Человек в поисках себя

Что такое тревога?

Так как же мы определяем тревогу и как она соотносится со страхом?

Если вы переходите шоссе и видите, что к вам приближается машина, ваше сердцебиение учащается, вы фокусируетесь на расстоянии между вами и машиной и на расстоянии, которое нужно преодолеть, чтобы достичь безопасной стороны шоссе, и вы торопитесь быстрее перейти его. Вы испытали страх, и он заставил вас поскорее оказаться в безопасности. Но если в процессе перехода дороги вы внезапно обнаруживаете поток машин, двигающихся в противоположном направлении, вы попадаете в ловушку, не зная, в какую сторону идти. Ваше сердце бьется все сильнее, но теперь, в отличие от описанного выше опыта переживания страха, вы начинается паниковать, и ваш взгляд затуманивается. У вас возникает импульс, – который, мы надеемся, вам удается удержать под контролем, – бежать сломя голову в любом направлении. При увеличении скорости машин вы можете испытывать легкое головокружение и своеобразную пустоту в области желудка. Это и есть тревога.

Испытывая страх, мы знаем, что нам угрожает, мы мобилизуемся в такой ситуации, наше восприятие обостряется, и мы предпринимаем шаги, чтобы убежать или иными адекватными способами справиться с опасностью. В то время как испытывая тревогу, мы ощущаем угрозу без понимания того, какие шаги предпринять при встрече с опасностью. Тревога сродни чувству быть «пойманным», «застигнутым врасплох», и вместо обострения наше восприятие обычно становится затуманенным и расфокусированным.

Тревога может проявляться с разной степенью интенсивности. Это может быть едва заметное напряжение перед встречей с каким-либо важным для нас человеком или дурное предчувствие перед экзаменом, когда человек не уверен в успехе, а его будущее зависит от результатов экзамена. Или это может быть леденящий ужас, когда лоб покрывается испариной в ожидании известия, погиб ли близкий человек в авиакатастрофе или выжил, утонул ли ребенок или спасся во время шторма на озере. Люди переживают тревогу в самых разных формах: ноющая боль внутри, сдавливание в груди, общая дезориентация; или они могут описывать ее как ощущение, что мир вокруг стал темно-серым или черным, или навалилась какая-то тяжесть; или как чувство сродни тому ужасу, который испытывает маленький ребенок, обнаруживший, что он потерялся.

Действительно, тревога может принимать разные формы и проявляться с разной интенсивностью, поскольку это основная реакция человека на угрозу для его существования или же для некой ценности, которую он идентифицирует со своим существованием. Страх является угрозой лишь для одной из сторон «я» – если ребенок с кем-либо дерется, то он может пораниться, но это не представляет угрозы его существованию; или когда студент университета переживает из-за приближения сессии, но понимает, что небеса не рухнут, если он завалит экзамены. Но как только угроза возрастает и захватывает все наше «я», человек начинает испытывать тревогу. Тревога поражает нас в самое сердце: это именно то, что мы испытываем, когда все наше существо оказывается под угрозой.

Скорее качество, а не количество нашего опыта приводит к тревоге. Один человек может, например, почувствовать ноющую боль, если его знакомый прошел мимо, не проронив ни слова; несмотря на то что эта угроза не настолько сильна, ощущение дискомфорта не покидает человека, и то, что он испытывает беспокойство и пытается найти объяснение такому «пренебрежению», говорит о том, что это угроза чему-то глубинному в нем. Тревога в ее полномасштабном проявлении является самой болезненной эмоцией, унаследованной человеческим существом. По словам Шекспира, «реальная опасность менее сильна, чем ее воображаемое проявление в будущем»; и были известны случаи, когда люди предпочитали выпрыгнуть из спасательной шлюпки и утонуть, нежели столкнуться с гораздо более сильными сомнениями и неопределенностью того, будут ли они спасены или нет.

Угроза смерти является наиболее распространенным символом для тревоги, но в наш цивилизованный век мало кому приходится сидеть на пороховой бочке или стоять под дулом пистолета. Наиболее сильно тревога проявляется в случае столкновения с угрозой той ценности, которую мы считаем основополагающей для нашей сущности. Том, человек, который вошел в историю благодаря тому, что у него было отверстие в желудке, позволяющее врачам из нью-йоркского госпиталя наблюдать его психосоматические реакции на тревогу, страх и иной стресс, являл собой прекрасную иллюстрацию этому. В периоды, когда Том тревожился, остаться ли ему в госпитале или уйти сразу после выздоровления, он говорил: «Если я не смогу содержать свою семью, я скорее брошусь со скалы». Иными словами, если его ценности самоуважения как добытчика что-то будет угрожать, для Тома, как и для коммивояжера Вилли Ломана и для несчетного числа наших сограждан, это будет означать, что он больше не существует как самость и может даже умереть.

Это показывает, что подобные переживания реальны практически для всех людей. Определенные ценности, будь то успех, или любовь к кому-либо, или свобода говорить правду, как Сократ, или быть верным своим «внутренним голосам», как Жанна д’Арк, считаются основополагающими для обоснования жизни человека; и если такая ценность оказывается разрушенной, у человека возникает ощущение, что и его существование как отдельной самости тоже может быть разрушено. «Дайте мне свободу или смерть!» – это не риторический вопрос, и в нем нет никакой патологии. С тех пор как к доминирующим ценностям большинства людей нашего общества относится стремление нравиться, быть принятым, получить одобрение, большая тревога исходит от угрозы не нравиться, оказаться изолированным, одиноким или брошенным.

Большинство из вышеприведенных примеров являются проявлением «нормальной тревоги», что означает, что тревога пропорциональна реальной угрозе опасной ситуации. При пожаре, в схватке, на ключевом экзамене в университете, например, любой в той или иной степени испытывает тревогу – было бы нереалистично этого не делать. Любой человек испытывает естественную тревогу в различных ситуациях и в различных формах, когда сталкивается и противостоит жизненным кризисам. Чем с большим количеством «нормальных кризисов» человек способен совладать – отделение от матери, поход в школу и, рано или поздно, принятие на себя ответственности за свое профессиональное призвание и выбор супруга, – тем меньше невротической тревоги он испытывает. Естественной тревоги невозможно избежать, ее следует честно признать. Эта книга сфокусирована прежде всего на описании естественной тревоги человека, которому довелось жить в наш переходный век, а также на конструктивных способах совладания с этой тревогой.

Конечно, сильное проявление тревоги носит уже невротический характер, и мы должны как минимум констатировать это. Представьте себе юношу, музыканта, который идет на свое первое свидание, по непонятным ему причинам испытывает сильный страх перед девушкой и чувствует себя крайне скверно во время свидания. Далее представим, что он решил уклониться от решения этой реальной проблемы и поклялся себе, что в его жизни больше не будет места девушкам и он посвящает себя только музыке. Несколько лет спустя, будучи уже успешным холостым музыкантом, он обнаруживает, что чувствует себя скованно в присутствии женщин, не может без смущения разговаривать с ними, с недоверием относится к своему секретарю, до смерти боится женщин – руководителей организаций, с которыми должен взаимодействовать при составлении концертного расписания. Он не находит никаких объективных причин для такой боязни, так как понимает, что женщины не собираются в него стрелять и, в сущности, имеют мало влияния на него. Он испытывает невротическую тревогу, которая непропорциональна реальной опасности и проистекает из неосознаваемого конфликта внутри него самого. У читателя, возможно, уже возникли подозрения, что молодой музыкант имел серьезный конфликт с собственной матерью, который теперь бессознательно переносится на всех окружающих его женщин, заставляя бояться их.

В большинстве случаев невротическая тревога берет свое начало в таких бессознательных психологических конфликтах. Человек ощущает призрачную угрозу; он не знает, где скрывается враг или как бороться с ним либо убежать от него. Такие бессознательные конфликты обычно проистекают из определенных угрожающих ситуаций в более ранние периоды жизни, с которыми человек не понимал, как справиться (например, доминирующий или властный родитель, отсутствие родительской любви). В таких случаях реальная угроза вытесняется и проявляется уже позже, принося с собой и невротическую тревогу. Способ взаимодействия с невротической тревогой – выявить исходный опыт, которого человек боится, а потом уже проработать его опасения как естественную угрозу или страх. В случае сильной невротической тревоги зрелым и мудрым шагом будет прибегнуть к профессиональной психотерапевтической помощи.

Но главной задачей для нас в этих главах будет постараться понять, как конструктивно использовать нормальную тревогу. Для того чтобы это сделать, мы должны прояснить один очень важный момент – отношения между тревогой человека и его самосознанием. Люди, имеющие за плечами какой-либо пугающий опыт, например участие в бою или пожар, часто отмечают: «Я почувствовал, как я весь оцепенел». Это происходит оттого, что тревога как бы выбивает из нашего осознания самих себя все показное. Тревога, как торпеда, поражает в самую «сердцевину», ведь именно на этом уровне формируется опыт осознания себя как личности, как субъекта, действующего в мире объектов. Таким образом, тревога в большей или меньшей степени стремится разрушить наше осознание самих себя. Например, в бою, пока враг атакует передовую, солдаты обороняющейся армии продолжают сражаться, несмотря на свой страх. Но как только вражеская армия начинает одерживать победу и прорывает передовую линию, обороняющаяся армия теряет ориентиры, в ее рядах начинается брожение, и она перестает осознавать себя как единое целое. Солдаты в таком случае впадают в состояние тревоги или паники. Вот что тревога делает с человеком: она дезориентирует его, временно лишая четкого представления о самом себе и затуманивая его взгляд на окружающую реальность.

Подобное замешательство – кто мы и что нам следует делать – наиболее болезненный аспект тревоги. Однако позитивной и обнадеживающей стороной тревоги является то, что как она разрушает наше самосознание, так и наше самосознание может разрушить тревогу. Иными словами, чем больше мы осознаем самих себя, тем более мы способны противостоять тревоге. Тревога, как и повышенная температура тела, является сигналом того, что внутри нас идет борьба. Как температура свидетельствует о том, что тело мобилизует свои физические силы для борьбы с инфекцией, скажем с туберкулезной палочкой в легких, так и тревога является подтверждением психологической или духовной битвы. Как отмечалось выше, невротическая тревога является признаком неразрешенных внутренних конфликтов, и пока конфликт зреет, мы все еще сохраняем возможность осознать его причины и найти решение на более высоком уровне, связанном с нашим здоровьем. Невротическая тревога является своеобразным способом указать нам на необходимость решения конфликта. Это же верно и по отношению к настоящей естественной тревоге – мобилизовать наши ресурсы на борьбу против угрозы.

Как высокая температура в нашем примере является сигналом борьбы между организмом и инфицирующими бактериями, так и тревога является подтверждением борьбы между сильной стороной нашего «я», с одной стороны, и опасностью, грозящей разрушить наше существование, – с другой. Чем большее место занимает угроза, тем больше нам (в плане осознания нашего «я») приходится сдавать свои позиции, претерпевать ограничения, ощущать себя зажатыми в тисках. Но чем сильнее наши собственные ресурсы – чем сильнее наша способность действовать в направлении осознания себя и объективного мира вокруг нас, – тем меньше вероятность того, что нас может затронуть эта угроза. Таким образом, для пациента с туберкулезом сохраняется надежда, пока у него держится температура; но на финальной стадии заболевания, когда организм перестает бороться, лихорадка прекращается, и вскоре пациент умирает. По аналогии, единственное, что может означать утрату надежды на преодоление испытываемых нами как личностями и как нацией трудностей, – это впадение в апатию, неспособность чувствовать и конструктивно справляться с тревогой.

И тогда нашей задачей становится усиление нашей осознанности, поиск центра силы внутри нас, что позволит нам противостоять замешательству и неразберихе вокруг нас. В этом и состоит основная цель исследования, проведенного в данной книге. Тем не менее в первую очередь нам нужно разобраться, как мы оказались в столь затруднительном положении.

Глава 2
Причины нашего недуга

Первый шаг в преодолении проблем заключается в осознании их причин. Что же происходит в наше время в западном обществе, что отдельные личности и целые народы страдают от всей этой неразберихи и хаоса? Для начала давайте поинтересуемся, коротко взглянув на предшествующий период, какие же фундаментальные изменения произошли, что наш век стал веком тревоги и пустоты?

Утрата центра ценностей в нашем обществе

Основополагающим фактом является то, что мы живем в такой период истории, когда один способ бытия умирает в агонии, а другой только рождается. Иными словами, западное общество переживает переходный период с точки зрения ценностей и целей. Какие же именно ценности мы утратили?

Одним из двух главных убеждений современного общества со времен Ренессанса является ценность индивидуальной конкуренции. Считалось, что чем больше человек работает на свой экономический интерес и укрепление своего благосостояния, тем больше его вклад в материальный прогресс общества. Эта известная теория невмешательства государства в экономику хорошо работала на протяжении нескольких столетий. На ранних этапах современного индустриализма и капитализма ситуация складывалась таким образом, что для вас или для меня стремление к богатству через увеличение продаж или строительство более крупных заводов должно было означать увеличение производства материальных благ в обществе. Увлечение конкуренцией было в свое время удивительной и смелой идеей. Но в XIX и XX столетиях произошли значительные изменения. В наше время гигантского бизнеса и монополистического капитализма сколько людей успешно победили в индивидуальной конкуренции? Осталось только несколько групп, таких как доктора и психотерапевты или отдельные фермеры, сохранившие роскошь быть боссами самим себе, – хотя и их тоже, как и любого другого человека, затрагивает повышение и понижение цен, а также нестабильный рынок. Подавляющее большинство работающих людей, в том числе капиталистов, профессионалов, владельцев бизнеса, должны входить в состав более крупных образований, таких как профсоюзы, отраслевые корпорации, университетские системы, в противном случае их ждет крах. Нас учили стремиться к первенству над теми, кто рядом с нами, но в действительности наш успех гораздо больше зависит от того, насколько эффективно мы научились работать в связке со своими коллегами. Совсем недавно я где-то прочитал, что даже мошенник-одиночка не может существовать сам по себе, он должен входить в банду.

Мы не имеем в виду, что что-то неправильно с индивидуальными усилиями и инициативой как таковой. В действительности, основную идею данной книги можно выразить как открытие заново уникальных сил и инициативы каждого конкретного человека и использование их как основы для работы на благо общества, а не растворение их в коллективном котле конформности.

Но мы убеждены, что в XX столетии, когда в результате научного и иного прогресса мы стали гораздо больше зависеть друг от друга в рамках нашей нации и в мире в целом, индивидуализм должен стать чем-то иным, нежели «своя рубашка ближе к телу». Если бы у вас или у меня была ферма в лесу, или мы хотели бы освоить новые территории пару веков назад, или обладали бы небольшим капиталом для начала бизнеса в прошлом столетии, философия «каждый сам за себя» могла бы раскрыть лучшее в нас и принести пользу обществу. Но каким образом подобный индивидуализм, направленный на конкуренцию, работает в наше время, когда даже супруги топ-менеджеров корпораций оцениваются на соответствие «паттерну»?

Одним словом, стремление индивида к личной выгоде без равноценного вклада в общественное благосостояние больше не приводит автоматически ни к чему хорошему для социума. Более того, такой тип индивидуальной конкуренции, когда проигрыш для вас оказывается выигрышем для меня, заставляя меня карабкаться вверх по лестнице, выявляет много психологических проблем. Он делает любого человека врагом для своего ближнего, вызывает сильную межличностную враждебность и недовольство, существенно повышает нашу тревогу и изоляцию друг от друга. Столкнувшись с подобной враждебностью в последние десятилетия, мы пытались скрыть ее самыми разными способами – через членство в благотворительных организациях от «Ротари Интернешнл» до «Клуба оптимистов» в 1920-е годы, через дружбу, когда ты нравишься всем вокруг, и многое другое. Но конфликты рано или поздно все равно становятся явными.

Это прекрасно и одновременно трагично воплощено в главном персонаже Вилли Ломане в пьесе Артура Миллера «Смерть коммивояжера»^[17]. Вилли самого так учили, а он так учил своих сыновей, что главные цели – это оказаться впереди соседа и стать богатым, и для их достижения нужна инициатива. Когда мальчики крадут мячи и другой хлам, Вилли, хотя и лицемерно порицает их действия, восхищается их «бесстрашными характерами» и утверждает, что «их тренер, возможно, одобрил бы такую инициативу». Его друзья напоминают, что тюрьмы переполнены такими «бесстрашными характерами», на что он резонно отвечает, что «и фондовые биржи тоже».

Вилли пытается как-то побороть свою конкурентность, стремясь поступать так, как и большинство людей двадцать-тридцать лет назад, – «нравиться окружающим». Когда его на старости лет увольняют при смене политики в компании, Вилли приходит в глубокое замешательство, продолжая повторять самому себе: «Но ведь меня больше всех любили». Его смятение в этом конфликте ценностей – почему не сработало то, чему его учили? – нарастает, пока не достигает кульминации в сцене его самоубийства. Стоя у могилы отца, один из его сыновей продолжал настаивать: «У него была хорошая мечта – стать первым». Но другой его сын очень точно увидел то противоречие, которое и привело к смещению ценностей: «Он никогда не знал, кем он был».

Вторым фундаментальным убеждением нашего века является вера в индивидуальный разум. Это понятие, введенное в эпоху Ренессанса, как и тезис о ценности индивидуальной конкуренции, который мы только что обсуждали, оказалось чрезвычайно полезным для решения философских вопросов XVII века и способствовало прогрессу науки и образования. На протяжении первых веков Нового времени под индивидуальным разумом подразумевался «универсальный разум»: каждый мыслящий человек стремился найти универсальные принципы, благодаря которым все люди могли бы жить счастливо.

Очевидные изменения этой концепции также произошли в XIX веке. Психологически «разум» был отделен от «эмоции» и «воли». В основе такого разделения личности лежала предложенная Декартом дихотомия тела и души – что мы сможем проследить на всем протяжении книги, – но все следствия данной дихотомии не проявлялись до прошлого столетия. Человек конца XIX – начала XX века полагал, что разум может найти ответ на любой вопрос, что воля способствует этому, а эмоции, как правило, только мешают и их лучше подавить. Поразительно, но понятие «разум» (которое уже трансформировалось в «интеллектуальную рационализацию») начали использовать для расщепления личности, что в результате привело к подавлению и конфликту между инстинктом, эго и суперэго, так хорошо описанному Фрейдом. Когда Спиноза в XVII веке использовал слово «разум», он подразумевал такое отношение к жизни, когда мозг объединял эмоции с этическими целями и другими аспектами «целостного человека». В наши дни при использовании этого термина практически всегда подразумевается расщепление личности. В разных формах звучит один и тот же вопрос: «Должен ли я руководствоваться разумом, или дать волю чувственным страстям и потребностям, или же исполнить мой нравственный долг?»

Приверженность индивидуальной конкуренции и разуму, которую мы здесь рассматриваем, – это именно то, что действительно направляло развитие современного западного общества, но это вовсе не обязательно представляло собой идеальные ценности. Несомненно, большинством людей воспринимались как идеальные ценности иудейско-христианской традиции в сочетании с нравственным гуманизмом, включавшие в себя такие заповеди, как «возлюби ближнего своего», «служи обществу» и т. п. В целом этим идеальным ценностям обучают в школах и церквях параллельно с настроем на конкуренцию и индивидуальный разум. (Мы можем проследить упрощенное влияние ценностей «служения» и «любви» в повсеместном распространении благотворительных клубов и выраженном стремлении «нравиться»). Действительно, два набора ценностей, первый из которых восходит к древним источникам в Палестине и Греции, а второй появился в эпоху Ренессанса, в значительной степени могут быть объединены. Например, протестантизм, являющийся религиозной основой культурной революции, произошедшей в эпоху Ренессанса, отражал новый индивидуализм в подчеркивании права и способности каждого человека на поиск религиозной истины для самого себя.

Брак вечных ценностей с рациональным прагматизмом просуществовал долго: на протяжении веков противоречия между «супругами» сглаживались достаточно успешно. Идеалу братства людей в значительной степени содействовала экономическая конкуренция – выдающиеся научные открытия, новые заводы и ускоренный рост производства способствовали повышению материального благосостояния и физического здоровья человека, и впервые в истории наша индустрия и наука могли развивать такие мощности, чтобы стереть с лица земли голод и материальную нужду. Бесспорно, наука и конкуренция в бизнесе подводят человека ближе, чем когда бы то ни было, к нравственным общечеловеческим идеалам.

Но за последние десятилетия стало очевидно, что этот брачный союз трещит по швам и нуждается в радикальном пересмотре или разводе. Ведь теперь победа одного, – вне зависимости от того, получает он более высокие оценки в школе или звездочки в воскресной школе или же обретает спасение души за счет экономической успешности, – блокирует возможность возлюбить ближнего. И как мы увидим позже, это даже препятствует любви между братом и сестрой, между мужем и женой в рамках одной семьи. Кроме того, поскольку благодаря научным и промышленным достижениям наш мир стал «единым» в буквальном смысле этого слова, то значение индивидуальной конкуренции настолько же устарело, как если бы каждый человек стал доставлять свою почту собственной службой доставки. Последней каплей, вскрывшей противоречия в нашем обществе, был фашистский тоталитаризм, направленный против гуманистических и иудеохристианских ценностей, в частности ценности человеческой личности, попранных в чудовищном разгуле варварства.

Некоторые читатели могут подумать, что многие из вышеобозначенных вопросов поставлены неверно. Почему стремление к экономическому благополучию должно быть направлено против кого-либо из близких и почему разум идет вразрез с эмоциями? Согласен, но характерной чертой нашего времени как раз и является то, что все задают неверные вопросы. Старые цели, критерии, принципы до сих пор укоренены в наших умах и «привычках», но они уже больше не работают, и поэтому большинство людей испытывают фрустрацию оттого, что на поставленный вопрос невозможно получить правильный ответ. Или они попадают в круговерть противоречивых ответов – «разум» действует, когда человек идет на занятия, «эмоция» – когда он встречается с возлюбленным, «сила воли» – при подготовке к сдаче экзамена, а религиозный долг – на похоронах и на Пасху. Подобное дробление ценностей и целей очень быстро приводит к обесцениванию целостности личности, и человек, раздираемый противоречиями, не ведает, куда ему двигаться.

Несколько выдающихся личностей, живших в конце XIX – начале XX века, наблюдали подобное расщепление личности. Генрик Ибсен в литературе, Поль Сезанн в искусстве, Зигмунд Фрейд в науке о человека осознавали и отражали все происходящее. Каждый из них провозглашал, что нам нужно обрести некую новую целостность в нашей жизни. Ибсен в своей пьесе «Кукольный дом» показал, что если муж просто занимается бизнесом, разделяя работу и дом, как добропорядочный банкир XIX века, и относится к своей жене как к кукле, то такой дом постигнет крах. Сезанн выступал против фальшивого и сентиментального искусства XIX века и утверждал, что искусство должно честно отображать реалии жизни, а красота больше связана с целостностью, нежели с привлекательностью. Фрейд отмечал, что если люди подавляют свои эмоции и пытаются вести себя так, будто секса и гнева не существует, это заканчивается неврозом. Он разработал новый метод взаимодействия с глубинными, бессознательными, «иррациональными» уровнями личности, которые до этого подавлялись, что должно было позволить человеку стать единым думающим-чувствующим-желающим целым.

Работы Ибсена, Сезанна и Фрейда были настолько значимы, что большинство из нас начали считать их пророками своего времени. И действительно, вклад каждого, вероятно, был крупнейшим в соответствующих областях. Но не являлись ли они последними титанами уходящего времени, нежели первыми – нового времени? Они считали актуальными ценности предыдущих трех столетий; грандиозные и незыблемые, как и созданные ими произведения, они руководствовались целями своего времени. Они жили до века опустошенности.

К сожалению, теперь уже кажется, что истинными пророками для середины XX века были Серен Кьеркегор, Фридрих Ницше и Франц Кафка. Я сказал «к сожалению», ибо это означает, что наша задача становится гораздо сложнее. Каждый из этих людей предвидел разрушение ценностей, вершащееся в наше время, одиночество, пустоту и тревогу, которые накроют нас в XX веке. Каждый из них предвидел, что мы не сможем больше опираться на цели прошлого. Мы будем часто цитировать этих трех мыслителей в данной книге, и не только потому, что они мудрейшие люди в истории, но и потому, что каждый из них тонко чувствовал и предвосхищал те дилеммы, с которыми сталкивается сейчас любой интеллектуал нашего времени.

Фридрих Ницше, например, заявлял, что наука в конце XIX века стала превращаться в фабрику, и он опасался, что достижения человечества в области технологий без параллельного прогресса в плане этики и самопознания могут привести к нигилизму. Выражая пророческие опасения того, что будет происходить в XX веке, он написал притчу о «смерти Бога». Это пугающая история о сумасшедшем, выбегающем на деревенскую площадь с возгласами «А где же Бог?». Окружающие его люди не верили в Бога, они смеялись и говорили, что Бог, возможно, уехал путешествовать или эмигрировал. Тогда этот сумасшедший начал кричать: «Так куда же подевался этот Бог?»

«Я должен сказать вам! Мы убили его – вы и я!.. и как же мы сделали это?.. Кто дал нам губку стереть весь горизонт? Что содеяли, когда разорвали эту цепь, связывающую землю с солнцем?.. Куда же нам идти сейчас? Прочь от всех солнц. Не падаем ли мы беспрестанно? Назад, вбок, вперед, во всех направлениях? Существует ли теперь верх и низ? Не блуждаем ли мы в бесконечном ничто? Не чувствуем ли мы дыхание космоса? Не становится ли холоднее? Не наступает ли бесконечная ночь?.. Бог умер! Бог умер навсегда!.. и мы убили его!» На этом сумасшедший замолчал и оглядел своих слушателей: они тоже замолкли и смотрели на него… «Я пришел слишком рано, – сказал он… – это знаменательное событие еще в пути»^[18].

Ницше не призывает возвращаться к традиционной вере в Бога, но он отмечает, что́ случается, когда люди теряют свой центр ценностей. Это его пророчество проявилось в волнах погромов, массовых убийств и тирании середины XX века. Знаменательное событие было в пути; ужасная ночь варварства спустилась на нас, когда гуманистические и иудеохристианские ценности были попраны.

По словам Ницше, выход состоял в обретении нового центра ценностей – он называет это «переоцениванием» или «трансоцениванием» всех ценностей. Он говорил, что «переоценивание всех ценностей является главным рецептом в деле окончательной самоэкзаменовки человечества»^[19].

Вкратце, ценности и цели, представляющие собой некий консолидирующий центр в предыдущие века, сейчас стали неактуальны. Мы пока не нашли новый центр, который позволил бы нам конструктивно выбирать цели и преодолевать болезненную неопределенность и тревогу, когда мы не знаем, в каком направлении двигаться.