Loe raamatut: «Море больше не волнуется»
Люди скопились на палубе корабля. Еще недостаточно утомленные третьим днём круиза, они вышли из своих кают, подобно демонстрантам, и неспешно двинулись вдоль перил к ресторану с маленькой, едва вписавшейся в интерьер, сценой. Музыканты настраивали инструменты, кто-то нервно – то развязывал, то завязывал бабочку, глядя в сверкающую крышку рояля, официанты поправляли скатерти, сдвигали стулья и во всеоружии готовились принять еще один вечер, пропитанный роскошью и влагой спящего океана.
Дамы в дорогих нарядах, подобные огромным судам, лавировали между столиков. Их воздыхатели размеренно направляли их, отодвигая стулья, показывая своё воспитание, затем, убедившись, что всё от них зависящее сделано – сами усаживались рядом, словно птицы, утомленные охотой в шотландском лесу.
Свет был приглушен. Едва слышался звон бокалов, кто-то кашлял, оркестр шелестел страницами нот. Вечер начинался. Вдруг, всё погрузилось во тьму – свет погас. Стало предельно тихо. Тишина нарастала. Кто-то вновь издал кашель, чуть слышно выругавшись. Снова всё замерло и исчезло. Корабль был подсвечен только габаритными огнями. Огромная инфузория, бороздящая пучину неизвестности. Спустя пару минут зажегся прожектор, его луч, словно сжигающий воздух своим светом, прошелся между столиков и остановился на сцене, освещая микрофонную стойку. Откуда-то из тьмы вдруг появилась певица. Хрупкая и легкая она, казалось, выпадала из всего антуража предстоящей ночи. Положив бледную руку в шелковой черной перчатке на микрофон, она замерла, устремив взгляд куда-то вдаль, затем вдохнула и, снова выдержав паузу, медленно запела. Струны скрипок чуть слышно заревели о своих бедах, тяжелые клавиши рояля стали невесомыми под пальцами крупного по форме пианиста, трубы скромно – то взвывали, то умолкали, теряясь в трепещущих душу звуках. Третий вечер круиза начался.
