Пропавшее кольцо императора. II. На руинах империи гуннов

Глава II. Орда Ашина

Вот и наступил тот момент, когда Насима смогла услышать подробный рассказ о продолжении странствований ее неприкаянного брата, отправившегося в далекие страны…

…Покачивающейся после долгого путешествия по воде походкой, шел княжич Глеб по непривычно твердой поверхности и с интересом оглядывал укрепленное со всех сторон местечко.

Город по имени Болгар имел почти правильную треугольную форму. Окружал его насыпной вал высотой в два-три человеческого роста. Перед валом вырыли глубокий ров.

На земляном валу стояли деревянные стены, выполненные по типу клети, которые представляли собой «кубы», рубленные из массивных бревен, заглубленные в землю. Толщина их достигала почти двух метров.

А перед клетями, кроме того, стояли надолбы. На вершине клетей устроили боевой ход. Высокие сторожевые башни представляли собой восьмигранники или же имели все двенадцать сторон.

– Умеют строить булгары! – Глеб одобрительно кивнул.

Хоть и не столь пристально присматривался гость, одетый, как араб, но многое он успел заметить. Выполнив все свои дела на берегу, оставив послание для госпожи Суюм, он вернулся на берег, к своему кораблю, на котором они совершили столь дальнее и длительное путешествие…

Двухмачтовый красавец «Бегущий по волнам» стоял возле причала, который находился рядом с торгом Агабазар.

Шумный базар располагался на самом берегу реки Итиль. Со всех концов земли добирались до него купцы. Оживленная торговля кипела на славном, известном во многих дальних землях и странах базаре.

Торговали тут не только весной и летом, не прекращались торги и зимой. Самая крупная и важная пристань всего государства, торговая площадка и точка сборов налогов.

По всему берегу лепились лавки и навесы, спускались до самой воды. Одни бестолково теснились, другие обставлены были обстоятельно.

К лесу, поднимаясь вместе с берегом, уходили многочисленные шатры, тяжелые, из толстого войлока, и временные, легкие, из простого тканого полотна. Виднелись огромные загоны для скота…

– Эй, шевелись! – со всех сторон доносились резкие, как удары хлыста, выкрики надсмотрщиков. – По плети соскучились, дармоеды?!

С берега на палубу корабля перебросили широкие сходни. По ним невольники, блестя своими почерневшими на солнце и лоснящимися от пота спинами, катили огромные бочки с медом, тащили на себе мешки с зерном. Самое ценное и дорогое уже погрузили. Часами мог Абдулла-ага стоять возле мехов, наслаждаясь их блеском и мягкой теплотой…

Доставленный с берега товар разместили на палубе, тщательно его закрепили. Ничто не мешало отправляться в обратный путь.

– Хозяин, можно отчаливать, – рулевой осторожно просунул голову в дверь каюты, где корабельщик любовно накидывал соболью шкурку на плечики полуобнаженной женщины.

– Еще раз проверь все, Исмаил, – купец небрежно отмахнулся рукой, не в силах оторвать восхищенный взгляд от женского упругого соска, игриво выглядывающего из-под черного с серебристым отливом меха.

Сходни убрали. Концы отдали…

Еще с самого утра задул слабенький полуночный ветерок, и бордово-красные шахматные паруса надулись, живо затрепетали.

Радостные гребцы повалились по своим лавкам. Они пошли вниз по течению, подгоняемые силой ветра, и их длинные весла помешают ходу, начнут тормозить. У них в запасе, возможно, много-много дней отдыха. Правда, и кормить в эту пору их станут намного хуже…

Дней через пять или шесть пути, благополучно миновав последнюю сторожевую крепость булгар, путешественники свернули. Пристали они к тихому песчаному берегу.

– Исмаил, разбивайте лагерь!

– Слушаюсь, хозяин…

– Шевелись, дармоеды!

Глядя на спокойного купца, его неторопливые движения и уверенные команды, княжич Глеб понял, что арабы этот кусочек земли – небольшой остров, весь заросший высокими камышами и густыми зарослями ивняка, знали давно. Абдулла-ага вел себя, как дома. Ловко и быстро поставили войлочные шатры, по-хозяйски устроили очаги, сняли с палубы корабля парочку баранов, казаны, всю необходимую посуду.

Несколько воинов, прихватив с собой луки и оружие, отправились на охоту. Видно, на этом острове еще водились сайгаки и джейраны…

Когда на берегу все окончательно обустроили, поставили шатры, в железных котлах-казанах закипело, забулькало варево, на берег по узким сходням, робко бросая по сторонам сторожкие взгляды, сошли девушки-невольницы, которых Абдулла-ага купил на торжище Агабазар.

Молодые рабыни, завезенные с севера черемиски, мокша и мордва, застенчивые удмуртки, буртаски с правого берега Итиля. Были среди них и печальные, удрученные булгарские девушки.

Северянки выделялись среди всех. Особо среди черных бородатых арабов бросались они в глаза своими светлыми лицами и волосами цвета солнца или спелой пшеницы. Невольно своим видом девы приковывали к себе жадные и похотливые взоры соскучившихся по бабам мужчин.

– Какой персик! – восхищенно зацокал языком гребец с вдоль и поперек испещренной рубцами мускулистой спиной, показывая рукой на девушку с пышными формами, выпирающими из-под легкого одеяния.

– А мне нравится та, с волосами цвета пшеницы…

– Да в ней одна кожа да кости…

Всех невольниц под надежной охраной угрюмых, вечно молчаливых евнухов отвели к другому берегу, где они, все еще сильно стесняясь своих безмолвных стражей, стараясь скрыться от окруживших их со всех сторон бесстыжих взглядов воинов и гребцов, поспешно шагая, вздымая кучу водяных брызг, погрузились в реку. Плескались, мылись, стирали и старательно полоскали белье…

Недовольно ворча, Насыр наблюдал за арабами. Все люди его рода и племени всегда в любой женщине – свободная она будь или невольница – чтили мать, кормилицу своих детей, хранительницу очага.

Старый Насыр относился к тем самым детям природы, выросшим среди нетронутых урманов и пущ, где рядом с человеком обитали волки, медведи, иное и другое зверье.

Воспитанные в духе уважения и почитания старших, они считали, что непростительный грех для мужчины – обидеть и унизить женщину.

Булгары-язычники сурово наказывали как мужчину, так и женщину за совершенное ими прелюбодеяние. Всех виноватых в содеянном грехе привязывали за ноги и руки к четырем врытым в землю лемехам. После этого рассекали тело и каждую половину вешали на дерево, где они так и висели на всеобщем обозрении до полного разрушения…

В Священной книге за то же самое действие наказывали ста ударами кнутом. Кроме того, женщину заключали в тюрьму до конца ее жизни…

Вездесущие арабы принесли им с собой новую веру. Они считали ее самой правильной, ревностно служили ей. Но никогда ранее Насыр еще не видел вокруг себя мужчин, столь откровенных и жаждущих женщин. Бесстыжий жеребячий гогот широкими волнами прокатывался по берегу.

Княжич стоял молча. Недовольная гримаса застыла на его плотно сжатых губах. Ему до слез было жалко всех этих девушек, волею злого рока оказавшихся в чужих руках, проданных в неведомые земли, может, еще до конца не осознающих своей горькой участи рабынь, совершенно бесправных существ.

Не знал Глеб, как обходились с этими девушками до самого торга, на котором он тоже присутствовал, насмотрелся на их обнаженные тела.

Рабынь было так много, что они переставали волновать и вызывали лишь неприятное чувство. Но до этого самого момента их путешествия по реке, пока они еще плыли по булгарской земле, с ними обращались довольно сносно. Что станется с ними дальше, как знать…

– Нравятся тебе, Галиб? – за спиной послышался многозначительный смешок. – Красивые девы? – с понятным намеком спрашивал Абдулла-ага, показывая рукой на купающихся, на время позабыв обо всем, озорно плещущихся и весело резвящихся девушек.

– Красивые, – княжич неопределенно пожал плечами.

Невольно его взгляд снова прошелся по девушкам, словно забывшим о своей неволе и беззаботно купавшимся в речной воде.

– Молоденькие девы, они все еще красивые. Так и ты же некрасивый товар не купишь? Не правда ли?

– Твоя истинная правда, дорогой кунак, – купец усмехнулся. – Зачем мне брать то, что потом не будет пользоваться хорошим спросом?

Весь довольный вид хозяина судна без утайки говорил, что на том и построена вся его торговля: где-то подешевле купить, а потом все где-то подороже продать… Простая арифметика…

– Скажи-ка, Абдулла-ага, – княжич повернулся к берегу спиной, отступив назад на пару шагов, – надолго здесь задержимся?

– Дня на два, может, три. Отдохнем от забот, устроим веселый пир…

– И все? – Глеб подозрительно прищурился, заметив вдруг в хитро забегавших глазах араба нечто неладное. – На это и одного дня хватит.

– Посмотрим мы поближе, – корабельщик потер ладони, – на наших красавиц. У булгар правила весьма строгие. На их земле к девам просто так не подступиться. Держать же свою наложницу, как я, у воинов денег нет. А природа, сам понимаешь, своего требует…

После недвусмысленных слов Абдуллы, сопровождавшихся весьма красноречивыми жестами, Глеб все окончательно понял. Чего уж тут не понять. Лишь строгость законов кое-кого способна остановить. И дело все не в вере, а в самом человеке, в его природной распущенности.

Как только недремлющее око закона по той или же иной причине перестает за ними следить, вся их сущность вырывается наружу…

– А здесь вам уже полная воля и никаких препятствий? – усмехнулся княжич. – Делай, что хочешь, вдали от недремлющего ока закона…

Пожевав губами, корабельщик пожал плечами:

– Что поделаешь, без этого нельзя. После кутежа гребцы становятся тихими и спокойными. Еще тише ведут себя невольницы…

Ушлый хозяин судна знал, что говорил. После дикого разгула вряд ли у девушек останутся какие-то надежды на что-то светлое в ожидавшей их судьбе. Гордячки после низкого унижения сломаются, непокорные легче смирятся со своей неизбежной участью…

– А без насилия нельзя?

– Да нет, – корабельщик, прищурившись, с едва заметной толикой сожаления вздохнул. – Никак нельзя…

– Нет? – княжич с недоверием и сомнением в глазах качнул головой.

Ироничная ухмылка скользнула по толстым губам корабельщика:

– Одни евнухи не смогут сохранить столь ценный товар в полной сохранности. Случай был один, мой дорогой кунак, когда раззадоренные гребцы подговорили охрану и вместе взбунтовались. Купцу привязали на шею камень и кинули в воду. Рабынь разобрали себе. Я бунта не хочу. Собаку на привязи долго не держат, ибо сбесится. Сегодня у нас будет большая потеха. Ты – мой кунак, выбирай себе любую. У тебя есть свой шатер. Рай и блаженство…

– Мне никого не надо, – угрюмо насупившись, отрезал Глеб.

– Тебя сжигает любовная страсть к прекрасной женщине? Ха-ха! – придерживая забулькавший живот, зашелся араб в неудержимом смехе. – Страдания и любовь! Скажи, разве это удел настоящего мужчины? Его дело – копить и наживать богатства. Женщина – это всего лишь вещь, она нужна настоящему мужчине, чтобы разделять его ложе, доставлять ему искрящую радость и неземное наслаждение.

– Абдулла-ага! – голос у княжича зазвенел. – Я прошу тебя!

– Хорошо-хорошо, оставим этот разговор. Пойдем ко мне в шатер, выпьем хорошего вина. Чтобы развеселить тебя, дорогой кунак, мой соловей в золотой клетке и моя радость расскажет тебе сказку. Тебе же, Галиб, нравятся сказки? Ради одной ты уже проделал огромный путь…

Маленькая женщина с матово-белым лицом приветливо встретила их у порога шатра. Лишь глаза ее хранили в своей глубине непреходящую печаль. Как-то княжич спросил у купца, почему он не продал ее на торге Агабазар, как собирался это сделать.

Абдулла-ага рассмеялся и покачал головой. Потом сказал, что другой такой может уже и не найти. Рабыня будто бы была когда-то принцессой, родом из самого Константинополя. Много она знала и умела. Никто так больше не может доставить мужчине удовольствие, как она…

– Мой цветок, – купец развалился на мягком ложе, – расскажи-ка нашему гостю про то, как булгарская принцесса полюбила юношу и из-за этой несчастной любви хазары сожгли столицу Булгар…

Покорно кивнув, невольница попросила гостя набраться терпения и внимательно выслушать ее рассказ:

– Все случилось, если мне не изменяет память, триста лет тому назад. В те времена, когда булгарский хан Алмуш отправил тайное посольство к багдадскому халифу с просьбой о помощи против хазарского кагана…

И имелась у правителя прекрасная дочь с лицом подобным сиянию лунного цветка. Сватался к ней вождь одного из народов, подвластных булгарскому хану, но повелитель отказал ему.

Не стерпев обидно высказанного прямо в лицо издевательства, бий переметнулся на сторону злейшего врага булгар – хазарского кагана и в знак преданности новому владыке рассказал ему про прекрасную Аппак.

Повелитель хазар сильно разгневался на то, что хан булгар скрыл от него бесценное сокровище, пошел войной на булгар, разорил столицу их и снова ушел к себе…

Тихо в коротких паузах скрипело перо историка…

Никто не посмел прервать рассказчика, и лишь Суюм в общих чертах знавшая историю про Аппак, воспетую в стихах, позволила себе вежливо остановить неторопливый бег его повествования:

– Прости меня, почтенный, пропустим сие место. Княжич, может, не знал, что про эту сказку мы уже ведаем. Вернемся к ней чуточку позже. А пока отправимся с ним, с Галибом, в путь дальше…

Словно извиняясь, женщина мило улыбнулась. Живая история нынче их интересует намного больше, чем славные предания старины.

– Хорошо, ханум, – Хаджи Хасан улыбнулся. – Уединившись в своем шатре со своей прекрасной принцессой, может, и из рода византийских императоров, приятно отдохнув, дав возможность то же самое сделать своим воинам и гребцам, Абдулла-ага дал команду продолжить путь…

…«Бегущий по волнам», поскрипывая, отчалил от приветливого берега и понесся вниз по течению. Ветер переменился, дул им навстречу, гнал со степи невыносимую жару.

Снова защелкал своим бичом надсмотрщик и застучал в деревянный барабан. Но гребцы не роптали. Таково условие: дни отдыха они должны были отработать и нагнать время, потерянное на веселые потехи…

Маленькая печальная женщина, как-то проходя мимо загрустившего княжича, бросив по сторонам настороженные взгляды, тихо шепнула:

– Вчера ночью пьяный Абдулла проговорился, похвалялся, что, мол, он много знает, мог бы тебе и помочь, если ты ему хорошо заплатишь. Он тоже со всем вниманием выслушал, когда вы останавливались у горы Урака, сказку колдуна Гаука и хорошо знает человека, который смог бы тебе поведать о том, куда исчез народ хуннов…

Обрадованный и встревоженный, Глеб подступил к купцу, который стоял у борта и отрешенно смотрел вдаль.

Много стран и городов знал Абдулла-ага. Багдад, Бухара, Самарканд. Бывал он и в булгарских городах, посетил Биляр, Сувар, Елабугу… Но больше всего ему в этой стороне нравилась сама река Итиль.

Спокойная и неторопливая своим норовом, неповторимая красотой берегов и чистотой своих прозрачных вод, она не походила ни на одну из рек, которые он видел.

Удобно устроившись на носу корабля, купец часами любовался. Не мог наглядеться он на проплывающие мимо возвышающие берега, темно-зеленые от собственной тени урманы, яркие и веселые, зеленеющие летом просторные луга…

Любил смотреть Абдулла-ага на робко бегущую по земле тень от небольшого облачка. Иногда она подолгу сопровождала их, то догоняя и перегоняя, то перебегая по полям, лесам и перелескам, взбиралась на невысокие холмы. Задумчиво глазел на небо и дивился тому, что порой облака и тучи неслись по небу в разные стороны. Как же чудно устроен их мир. Не всему можно найти подходящее объяснение…

– Говори, не томись…

– Скажи-ка, Абдулла-ага, что известно тебе про…

Внимательно выслушал купец взволнованную и прерывистую речь княжича, долго молчал, в уме выторговывая условия, потом усмехнулся, взмахнул обещающей рукой:

– Если ты хорошо заплатишь, я помогу тебе.

Молодой араб кивнул согласной головой:

– Мы договоримся…

– Искать, – задумчиво поглядывая вдаль, добавляя весомости своим словам, произнес купец, – следы пропавшего народа надо тебе начинать в Хаджи-Тархане, разгромленной столице хазар. Кажется, вы прозвали ее у себя Итиль-тора. Сами же хазары, будто называли этот город Итиль. Я, кунак, тебе помогу найти человека, который многое слышал…

– Что же ты мне, почтенный Абдулла-ага, – возмутился княжич Глеб, – раньше ничего не сказал? Мы же проходили мимо развалин той самой столицы. Зачем мы зря проделали огромный путь? Я бы мог остаться и все узнать в Хаджи-Тархане. Потеряли бы всего дня два-три…

Глеб укоризненно качнул головой. Давно он уже был бы у себя дома, смог бы увидеть и обнять свою любимую сестру Настеньку…

– Прости, кунак, – пряча улыбку, ответил купец. – Для меня каждый день дорог. А путешествуя с тобой по территории вашей Булгарии, я чувствовал себя в полной безопасности. Потерпи немного. Через два дня будем в Хаджи-Тархане. К тому же, ты собирался вернуться в Ургенч…

Светлая улыбка украсила губы молодого человека. Снова перед его глазами возникла девушка с запахом миндаля и мяты по имени Кафия, и он явственно ощутил вкус ее чудных и податливых губ. Не думал он, что та ночь оставит в его душе ничем неизгладимый след…

Серый рассвет едва обозначил начало нового дня, когда на горизонте показалось небольшое селение, все, что осталось от некогда цветущей столицы хазарского каганата.

Из густых и высоких камышей стаями поднимались чирки, чибисы, утки. Но открывающаяся красота больше не волновала княжича.

Ожидание чего-то, просто так одними словами необъяснимого, бурно гнало и будоражило его молодую кровь.

Подошли они к полуразвалившимся, сгнившим от времени останкам того, что в прежние времена гордо именовалось причалом и составляло часть огромной гавани тогдашней столицы мира.

С трудом пришвартовались, скинули на землю узкие сходни.

В сопровождении нескольких воинов Абдулла-ага, Глеб и старый слуга Насыр отправились на поиски.

Не останавливаясь и не обращая внимания на снующих чумазых маленьких ребятишек, голоштанных и босоногих, нагло цепляющихся за края одежды, протягивающих грязные руки, выпрашивающих подачку, они прошли мимо жалких лачуг, то тут, то там выросших из темной воды, поставленных на деревянные сваи, покрытых побуревшим камышом…

На их пути попадались остатки того, что раньше гордилось своим величием. Фундаменты когда-то роскошных зданий были растащены по камешку. Кругом царило страшное запустение.

Лишь крысы по-хозяйски выглядывали, нагло смотрели им в глаза, провожали своим взглядом горящих нездоровым огнем глаз.

И вот княжич растерянно оглянулся. Разве может тут жить человек? Заметив смятенное движение своего спутника, купец усмехнулся:

– Люди, мой дорогой кунак, живут везде, даже в этих трущобах, где, кроме вечно голодных крыс, казалось бы, другим тварям делать нечего.

В низкой лачуге, убого выстроенной из больших, плохо подогнанных камней, кое-где местами густо замазанных красной глиной, смешанной с конским навозом, где от зияющих дыр оставались лишь узкие щелочки, на деревянном топчане сидел седой и древний, как сам их мир, старик. Его незрячие глаза неподвижно уставились на вход в жилище.

– Салам, Гаджи-Гасан, – приветствовал его купец. – Это я, Абдулла. Я привез тебе провизию.

– Ходай, наш всемогущий Бог, воздаст тебе за твою заботу о нищем старике, – мелко трясущаяся рука с жадностью приняла кусок лепешки.

– Когда ты ел в последний раз? – корабельщик внимательно осмотрел жилище, пустые полки, а на них ни единой крошки.

Зато во всех углах зияли дыры, прорытые вездесущими крысами. Не они ли начисто подметали все остающееся за хозяином…

– Два дня назад внук забегал, – прошамкал чуть повеселевший дед, почувствовавший вкус хлеба, – оставил немного еды. Им самим еды не хватает. Раньше к нам больше народу заглядывало. Я рассказывал им про то, как погибла наша страна. Нынче никого это не интересует.

– Сколько тебе лет, почтенный старик? – участливо спросил княжич.

– Говорят, – старец многозначительно поднял указательный палец кверху, – что мне больше ста лет. Может, и ошибаются. Последний раз я женился, когда мне пошел восьмой десяток. Лет тридцать с того прошло.

Приехавшим издалека его гостям показалось, что они ослышались. Может, все дело было в том, что этот старый огрызок просто не в ладах со счетом? За древностью лет в мозгах у него все перемешалось…

– Ты женился в столь почтенном возрасте?

– У меня был свой дом, – старик важно надулся. – В нем нужна была хозяйка. Потом уже он сгорел. В огне погибла жена, а от горя ослепли мои глаза. У нас родились две дочки. Сынок одной из дочек иногда и прибегает. Не помню, от какой. Столько детей держал я на своих руках и детей своих внуков. Потом пошли дети внуков и внуки их внуков…

– Скажи-ка, Гаджи-Гасан, – купец грубовато перебил нескончаемое перечисление, – куда делся народ хуннов? Ты слышал о таком народе?

На бледных губах немощного старика появилась слабая улыбка. Они чуть приоткрылись и скупо показали беззубый рот с розовыми деснами, которыми, видно, бедный и несчастный человек пережевывал всю пищу.

– Слышал ли я о таком народе? – голова его горделиво выпрямилась. – Это я, Гаджи-Гасан, прямой потомок Ашина?! Меня еще спрашивают!

– Скажи, почтенный Гаджи-Гасан, – вкрадчиво, чтобы еще чем-то не обидеть странного старика, спросил Глеб, – кто такой этот Ашин? Открой нам глаза на его происхождение.

Очень обходительные слова гостя, пришедшего вместе с грубоватым корабельщиком, растопили душу старика, и голос его смягчился:

– Хорошо, путник, я расскажу тебе. Только смочу свой рот глотком вина и запью им лепешку, принесенную вами.

Нисколько не торопясь, старик, словно он испытывал терпение своих гостей, неспешно отламывал от лепешки небольшие кусочки, тщательно их пережевывал, смакуя, запивал терпким виноградным вином…

На лице старого слуги уже начали проявляться признаки нетерпения, но немало времени прошло, пока Гаджи-Гасан не приступил к рассказу.

– Вождь великого народа хуннов, – медленно и торжественно начал он, – умер на середине пятого столетия нового времени и был сожжен на огромном поминальном костре…

Надувшийся гордостью рассказчик, закрыв глаза, вытянул руку и…

– Нам сказали, – Абдулла-ага перебил старика, – что хрустальный гроб с его телом опустили в воды Дуная.

– Про то, верно, рассказали вам на горе Урака? – усмешка исказила ссохшийся рот. – Гаук немного вам приврал. Аттилу – человека с Итиля сожгли на костре, а прах развеяли по ветру. Кто-то мрачно пошутил о том, что также прахом пойдут и все его труды. И предсказание вскоре сбылось. Вожди хуннов, позабыв о единстве, потеряв весь разум, начали воевать между собой. И все завоеванные ими народы разом выступили против хуннов, желая отомстить им за свою попранную свободу…

Безусые юноши взяли в свои руки острые мечи, чтобы отомстить за своих погибших отцов, за своих поруганных матерей и невест…

Старики, отогнав свою одолевшую их немощь, поднялись, чтобы отомстить за своих детей и внуков…

Матери, отняв от своих грудей голодных младенцев, униженные и оскорбленные, встали, чтобы отомстить за своих убитых мужей и детей, за свою поруганную честь…

В своем горячем желании отомстить угнетаемые племена и народы были страшны и неудержимы. Где бы ни оказывался хунн, его убивали.

Жены, насильно взятые из чужих племен, без жалости убивали своих мужей, кололи прижитых от них, еще малых, детей. Объединенные силы многих народов гнались за хуннами и повсюду убивали их.

Спасаясь бегством, остатки великого народа спешно уходили назад, на далекую родину. Но их везде настигали, и пощады не было никому…

– Никто не уцелел? – вздох сожаления вырвался из груди княжича.

Его лицо источало разочарование. Стоило им столько плыть, чтобы узнать, что все их поиски снова ни к чему не привели.

– Выжил один десятилетний мальчик. Враги, издеваясь и глумясь над бедным ребенком, отрубили ему одну руку, другую, отсекли по одной и обе ноги, оттащили в болото возле высоких гор и бросили на растерзание диким зверям. Неудержимые в своей жестокой мести, они горячо желали продлить мучения и агонию последнего человека из ненавистного им народа хуннов…

…Тяжелые шаги торжествующих палачей удалились, затих хруст камней под их сапогами, и мальчик открыл глаза. Высоко в небе кружил коршун-стервятник, высматривал себе очередную добычу. Скоро хищник заметит его, неподвижно лежавшего на открытой площадке, опустится и первым делом выклюет глаза, потом сердце, не спеша, довершит подлое дело, начатое беспощадными преследователями…

Молодая волчица стояла неподалеку на высоком гребне. Она хорошо слышала удаляющиеся шаги. Ее поднятый вверх нос чутко ловил слабый ветерок, доносящий до нее дразнящий запах теплой крови.

Совсем рядом терпеливо ждала ее добыча. Хищно ощерившись, она побежала на запах, который с каждым шагом все усиливался. Нет, она не ошиблась и шла по верному пути…

Увидев направленные на него в упор зеленоватые глаза и уловив тяжелое учащенное дыхание зверя, мальчик приготовился к неминуемой смерти и закрыл глаза. Чего зверюга ждет и, урча, не рвет его на куски?

Вот и придет конец всем его мучениям. Наконец, придет избавление от невыносимой боли. Скорее, скорее…

Показав свои острые клыки, волчица облизнулась и подошла ближе. Жадно лизнула кровоточащую рану. Сладка и вкусна человеческая кровь.

Взгляд неожиданно упал на раскрытую грудь, на которой виднелось подвешенное на шелковом шнурке кольцо с таинственной надписью на нем. Это-то и остановило хищницу.

Нечто подобное однажды рассказывала ей мать-волчица. О том, что в давние-давние времена жил человек, который стал царем для людей, для зверей и птиц. Он понимал их язык, умел писать понятными им знаками. Молодая самка протянула мордочку и разобрала:

«Всяк проходящий мимо должен помочь тому, кто носит на себе это кольцо, чтобы благословенный род его никогда не пресекся…».

Торчком встали острые уши. Чуткий нос поднялся по ветру. Зоркие глаза устремились вдаль через огромное пространство и время. Помогая себе всеми органами зрения и обоняния, напряглась молодая самка, вспоминая все то, что слышала раньше о великом царе Соломоне…

Не доверяя своей памяти, почтеннейший дервиш положил перед собой древний свиток и время от времени пробегал по нему глазами:

«За то, что ты не просил себе долгой жизни, не просил себе богатства и не просил себе душ врагов, но просил мудрости, то вот я делаю все по слову твоему. Вот я даю тебе сердце мудрое и разумное, так что, тебе подобного не было прежде тебя, после тебя не восстанет подобный тебе».

Так сказал Соломону Бог, и по слову его познал царь составление мира и действие стихий, постиг начало, конец и середину времен, проник в тайну вечного волнообразного и кругового возвращения событий; у астрономов Библоса, Акры, Саргона, Борсиппы и Ниневии научился Соломон следить за изменением расположения звезд и за годовыми кругами. Знал он естество всех животных и угадывал чувства зверей. Понимал он происхождение и направление ветров, различные свойства растений и силу целебных трав.

Тайные помыслы в сердце человеческом – глубокая вода. Но и их умел вычерпывать мудрый царь. В словах и голосе, в глазах, в движениях рук также ясно читал он самые сокровенные тайны душ, как буквы в открытой книге. И потому со всех концов Палестины приходило к нему великое множество людей, прося суда, совета, помощи, разрешения спора и также за разгадкой непонятных предзнаменований и снов. И дивились люди глубине и тонкости ответов Соломоновых.

Три тысячи притчей сочинил Соломон и тысячу и пять песен.

Диктовал их двум искусным и быстрым писцам, Елихоферу и Ахии, сыновьям Сивы, и потом сам сличал написанное обоими. Всегда облекал он свои мысли изящными выражениями потому, что золотому яблоку в чаше из прозрачного сардоникса подобно слово, сказанное умело, и также потому, что слова мудрые остры, как иглы, крепки, как вбитые гвозди, и составители их все от единого пастыря.

«Слово – искра в движении сердца», – так говорил царь. И была эта мудрость Соломона выше мудрости всех сынов Востока и всей мудрости египтян. Был он мудрее и Ефана Езрахитянина, и Емана, и Хилколы, и Додры, сыновей Махола.

Но он уже начинал тяготиться красотой обыкновенной человеческой мудрости, и не имела она в глазах его прежней своей цены. Беспокойным и пытливым умом жаждал он высшей мудрости, которую Господь имел на своем пути прежде всех своих созданий искони, прежде бытия земли, той самой мудрости, которая была при нем великой художницей, когда он проводил круговую черту по лицу бездны. Искал упорно ее Соломон, но все не находил.

Изучил внимательно еврейский царь все учения магов халдейских и ниневийских, науку астрологов из Абидоса, Саиса и Мемфиса. Вник он в тайны волхвов, мистагогов и эпоптов ассирийских, и прорицателей из Бактры и Персеполя и вскоре с горечью и разочарованием убедился, что облеченные таинственностью знания их были обыкновенными знаниями человеческими. Ничего сверхъестественного в них он не нашел.

Также искал он мудрости в тайнодействиях всех древних языческих верований, потому посещал капища и приносил жертвы: Ваалу-Либанону могущественному и тому, кого чтили многие под именем Мелькарта, Бога созидания и разрушения, покровителя мореплавания, в Сидоне…

Его называли Аммоном в оазисе Сивах, где идол его кивал головой, указывая пути праздничным шествиям, Болом у халдеев, Молохом у хананеев. Царь поклонялся грозной и сладострастной Астарте, имевшей в других храмах имена Иштар, Исаар, Ваальтис, Ашера и Атаргатис…

Изливал он елей и возжигал курение Изиде и Озирису египетским, брату и сестре, соединившимся браком еще в чреве матери своей и там зачавшим бога Гора. А также Деркето, рыбообразной богине тирской, и Анубису с собачьей головой, богу бальзамирования, и вавилонскому Оанну, и филистимскому Дагону… и мрачной Киббеле, и халдейскому Ору – богу вечного огня, и таинственной Омороге – праматери богов, которую Бэл рассек на две части, создав из них небо и землю, а из головы – людей. Поклонялся царь еще богине Атанаис, в честь которой девушки Финикии, Лидии, Армении и Персии отдавали прохожим свое тело, как священную жертву, на пороге храмов…

Заметив наполовину раскрывшийся от изумления мальчишеский рот, изловчившись, Айша слегка пристукнула малая ладошкой по затылку.

Часто-часто заморгали обиженные реснички, но и они моментально пришли в совершенное спокойствие, как и все остальные, зачарованные рассказом о человеке, о чьем могуществе все слышали, но, кроме сказок, больше ничего не ведали…

Приближающийся вечер быстро опускающимися серыми сумерками возвестил о скором наступлении ночи, и Суюм взмахом руки отпустила всех из гостиной, попросив почтенного дервиша задержаться всего-то на пару-другую слов.