, помогающих нам исследовать лежащую впереди дорогу, может быть великое множество, но сам путь лишь один. В отличие от иудео-христианской традиции, китайская мысль обычно удовлетворяется подобным объяснением, не обращаясь ни к всемогущей силе, ни к вселенскому законодателю, ни к небесному творцу. Таким образом, Дао не создано и не выдумано, оно не подвержено воздействию внешних сил вроде первотолчка или Большого взрыва: «Человек следует [законам] земли. Земля следует [законам] неба. Небо следует [законам] дао, а дао следует самому себе» («Дао дэ цзин», 25). Последние слова в оригинале этой цитаты – цзы жань – прекрасно описывают древнекитайское понимание природы Дао. Цзы жань можно перевести как «исходить из самого себя», «следовать самому себе». Это выражение применяется и в современном путунхуа для того, чтобы обозначать естественность, природность, натуральность («естественные науки», «природный мир», «натуральная среда»). Но в древние времена его главным значением оставалась именно «самопроизвольность» – в противовес физически воплощенной реальности. «Проистекать из самого себя» – это скорее модус бытия, а не какое-то качество физического мира, живущего по своим законам.

Короче говоря, китайская вселенная динамична и органична. Она обретает порядок в себе самой. Попробуйте представить ее в виде энергетического поля: вещи в ней ведут себя так, а не иначе не потому, что они ранее получили импульс от каких-то иных вещей, но из-за того, что им присуща спонтанность. Тонкую разницу между этими подходами можно уподобить различию между утверждениями о том, что мяч катится по полю из-за удара игрока, и о том, что такова внутренняя природа мяча – катиться. Китайская мысль следует логике второго типа: мир живет в силу внутренней спонтанности и самопроизвольности, он сам генерирует и культивирует себя. Он «следует самому себе». Вместо того чтобы заявлять, что мир был создан из ничего, китайцы воспринимают бытие во всей его сложной организации как нечто, развившееся из предшествующего состояния простоты или недифференцированности: «Дао рождает одно, одно рождает два, два рождают три, а три рождают все существа. Все существа носят в себе инь и ян, наполнены ци и образуют гармонию» («Дао дэ цзин», 42). Но что такое это ци, которым все наполнено?