Loe raamatut: «Политика и хронотоп. Фактор времени и пространства в политических процессах»

РЕЦЕНЗЕНТЫ:

О.В. Гаман-Голутвина, кандидат философских наук, доктор политических наук, член-корреспондент РАН, Президент Российской ассоциации политической науки

А.А. Куртов, вице-президент Российской ассоциации политических консультантов (РАПК)

© Романов Р.Н., 2024

© Книжный мир, 2024

© ИП Лобанова О.В., 2024

Политика, предопределенная культурным опытом
Вместо предисловия

В периоды войн, социальных катаклизмов и политических столкновений всегда – словно бы из ниоткуда, вдруг – в общественный дискурс мощным потоком врывается история, обостряется коллективная память, становятся политическим фактором места и дела давно минувших дней. Причём неважно, связаны трудные времена с политическим кризисом и выборами в отдельно взятом регионе или внутренние проблемы становятся вызовом и рисками для целой страны. Внезапно остро встают вопросы идентичности, пути, смыслов, а вековые предки и герои оживают и вливаются в ряды участников современных политических дискуссий. Коллективная этническая память актуализируется в пространстве кризисной ситуации как алгоритм, схема восприятия происходящего. Не только и зачастую не столько для политиков, сколько для масс, миллионов обывателей, связанных общей культурой, родством и судьбой. Вчера ещё просто сказка, анекдот, семейные и местные предания, подзабытое скучное школьное образование становятся не «просто сказкой, анекдотом…», а ориентиром и вариантом восприятия происходящего, источником стратегий, реакций, оценок.

Очевидно, что кризисная или конфликтная ситуация является лишь спусковым крючком того, что и в «мирной повседневности» находится в нас и подсознательно, без рациональной рефлексии определяет нашу картину мира, задает обыденные модели поведения миллионов людей в измерениях семьи, локальных территорий, страны. Эта наша «культурная кожа», естественная и такая незаметная в нормальных условиях оболочка, первой болезненно реагирует на любые, даже самые безобидные внешние раздражители, которые вторгаются в привычную повседневность и меняют её атмосферу.

В разгар боев за Артёмовск, или Бахмут, в российском сегменте интернета вдруг вспыхнула дискуссия по поводу того, что за город всё же освобождают наши бойцы. Казалось бы, страшные, кровопролитные сражения, город ещё не освобожден, немало других, куда более насущных тем и вопросов вокруг специальной военной операции (СВО). Но нет, масса серьёзных людей и ведущие телеграм-каналы с миллионной аудиторией: «Бахмут или Артёмовск?» Та же полемика вдруг вспыхнула в только что освобожденном Мелитополе по поводу переименования улиц. Можно предположить, что это вывих вооруженного конфликта, следствие войны информационной и многолетней войны киевского режима с общей советской историей. Можно также предположить, что эти споры возникли не в среде «обычных людей», а исключительно в головах идеологизированных и наэлектризованных войной журналистов, активистов и прочих общественно-политических элементов.

Но вот мирный провинциальный городок Таруса Калужской области в мирном 2020 году вдруг сотряс скандал из-за инициативы депутатов (между прочим, в рамках ранее официально принятой стратегии повышения туристической привлекательности) о возвращении улицам исторических названий. Стихийные митинги и несанкционированные уличные акции местных жителей с плакатами «Мы вам не овощи жить на Огородной!» в маленьком городке на Оке. Мгновенно ставший политическим, скандал вышел на федеральный уровень. Можно и тут предположить: не посоветовались, мол, народные избранники с людьми, а тем документы менять, прописку, по кабинетам бегать – сплошные бытовые неудобства…

Но вот смотрим ведущее региональное информагентство «Псковская Лента Новостей» в феврале 2023 года и читаем, как в деревне Хредино Новосельской волости Струго-Красненского района местные жители за три дня собрали 80 подписей против инициативы даже не местной власти, а своего же соседа переименовать деревню в другое, благозвучное название, собрались на сход (общественные слушания) и официально провалили непонятную инициативу. Вот так, на собрание собственников жилья не соберешь и половину подъезда, как ни зови, а тут без всяких управляющих компаний в чистом виде местное сообщество и гражданское самосознание в обычной русской деревеньке! Думается, что в деревнях Тупицыно, Слезы или в уездном городке Пыталово мгновенный «гражданский активизм» был бы точно таким же. Эти примеры – схожие в совершенно разных ситуациях и контекстах: мирных или критических, в городе или поселке – подчеркивают одинаково чувствительную реакцию на прикосновение к такой вроде бы фоновой, неконкретной и зачастую даже не осознаваемой «культурной коже».

Опять же, осознанно или нет, политики используют или опираются на актуальную для своего времени народную картину мира, пытаясь вызвать нужную эмоцию или оценку. Если с этой точки зрения взглянуть на тему, то вдруг открывается бездна связанных с народными эмоциями политических интриг и сериалов политизации добропорядочных граждан: от историй вроде «Волгоград или Сталинград», от конкуренции между соседними регионами и городами внутри регионов, кто древнее и главнее, по русской эксклюзивной формуле «что ни город, то обязательно недопонятая и, почему-то, не признанная столица», от политических плясок вокруг слухов об объединении регионов или волостей или правильных/ неправильных местных памятников вплоть до мифов и легенд про особые места и особую, отличную от официальной, местную историю. Без всяких войн и политических кризисов кандидат в депутаты приходит к людям с важнейшими, как думает, предвыборными программами про их, людей, проблемы, а в итоге всю избирательную кампанию пытается просто стать «своим да нашенским» для местного сообщества, привычной и хоть сколько-то значимой в глазах избирателей частью местного общественного ландшафта. В повседневном лексиконе обывателей целых регионов прочно закрепилось понятие «варяг» в смысле чужого, «Замкадье» и «Москвабад», «у вас в России» (на Дальнем Востоке) и так далее со всеми вытекающими региональными и местными спецификами народной политической картины мира.

То же самое происходит с бездной политизации вокруг национальной истории, героев прошлого, прекрасного/ ужасного СССР (Ленина, Сталина, Хрущёва), прекрасного/ ужасного Николая Второго и «булкохрустов» всякого рода, Ивана Грозного и Петра Великого… Причём полутона или компромиссные оценки никому не нужны – объективность и рациональность оценок не пользуются спросом. Каждый год к 12 июня разворачиваются дискуссии о том, как не прижился День России в России, впрочем, как и День народного единства, кого и что идеализирует фильм «Движение вверх», кого и что очерняют «Зулейха» и «Штрафбат».

Конечно же, социокультурная предопределенность как фактор политических процессов и самой истории давно является предметом исследований философов, историков, культурологов и психологов. Школа «Анналов» (Л. Февр, М. Блок, Ж. Ле Гофф) впервые представила историю не как череду правлений и деяний правителей и героев, но поместила их в зависимость от характера социальных связей, экономики и культуры, духа времени. Ж. Ле Гофф разрабатывает понятие ментальности, опираясь на которое можно понять логику и смыслы событий в том или ином обществе, и которая определяет поступки и реакции, в том числе, на бессознательном уровне. М. Вебер вводит понятие идеальных типов, своего рода культурных матриц, которые имеют ключевое значение в генезисе истории и цивилизации. Психологические школы также оказывают огромное влияние на восприятие темы: история, социология и политика сегодня практически невозможны без инструментария и понятийного аппарата психологии. Термин К. Юнга «архетип» является неотъемлемой составляющей тезауруса современных политических и медиаэкспертов, поскольку именно коллективное бессознательное, архетипы выступают как силы и причины «к повторению тех же самых опытов»¹. Э. Эриксон разрабатывает понятие социальной идентичности, которая включает в себя идентичности этническую, гендерную, профессиональную. От М. Хальбвакса до П. Нора и Я. Ассмана фундаментально разработана тема памяти – этнической, коллективной, культурной, которая во многом определяет идентичность, поведение народов и обществ в настоящем. Социальное и культурное своеобразие российского общества как базовый фактор «особости» нашей государственности, взаимоотношений власти и общества также глубоко исследовалось отечественными мыслителями, такими как А.А. Зиновьев, А.С. Ахиезер, И.Г. Яковенко. В общем, многие, многие исследователи и ученые, литераторы и публицисты в тех или иных аспектах изучали и изучают тему социокультурного своеобразия как фактора и причины актуальных общественных политических процессов. Тезис о цикличности истории или «тех же граблях» вообще стал общим местом, стереотипом, активно используемым в публичных интерпретациях текущей политической повестки.

Тем не менее «культурное наследие», «ментальность», «архетипы», «региональная специфика» и «местный патриотизм» – чаще всего это достаточно понятно для объяснения уже случившегося или в качестве общих рекомендаций на будущее. Всё как-то, знаете ли, неконкретно и обще. Где-то, в публичных выступлениях или на выборах, например, происходит «попадание в архетипы», где-то нет. Всё очень индивидуально, не повторимо в уникальной политической ситуации. Да и зачем: сделали социологические замеры, поняли структуру запросов населения – и вперед, без «культур и менталитетов». Действительно, объемы и разнородность пластов культурного опыта народа России, традиций, истории, семейной и поколенческой памяти настолько огромны, что есть риск невольного скатывания к вкусовщине. Во весь рост встает проблема корректного применения этого космоса информации для, например, политического планирования или политической оценки происходящего. Скажем, является ли «Домострой» частью нашего наследия и архетипов? Наверняка да, в том числе отчасти в сегодняшней приверженности традиционным семейным ценностям. А в период революции, Гражданской войны и нэпа? А в 90-е годы XX века? А сегодня, глядя на статистику разводов, является ли «Домострой» тем архетипом, который определяет семейные отношения? Не больше, чем Алла Пугачева – кумиром современной молодежи. То есть что-то из нашего культурного наследия актуализировано в современности, но не у всех, не везде и не всё. В этом смысле понятно, что профессионального историка недостаточно для адекватной оценки политического, но и реальная политика без понимания истории и, шире, культурных привычек, мировоззрения – невозможна.

А как тогда всё это работает? Действительно, «“культурные автоматизмы”в отрыве от реальной жизни социума и истории – порождают спекуляции и запутывают»².

В то же время, ещё раз, в трудные для страны времена коллективная память, история и география ни от кого объективных оценок и прогнозов не ожидают – они вторгаются в политическую жизнь и влияют на поведение миллионов. Глобализм, информационные технологии, универсальные ценности и потребности людей, международное право, связность и прозрачность глобального мира – всё то, на чём сегодня строятся политические и управленческие технологии, вдруг становится не более чем «сайдингом» и инструментом в вековых стихиях идеологических конфликтов и традиций общества. Америка раскалывается по старым шрамам Юга и Севера, традиционных американских ценностей и постмодернистского общества. Великий османский Туран на острие современной политической жизни в Турции. В случае дальнейшего ухудшения социально-экономической ситуации в той же Германии сегодняшний успех АДГ³, думается, будет выглядеть легкой предтечей будущих тяжелых политических столкновений и воскрешения давно забытых идей из пыльных научных монографий, доктрин и биографий немецких национальных героев.

Когда на глазах всего изумленного человечества аксиомы и штампы о демократическом Западе, правах человека, образцах и институтах гражданского общества, о суперэффективности «всесильного», то есть западного, «свободного рынка» рушатся – вместо ясного и привычного глобального мира образуется чёрная дыра. Сформированные Западом стереотипы, ставшие частью повседневной картины для народов по всему миру, цементировали тысячи страниц монографий, исследований, фильмов и книг, сквозь их призму рассматривались, соответственно, как «недоразвитые», политические культуры других стран и народов, в том числе России, которой по общепринятой привычке надо что-то и кого-то нагонять и догонять. Конечно, на самом Западе можно найти достаточное количество авторов, которые давным-давно разоблачали западное «демократическое общество» как общество спектакля, декораций, манипуляций. Например, Г. Дебор ещё в 60-е годы. Без этих декораций власть вдруг становится просто властью, народ – массой, политика – войной. Чёрная дыра на месте разрушающегося глобального миропорядка не может оставаться пустотой, а главное, эта пустота не ждет, когда будет устроен новый миропорядок, но наполняется – прежде всего активизированными локальной культурной памятью, забытыми, казалось бы, традициями и вновь актуальной историей.

Описание социокультурных факторов, анализ национальных и этнических архетипов, традиций политики, власти и властвования в том или ином обществе само по себе всегда, и сегодня особенно, полезно, например, для политического класса. Но для того чтобы увидеть политику как взаимоувязанное, целостное разворачивание особых культуросообразных политических отношений, знания фактов из истории, психологии, социологии и культурологии совершенно недостаточно. Это те факты, которые можно знать, но которыми сложно пользоваться в реальной политике, в понимании реальной политики. «Да наш народ во всё времена стоял насмерть…» – а народ в данный момент, почему-то, отказывается «стоять». «Да я же местный, точно знаю…» – а знание оказывается бесполезным в конкретной ситуации. «Всё ровно так, как под Сталинградом, соответственно…» – но знание о Сталинграде, каким бы глубоким и очевидно актуальным оно ни выглядело, оказывается неприменимым в других условиях. Прогнозировать, исходя из знания культуры и истории, «долготерпение русского народа» или «бунт, бессмысленный и беспощадный» – дело неблагодарное и неточное. Объяснять – удобно, прогнозировать – нет.

Думается, для понимания «особенностей национальной политики» важно рассматривать культуру, историю и социальную психологию как специфичный механизм политической борьбы, как алгоритмы или даже типовые сценарии власти в России, оппозиции в России, народа России. Типовые сценарии политической игры между властью, претендентами на власть и народом обусловлены национальной спецификой, и в то же время каждая партия политической игры неповторима и уникальна. И оптимальным инструментом для анализа политики сквозь призму культуры и социальной психологии является понятие «хронотоп». Почему? Потому, что, именно используя понятие «хронотоп», можно понимать не только обусловленность политических процессов неким массивом культурного и социального опыта, но и избирательность архетипичных реакций, забвение или отказ от одного опыта и неожиданную актуализацию другого в конкретной политической ситуации.

Собственно, попытка рассмотрения политических процессов в России с помощью хронотопа и является целью данной работы.

Хронотоп в его политическом измерении – это культуросообразные, но уникальные в пространстве и времени политические процессы, это основание и рамка одновременно. Календарь, топонимия, навязываемые или хранимые индивидуальные и коллективные смыслы окружающего и проживаемого мира. О самом понятии подробнее поговорим ниже, но важно принять, что человек не выбирает время и место своего рождения, однако время – эпоха – и окружающее пространство во многом определяют его человеческую сущность. Хронотоп – это особое, уникальное единство пространства и времени, внутри которого и из которого формируется поколение, тот или иной тип отношений в обществе, стране: «время стахановцев», «дети войны», «поколение пепси» и так далее. Именно этот особый тип человека и общества, сформированный в определенном хронотопе и из определенного хронотопа, во многом определяет и характер, и динамику политических отношений в обществе. А управление, контроль или коррекция этого типа – всегда ключевой вызов для власти.

Хронотопные смыслы и ценности не витают в воздухе или глубинах человеческого мозга, они зримо зафиксированы, материализованы и воплощены в повседневности. Пространственно-временная фиксация человеческого, памятные даты и праздники, мемориалы и городские легенды, театральные постановки и произведения искусства, топонимика и символы – всё это на первый и обыденный взгляд вроде как из области культуры, философии, истории и краеведения, но никак же не реальной политики. Но любой человек, живущий в любом регионе России, хорошо видит и чувствует проблематику живой и конфликтной в нашем настоящем истории, топонимики, политической географии. В самых различных исследованиях, отраслевых науках, в политической экспертизе и полевой социологии можно найти массу интерпретаций и объяснений феномена и причин политизации пространства и времени. Но в реальности между теоретическим многообразием гуманитарных наук и мероприятиями ко Дню народного единства, между научным культурологическим анализом и политическим креативом на выборах – пропасть, и зачастую эти миры в практической повседневности не пересекаются. И даже больше: активизация публичных политических дискуссий естественным для политики образом приводит, скорее, к опрощению и идеологизации истории, которую, словно куклу, всякий начинает рядить в собственные наряды в соответствии с личными политическими интересами и установками. В результате у политиков и уж тем более обывателя нет времени и потребности в серьёзном осмыслении, например, всё той же истории и исторических мифов, но в определенные моменты история сама вторгается в актуальную политику и наводит там серьёзный сумбур.

Так с началом спецоперации России история, которая ничего общего не имеет с исторической наукой, стала универсальным аргументом в огромном информационном потоке для пишущих и комментирующих актуальные события. Появилось и стало распространенным даже новое для политического языка понятие, заимствованное из молодежных аниме-тусовок прошлого века, – «косплей» (дословно: «костюмированная игра» – копирование героев фильмов, игр, анимации, комиксов). За несколько месяцев спецоперации исторические аналогии стали не меньше чем политическим фактором, влияющим на настроения миллионов следящих за событиями на Украине. В зависимости от событий на фронтах и в стране нам объясняли про повторение (косплей) и Первой мировой в тех или иных примерах, и предреволюционной ситуации, и Русско-японской войны, и Финской кампании, и Сталинградской битвы, и операции «Багратион», и неудачного оставления Харькова в 1942 году, и периода распада СССР, и много чего ещё – вплоть до «времен очаковских и покоренья Крыма», в деталях, от оценки того или иного командира до глобальных сценариев для страны и мира. На самом деле это вторжение истории в актуальный политический хронотоп – процесс естественный, не новый и далеко не уникальный для России. Как писал знаковый для тематики этой книги французский историк П. Нора: «…у историка отбирается его традиционная монополия на интерпретацию прошлого»⁴.

И дело вовсе не в компетентности тех, кто использует исторический материал в своей информационной стратегии, не в истинности/ложности тех или иных исторических аналогий. Дело в том, что эти аналогии эмоционально цепляют и понятны для миллионов, попадают в менталитет и базовую картину мира потребителей информации, а значит, становятся фактором реальной политики.

И всё же одновременно существуют стереотипные в целом представления, в том числе внутри российского политического класса, что вся эта хронотопная проблематика – из сферы культуры, в смысле домов культуры, и вообще дополнительное приложение праздничного календаря в нагрузку к работе власти и депутатов. В отличие от по-настоящему важных целевых программ, показателей результативности проектов, ВРП⁵, муниципального бюджета или вопросов коррупции. В то же время даже эти серьёзно-умные темы в сознании общества, в сознании, если хотите, электората имеют прежде всего, а зачастую исключительно хронотопное измерение сквозь призму культурных стереотипов, архетипов, идентичностей: «Я рос в дотационном регионе»; «Мы ж не городские, куда нам»; «Люди строили великую страну всю жизнь, а вы им вместо уважения и льгот копейки суёте, как милостыню»; «В России и так мужики мало живут, а вы пенсионный возраст поднимаете»; «Бандеровцев деды не добили, значит – нам добивать». Любую из приведенных фраз мог бы сказать и пенсионер, и студент, и сибиряк, и краснодарец, и специалист с высшим образованием, и рабочий в России, без всякого предварительного изучения вопросов или чтения специальной литературы. И вряд ли сказал бы итальянец или индус.

Из всего сказанного и возникают главные вопросы данной работы. Что такое и как работает хронотоп в политике? Определяет ли хронотоп современные политические сценарии и насколько они цикличны? Возможно ли и нужно ли с этим работать в условном политическом планировании и проектировании в современных условиях? Данная работа не претендует на полноту исследования этой поистине огромной темы, мы не стремимся высечь в граните новое знание. Но, признаемся, самим безумно интересно попробовать рассмотреть русскую политическую игру в зеркале хронотопа.

Пытаясь найти ответы на эти вопросы, помимо российской политики, мы должны иметь в виду международную рамку темы, соотношение глобального и национального хронотопов. Очевидно, что этот глобальный хронотоп вступил в фазу мощнейшей трансформации, возможно даже разрушения. «Золотой миллиард», общечеловеческие ценности, гендер Господа, информационное общество, зелёная энергетика, развитые и развивающиеся страны, спорт, труд, институты семьи и образования и многое другое на глазах теряют свои априорные смыслы для миллионов людей на Западе и расходятся кругами по всей планете. Для кого-то уютное, для кого-то несправедливое, но по-домашнему привычное восприятие мира рушится в головах землян, а очертания нового миропорядка, как и полагается в такие моменты, – в тумане и рисках. Как сказал В.В. Путин: «Мы вступаем в самое непредсказуемое десятилетие».

В этом смысле у России есть определенное преимущество: нам раньше всех досталось в 1991-м. Доставалось в этом смысле и в 1917-м, и раньше, но девяносто первый год – ещё в опыте и памяти живущих поколений. Впрочем, битва за свой и новый глобальный хронотоп от осознания этого факта никак не легче. Для нас самих в первую очередь.