Гнездо синицы

Путь в гнездо

Прочитал на днях роман "Гнездо синицы" ноунейма Ромы Декабрева. В издательских материалах "Альпины" разными аккуратными обиняками (чтобы не напугать расслабленного автофикшном и прочим изи-ридингом читателя) говорилось, что это вполне себе литературный хардкор, ну я и решил проверить. Яжхардкорщик.

Оказалось, это и в самом деле вполне себе литературный хардкор. Не ультрамодернистская проэзия Гелианова, не датаистские массивы Веневетинова, но тоже текст, который весьма удивительно видеть изданным в коммерческом издательстве, а не в самодеятельности. Кто прожал публикацию в "Альпине", тот молодец, мы щас вам еще вагон такого же (и погуще) отправим.

Кто в гнезде

Роман, как можно догадаться из названия, рассказывает о гнезде синицы, а также о феномене сборного человека и модном концепте дед инсайда – все на примере молодого человека с подозрительно альтер-эговой фамилией Стужин. Стужин встречает читателя мертвым на прозекторском столе и затем триста страниц водит по предысториям этой печальной (за/раз)вязки. Водит, надо сказать, не за руку, а бегая вокруг читателя кругами и квадратами, без предупреждения скрываясь в кустах и тут же выпадая из окна, переодеваясь в других персонажей, беспорядочно перескакивая с темы на тему экскурсии в прошлое и отменяя все, что было сказано.

Хардкор тут в первую очередь в неопределенности событий. Формально основное событие – сожжение офиса компании, в которой работает Стужин, убийство директора этой компании и бегство героя вместе с дочерью директора за рубеж. Содержательно основное событие – некий инцидент в детстве Стужина, сделавший его тем самым дед инсайдом. Или нет (both). Рассказчик постоянно ставит под сомнение реальность собственных воспоминаний и впечатлений, обнаруживает противоречия между ними, излагает одни и те же микросюжеты в разных декорациях. Он честно пытается докопаться до правды, установить, что на самом деле с ним происходило, но в итоге все эпизоды оказываются равномерно недостоверными: любой можно принять за точку отсчета фактов и раскрутить от него сюжетный шнур в ту или иную сторону.

Как в гнезде

На первых десятках страниц такая стратегия повествования выглядела очередной бесплодной игрой с ручкой и бумагой (клавой и компьютерной памятью), какой балуются жаждущие письма, но ничего не имеющие сказать сочинители, однако вскоре в тексте проявились элементы организации, нехарактерные для письменных забав. Сцены связаны не сюжетно, а тематически – варьированием мотивов внутренней пустоты человека и враждебной тьмы его окружения. Декабрев создает объемную картину дед инсайда, рассматривая концепт с разных сторон – от молодецкой позы через зрелое осознание опустошенности героя к буквалистскому прочтению под скальпелем патологоанатома. Внешне роман хаотичен, но в нем нет ни одного не связанного с другими эпизода, всякая будто бы вставная сцена или проходная деталь обязательно впоследствии появится в том или ином отражении в основных сюжетных линиях.

"Гнездо синицы" – это типичный V.-дебют, когда молодой и неиронично талантливый автор в первом большом тексте старается показать все, что он может в художественном письме априори. Поэтому тут есть и стихи, написанные от лица разных персонажей, и пьеса-допрос, и куча отсылок разной толщины к прочитанному и возлюбленному автором от Кнута Гамсуна до Резы Негарестани, и арсенал усвоенных им из прочитанного (пост?)модернистских приемов, и максимально широкий разброс тем – от участия героя в боевых действиях до трудовых будней бьюти-блогерш. Автор буквально написал все, что мог, обо всем, что важно ему или может быть важно читателю. За саму по себе амбициозность текста мое уважение, у нынешней пишущей молодежи не так много замахов на грандиозное; и я удваиваю респекты за то, что у Декабрева начинание, вознесшееся мощно, ни в какую сторону не свернуло (ни в формальные упражнения, ни в бесформенные размышлизмы) и родилось в бумагу живым и доношенным.

Что в гнезде

Как было сказано выше, роман посвящен гнезду синицы, и чем дальше в текст, тем становится заметнее, что оно для него – фундаментальная фрактальная метафора. Во-первых, это метафора информационных фильтров, через которые человек воспринимает действительность. Во-вторых, это метафора виртуального образа в соцсетях, выстраиваемого человеком вокруг внутренней пустоты. В-третьих, это метафора дед инсайда, он же сборный человек, слепленный из чего попало. Наверняка есть еще в-четвертых и так далее, какие я сейчас не вспомню, а в-последних, это метафора романа "Гнездо синицы", где множество сюжетных веток образуют решетку, сквозь которую читателю предлагается разглядеть подлинную историю Стужина либо, отвернувшись от героя, взглянуть на нашу реальность.

Самое удивительное, что с такой темой в духе "новых вялых" (человек пуст, бесцелен, празден, некоммуникабелен, мертв) в романе нет нытья. Порой кажется, что вот-вот нытье начнется, автор таки сверзится в рядовое инфантильное "как страшно жить, мама, роди меня обратно" не нашедшего места в жизни молодого балбеса, но нет, равновесие выдержано до последней точки. Тяжелые ситуации и негативные мысли Стужина подаются отстраненно, зачастую аналитически, и это, конечно, наиболее уместный подход к изображению дед инсайда: с позиции дед инсайда. Рассказываешь, что люди как гнезда без птичек – не прикидывайся, что сам полон яиц и жалобного щебета, будь мужиком, держи дисциплину. Получается, что в книге мертв и главный герой, и все второстепенные, и автор (как завещали Отцы), а живыми являются только сам текст, непредсказуемый как реальность, и читатель.

Кому гнездо

Читатель, по сути, и есть синица этого романа. Наша задача – обжить готовое гнездо стужино-декабревского текста, переложить его сюжетные ветки по своему вкусу и добавить в него сколько угодно своего. А потом можно сравнить, у кого что получилось. Если бы я понимал поэзию, я бы сказал, что "Гнездо синицы" – поэтическая аналитика современной российской повседневности, так что очень жаль, что поэзия мне непонятна.

Это книга для читателей, предпочитающих самостоятельно разбираться в сюжетных головоломках и готовых к многократному пересмотру текстовых данных на предмет "было/не было". В то же время, это вполне дружелюбная для не-хардкорщиков работа, поскольку в ней нет экспериментов с языком, предложения написаны в нормативном синтаксисе, у всех персонажей есть имена, во всех сценах понятно, что происходит, а элементы связности между эпизодами достаточно яркие и четкие, чтобы книгу мог без особых страданий прочитать любитель мейнстримного чтения (не осуждаю).

В общем, цитируя финал романа, "Сдоба".

Великолепный роман-иллюзия: сложный, требующий вдумчивого чтения, с множеством подтекстов и отсылок, но невероятно напевный. Написано в лучших традициях европейского модернизма. Поток сознания здесь сталкивается с событийностью, и все это приправлено невероятной эрудицией автора

Всем, кто хочет неспешного чтения, которое приносит эстетическое и интеллектуальное наслаждение - остро рекомендую

Роман-иллюзия "Гнездо синицы" для меня оказался романом-ощущением, романом-навеиванием множественности ощущений. Весь путь Стужина, директора, иных персонажей, которых не существовало (и даже любимой черепахи, и даже сборного человека, который не человек, а метафора бытия) Декабрев пытался меня обмануть с одной, с другой, с третьей стороны, и уже в какой-то момент даже я сама пыталась это сделать, вошла в раж и разговаривала с ним (с кем? романом, автором, сборным персонажем?) в стиле: "а ну ка, удиви".

И он удивил.

Выверенность кажущейся разрозненности романа впечатляет. Текст, специально рваный, но при этом мелодичный и плавный. Иногда ты чего-то не понимаешь, но хочешь читать еще, как Пруста, не задаваясь вопросом где же там конец, да и зачем вообще он, этот конец нужен, кем задуман, не Стужиным, не автором ли. Но в условном завершении "Гнезда синицы" если не все, то достаточное укладывается в картину множественности вариантов; да, успокоиться и получить готовые ровные ответы не получится. Оно и к лучшему, работает - работает! - крючок.

Сила романа и автора, конечно, в особой форме организации пространства текста, заимствованиях, игре с культурными отсылками и особым отношением с иронией (пост-мета-мета), которая может казаться читателю гиперболизированной, а автору - совсем невидимой, или наоборот. В итоге выходит виртуозное балансирование на грани.

Самые любимые моменты - описание жизни Димы (стр 127-130), метафоры "сборности", разбросанные по всему роману, диалоги с директором, сцены с цирком. Когда читала, вспоминала несовместимое, в том числе Сартра и Горбунову, Соловьева, Тарантино и Пелевина, Линча и Андреева, и как итог умершего бога Ницще, когда даже сборный человек улетел.

Сложный в сборке, но не в прочтении, роман Ромы Декабрева "Гнездо синицы" нужно читать, наслаждаться слогом, иногда намеренно избыточным, заковыристым, но однако - в этом где-то растянутом, а где-то сжатом повествовании - тягуче-прекрасным.

Вычурность формы и языка Ромы Декабрева не отменяет того, что «Гнездо синицы» - важный роман современного российского мейнстрима. Тем, что его содержание и письмо недоступны большинству поглощающей книжную массу аудитории. Тем, что не так уж он и современен – такое было очень модно, когда постмодернизм становился салонным развлечением. И тем хорош, что время идет, а в романе – нет. В нем нет того, что может устареть, вывалиться из трендов. «Гнедо синицы» - авторский фокус, аттракцион, секрет которого вроде доступен, но повторить его невозможно. Ловкости рук не хватит. Да и интеллекта.

При этом роман болезненно хрупок. Попробуй начни его разбирать, анализировать, атрибутировать – и посыпется дворец из хрустальных палочек, чудо молодой и свободной инженерной мысли писателя. Архитектоника книги составлена из ясных стремлений проработать феномен памяти, взращивающей симбиотические лишайники из иллюзий, травм, попыток заполнить изощренными символами пустоту существования. Разоренное гнездо синицы – портал в Страну чудес, торжество преодоления смерти через осознание ее неминуемости. И да, там еще есть любовь. Но для Декабрева, кажется, это менее важный конструкт, который просто держит сюжет. И добавляет пикантности, куда ж без этого.

Начало повествования эпатирует – герой в подробностях рассказывает, как его расчленяет патологоанатом. И это все не заявка на модную физиологичность, а демонстрация высокой эрудиции с трезвой самоиронией, которой пропитан весь текст. Герой остается взаперти у собственного миросозерцания, обездвиженный не просто физически, а и мыслительно. И тут на помощь приходит автор. Голос рассказчика очень трудно отделить от самого писателя, который еще эксцентрично пользуется сносками, эффектно отображая на письме сознание. Когда к высказанной мысли параллельно прибавляются оценка, оспаривание, собственно комментарий. Привычные по Борхесу и Павичу приемы у Декабрева еще менее беллетризированы, порой до беспощадности, потому что читательское сознание поскальзывается, но без страха упасть и что-нибудь сломать, несется мимо конкретизации до какой-то более удобоваримой станции.

Стилистическая разработка текста немного позерски неоднородна. Впечатляющие метафоры, ажурные поэтические конструкции, жанровая слоистость не случайны, а выстроены с надменной упрямой уверенностью в том, что они укроют мягкую, беззащитную авторскую искренность. В словесный перламутр прячется трагическое (и, кажется, несколько обиженное) чувствование реальности. Как тут не вспомнить Гюнтера Грасса и «Данцигскую трилогию», очень близкую способности Декабрева проживать действительность. Фильтр, установленный на пути героя, распыляет обыденное до метафизического эфира, повисающего конденсатом в виде литературных обрывков. Но поскольку человеческая воля не терпит случайностей, то и получается рисунок, растягиваемый электромагнитными полями, разницей температур и прочими философскими установками.

В своей непримиримой субъектности роман отрицает реальность, доводя до фарса самые страшные кошмары. Насилие во многих его проявлениях сладострастно забирает власть над персонажами. Но разницы между мнимой болью и подлинной не существует. Умирание в слоящемся сознании столь же болезненно и неприглядно, как и в возможном физическом пространстве.

И если целиком довериться Роме Декабреву, то по завершении чтения можно прямиком отправляться на дневной стационар. «Все суть часть одной игры» хороши только для искусства, для перенасыщенного ума, заглядывающего в дыру в гнезде в надежде увидеть там множественные миры и ощутить головокружительное падение в бездну. Роман и Роман только множат страхи перед действительностью, ее фантомными усмешками в моменты растерянности. Но в любом случае понимать, что в таком направлении молодая (пока) литература движется – большое счастье.