Loe raamatut: «Апокалипсис»

1

Помню.

Отчётливо.

Тот день.

Нас, перворядцев, поставили перед эшафотом. Надо было пройти испытание – не оторвать взгляд от точки, когда дирижёр произнесёт: достоин смерти. Я не справился. Меня отчислили из школы охранителей. Всех подвёл. И родителей, и однокашников, и самое главное – я не оправдал надежд Солнцеликого.

Приятной вибрацией в мочке каждому гражданину сообщалось о скором начале наисвященнейшего ритуала в Новом Эдеме: казнь предателя.

В течение пяти минут гражданину надлежало найти ближайший телеэкран и ждать начала трансляции. Телеэкраны были в шаговой доступности из любой точки нашего государства. В магазинах, в общественном транспорте, на рабочих местах – везде бликовали плоские эллипсы. По госпрограмме «Правда в каждый дом» эллипсы были установлены в каждом доме, в каждом личном транспорте. На улице каждый столб, каждая остановка, каждый рекламный баннер был обременён государственным эллипсом. Если гражданин понимал, что не успевает к телеэкрану, то мог подойти на улице к ближайшему синтетику. Тот посредством глаза проецировал трансляцию на квадрат под ногами. Никаких оправданий не могло быть: государство сверх возможного обеспечило участие каждого гражданина в ритуале. Гражданин обязан был находиться у телеэкрана и в течение двух минут сорока двух секунд не отрывая глаз смотреть трансляцию с места казни. Участие в ритуале было прописано в главной книге Нового Эдема – в Книге Закона.

Если по каким-то причинам гражданин не оказывался вовремя у экрана, правое ухо эдемца превращалось в кровавые лохмотья – взрывался микрочип в мочке.

Одноухих в Эдеме было довольно много.

Человек склонен к совершению ошибок, даже если уведомлен о серьезном наказании.

Одноухие были самыми дисциплинированными и законопослушными гражданами. Потеря одного уха на всю оставшуюся жизнь отбивала у эдемца желание пропускать время ритуала. Одноухие раньше всех облепляли эллипсы и приковывали к экранам свои взгляды. В минуты трансляции на их лицах брезжила блаженная полуулыбка, чем-то похожая на улыбку Джоконды, богини древних. Одноухие стояли изваяниями, будто на время трансляции принесенными из каких-то музейных запасников.

Одноухие зачастую были однообразно одеты, внутри их сообщества существовал определенный дресс-код. Одноухие вели себя тихо, старались лишний раз не отсвечивать в общественных местах. В большинстве своем были неразговорчивыми, угрюмыми, держались особняком. Они не были изгоями. Нисколько. Любой, даже незначительный, намёк на дискриминацию одноухого гражданина наказывался большим штрафом. Одноухие хоть и были внешне неприступными, при общении являли приветливость, коммуникабельность и вполне себе стандартные жизненные ориентиры среднестатистического эдемца.

Одноухие по праву считались опорой государства. Потому как именно нарушитель закона, идущий по пути исправления, особенно нуждается в сильном государстве.

Безухих в Эдеме не было вовсе. Разрыв второго уха был сопряжён с лишением свободы. Гражданин отправлялся в тюрьму на пожизненный срок. Другого срока не предусматривалось. Тюрьма – это на всю жизнь.

В наказание за не пройденное испытание меня с родителями переселили из сектора Солнца в сектор «Э». Для родителей переселение стало пожизненным – им запрещалось покидать пределы ссыльного сектора. Мне по достижении совершеннолетия разрешили вернуться в сектор Солнца. В таком решении заключалась великая мудрость Солнцеликого – молодому поколению всегда предоставлялся второй шанс.

Данным шансом я не преминул воспользоваться и по достижении совершеннолетия вернулся в сектор Солнца, чтобы поступать в один из лучших вузов. В секторе «Э» тоже были различные институты и университеты, но с отчислением из школы охранителей мои амбиции не иссякли. Наоборот, я был намерен доказать эдемцам и самому себе, что мое успешное обучение в самой престижной школе не было случайностью. Не было случайностью и моё попадание в лучшие из лучших – в группу перворядцев. После успешного окончания эталонной гимназии в секторе «Э», я без особых усилий поступил в Солнечный Государственный Университет, самый престижный вуз Нового Эдема.

От моей подростковой оплошности пострадал прежде всего мой отец. После моего провала на казни предателя отца уволили из института мнемонических технологий, лишили звания доктора антропологических наук. Ему было запрещено впредь работать в образовательной системе. Также он лишился золотого уровня доступа. Бронзовый уровень, который отец получил взамен, не позволял даже питаться в ресторанах с эмблемой Солнцеграда и передвигаться на монорельсбусе.

В тот день отец поздно вернулся домой. Он обнял маму и заплакал. Я стоял за дверью в своей комнате, через узкую щелку наблюдал за происходящим. И тоже плакал.

Отец был очень расстроенным. Его вызывали в департамент штрафной медицины. Тогда я не расслышал для чего. Но позже, уже в годы студенчества, я узнал подробности. Мы с отцом ходили в куртизанскую баню, где я впервые увидел у отца длинный шрам сбоку, под рёбрами.

– Отец, откуда это?

– Помнишь тот день, сынок? – отец сжался, сделался грустным.

– Помню, папа. Помню в деталях. Я помню всё. Всё до мельчайших подробностей.

– Я в тот день вернулся домой поздно. Ты наверное спал уже. Вернулся из департамента штрафной медицины. У меня… в качестве штрафа… изъяли почку… – отец поджал губы, тяжело сглотнул. – Сказали: для нужд Солнцеграда. Операцию сделали быстро, почку вынули качественно. Наложили косметический шов. Ну ты сам видишь: почти незаметен. – Отец провел рукой по шраму. – С годами только растянулся немного.

– Как же так, папа? Почему ты не написал жалобу в канцелярию Солнцеликого. Это незаконное изъятие. Органы только у «медных» можно изымать.

В тот момент мне впервые стало стыдно. Во мне пробудилась совесть. Раньше я о ней имел весьма смутное представление. О наличии совести у человека рассказывали на уроках «Духовные рудименты хомосапиенса». Такие понятия как честь, любовь, отвага тоже разбирались на тех уроках.

– Я тогда испугался. Подумал: лучше отдать почку, чем навредить тебе и маме. – Папа растерянно осмотрелся.

– Отец, ну почему ты не написал? Солнцеликий непременно бы разобрался.

– Ладно, сынок, не будем больше об этом. Лучше посмотри, какая красавица тебя ждёт. – Папа мило улыбнулся и поворотом головы указал на дверной проем, соединявший раздевалку с комнатой сношений. – Первый опыт на всю жизнь запоминается.

В проёме стояла обнаженная очень красивая девушка. Она поманила меня рукой и скрылась за косяком. Я всем телом почувствовал, как во мне пробудилась мужская сила.

– Папа, ты чего? Она же уйму нулей стоит.

– Люк, сынок, это твой первый опыт. Я не мог иначе. С нулями я разберусь. Нули, как говорили древние, дело наживное. Смелей, Люк, смелей. Будь молодцом. Живи и наслаждайся.

Я волнительно вздохнул и скрылся в темной комнате.

Получение первого опыта было одним из ключевых событий в жизни юноши. Каждый уважающий себя отец должен был организовать для сына первый опыт. Результат первого опыта играл важную роль в дальнейших отношениях с противоположным полом.

Приличная девушка, прежде чем вступить в отношения с парнем, узнавала про наличие у него первого опыта. Быть первой у парня означало стать шлюхой. У любого приличного юноши первый секс должен был быть только за нули. Ещё лучше, если опыт секса за нули был многократным. С такими индивидами девушки вступали в половую связь с большей охотой. Такая связь считалась самой надёжной. Девушка понимала, что парень хочет ее не только ради секса, но ради чего-то большего. К тому же многократный опыт партнёра исключал во время соития какие-либо превратности и злоупотребления. На первом свидании девушка могла проверить через чип доступа (приложить свой ноготь к ногтю потенциального партнёра) наличие первого опыта и оценку за него. Парень, который отказывался поделиться данной информацией, вызывал у девушки недоверие: или опыта нет, или оценка низкая.

Я получил девять из десяти. Куртизанка с красной лицензией высоко оценила мои способности.

Красную лицензию получали те куртизанки, которые оказывали услуги только в государственных банях, не совершали выезды на дом и обслуживались в клиниках синтетической медицины с эмблемой Солнцеграда. Такие представительницы древнейшей профессии имели серебряный уровень доступа, имели квоты на замену почек, желудка и сисек. Могли также по льготе выбрать максимально возможную комбинацию цветов кожи – четырёхчастную. Луиза Кентерберийская, моя партнёрша по первому опыту, была трехцветной. Всё, что ниже пояса, у неё было красным, живот, грудь и руки шоколадного цвета, шея и лицо были цвета белой луны. Ещё одна привилегия была у «красных» куртизанок – раз в год в департаменте вразумления они могли совершенно бесплатно выписать любую книгу в бумаге.

Отец мог не заморачиваться, не тратить нули на мой первый опыт. Достаточно было обратиться в департамент социальной поддержки, и мне бы для прохождения первого опыта назначили штатную куртизанку с синей лицензией. Тогда бы мой первый секс случился с девушкой по вызову. Это не плохо. И на оценке это бы никак не отразилось. Но само осознание того, что я трахался с одной из лучших куртизанок Нового Эдема, давало мне определённую уверенность в себе. Отец это хорошо понимал. Он искренне желал, чтобы я был счастливым и успешным. Во всех сферах жизни.

С девятью баллами от самой Луизы Кентерберийской я мог рассчитывать на серьезные отношения с серьезной девушкой.

Если бы я прошел испытание на казни предателя, стал бы самым молодым из когда-либо его проходивших. Выдержавший испытание перворядец получал золотой уровень доступа и автоматически становился членом Солнцеграда. Перворядцы как правило занимали самые высокие должности и имели статус особо приближенных к телу Солнцеликого. Каждый эдемец желал бы оказаться в числе перворядцев. Перворядцам завидовали. Мне завидовали все, кого я знал. Даже родители. А я не справился. Всего лишь надо было удерживать взгляд на точке, которая была нарисована на боковине эшафота. У каждого перворядца была своя такая точка. В момент произнесения дирижёром вердикта «достоин смерти» приводился в действие механизм квартета (так называлось орудие казни). Телекамеры были наведены на лица перворядцев. Все жители Нового Эдема смотрели на нас, смотрели на меня. Видели реакцию каждого из нас. Видели и мою реакцию.

Я отвёл глаза от точки и посмотрел на лицо предателя.

Через четыре секунды голова предателя скатывалась по специальному желобу в руки дирижёра и демонстрировалась им на камеру. Каждый эдемец видел эту голову, все эллипсы государства крупным планом транслировали предсмертную мимику преступника.

Не знаю, какое выражение лица показывали эллипсы, но что лицо выражало за четыре секунды до смерти, я помню отчётливо. Оно выражало абсолютную отрешённость от всего, что происходило вокруг. За четыре секунды на лице предателя не пришла в движение ни одна мускула. Глаза его были потухшими, словно уже умершими. Только губы двигались – предатель что-то произнес перед смертью. Он будто почувствовал на себе мой взгляд и решил поделиться со мной своими предсмертными мыслями.

2

Верхние воздушные потоки шерудили пышные кроны деревьев. Многоцветие под деревьями колыхалось от нижних потоков. Дрессированные птицы чирикали непонятные песни. Насекомые-опылители суетились над клумбами, будто не могли определиться, с какой стороны приблизиться к цветам.

На клумбах работали синтетики: вырывали сорняки, взрыхляли и поливали землю, увлажняли лепестки цветов. Я сидел на двухместной скамье и ждал своего друга – Гриню.

Гриня – единственный однокашник, который продолжил общаться со мной после моего отчисления из школы охранителей. Только он, полноватый блондин с ямочкой на подбородке, с выпуклыми карими глазищами, антимодными очками на носу и по непонятной причине асимметрично торчащими ушами, к тому же сноб, педант и ботаник, подошёл ко мне и сказал: «Когда вернёшься в сектор Солнца, встретимся». Пока я жил в секторе «Э», мы связывались по эллипсфону, переписывались.

Гриня сдержал слово. Мы встретились в первый же день моего возвращения в сектор Солнца. Человек, который ненавидел меня всем своим существом, не раз подставлял меня, чинил пакости исподтишка, сделался моим другом. Мне поначалу было непонятно, зачем он общался со мной. Но через какое-то время я понял: нас по большому счёту связывали всего два обстоятельства.

Первое заключалось в том, что Гриня всякий раз при встрече любил меня пожурить. Мол, если бы он прошел отбор в перворядцы, то точно бы справился с испытанием. Гриня смотрел на меня с видом несомненного превосходства и всегда после сказанного предавался безудержному смеху. Спустя несколько минут, когда смех прекращался, Гриня по-дружески хватал меня за плечо и просил не воспринимать всё им сказанное всерьёз.

Второе обстоятельство было куда более весомым. Оно послужило поводом для нашей очередной встречи. Я сообщил Грине, что наша встреча будет касаться последних слов предателя.

В зелёную зону я пришёл раньше условленного времени. Гриня должен был подойти ровно через двадцать минут. Пока что я сидел один и наблюдал за работой синтетиков. Контактировать с землёй можно было только синтетическим робомашинам. Человеку прикасаться к земле запрещалось под страхом смертной казни. От соприкосновения с черной субстанцией человек заражался землеедством – страшным вирусом, который превратил почти всех людей в чудовищ. Вирус, как нам рассказывали на уроках истории землеедства, поражал организм за две минуты сорок две секунды.

В первые две минуты заражение никак не проявлялось. После же тело начинало покрываться черными пятнами, кожа пузырилась, волосы выпадали, глаза вылезали из орбит. Человек превращался в черный безобразный сгусток из плоти и крови. Заражённый начинал безудержно поглощать грунт, нападать на других людей с целью обмазать их землёй и тем самым передать вирус.

Однажды мне довелось быть свидетелем приступа землеедства. Это произошло в зелёной зоне. Я сидел напротив клумбы, в нескольких шагах от неё. Недалеко от меня, непосредственно у клумбы, на одноместной скамье сидел человек – ничем особо не примечательный эдемец. Я даже не помню, во что он был одет – настолько он был непримечателен. Помню только его уровень доступа – золотой, соответствующим блеском переливались его указательные пальцы.

Сначала эдемец просто сидел: смотрел и дышал. Впрочем как и все остальные, кто приходил в зелёную зону один. Одному можно было только смотреть и дышать, дышать и смотреть. Даже читать запрещалось. Согласно исследованиям Высшего института медицины, чтение сопровождаемое вдыханием зелени плохо влияло на мозг. Прогуливаться по зелёной зоне тоже запрещалось. Разрешалось только дойти от входа до забронированной скамьи и обратно.

Через непродолжительное время гражданин стал являть странные телодвижения. Сначала он медленно запрокинул голову. Потом резко опустил её и подался тазом вперёд. Потом встал на ноги и тут же плюхнулся обратно на скамью. Глаза эдемца выражали решимость и отчаяние. На пару минут гражданин успокоился, пришёл в норму. Дальнейшие его действия стали для меня неожиданностью.

Мужчина неторопливо встал, вальяжно подошёл к клумбе, сложился вдвое, воткнулся коленями в грунт. Погрузил в землю руки. Потом большими порциями начал зачерпывать грунт и обмазывать им свои лицо, шею, грудь. Меня поразило спокойствие, с которым он всё это проделывал.

Наказание несчастного последовало незамедлительно. Двое ближайших синтетиков подбежали к преступнику, схватили его, оттащили на ближайший активный квадрат. Квадрат открылся и поглотил новоявленного землееда.

Под квадратом преступник попадал в капсулу, где перемалывался до состояния однородного месива. В получившийся фарш добавляли присадку усвояемости и отправляли на колбасный завод. Маленькие колбаски из человечины подавались на завтрак в высоких кабинетах Солнцеграда. Хоть какая-то польза от этих тварей. Мудрость Солнцеликого не могла не вызывать восхищение.

Гриню я заметил через прозрачный забор задолго до входа в зелёную зону. Друг был одет вызывающе, неизменно стильно: ядовито-желтая куртка с глянцевым серебрящимся воротником, лакированные под малахит полубрюки с ромбовидными штанинами, на ногах остроносые позолоченные туфли с торчащими в изгибе языками. Гриня шел походкой счастливого состоятельного эдемца – имитировал неспешность, быстро переставляя ноги. Как никто другой он знал главное условие успешности: быстро ходишь – быстро богатеешь. Гриня следовал данной формуле всегда, и когда шел на деловую встречу, и когда шел побалакать с лучшим другом. Неизменной также была его глянцевая, не сходящая с лица наверное даже во сне, белозубая улыбка.

Гриня вошёл воротами в зелёную зону. Наверняка перед входом, как любитель чего-нибудь почитать, он кинул взгляд на цитату из книги Солнцеликого «Последняя битва с землеедами», которая красовалась над входом объемными вычурными буквами: «Помни, эдемец: земля – зло. Но даже такое абсолютное зло как земля может послужить на благо человеку».

На территории зелёной зоны за Гриней двинулись двое синтетиков. Они синхронно отделились от себе подобных, стройно стоявших неподвижно рядами у забора. Синтетики не отставали от Грини, шли в пяти шагах от него. Сопровождение синтетиками гражданина с уровнем доступа выше, чем у контингента, для которого была предназначена посещаемая им зелёная зона, было прописано в Книге Закона. У Грини был золотой.

Золотой уровень мой друг получил после блестящего окончания школы охранителей. Он единственный в потоке окончил с тремя золотыми медалями: медаль за ум, медаль за чувства и медаль за тело. Все три медали были заслуженными. Гриня был одним из интеллектуальных столпов школы: безупречная эрудиция, незаурядные аналитические способности, развитая фантазия. Неповторимое обаяние позволило ему набрать наибольшее количество голосов девичьей половины школьного сообщества в конкурсе «Живи чувствами». Медаль за тело вручалась не за атлетическую форму и не за спортивные достижения, а за здоровый образ жизни, за умение оберегать своё тело от болезней и травм, а также за грамотное использование мужской косметики. Гриня действительно выглядел великолепно, с какой стороны ни посмотри. Аккуратная полнота только подчеркивала достоинства его образа.

Ещё одна награда полагалась за беспрецедентно успешное окончание школы охранителей – переселение в Солнцеград. Гриня отказался. Позже он так объяснил мне свое решение: лучше быть принцем внизу, чем непонятно кем наверху. Данное объяснение вполне походило на истину. Но с самого начала я понимал, что не только и не столько эта причина была главной. Главной была та, которая послужила нашей очередной встрече.

– Здорова, Люк! – Гриня протянул мне свою правую руку, я прихватил её и поцеловал тыльную сторону ладони (всего лишь формальность, по этикету гражданину низшего уровня надлежало выказать таким образом уважение к гражданину высшего уровня, я старался об этом не задумываться).

– Здорова! Вот объясни мне, друг, зачем это нужно? – я по привычке начал разговор с вопроса.

– Ты о чём? – Гриня поправил очки на носу, присел на скамью. Несколькими короткими телодвижениями нашёл для себя удобное положение в седалище из ультрамягкого пластика. – Ну и дерьмовые же у вас, у серебряных, скамьи! Пора бы вам коллективную жалобу накатать в департамент благоустройства. То ли дело в наших зелёных зонах – современные, из пробкового дерева, с оптимальной жёсткостью. – Несмотря на недовольство, с лица Грини не сходил глянцевый оптимизм.

– Зачем что-то писать! Скоро их итак заменят, как раз таки на пробковые, притащат с ваших зелёных зон. Эта, кстати, тоже у вас, у золотых, где-то была присобачена.

– Ладно, как любили говорить древние, проехали. О чем ты хотел спросить?

– Говорю же: зачем двоих синтиков приставляют сопровождать? Одного разве недостаточно было бы?

– Тебя реально это волнует? Люк, дружеский совет: не задавайся подобными вопросами. – Гриня заулыбался ещё ярче, хотя мне казалось, что ярче уже некуда.

– Я исключительно о целесообразности пекусь. Об экономии синтетиков. Не вижу смысла. – На этих словах я поменял позу «прямые ноги» на позу «нога на ногу».

– Ты не видишь, а Солнцеликий видит. Он мудрее и выше нас – ему виднее.

– Да я и не сомневаюсь в мудрости Солнцеликого. Как бы сказал древний: не дай боже́. Просто, по-моему, это сущая глупость. – Последнее слово я произнес быстро, можно сказать выплюнул его изо рта.

– Люк, что-то я в толк не возьму, ты на штраф нарываешься? По идее у наших синтетических братьев глаза давно должны были жёлтым замаячить. Но, как я вижу, – Гриня делано посмотрел на синтетиков, – их пешки зеленее зелёного. Что на это скажешь, дружище?

Я ушел в молчание. Потупил глаза. Ерзал в седалище, сверлил взглядом ближайший квадрат.

– Молчишь? Ну молчи, молчи. Только ты не хуже меня знаешь: молчание – серебро, слово – золото. Молчанием куются предатели. Помнишь такие слова из книги «Последняя битва с землеедами»? – Гриня пригладил два ирокеза на своей голове (своими ирокезами друг, как он сам неоднократно повторял, дорожил больше, чем своей головой, поэтому я всегда с маниакальной внимательностью наблюдал за тем, что Гриня делает с причёской), поправил серебристый ворот, передёрнул правую штанину.

Я продолжал молчать. Собирался с мыслями. Сосредоточивался. Гриня наверняка догадывался, что выдерживаю молчание неспроста.

– Соберёшься открыть рот, не забудь, что ты не один. Следи за тем, что говоришь. Помни, дружище, на штраф попадает не только сказавший, но и услышавший. – Гриня передёрнул левую штанину. – Конечно услышавший платит намного меньше, но всё же. Тебе может и не жалко нулей – их у тебя не особо и много. А мне нули ещё в жизни пригодятся. Я, сам знаешь, сторонник полноценного образа жизни. Со всеми ее радостями и курьёзами, со всеми её наслаждениями и страстями. Если и двигаться к неминуемому – к смерти – то со всевозможными приключениями. Мы живём на клочке планеты, чудом и мудростью Солнцеликого не пораженного землеедством. Да, мы узники этой гигантской капсулы. Но узники, которым доступно все разнообразие спасённого от неизлечимой заразы. Лучше прожить и умереть узником, испробовав всё, что тебе доступно, чем быть там, за куполом, и бесконечно перерабатывать через себя землю. Бесконечно жрать и бесконечно выблёвывать. Жрать и выблёвывать. Только представь этот ужас, Люк: жрать и выблёвывать, жрать и выблёвывать. И так – без конца. Пока, или другая зараза ни прикончит, или… сука!… пока вселенная вновь ни сожмется для перерождения. И тогда всем конец. – Гриня передёрнул обе штанины. Полубрюки явно были неудобными. Но придерживаться антимодного тренда Гриня начал ещё в младших классах школы охранителей. Как-то вразумить его по этому поводу я даже не пытался.

– Я расшифровал последние слова предателя.

Повисла пауза. Гриня медленно наполнил грудь воздухом. Затем ещё медленнее выдавил воздух обратно, наружу. Лицо друга покрылось всевозможными оттенками красного, являя вовне интеллектуальный зуд, начавшийся в его пытливой голове.

– Ты спросил, почему у синтиков глаза остались гореть зелёным, почему не загорелись предупреждающим жёлтым после сказанного мною слова «глупость»? Да потому, Гриня, что на букве «п» я немного иначе сложил губы.

– Так, так, дружище, дак ты у нас…

Мы не сговариваясь одновременно посмотрели на синтетиков, потом друг на друга. К белозубому оптимизму на лице Грини присоединился ехидный прищур. Друг смотрел на меня из-под очков и еле заметно кивал. В ответ я почесал подбородок и загадочно закинул глаза кверху. Мы поняли друг друга. Я сделал попытку обмануть алгоритм в глазах у синтетиков и эта попытка удалась. Теперь мне оставалось собраться с духом и сообщить то, ради чего мы встретились.