Loe raamatut: «Замок проклятых»

© 2024 by Romina Garber

© Базян Л., перевод на русский язык, 2025

© Издание на русском языке, оформление. Издательство «Эксмо», 2025

* * *

Посвящается Лео – моему возлюбленному.

Пандемия привела нас в один и тот же город, а крупная радиостанция организовала свадьбу, о которой мы мечтали.

Наша история любви только началась – и уже превратилась в захватывающее приключение.

Дорогой читатель,

«Замок проклятых» – это самая мрачная моя история, и она сильно отличается от других моих книг.

В книге полно горя. В ней рассказывается о самоубийствах, проблемах с психическим здоровьем, описывается смерть родителей, секс и насилие. Пожалуйста, убедитесь, что вы в состоянии читать о подобных вещах.

Эстела оказалась в ловушке в мрачном замке, боль от пережитой утраты мучает ее. И все же даже из черной глубины своего отчаяния она может разглядеть свет далеких звезд.

В этом кроется главная загадка человеческого сердца – мы никогда не перестаем надеяться.

На следующих страницах вы прочтете: «No hay luz en Oscuro»¹. Но это неправда.

Пусть главной мыслью этой готической истории – даже если это не очевидно – будет вот какая: «Даже в самой непроглядной тьме есть свет!»

Que Brálaga los bendiga²,

Ромина Гарбер

_____

Если вам нужна помощь, звоните по телефону на горячую линию по предотвращению самоубийств.

* * *

Замок проклятых

Вы не думаете, что существуют вещи, которых вы не понимаете, но которые тем не менее существуют, что есть люди, которые видят то, чего другой не может видеть?

Брэм Стокер. «Дракула»³

Семь месяцев назад

Клубы черного дыма обвивают металлические поручни поезда в метро. Я моргаю – они исчезают.

Мы едем в метро, в нашем вагоне двадцать шесть пассажиров, включая нас. Самой младшей семнадцать (это я), самому пожилому – восемьдесят с чем-то (старик позади папы).

Мы с родителями не садимся, как и две женщины в чистых строгих костюмах: они опасаются их испачкать, присев на бесцветные сиденья. Немецкие туристы устроились в конце вагона, от них несет пивом и табаком. Четыре девочки-подростка в плиссированных школьных юбках сидят напротив меня, тесно прижавшись друг к другу, и о чем-то перешептываются.

Я смотрю на них и думаю: понравилась бы мне их жизнь или нет? Каждый день вставать утром в школу, жить по расписанию, возвращаться каждый день в свою спальню…

– Что скажешь о них? – спрашивает папа.

Я выгибаю шею, чтобы разглядеть названия учебников, выглядывающих из сумки с накладными звездочками: «Физика», «Математика», «Политология».

– Старшеклассницы.

– Больше ничего не скажешь?

Папа будто бросает мне вызов, поэтому я приглядываюсь внимательнее. Школьницы смотрят в экран телефона, который одна из них держит под странным углом. Я поворачиваю голову и вижу в другом конце вагона целующуюся парочку.

– Они снимают вон тех людей…

Я замолкаю, потому что одна из девочек вдруг поднимает голову и смотрит прямо на меня. Меня поражает, какие темные у нее глаза – черные как смоль.

Она оглядывается, будто раздумывает, как бы ей сбежать. В отличие от своих подруг она не накрашена, не носит ни бус, ни серег, ее явно больше волнует сам телефон, чем влюбленная парочка, которую он снимает. Это устаревшая модель телефона с одним объективом для съемки.

– Они взяли телефон черноглазой девочки, – шепчу я папе, меня едва слышно. – Возможно, те три испытывают ее? Если она пройдет испытание, они примут ее в свою компанию.

Я смотрю на папу, чтобы узнать, что он думает о моих предположениях. Он приподнимает густую бровь и одобрительно подмигивает мне, я улыбаюсь в ответ.

– Она доминиканка по происхождению, – тихо объясняет он, – ее мать работает в школе, так что, скорей всего, она боится попасть в беду.

Он ловит мой удивленный взгляд и добавляет:

– Я слышал на платформе, как она разговаривала с матерью по-испански по этому мобильному телефону.

Я возмущенно скрещиваю руки на груди.

– По правилам нельзя использовать полученную заранее информацию, и потом…

– Платформа тоже считается, мы же не только в вагоне играем…

– Когда начнешь учить меня испанскому? – перебиваю я папу. – Вы с мамой используете его как секретный язык, чтобы я не понимала!

– Ты достаточно взрослая для этой игры? – спрашивает мама – она всегда меняет тему, когда я прошу научить меня испанскому.

Или когда я упоминаю Аргентину, откуда они с папой родом. Она меняет тему всякий раз, когда я говорю об их прошлом.

– «Достаточно взрослая?» – повторяет папа. – Лив, твоя дочь по-прежнему обожает играть в прятки, а список правил, которые она придумала для этой игры, длиннее Конституции!

Родители хихикают, и, хотя я привыкла к их насмешкам, сегодня мне неприятно.

Краем глаза я снова вижу черный дым, он окутывает пассажиров вагона. Я открываю рот, чтобы что-то сказать, но дым испаряется в ту же секунду, так же быстро, как и в прошлый раз, как будто никакого дыма и не было.

Вероятно, у меня глазная мигрень. Я сама поставила себе диагноз. На прошлой неделе я начала боковым зрением видеть какие-то пятна и посмотрела симптомы в интернете. Приступы длятся недолго, можно и не обращать на них внимания.

Я разглядываю четырех школьниц. Не могу не заметить, как изящно облегает их тела школьная форма, как блестят их ногти, как красиво они причесаны. Я смотрю на вьющиеся кончики своих волос, собранных в хвост, на свитер, который мне велик, на слишком длинные мамины джинсы… и меня охватывает чувство обделенности чем-то, чему я не могу дать названия.

Старик позади папы кашляет в платок. На нем остаются красные пятна. Он сворачивает его и опасливо оглядывается на женщину рядом, но она слишком поглощена телефоном, чтобы что-то заметить. На вид она сильно моложе его, скорей всего, это дочь старика.

– Пап! – Мой мозг снова работает в полную силу, будто внутри него активизируется большее, чем обычно, количество нейронов. Папа считает, что у меня сильный исследовательский инстинкт. Он называет меня прирожденным сыщиком.

– Что, Стелла?

– Этот человек кашляет кровью.

Папа поворачивается в сторону старика.

– Какие-нибудь еще симптомы заметила?

– Рауль! – возмущается мама. – Не поощряй ее.

Я присматриваюсь к пожилому мужчине, отмечаю, как кренится вправо его голова, будто частично сдутый воздушный шарик. Кожа на его лице сильно обвисла, как будто он слишком быстро сбросил вес.

– Может быть, у него рак, – говорю я довольно громко, – или СПИД…

– Прибереги детективные приемчики хотя бы до отеля! – перебивает мама.

– Что там исследовать? – спрашиваю я. – Рисунки на обоях?

Мама криво усмехается.

– Тебе обязательно быть Шерлоком круглые сутки семь дней в неделю?

– Папа Шерлок. Я Ватсон.

Папа улыбается, на правой щеке у мамы появляются ямочки. Электричество мигает, но выражение лиц родителей не меняется.

– Вы это видели? – спрашиваю я. Вагон погружается в сумрак, будто кто-то приглушил свет. Или это у меня ухудшается зрение? – Мне кажется, у меня глазная…

Дым заволакивает вагон, превращает мои слова в пепел. Я задыхаюсь в этом дыму и ничего не вижу.

«Папа! Мама!» – Мой крик тонет в странном шипении воздуха. Я зажмуриваюсь, чтобы защитить глаза, морщусь от едкого запаха. Мой желудок сжимается от страха. Почему родители молчат? Кислорода в моих легких все меньше, сердце бешено колотится.

Дым неожиданно рассеивается. Я глубоко вздыхаю и открываю глаза. Все вокруг окутано серебристым сиянием. Оно настолько яркое, что я прикрываю глаза рукой, свет превращается в серый туман и исчезает, теперь вагон выглядит как раньше. Нет, не совсем…

Застывшие, окоченевшие позы, будто мы вдруг оказались внутри снежного шара и снежинки плавно оседают вокруг.

Школьницы по-прежнему смотрят в телефон. Больной старик сжимает в кармане носовой платок. Застывшие улыбки на лицах родителей.

Я касаюсь маминых пальцев, но они безжизненны. Я трясу папу за руку, царапаю ладонь, но он никак не реагирует.

– Что происходит? – Мой голос звучит пискляво и испуганно. – Очнитесь!

Поезд содрогается, я слышу визг тормозов – двадцать пять мертвых тел падают на пол.

ПРАВИЛО РАУЛЯ № 1:

«НЕ ДУМАЙ – ЧУВСТВУЙ!»

Глава 1

– Эстела Амадор?

В аэропорту нас встречает водитель такси с табличкой «Летиция Гуэрра» – это имя медсестры, сопровождающей меня, мое имя привлекло бы внимание зевак и посторонних.

Водитель, конечно, сразу же узнал меня и назвал по имени, меня часто показывают в новостях.

– А где доктор Бралага? – тревожно интересуется медсестра Летиция.

– Не знаю, я водитель такси, – отвечает он на хорошем английском с легким акцентом.

Я ни за что не догадалась бы, что этот человек – водитель. На нем узкие джинсы и темно-синяя куртка, которая застегнута до самого подбородка, на голове у него капюшон, на глазах солнцезащитные очки-авиаторы, и впридачу он носит синюю хирургическую маску.

Медсестра озабоченно хмурится. Она прилетела со мной в Испанию в качестве сопровождающего медработника, но на этом ее полномочия заканчиваются. Через пару часов у нее обратный рейс.

Я протягиваю ей руку на прощанье, чтобы она поняла, что все в порядке и она может уйти.

– Ох, да брось, – вздыхает медсестра и крепко обнимает меня, а я будто деревенею.

Мои первые объятья с тех пор, как… за последние семь месяцев.

– Ты такая юная, Эстелита, – шепчет она мне на ухо, – не разочаровывайся в жизни так скоро.

Она достает из кармана маленькую коробочку с лекарством и в последний раз протягивает мне таблетки. Я закидываю таблетки в рот и отпиваю воды из бутылки.

– Двадцать пять голосов замолкли навсегда, – говорит она неожиданно серьезно, – но ты все еще здесь.

Я иду вслед за водителем и у машины выплевываю таблетки на землю.

Как только замок появляется на горизонте, сгущается туман, который создает иллюзию, будто я во сне или в чьей-то фантазии.

Два часа мы едем по северной Испании, и вот наконец на горизонте возникает силуэт Кастильо-Бралага. Издалека он кажется темным пятнышком, которое я случайно уловила боковым зрением. Как жаль, что мы уже так близко!

В последний раз в автомобиле меня возили на допросы в полицию Нью-Йорка, в ФБР, в Центр контроля заболеваний и в кучу других ведомств. Везде я сообщала одно и то же: «Я Эстела Амадор. Моих родителей зовут Оливия и Рауль. Мы снимаем квартиру в Эшвилле, но при этом постоянно путешествуем. Мы приехали в Нью-Йорк, потому что я уговорила их привезти меня сюда».

Я уговорила. Я виновата!

Чувствую, как замедляется мой пульс, будто мое тело теряет энергию, отключается. Я опускаю окно чуть ниже глаз и прижимаюсь скулой к прохладному стеклу, ветер хлещет меня по лицу. Эти нежные пощечины будто пытаются привести меня в чувство… Но разве можно пробудить мертвое тело?

– Todo bien?⁴

Я удивленно гляжу на водителя через зеркало заднего вида. Я почти забыла о его существовании. На какое-то мгновение мне показалось, что я снова на заднем сиденье старенького «субару» родителей наблюдаю за миром с привычного ракурса.

– Necesitas algo?⁵ – настойчиво спрашивает водитель.

Я не понимаю, что он говорит. В капюшоне, солнечных очках и хирургической маске он похож на Человека-невидимку. Сегодня совсем не солнечный день.

– Hay una gasolinera donde voy a llenar el depósito, y alli podra tomar algo, aunque sea un poco de aire.⁶

Я киваю, чтобы он просто оставил меня в покое. Меня раздражает, что он говорит по-испански, хотя в аэропорту прекрасно изъяснялся по-английски.

Наверное, последние несколько недель перед поездкой в Испанию мне следовало потратить на изучение языка, но, поступи я так, переезд стал бы реальностью, и тогда я вряд ли решилась бы.

Туман рассеивается, и открывшийся пейзаж напоминает зубастый рот: пологие холмы опоясаны лесами, а наверху, выше линии деревьев, чернеет маленькая точка – мой новый дом.

Отсюда не разглядеть городок Оскуро, но благодаря онлайн-поиску я знаю, как он выглядит: красочное лоскутное одеяло из домиков с покатыми крышами, прилепившееся к мрачному замку. Городок совсем крошечный, мне пришлось максимально увеличить изображение, чтобы его название возникло на карте.

Первое, что вылезло в интернете, когда я набрала название города, – его перевод. «Оскуро» с испанского переводится как «тьма». Я не смогла найти ни веб-сайт города, ни какую-либо еще информацию о нем, даже в социальных сетях. У него нет страницы в Википедии. А вот у замка есть!

«Кастильо-Бралага

Готический замок на севере Испании, построенный в конце 1200-х годов местным богачом, о котором не сохранилось никаких сведений, кроме имени.

Поместьем до сих пор владеют наследники древнего рода Бралага, оно никогда не продавалось, а передавалось по наследству из поколения в поколение на протяжении веков. За ним закрепилась зловещая репутация.

Местные жители окрестили замок словом „la Sombra“⁷, потому что город Оскуро расположен в его тени. Ходят слухи, что обитателей поместья преследуют неудачи, что породило суеверие о том, что замок проклят».

В тексте только одна ссылка с гиперссылкой, и, если нажимаешь на нее, страница не загружается.

Раньше я бы только обрадовалась этой загадке, взялась бы ее разгадать. Кристи, Чандлер, Капоте… Мы с папой играли в такую игру: читали один и тот же детективный роман, и каждый обводил кружком номер страницы, на которой он понял, кто в романе совершил преступление. Потом мы менялись книгами и смотрели, кто из нас первым раскрыл дело.

Но сейчас я отдала бы все, чтобы обменять эту загадку на книгу-игру в стиле «выбери свое приключение» и чтобы кто-то другой принимал за меня все решения.

Твои родители умерли. Чтобы остаться в Центре психического здоровья для детей «Радуга» в округе Колумбия, откуда тебя выгонят через две недели, когда тебе исполнится восемнадцать, открой книгу на странице 6. Чтобы переехать в Испанию и жить с тетей, о которой ты раньше никогда не слышала, открой книгу на странице 23. Чтобы оказаться в машине времени и вернуться на семь месяцев назад… загляни в отдел научной фантастики.

– Ya podrá ver el castillo a lo alto. Es esa sombra lejana en la boca del bosque⁸.

Водитель вновь напоминает о себе неожиданной и длинной фразой на испанском. Похоже, в этот раз он ни о чем не спрашивает, поэтому я не киваю в ответ.

Я не могу разглядеть его глаз в зеркале заднего вида, но большую часть поездки я чувствую на себе его взгляд. Медсестра Летиция предупредила меня, что, как единственная выжившая в трагедии, которую СМИ назвали «Метро-25» по количеству погибших, я буду привлекать к себе внимание. Но ее предупреждение не помогло мне легче переносить взгляды праздных зевак, которые таращились на меня в аэропорту, нацеленные мне в лицо камеры телефонов и бесконечное перешептывание пассажиров в самолете, которые знали мое имя, будто я какая-то знаменитость.

Демонстративно отворачиваюсь к окну, надеясь, что водитель поймет, что я не расположена вести беседу.

Я так долго и пристально всматриваюсь в даль, что замок из черной точки превращается в заостренную перевернутую каплю. Я видела его фотографию в Википедии, у него есть одна особенность: длинная черная башня, нацеленная вверх на звезды, будто стрела.

Учитывая отсутствие пробок, мы, вероятно, доберемся туда до захода солнца. Только я к этому совсем не готова.

Дом никогда не был для меня местом, в котором живут, там я бывала наездами, короткими, как одно мгновение.

Мои самые ранние воспоминания – поездки на заднем сиденье нашей машины и бескрайняя синева Тихого океана. Мама была журналистом-фрилансером, а папа – частным детективом. Они постоянно распутывали какое-то очередное дело или гнались за сенсацией, поэтому мы нигде надолго не останавливались.

Дорога была мне настоящим домом, путь вперед – вот все, что у меня было.

Я считала, что мама и папа слишком свободолюбивы и потому не способны вести обычную жизнь. Решила, что они не рассказывают мне о своих родителях или о прошлом, потому что порвали с ним, рассорились с семьями и ждут, когда я подрасту, чтобы рассказать все в подробностях.

Только когда они умерли, я поняла, какой была наивной.

Глава 2

Шесть месяцев назад

– Эстелита, за тобой машина приехала.

Я отрываю взгляд от блокнота и смотрю на медсестру Летицию, которая стоит в дверях.

Когда я только приехала в центр, персонал относился ко мне с глубоким сочувствием и трепетом. Все выражали мне соболезнования, все, кроме медсестры Летиции. Она просила называть ее Летти, не Летиция. «Ты не так одинока, как тебе кажется», – вот что она сказала мне с улыбкой, когда мы встретились впервые.

Бебе, соседка по комнате, выглядывает из-за спины медсестры. Она возвращается в палату только по ночам, когда, как ей кажется, я сплю. Это мне подходит, у меня есть целый день, чтобы выплакаться.

Горевание происходит так же, как и изменение климата: рыдания накатывают циклами, шторм обрушивается без предупреждения и вырывает с корнем все мысли. Я чувствую, как боль постепенно превращает меня в кого-то другого.

– Бери, – говорит медсестра Летиция и кладет на край кровати джинсы и рубашку, – это твой размер.

– Приехал агент Наварро? – спрашиваю я и затаскиваю одежду под одеяло. – Что-нибудь случилось? Есть новости?

– Ах, Эстелита, тебе бы только забросать меня вопросами, – возмущается Летиция, пока я под одеялом стягиваю с себя хлопковую пижаму и надеваю джинсы. – Поторопись, и сама все узнаешь.

Бебе убегает сразу же, как только медсестра поворачивается, чтобы уйти. Она подошла, только чтобы не пропустить важную новость и сплетничать потом.

Эта одежда меньше по размеру, чем моя старая, поэтому она мне подходит. Наверное, сейчас я ем меньше, чем обычно. Сажусь в черный внедорожник, я одна на заднем сиденье. Агент Наварро не приехала.

Она была первым агентом ФБР, с которой я говорила после… после того, что случилось. В ней есть немного тепла, как будто дело, которое она расследует, не просто работа, которую нужно сделать, а нечто личное, важное. Она немного напоминает мне папу.

Так как я несовершеннолетняя, по закону мое имя не должно разглашаться в прессе, но один репортер выведал, кто я, и написал в газете. Агент Наварро так возмутилась этим поступком, что выступила перед журналистами и назвала этого репортера позором рода человеческого.

Я взяла с собой блокнот, в котором веду собственное расследование. В этом блокноте каждый лист исцарапан каракулями вдоль и поперек, чернила растеклись в тех местах, куда капнули слезы. Сотрудники центра разрешали мне иногда смотреть новости, чтобы я была в курсе расследования, если я докажу им, что могу с этим справиться. Мы договорились: как только им покажется, что новости плохо на меня влияют, смотреть их мне больше не дадут.

Сквозь тонированное стекло я наблюдаю, как яркую зелень жилых кварталов сменяют тусклые серые здания центра города. Центр «Радуга» – это лечебное учреждение для детей политиков, знаменитостей и богачей. В этом месте можно получить профессиональную помощь и спрятаться от любопытных взоров. Мое лечение оплачивает правительство, а это означает, что обо мне хотят не только позаботиться, но и не выпускать меня из виду.

– Привет, Эстела! – говорит агент Наварро, как только я выхожу из внедорожника.

Она ждет меня на улице, рядом с ней парни, которые привезли меня в это здание впервые несколько недель назад.

Я надеялась доказать им, что могу быть полезна в расследовании, что предоставлю подробные сведения о каждом пассажире. Для папы любая мелочь на месте происшествия была важна. Агент Наварро и ее коллеги с интересом отнеслись к тому, что я им рассказывала… пока я не упомянула черный дым.

Никаких улик, подтверждающих версию пожара или использование какого-либо химического оружия, на месте происшествия найдено не было. Именно тогда мне сообщили, что у меня посттравматическое стрессовое расстройство и мне нужно пройти лечение, тогда я смогу ясно осознать, что случилось на самом деле.

Поскольку у меня нет родственников и некому обо мне позаботиться, правительство штата взяло меня под свою опеку, поместив в Центр психического здоровья для детей «Радуга», Вашингтон, округ Колумбия.

– Какие-то новости? – спрашиваю я вместо приветствия. – У вас есть подозреваемый?

– Пойдем внутрь, – произносит она как-то странно и совсем не доброжелательно.

Я иду за агентами мимо охраны и металлодетекторов, но в этот раз меня не проводят в кабинет к начальству, как героя Америки, я оказываюсь в комнате для допросов.

У меня пересохло в горле. Опускаюсь на стул, а агент Наварро садится напротив. Кроме нас, никто в комнату не заходит.

Ее лысая голова цвета красного дерева блестит в свете флуоресцентных ламп. Она кладет на стол бумажный пакет.

– Я думала, мы договорились не обманывать друг друга, – начинает она, и все внутри меня сжимается в предвкушении беды. – Ты помогаешь мне выяснить, что случилось с твоими родителями, а я держу тебя в курсе расследования.

– Да, – соглашаюсь я и с напряжением жду, каким будет ее следующий пас.

– Почему же ты сказала мне, что твой отец был полицейским в Лос-Анджелесе?

Я растерянно смотрю на нее. Я ожидала чего угодно, думала, она заговорит о кочевом образе жизни, который мы вели, о дальних родственниках, с которыми я никогда не общалась, о налогах. Но я совершенно не ожидала, что главная загвоздка в профессии отца.

– Он был полицейским, – произношу я, когда вновь обретаю дар речи, – семь лет.

– Но в полиции Лос-Анджелеса нет о нем никаких сведений.

Я бледнею от ужаса, земля будто уходит из-под ног, мне трудно дышать. Я всегда знала, что мой отец детектив, это то, на чем я построила собственное мироощущение. Вселенная не может отнять у меня еще и это!

– Папа точно был п-п-полицейским.

Я стараюсь говорить уверенно, но на последнем слове у меня дрожит подбородок.

Лицо агента Наварро выражает сочувствие, хочется верить, что оно искреннее.

– Да, он был полицейским, – соглашается она, и мне становится чуть легче дышать, – только не в этой стране. Ты не гражданка США. Твои родители не успели оформить необходимые документы.

– Ничего не понимаю. Я здесь родилась! – Я уже сама не верю в то, что говорю.

Агент Наварро не отвечает. Она просто достает из бумажного пакета три паспорта. Видно, что они выпущены одной и той же страной.

Я не могу прочесть называние этой страны на обложках, буквы расплываются у меня перед глазами.

Неужели это происходит на самом деле? Родители не могли обманывать меня! У нас не было секретов друг от друга. В «субару» для них не было места.

«Только вот прошлое было секретом», – шепчет тихий голосок у меня в голове.

– Аргентина, – наконец выдавливаю я из себя. Мне трудно говорить, будто что-то застряло у меня в горле.

– Нет.

– Что? – Я удивленно моргаю, по щекам текут слезы.

– Ты из Испании.

Агент Наварро выходит из комнаты посовещаться с коллегами, а я сижу в каком-то ступоре.

Я едва могу отдышаться, мне нужно собраться с мыслями, чтобы понять, что происходит. Меня привезли сюда, потому что подозревают мою семью? Или меня? Но какой в этом смысл? Какое оружие мы использовали? В чем наш мотив?

Меня, скорее всего, депортируют! Соединенные Штаты не обязаны теперь опекать меня…

Дверь щелкает, агент Наварро возвращается в комнату. Она снова садится напротив и говорит:

– Видимо, ты ничего об этом не знала.

– У меня есть родственники? – спрашиваю я в надежде, что не окажусь в каком-нибудь испанском учреждении для сирот, прежде чем меня выкинут на улицу.

– Мы обратились в испанские агентства, чтобы найти кого-то из твоих родственников, – отвечает агент уже чуть более доброжелательно. – И пока мы не узнаем больше, для тебя ничего не изменится. Ты останешься в том же центре, пока врачи не скажут, что тебя можно выписать. Эта страна – единственный дом, который ты знаешь, и мы будем по-прежнему заботиться о тебе.

Я выдыхаю, но расслабляться рано. Из суровой и сердитой она вдруг превратилась в чрезмерно дружелюбную. Это фальшивое обаяние не идет ей, и его легко отгадать.

– Вам что-то от меня нужно? – спрашиваю я.

Агент Наварро в удивлении приподнимает брови и с интересом смотрит на меня, будто наконец сумела оценить мою смекалку.

– Что мне нужно сделать? – спрашиваю я, с трудом сдерживая раздражение.

Она опирается на стол и смотрит на меня в упор.

– Нам нужно, чтобы ты присутствовала на пресс-конференции.

Мне пресс-конференции совсем не нравятся, но пару недель назад я присутствовала на нескольких. Как только журналист выяснил, кто я такая, правительство тут же этим воспользовалось и выставило меня напоказ публике.

– Что я должна сказать?

– Ничего. Ты не будешь выступать.

От этой инструкции мне становится не по себе, но я не возражаю, мне совсем не хочется общаться с кем бы то ни было.

Потом меня проводят в помещение, где перед директором ФБР и другими высокопоставленными лицами собрались представители прессы. Меня подводят прямо к директору, он кладет большую руку мне на плечо и улыбается.

Я оглядываю собравшихся репортеров и чувствую их жгучее нетерпение. Правительство, должно быть, собирается сделать важное заявление.

– Ровно месяц назад двадцать шесть человек спустились в метро и сели в поезд, – торжественно произносит директор, – в 16:06 в одном из вагонов произошло нечто, от чего сердца двадцати пяти человек перестали биться в один и тот же миг. Это случилось в Нью-Йорке, но не только с жителями Нью-Йорка. Это случилось с Америкой. Это случилось со всем миром.

Он смотрит на меня и торжественно кивает. В комнате повисает напряженная тишина, время от времени щелкают фотоаппараты, и эти звуки разносятся эхом по всему пространству, будто взрывы бомб.

Я жду, затаив дыхание. Такое ощущение, что весь мир жаждет поймать злодея, виновного в трагедии «Метро-25». На прошлой неделе Германия предложила лучших следователей в помощь американским правоохранительным органам. Некоторые пострадавшие в том вагоне были гражданами Германии, поэтому многие считают, что у этой страны есть веские основания предложить помощь. Может быть, именно об этом ФБР собирается сделать заявление?

– Сегодня мы знаем причину гибели этих двадцати пяти пассажиров.

В комнате раздаются удивленные вздохи, я, не удержавшись, вскрикиваю от неожиданности. Я не могу ни дышать, ни моргать, ни думать. Я вся превращаюсь в уши.

– Изучив все улики, мы можем с уверенностью заявить, что это не было ни террористической атакой, ни нападением. Линия метро, о которой идет речь, старейшая из действующих, и власти Нью-Йорка систематически выводят старые поезда из эксплуатации и заменяют их новыми. Поезд, в котором произошла трагедия, был старой модели, и, к сожалению, в одном из вагонов произошла утечка газа.

Утечка газа? Я ничего не понимаю. Тогда почему я не умерла?

– Именно благодаря показаниям Эстелы мы смогли раскрыть это дело. – Директор сжимает мое плечо. – Она видела, как мужчина кашлял кровью в носовой платок за несколько мгновений до того, как все произошло. У Эстелы возникли небольшие галлюцинации, но она вдохнула совсем немного газа и потому выжила. В данный момент она все еще нездорова и находится под наблюдением врачей, поэтому не будет отвечать на вопросы.

Он снова смотрит на меня и говорит:

– Вся страна, весь мир, скорбит вместе с тобой, Эстела! Мы благодарим тебя за помощь в установлении причины этой трагедии.

Я буквально теряю дар речи. Мне хочется крикнуть: «Он лжет!» Правительство просто придумало собственную версию произошедшего, основанную на понятных им фактах. Этот вариант они могут контролировать. И если ничего не изменится, мы никогда не узнаем, что случилось на самом деле. Нужно что-то сказать!

Агент Наварро сжимает мое плечо. Мне хочется закричать, замотать головой, сказать что-то. Но тихий голосок в мозгу шепчет: «А ты уверена?» Вслед за этим вопросом возникает еще один: «У тебя есть теория получше?»

Я не успеваю решить, как поступить, агент Наварро уводит меня. Я пытаюсь что-то сказать, но у меня не получается.

Когда внедорожник высаживает меня у центра, от меня прежней больше ничего не остается. Я все оставила в машине, на заднем сиденье: свой блокнот, свои надежды получить ответ на загадку смерти родителей и свой голос.

Пустота

Эстела больше не разговаривает. Она вяжет себе саван из тишины. Ей говорят, что она страдает от ПТСР, чувства вины выжившего, генерализованного тревожного расстройства, клинической депрессии и многого другого. Ей дают лекарства, которые смягчают грани окружающего мира, но не приглушают его красок. Или прошлого. Или боли. Мир по-прежнему слишком громкий.

Она везде видит собственное лицо, которое будто насмехается над ней. В телефонах медсестер, когда те думают, что Эстела не смотрит. На экране телевизора в холле, пока кто-то из персонала не замечает ее и не переключает канал. На страницах газет и журналов, которые получают привилегированные пациенты.

Раньше она тоже была особенной пациенткой, пока не перестала говорить. Это называется «замкнуться в себе». Ее как будто нет, на нее не действует лечение – это худший вариант развития событий. Она превратилась в пустую оболочку.

Эстела ко всему потеряла интерес. Она покинула свое тело и существует вне времени и пространства, не понимая, почему ее оболочка по-прежнему здесь, хотя самой ее уже нет.

Она хочет полностью раствориться в пустоте своего разума… Но чей-то ядовитый голосок не позволяет ей этого.

– Сегодня еще кое-что о твоих родителях рассказывали.

Голосок ее соседки по комнате Бебе, она известная актриса-подросток и до приезда Эстелы была самой большой знаменитостью центра.

– Ты знала, что они были нелегальными иммигрантами?– злорадствует Бебе.– Это значит, что и ты тут незаконно.

Каждую ночь, когда Эстела лежит в постели и мечтает заснуть, Бебе в темноте нашептывает ей новые кошмары.

– Некоторые говорят, что именно твои родители и организовали нападение, они намеренно пожертвовали собой. Тебя тоже считают террористкой, поэтому правительство тебя прячет. Представляешь, что бы случилось, если бы все узнали, что ты здесь?

Однажды Бебе приносит Эстеле артефакт из внешнего мира. Это всего лишь клочок газеты, но несет он с собой страшные вести: «Из надежных источников нам стало известно, что Эстела Амадор проходит лечение в психиатрической больнице, проблемы с ментальным здоровьем возникли у нее из-за газа, которым она отравилась. Представитель правительства, имя которого мы разглашать не будем, сообщил: когда девушке исполнится восемнадцать, ее переведут в психиатрическую лечебницу для взрослых. Он выразил сомнение, что она когда-нибудь выйдет из нее».

Эстела хочет забыть об этом клочке газеты, но не может. Заметка будто притягивает к себе, заманивает в ловушку. Теперь ей не затеряться в глубинах своего разума, ведь мир никогда не перестанет звучать и мучить ее.