Loe raamatut: «Пушки и колокола»

© Злотников Р., Ремер М., 2016

© Оформление. ООО «Издательство «Э», 2016

Глава 1

Тьма. Звук торопливых шаркающих шагов, отражающийся от потных стен невидимого тоннеля. Многократно усиленный, он уже больше напоминает грохот марширующих шеренг, сквозь который тяжело прорывается сиплое дыхание задыхающегося от бега Николая Сергеевича.

Провалившись в катакомбы, он кружится на месте и, то и дело натыкаясь на холодные влажные стены, тщетно пытается выбраться из западни. А ведь изначально бедой и не пахло! Неведомо каким образом оказавшись на арене захудалого балаганчика, он, под задорный хохот переодетого в конферансье¹ Дмитрия Ивановича Донского, ловко и непринужденно вынимал из шляпы диковины, несказанно поражая собравшихся на потеху зрителей, богато одетых в парчу. Поначалу устраивая целые представления в стиле Акопяна, пенсионер, ускоряясь и как следует разогревшись, схватил реквизит и, встряхнув, перевернул, высыпая на пол целый ворох упакованных в цветные фантики невероятных безделушек: листы бумаги, какие-то там подобия британских кэбов, паланкины, прялки с ножным приводом и так далее. Увлекшись, он и не заметил, как кулисы за его спиной разомкнулись и на сцену медленно выкатилась неимоверно громоздкая конструкция, собранная, подобно монстру профессора Франкенштейна, из кусков совершенно разных судов: корпус – от обычной рыболовецкой лодьи, на которую установлены три шаткие мачты, кое-как перевязанные между собой и абсолютно невероятным образом прикрепленные к бортам. Довершали картину разномастные, словно наспех скроенные паруса, беспорядочно закрепленные тут и там, сильно напоминающие развешенные на веревках простыни и наволочки. Опасно раскачиваясь, непонятное творение выкатилось на середину сцены, где, не выдержав очередного крена, с треском повалилось на бок.

– Княжича! Княжича чуть не сгубил, шельма! Порох где?! Душегуб, а пороху и не дождешься с тебя! Тьфу, пропасть! В поруб!!! – Мощные руки князя легко подхватили отвлекшегося пенсионера и, оторвав от земли, швырнули на пол. Падение жестким не оказалось. Напротив, манеж, спружинив, словно батут, подбросил учителя чуть вверх, а через миг разошелся на две части, пропуская страшно матерящегося Булыцкого вниз, в холодные сырые катакомбы. Уже там, придя в себя, попытался он сориентироваться и хоть что-то разглядеть в кромешной тьме, однако тщетно. Темнота была настолько плотной, что даже на расстоянии вытянутой руки невозможно было видеть ничего. Более того, как понял пришелец, пару раз наткнувшись на холодные стены, попал он не в поруб, а в какой-то подземный лабиринт…

– Никола, муж мой, иди сюда, – чей-то до боли знакомый мелодичный голос окликнул уже совсем отчаявшегося пенсионера, и тот, уловив направление, аккуратно двинулся на зов.

Ловя отзвуки, Булыцкий тащился по длинному сырому коридору, который постепенно становился все шире и чище. Несколько шагов, и, судя по доносившимся звукам, учитель вышел в здоровенный зал.

– Муж мой горяч, да порою как отрок несмышленый; хоть и волос бел уже, а все одно – самодурничать надо да по-своему учудить.

– Кто ты? – слепо выставив руки вперед в попытке нащупать стену, крикнул во тьму Николай Сергеевич.

– Алена. Женка твоя законная. Забыл, что ли?

– Кто?!!

– Сестрица Твердова, – звонко засмеялась невидимая во тьме женщина.

– Да какого?!! Что вы тут все, с ума посходили?!! – проорал Николай Сергеевич.

– Ты, Никола. – Помещение внезапно наполнилось слепящим светом, да так, что пенсионер поспешил закрыть лицо руками и лишь через несколько секунд смог подняться на ноги. Резко развернувшись на голос, он увидал князя Дмитрия Ивановича Донского.

Тот, держа в руках двух огромных змей с человеческими головами, задумчиво переводил взгляд с одной рептилии на другую, словно бы мучаясь выбором. Существа же, шипя и скалясь в гаденьких улыбочках, неторопливо, прямо-таки панибратски, обвивали руки Великого князя Московского, неприятными шипящими голосами что-то там нашептывая Дмитрию Ивановичу.

– Чего в твоем грядущем про них говорят-то, а? – Подняв глаза на собеседника, тот протянул вперед обоих гадов, и так и сяк поворачивая их, чтобы мужчина мог как следует разглядеть показавшиеся знакомыми головы рептилий. – Выбрать надобно бы. Чего скажешь? – и, не дожидаясь ответа, князь снова принялся разглядывать рептилий, решая: а какую же из них выбрать.

– Мирись с соперником твоим скорее, пока ты еще в пути с ним. – Еще раз обернувшись, учитель уперся взглядом в невесть как появившегося здесь Сергия Радонежского. Тот, стоя на коленях и смиренно склонившись, монотонным мотивом, как молитву, начитывал какое-то странное пророчество. – Всякое царство, разделившееся само в себе, опустеет; и всякий город или дом, разделившийся сам в себе, не устоит². Блажены алчущие и жаждущие правды, яко те насытятся, Блажены нищие духом, яко тех есть Царствие Небесное. Какой выкуп даст человек за душу свою? – Резко подняв голову, Сергий посмотрел на съежившегося от такого взгляда пенсионера. – За живот свой трясясь, молитвы попусту читая, иль за жизнь ближнего своего Душу Диаволу вручить!

– Что?!! – Николай Сергеевич подался вперед, но звуковой волной от этих вроде негромких слов его резко отбросило назад, к одной из влажных стен.

– Отдай, и получишь!!! – Многократно усиленное эхо вновь сбило его с ног, разом лишив ощущения реальности.

– Да что…

– Живот потерять страху нет, а вот за душу – ох как боязно! – вновь склонившись в молитве, смиренно продолжал Сергий. – Как смирен, так и Господь Бог в душе твоей. Как от Отца Небесного отворачиваешься, так и Диаволу радость; гневом или усладою глаза, что пеленою устилает, да в грех с блудом тянет. Знать, уже делят они душу твою бессмертную. Так, помни, наказ про царство, – все так же негромко продолжал Радонежский. – Так, знай: тебе срок, чтобы душу свою спасти – покуда Иуд четверых пути не пересекутся! Как пересекутся, – поднял голову Сергий и тихо улыбнулся, – так и наказ княжий исполнишь.

Земля, словно живая, взбрыкнула, сшибая с ног пожилого человека, и за его спиной раздался противный треск взрыва. Последнее, что успел увидать развернувшийся на грохот пришелец, так это довольная физиономия Милована, держащего в руках плотно набитый мешок с тонкой змейкой горящего фитиля.

– Это ж Бубль-Гум, – запрокинув косматую голову, расхохотался тот, да так, что Булыцкий, распахнув глаза, подскочил на жесткой своей скамье, разом просыпаясь и тщетно пытаясь удержать в памяти хотя бы обрывки безумного сна.

– Фу-ты! – Сообразив, что фантасмагория сия – все же не более чем сновидение, преподаватель тяжко выдохнул, приходя в себя. Он – Николай Сергеевич Булыцкий. Пришелец из будущего. Сейчас он – в Троицком монастыре, и цель его – вскрыть и провести ревизию заложенных чуть менее двух лет назад селитровых ям с тем, чтобы перед закладкой очередной партии по возможности отсечь заведомо негожие варианты, медленно, на ощупь продвигаясь вперед. А сны… неспроста такие приходили. Да еще и столь яркие. А раз так, то, сосредоточившись, он попытался вспомнить детали приснившегося… однако, увы, не удалось. Образы, постепенно теряя яркость, слились в одно аляпистое пятно, а взбодрившийся было пожилой человек – сморенный усталостью, снова заснул.

Тишину морозного утра потревожили звуки шагов и глухого сиплого кашля; кто-то тяжко пробирался сквозь заснувший ельник, держа курс на небольшую, с холмиками поляну.

– Чего опять дохаешь? Банок давно не ставили, а?!

– Банки нынче – для князя да сына его. Не по дружинника честь, – из чащи донеслись сварливые голоса странников.

– Надо будет – для тебя раздобуду.

– Ты – да. Боек не по годам. Аленке, вон, подарок.

– Не замай! И без того тошно.

– Как скажешь, Никола, – закашлялся невидимый в чаще мужик. Затем, переведя дыхание, добавил: – А чего такого-то? Подумаешь, женят. Была бы дворовая какая, – беда, а так… И тебе подспорье, и ей – почет. Ты же, Никола, нынче – о-го-го! Жених – на зависть!

– Просил же тебя, Милован!

– Прости, Никола. – На поляну вышли два бородатых мужика, за которыми семенили пятеро монахов, держащих в руках грубые деревянные лопаты с металлическими наконечниками³. – Здесь? – оглядевшись по сторонам и заприметив с десяток холмиков в ряд, поинтересовался мужик с перекинутым через плечо луком.

– Здесь, – выдохнул его собеседник. – Только рано еще. Оно – неполных два года минуло⁴. Еще бы годок хотя бы.

– Ты про то князю рассказывай. Мое дело – малое. Велено проверить, вот и проверяю.

– Все бы тебе на него кивать, – огрызнулся в ответ первый, тот, в котором читатель без труда узнает Николая Сергеевича Булыцкого. – Князь велел, князь женит, – передразнил он.

– Ох, и сердит ты на него, да все попусту.

– Тебе-то печаль какая?! Ну, сердит! А что с того? Тебе, что ли, в порубе сидеть?

– Не кручинься, Никола! Ты у него теперь в почете. Вон, орудия какие отлил. Тюфяк с ними в сравнении – тьфу! А плинфа?! Рукаст!

– Ну так и что?!

– А то, что и веры тебе сейчас – втрое! Вон, сам князь тебе поверил! Шутка ли; пороху сробить наказ! Не по каждому и честь такая!

– Нужна мне честь эта, – проворчал учитель. – Честь – это когда довольны все! А наказ, за неисполнение которого – поруб…

– Сдюжишь! – уверенно остановил его собеседник. – А что порубом стращает, так то не обессудь. Господь наш великий за неисполнение заповедей тоже Адом напущает. Так то – Отец наш небесный, а князь – людина лишь, воле Господней судьбу свою вверивший.

– И что, воля на то Бога, чтобы мне в порубе сидеть за наказ, с которым ведать не ведаю, как управиться?

– Князь, он как и отец: судьбам других хозяин, да не своей. Свою смиренно Богу и отдал. И тебе так же надобно. А там и сложится все, как положено.

– Ох и замудрил, – огрызнулся Булыцкий.

– Сам бы и отговорил князя ямы твои вскрывать! Так ведь и деваться тебе некуда! Чего тогда кручиниться-то, а?! Или, – усмехнулся вдруг Милован, – самому небось интересно, а? Чего там за порох из мест отхожих.

– Сметлив ты стал больно, как я погляжу, – отпустив гнев, усмехнулся преподаватель⁵.

– С кем поведешься, – беззлобно ответил второй.

Перебрасываясь фразочками, мужики подошли к одному из холмиков.

– Ну, Никола, поднимаем?

– Поднимаем.

Сопровождавшие их монахи принялись раскидывать снег.

– И не жалко тебе, Никола, лопаты такие?! – с завистью поглядывая на железные наконечники, оскалился Милован. – Тут бы хоть и князю в подарок, а ты! – не закончив, он с досадой махнул рукой: чего, мол, там говорить?!

– То сейчас – князю в подарок. А погодя чуть, так и безделицей станет. Что лучина. В каждом доме.

– Так и в каждом? А домов, ты сам сказывал, что деревьев в лесу.

– Так и есть.

– Это же сколько кузнецов надо, чтобы оконечники на каждую выковать?! А угля перевести?! И углежогов⁶ сколько души Богу отдадут, так то подумать даже страсть?!

– Э, Милован, объяснять долго. Даст Бог, покажу, как по-новому такие вещи робятся. Разом по нескольку штук. Да не за день, а вон, от заутрени до обедни, и не просто оконечник железный, а вся, целиком! Черенок только и будет деревянным.

– Да ну?

– Вот тебе и «да ну»!

– Гляди, Николай Сергеевич, – окликнули мужчин сопровождающие, уже вскрывшие пять из шести ям.

– Ох, и смердит! – поморщился Милован, едва заглянув вовнутрь. – В грядущем твоем, поди, и не продохнуть, раз порох – такая же безделица, как и лопаты?

– А чего не продохнуть-то? – прикрыв нос и внимательно разглядывая содержимое, поинтересовался пришелец.

– А сколько той ямчуги снимешь?! Слезы! Так ям, выходит, надобно, чтобы пороху – вдоволь! – аж присвистнул бородач.

– Чего?! – Булыцкий обалдело уставился на собеседника. – Что за ямчуга?

– Из ям выгребных которая.

– Ямчуга, – задумался учитель, копаясь в памяти и пытаясь вспомнить, а где же он слышал это слово. Ведь знакомо было.

– Ну, ямчуга! – видя колебания товарища, добавил товарищ. – Без нее и пороху никакого! Она, сера, да уголь.

– Селитра, что ли? – сообразил наконец пенсионер. – Откуда про нее ведаешь?!

– А чего тут такого? – в свою очередь поразился Милован. – Знамо же: пороху чтобы получить, уголь, ямчуга да сера надобны. Угля – вдоволь, ямчугу и сами можем, серу, вот, только откуда бы…

– А раньше чего молчал?! – набросился на товарища историк.

– А ты спрашивал, что ли?!

– Тьфу ты, пропасть! – выругался в сердцах мужчина. – Князь требует, а я… Ох, ведь в поруб бросит.

– Знамо дело, бросит! – утвердительно мотнул головой бородач. – Ежели волю княжью не исполнишь. Оно, вишь, княжьей воле непослушание – грех второй после Бога воле переченья. Так и тебе времени – до зимы следующей. Управишься.

– Да поди ты! – сплюнул Николай Сергеевич.

– Не кручинься ты, – примирительно продолжал бородач. – Ты, вон, ямчугу как-то иначе сробить пытаешься. Что получится если, уже спасибо. Ты, Никола, смекалист. И серу как осилить, прознаешь. Вон, гляди!

– Чего?

– Гляди, Никола! – взбудораженно тыча пальцем в дальний угол той самой ямы, к которой подозвали монахи, прокричал дружинник. Учитель проследил за тем, куда показывал его сопровождающий, и обомлел. Сверху, на зловонной жиже собрались едва заметные легкие белесые кристаллы! Первая селитра, добытая преподавателем. Без специальных знаний. Фактически по наитию!

– Так ведь говорил: селитру и сами можем, – нацепив каменное выражение на морду и едва удерживаясь от того, чтобы не подпрыгнуть на месте, проговорил трудовик.

– Ты же, – переводя восторженный взгляд со зловонной кучи на товарища, прошептал дружинник, – ты же сам отнекивался: мол, знать не знаю, ведать не ведаю!

– Ну, говорил, – польщенно улыбнулся пришелец.

– Так вон учудил чего: сробил ямчугу-то! Додумался же!

– И что?

– А то, что рукастый ты да смышленый! А раз так, то и порох добыть – тьфу, а не забота! Верно ведь, Никола?! – тот требовательно поглядел на собеседника.

– Ну, Бог даст, так и сделаю…

– Ты, Никола, того. Бог тебя ох как любит! Вон, и от лиходеев уберег, и хвори победил, и гнев княжий отвел. И с Аленкой сладится.

– Тьфу на тебя! Ведь просил же… – расплывшийся было в улыбке Булыцкий поморщился и в досаде сплюнул.

– Да чего взъерепенился-то?! – в свою очередь взорвался Милован. – Дело – решенное! Не хотел как бы, уже и утек давно, а то… Покуда собираешься, боязливо, может. Так то – пока! Пост окончится – сватами отправимся к Тверду, а дале – свадьба! – Трудовик ничего не ответил, лишь, еще раз сплюнув, принялся осматривать содержимое остальных ям. Впрочем, там результат оказался намного скромнее. Кристаллы, но в гораздо меньших количествах, были обнаружены в еще одной, поэтому, порывшись в торбе и отыскав нужный берестяной свиток, Булыцкий, щурясь и отчаянно вглядываясь в едва видные насечки, принялся восстанавливать исходные параметры. Вскрытые ямы засыпали вновь; дожидаться следующей ревизии. Цель похода была выполнена; дальнейший вектор развития определен и рецептуры, по которым будут заложены очередные десять ям⁷, выбраны.

– Возвращаемся, – удовлетворенный результатом, кивнул пришелец. – К Сергию, и – домой.

– Возвращаемся, – послушно повторил Милован.

Остаток дня провели в обители Сергия Радонежского и следующим же утром отправились обратно в Москву, коротая дорогу в разговорах ни о чем. День, другой, третий. Уже на подъезде к Москве зашла беседа про селитру.

– А ждать-то сколько, чтобы ямчуга твоя созрела? – кутаясь в тулуп, поинтересовался Милован. – Или и должно так: с ямы – кукиш? – продолжал рассуждать тот. – Ям сколько надобно? И ладно – зима, а летом как? Смердеть ведь все будет!

– А кто его знает? – Булыцкий лишь пожал плечами. – Мож, пять годов. Или все десять… Мне, вон, и самому неведомо, сколь еще ям надобно, чтобы все как должно делать научиться. Вот, сразумеем, а там уже и видно будет.

– А в грядущем твоем как?

– В грядущем… – переспросил трудовик. – Там все иначе совсем: и селитрой той больше землю удобрять будут. А порох совсем по-иному делать: без ям. А вот как, неведомо мне, – трудовик пожал плечами, мысленно сетуя, что в свое время невнимательно читал «Таинственный остров», в котором Жюль Верн скрупулезно описал технологию создания нитроглицерина и на его основе – порох.

– Ямчугой?! Землю?! Во сказанул! Это кто же такое удумать-то сподобился?!

– Ты, Милован, помнишь, у Калины еще сам дома в небо упирающиеся видел ведь, так?

– Ну, видывал, – согласился бывший лихой.

– А тогда чему удивляешься, что все, не как сейчас? И бабы, вон, в чем мать родила ходят, и дороги – не чета нынешним…

– И срам сплошной! – перебив товарища, бородач поспешил сплюнуть.

– То сейчас – срам.

– Что грех есть, тому и через века грехом быть, – убежденно отвечал Милован. – Бог, он вопрошать не будет, а разом – в Геенну Огненную на веки вечные!

– Ну, нехай по-твоему будет, – не желая ввязываться в ненужный спор, отмахнулся Николай Сергеевич.

– То-то и оно, – довольно ухмыльнулся его оппонент.

Дальше ехали молча. Тема исчерпана, а вопросы ради вопросов задавать не хотелось; взрослые как-никак люди. Потому, замолчав, в собственные думки погрузились.

– Крики вроде, – вывел их из задумчивости рыжебородый детина, отправленный с небольшой дружиной в охрану экспедиции, как в шутку называл их поездку Николай Сергеевич.

– Чего? – встрепенулся Милован. – Что за крики?

– Кажись, лиходействует кто, – прислушавшись, сплюнул рыжий.

– А и верно, – встав в полный рост и прислушавшись, кивнул Милован. – Ох, кого-то отвадим, – снимая лук, грозно проворчал он.

– Не велено, – прогудел рыжий. – Князь говаривал, что головой отвечаем за чужеродца; и ты, и я.

– Никола здесь ждать будет! Не пойдет он с нами.

– А как западня на Николу твоего? Кому голова с плеч?!

– Какая западня?

– Мне знать почем?! Вон, Дмитрий Иванович зря, что ли, в охрану дружину отправил?! Велено охоронять, так и охороняю, да вопросов не задаю!

– Твоя правда, – чуть поколебавшись, отвечал бывший лихой. – Поехали дальше.

– Э! Стой! – всполошился пенсионер. – Как поехали? Поворачивай! Поворачивай, кому говорят!

– Не твоя забота, Никола! – попытался угомонить его товарищ. – Поехали!

– А ну стоять! – взвыл пенсионер. – Там, – ткнул он пальцем в сторону, откуда доносился шум, – души православные губятся, а он: «Поехали!»

– Не замай, – набычился в ответ бывший лихой. – За грехи, знать.

– Князем не велено, – добавил рыжий. – За ослушание сам знаешь, что.

– За жизни трясетесь?! – взбеленился в ответ Булыцкий. – Перед князем предстать боязно?! Так, значит, шкуры сохранив, душами расплатитесь, да?! Или перед Господом боязни нет? На Суде Страшном с пятном на душе предстать, а?!

– Ты имя его всуе не поминай, – бывший лихой попытался осадить товарища, но тщетно. Тот, вмиг набрав обороты, уже не на шутку разбушевался.

– Медь пустозвенящая! – выпалил тот в ответ. – Поклоны бьете, да вера та – от лукавого! Авраам по наказу Божьему сына в жертву принести собирался! Сын Божий, да те, кто за ним шел, смерти мученические приняли во имя спасения душ чистых, а вы! Гнева княжьего убоялись, да как Ионы во чреве рыбы, попрятались!!! Трусы! – Соскочив с саней, Булыцкий решительно двинулся на крики.

– Да стой ты, леший! – первым пришел в себя Милован. – Стой, черт! А, шельма, и пес с тобой! – Решительно скинув лук, тот бросился вслед за товарищем. – Чего пялитесь, тетехи?! – развернувшись, прикрикнул он на топчущихся в неуверенности дружинников. – Айда на помощь!

– За мной, православные! – тяжко бросил рыжий, вынимая меч, благо источник шума совсем рядом был. Буквально за располагавшимся в двух сотнях шагов прилеском.

Расстояние преодолели одним махом, выстроившись в длинную цепочку. Со всего ходу врубившись в заросли, задыхаясь, вылетели к месту происшествия.

– Вот шельмы, – на секунду остановившись, оценивая обстановку, зло сплюнул Милован.

Несколько десятков орущих мужиков штурмовали добротный сруб. Воинственно размахивая кто ножами, топорами, а кто и просто дубинками, они уже повалили хлипкий забор, отгораживавший строение от остального мира, и теперь, с матерками и криками выламывали двери дома.

– Никита, шельма! А ну, выходи!!!

– Дом попалим!

– Выходи, кому сказано!

– Пшеницу втридорога решил! У, мы тебя!

Разошедшись, мужики, похоже, настроены были серьезно. Уже и взвился дым – подпалили один из углов жилища. Дверь с треском вылетела прочь, и из дома, пытаясь спастись, с криками и визгами вылетели одуревшие от страха женщины и, как были – босые и простоволосые, кинулись в разные стороны. Кое-кто из собравшихся мужиков бросил свое занятие и, рассыпаясь в похабных шуточках, ринулись догонять баб. Остальные же, не обращая ровно никакого внимания на беглянок, продолжили штурм.

– А ну, охолони! Ноги пообрубаю! – Вылетев из прилеска, дружинники, разделившись, ринулись кто куда: человек десять – на одуревших от азарта насильников, остальные – усмирять разбушевавшихся смердов.

Погнавшиеся за бабами первые сообразили, что влипли. Догнав было беглянок и повалив их в снег, мужики, приведенные в чувства мощными пинками подоспевших дружинников, теперь сами, отхаркиваясь кровью, валялись на снегу и слезно молили о пощаде. Пара самых резвых попытались утечь, однако тем еще больше раззадорили ратный люд, которые, рассвирепев, уже не разбираясь, одним махом посшибали тем головы.

А рассвирепевшая толпа продолжала штурмовать дом. Не обращая внимания на разбегающихся домашних и челядь, мужики выволакивали на улицу отчаянно голосящего хозяина, умоляющего разбушевавшихся о пощаде.

– Кончай разбой! – На пути толпы возникли два десятка ратных дел мастеров с мечами наголо. И как бы ни были разъярены смерды, но и они, остановившись, принялись отчаянно креститься, не отпуская все же изрядно побитого Никиту. – Зачинщик кто? – тяжелым взглядом обводя притихших мужиков, спросил рыжий. Толпа пришла в движение и, чуть погудев, вышвырнула к ногам дружинника того самого горемыку. – Как такое возможно? – наступив тому на руку и не давая подняться на ноги, поинтересовался здоровяк.

– Шельма, пшеницу втридорога уторговывает!

– Поперву за бесценок брал, а теперь со свету сживает!

– Жрать нечего, а он – в грех!

– Брехня! – отчаянно взвизгнул Никита, снизу вверх глядя на детину. – Почто беру, по то и отдаю!

– Наказ Дмитрия Ивановича: сколько есть, пшеницу токмо княжьим людям продать. Утаил значит? – насупившись, отвечал тот.

– Христом Богом молю, – сообразив, что попался, заверещал торгаш.

– Провиантом, кроме как монастырям или людям княжьим, торговать запрет был; скажешь, не ведал?! – подняв меч, грозно прикрикнул муж.

– Прости, бес попутал! – взвизгнул тот, отчаянно прикрываясь свободной рукой.

– По дереву мастеровой кто? – не обращая внимания на ревущего Никиту, поинтересовался рыжий. Из толпы неуверенно вышел щуплый мужичонка преклонного возраста.

– Шельма он, – уткнувшись в землю, отвечал тот. – Алчности грех на душу взял, да Бог прощать велел. И так страху натерпелся небось. Ты бы отпустил.

– Не твоя забота! – оборвал мастерового человек Дмитрия Донского. – Грамоте обучен?

– Ему своего греха на душу – вдоволь. Грешного накажешь, так и свой грех и его на свою душу посадишь, – словно и не услышав вопроса, продолжал бубнить старик.

– Отвечай, коли вопрошают! – потеряв терпение, прорычал рыжий.

– Не обучен, – замотал головой тот.

– Поди! – прогнал старикана муж. – Этого, – кивнул он на обливающегося слезами торгаша, – и тех, кто баб лапать полез, – на висельню. Огонь гасите, да припасы – в Москву. Там нехай раздают всем, кому потребно.

Мужики, погудев, разбрелись выполнять наказы княжьего человека.

– А ты стой, – выискав глазами того самого старика-мастерового, детина, схватив, ловко подтащил его к себе. – Висельню сладишь. Сразумел?! Не сразумел если, – не дождавшись ответа, прорычал грозный муж, – самому башку – долой! – подтащив обмякшего, как кукла, старика, проревел дружинник. В ответ мужик лишь мотнул головой, и уже совсем скоро на закрепленной между жердинами ворот перекладине разъяренные холопы повесили хозяина дома с разбушевавшимися в запале лиходеями.

– Шельмы, – сплюнув, покосился на них рыжий. – А ну, цыц! – замахнувшись на воющих рядом женщин, прикрикнул он. – Ведомо же, что против воли княжьей пошел, так и чего теперь глотки рвете! Поехали, – убедившись, что все кончено, подытожил Милован. – Князь ждет.

Перекрестившись, Николай Сергеевич со своими спутниками направился дальше.

Дома царила суета. Никодим, освободившись от забот, по вечерам гордо выхаживал по комнатам в новых, специально по праздничному случаю скроенных одежках: красной атласной рубахе, добротных штанах и богато украшенных валенках, важно раздавая указания дворовым, наводящим марафет в и так содержащемся в идеальном порядке жилище. После успешной демонстрации технологии литья князь расщедрился, оплатив из своей казны все расходы Николая Сергеевича, понесенные при возведении домны, строительстве помещений и закупке сырья. Кроме того, Дмитрий Иванович распорядился выделить еще двадцать рублей гостю своему в знак высшей княжьей милости. Недолго думая, трудовик, разделив сумму, отдал семь рублей обалдевшему от такой щедрости Никодиму и по три – Ждану с Матреной. Парнишке – «на сладости», девушке – «на приданое». Понятное дело: те отнекиваться принялись от столь щедрых даров, да так, что учителю и поорать пришлось, и погрозиться.

Кроме того, понимая, что Матрена скоро уйдет к Миловану, пенсионер нанял еще дворовых, целью которых было поддержание дома и хозяйства. Ладные, рукастые, покладистые. И мальчонка с ними бойкий – Матвейка. Шумный да на язык остер. Что ни слово – так с шуточками да прибауточками. Нанял, и ловчей по дому все стало. Да и потом, по уверению ближайшего его товарища, дворовый люд добавит важности при смотринах, сведя к минимуму риск отказа. Хотя тут он, конечно, перегнул; если и сам князь взялся за дело, то и говорить не о чем было. А если прибавить к этому то, что поведал пришельцу Владимир Андреевич, так и вообще становилось непонятно, за каким лядом ему дали еще почти три месяца после удачной демонстрации домны. Истиной причины Булыцкому, конечно, никто не объяснил, но, как догадывался сам пришелец, то была некая дань уважения традициям земли, откуда прибыл чужеродец. Впрочем, и эта поблажка лишь на определенный срок была. Мол, будь по-твоему, Никола Сергеевич! Ухаживай! Позже женим.

Скрипя зубами, учитель начал наведываться в гости к будущим родственникам. Поначалу вроде как по хозяйству помочь: полочки те же самые сладить или, например, разъяснив кузнецам что да как, крючки изготовить для одежды. Для себя, понятное дело, вначале. Потом Матрена петлицы нашила на зипуны да штаны, а трудовик первое подобие шкафчика смастерил с дверками закрывающимися, да крючки те внутри приколотил. Дождавшись очередного визита высоких гостей, с гордостью продемонстрировал новинку. Ох, понравилась она и Дмитрию Ивановичу, и Владимиру Андреевичу. Уже через неделю в палатах княжьих такие появились. А затем, к невероятной радости покалеченного Тверда, такую же сбили в доме бывшего рынды⁸. Так, за заботами этими, слово за слово начал с Аленой общаться.

Поперву, понятно, – дежурно. Доброго, мол, здравия. Как, мол, поживаете? И прочее. Потом уже, в хлопотах разговорившись, начал понимать, что не такая уж и мегера она, как вначале виделась. И приветлива, и умна, и ладная. В общем, выражаясь словами Великого Комбинатора, «Лед тронулся!». Только по упертости своей природной преподаватель все еще фыркал, едва заходил разговор о его скорой женитьбе. А на деле так и радовался втихаря выбору князя: ведь и вправду дуреху мог какую подсунуть, с которой только в запой или в петлю. Ну или времени не дать совсем, и кто его знает, как бы тогда оно все вышло. Особенно с поправкой на характер Николая Сергеевича. В общем, по мере приближения сватовства отходил Булыцкий, злобу свою постепенно умаляя.

– Слышь, Никола, да ты уж и расцвел прямо! – усмехнулся как-то Милован. – Оно хоть и ерепенишься, да, видать, и не тяготит тебя женитьба, а?

– Все-то ты, леший, видишь, – проворчал в ответ преподаватель. – Ты-то когда свататься собираешься?

– Так после тебя сразу, – расплылся в улыбке его бородатый товарищ. – Матрена просила.

– А ей-то какая беда? Что ей с того, когда за тебя идти?

– А такая, что сделал ты для нее ох сколько! Как отец! Приданого, вон, – три рубля! Батя родной не каждой дочери такого даст! Вот и желает, чтобы все так было. А я и не перечу; больно ладный ты мужик, Никола, а еще и брат названый. Куда мне поперек старшего-то лезть?

– Спасибо на слове добром, – улыбнулся пришелец.

– Славные они; Тверд да Алена. Задиристые только, так без этого нынче как? Да никак! Ты тоже – хорош. На пустом месте иной раз дров таких наломаешь!

– Ладно, ладно, – остановил его Булыцкий. – Погутарили, и будет.

– Как скажешь, – спокойно согласился его собеседник. – Будет так будет.

За хлопотами утекли еще полторы недели, за которыми и наступил последний день Рождественского поста. А раз так, то начали собираться сваты, наряжаясь в лучшие одежки да дары наготавливая. В назначенный день, отстояв утреню, Милован с Никодимом в сопровождении свиты верных пацанят погрузились в специально подогнанные для этого дела сани да покатили к дому Тверда. Булыцкий же, выйдя на крыльцо, облокотился на перила, ожидая посланцев. Ведь тут уже историка интерес взыграл, шутка ли: самолично принять участие в уже практически забытом в наше время обряде, пусть и местного масштаба! И хоть не так это было увлекательно и завораживающе, как битва за Москву или посещение скоморошьих потех, но все равно – захватывающе. Особенно когда ты под шестьдесят годов вдруг молодоженом заделался!

Ну и сам факт, конечно, душу грел, что только ему, обычному преподавателю из Подмосковья, за невесть какие заслуги довелось поучаствовать в глобальном эксперименте: «Измени историю». Причем не в роли фактически бесправного наблюдателя, а-ля дон Румата, но – непосредственного участника процесса с правом на внесение корректировок. Порой даже совершенно невероятных! Улет! Особенно учителю, для которого самым масштабным мероприятием до того было организация областной историко-краеведческой конференции!

Ждать пришлось долго. Уже и замерзать начал Булыцкий, и надежда затеплилась: вдруг там криво что пошло, да и отказал Тверд гостям. Да только и она скоро угасла. Задорные свисты задолго до появления «свадебного кортежа» известили окрестности о том, что сторонам удалось прийти к согласию. Минута, и во двор влетела шумная орава.